келанджело,
что в Санто Спирито собираются перестраивать приемную палату и ищут  людей
для скульптурной работы: надо будет делать резные капители и украшать свод
и двери. Микеланджело не приходило и в голову,  что  можно  обратиться  по
этому поводу к настоятелю Бикьеллини. Он разыскал десятника, руководившего
перестройкой каменного  свода,  и  предложил  ему  свои  услуги.  Десятник
заявил, что ученик для такой работы не  подходит.  Микеланджело  сказал  в
ответ, что он покажет десятнику свою "Богородицу  с  Младенцем"  и  "Битву
кентавров", чтобы тот судил, можно ли ему поручить работу. Десятник нехотя
согласился взглянуть на мраморы Микеланджело. Буджардини взял в мастерской
Гирландайо  повозку,  подъехал  к  дому  Буонарроти,  помог   Микеланджело
закутать мраморы в мешковину и снести их вниз по лестнице.  Они  погрузили
их в телегу, обложив со всех сторон соломой, и через  пост  Святой  Троицы
двинулись к Санто Спирито.
 На десятника мраморы не произвели впечатления. Это, по его словам, было
совсем не то, что требовалось сделать в монастырской приемной.
 - Помимо всего, я уже нанял двух человек.
 - Скульпторов? - изумился Микеланджело.
 - Ну хоть бы и скульпторов.
 - Как же их зовут?
 - Джованни ди Бетто и Симоне дель Каприна.
 - Никогда не слышал о таких скульпторах. Где они учились?
 - У серебряных дел мастера.
 - Разве вы думаете отделывать камень серебром?!
 - Они уже работали в Прато. Люди с опытом.
 - А разве я без опыта?  Я  три  года  работал  в  Садах  Лоренцо,  моим
учителем был Бертольдо!
 - Не горячись, сыпок. Те люди пожилые, им надо  кормить  семьи.  Ты  же
знаешь, работы по мрамору почти нигде нет. Но, конечно, если ты  добьешься
приказа Пьеро де Медичи, поскольку Медичи тебе покровительствуют,  и  если
Пьеро оплатит твою работу...
 Микеланджело и Буджардини свезли рельефы обратно и уложили их снова под
кровать.
 Лодовико молчаливо ждал, когда сын изменит свое поведение. Микеланджело
по-прежнему возвращался домой на заре, целые ночи орудуя ножом над коленом
или лодыжкой, локтем или кистью руки, бедрами, тазом,  половыми  органами.
Снова и снова вглядывался он в мускулатуру,  изучая  строение  плеч,  рук,
голеней, икр. Наконец, Лодовико прижал его к стене.
 - Я приказываю тебе бросить  этот  распутный  образ  жизни.  Днем  надо
заниматься делом, а ночью, сразу же после ужина, - спать!
 - Обождите немного, отец, и все будет по-вашему.
 Видя,  что  Микеланджело  тоже  пристрастился   к   разгульной   жизни,
Джовансимоне был в восторге.  Флоренция  волновалась,  обсуждая  последнюю
новость: Пьеро уступил требованиям отцов доминиканцев и выслал Савонаролу,
как  "чересчур  рьяного  приверженца  народа",  в  Болонью.  На  привычное
времяпрепровождение Джовансимоне это не повлияло.
 - Может быть, мы пойдем сегодня  вечером  вместе?  Я  знаю,  где  будет
крупная игра и девки.
 - Спасибо, не пойду.
 - Отчего же? Разве ты уж так безгрешен, что гнушаешься много?
 - Каждому свои собственный грех, Джовансимоне.



6

 Конец занятиям Микеланджело с трупами положила одна неожиданная смерть.
Всегда деятельный и крепкий здоровьем, Доменико Гирландайо заразился чумой
и в два дня скончался. Микеланджело пришел  в  мастерскую  своего  бывшего
учителя и вместе с Граначчи, Буджардини,  Чьеко,  Бальдинелли,  Тедеско  и
Якопо встал подле его гроба. По другую сторону гроба стояли  сын,  братья,
зять и друзья покойного.  Похоронная  процессия  двигалась  по  тем  самым
улицам, где Микеланджело когда-то  ехал  в  запряженной  осликом  тележке,
впервые направляясь писать фрески в церкви Санта Мария Новелла.
 После заупокойной службы и погребения Микеланджело пошел  к  настоятелю
Бикьеллини, спокойно положил длинный бронзовый ключ  на  раскрытую  книгу,
которую тот читал, и тихо сказал:
 - Я с радостью высек бы какое-нибудь изваяние для церкви.
 Настоятель отнюдь не удивился словам Микеланджело,  его  лицо  выразило
лишь удовольствие.
 - Мне давно нужно распятие для центрального алтаря. Пожалуй,  его  надо
сделать из дерева.
 - Из дерева? Не знаю, сумею ли я вырезать распятие из дерева.
 "Резьба по дереву - не мое дело" - эти слова были у Микеланджело уже на
языке, но он благоразумно сдержался и  не  произнес  их.  Если  настоятель
хочет, чтобы распятие было из дерева, пусть  оно  будет  из  дерева,  хотя
Микеланджело  никогда  не  работал  по  дереву.  Бертольдо  заставлял  его
осваивать любой материал для скульптуры -  воск,  глину,  различные  сорта
камня. Но о дереве Бертольдо не заводил и речи может быть, он не думал  о
нем по той причине, что учитель его, Донателло, создав свое "Распятие" для
Брунеллески, за последние тридцать пять лет  жизни  совсем  не  брался  за
дерево.
 Проведя Микеланджело  через  ризницу,  настоятель  указал  на  арку  за
главным алтарем, ведущую в один из алтарных приделов.
 - Можно ли тут поставить фигуру в натуральную величину?
 - Сначала, чтобы быть уверенным, надо бы зарисовать и  арки  и  алтарь.
Но, мне кажется, фигура почти в  натуральную  величину  здесь  поместится.
Только я хотел бы работать в монастырской столярной - это можно?
 - Братья будут тебе рады.
 Солнечный  свет  из  высоких  окон  потоком  врывался  в   монастырскую
мастерскую, заливая плечи и спины столяров. С Микеланджело они  обращались
совсем просто, как с  равным  споим  товарищем,  который  делает  какую-то
нужную для обители - одну из тысяч нужных -  вещь.  Хотя  особого  запрета
шуметь и громко разговаривать в столярной не  существовало,  здесь  всегда
было тихо: люди, склонные к крику и болтовне, в августинских монастырях не
уживались.
 Микеланджело тут нравилось от тишины, которая нарушалась лишь приятным
шумом пилы, фуганка и молотка, он испытывал физическое наслаждение.  Запах
опилок был целителен,  как  лекарство.  Чтобы  примениться  к  работе  над
материалом, столь  непохожим  на  мрамор,  Микеланджело  перепробовал  все
породы дерева, какие только нашлись в мастерской. Казалось, дерево  совсем
не отвечает на удар, не сопротивляется ему.
 Микеланджело принялся  читать  Новый  завет,  историю  жизни  Христа  в
изложении Матфея и Марка. По мере того как он читал страницу за страницей,
в  памяти,  его  блекли  и  отступали  в  тень  все  стародавние  распятия
флорентийских часовен, где крестные муки Спасителя внушали страх  и  ужас.
Теперь перед его взором стоял лишь образ настоятеля Бикьеллини - веселого,
сердечного, самоотверженного человека, во имя божие  отдающего  людям  все
свои силы и помыслы: его огромный ум  и  благородство  как  бы  утверждали
жизнь.
 Натура Микеланджело требовала сказать нечто свое,  самостоятельное.  Но
что скажешь нового и оригинального о распятом на кресте Иисусе,  если  его
ваяли и писали красками уже столько веков? И  хотя  замысел  распятия  все
никак не прояснялся, Микеланджело  хотелось  создать  особенно  прекрасную
вещь и тем оправдать доверие настоятеля.  Распятие  должно  быть  поистине
одухотворенным, возвышенным, -  иначе  настоятель  придет  к  мысли,  что,
позволив Микеланджело вскрывать трупы, он сделал ошибку.
 Микеланджело начал зарисовывать деревянные распятия тринадцатого  века.
Голова и колени Христа на этих распятиях были повернуты  в  одну  сторону:
такая поза, вероятно, легче давалась скульпторам и вернее  действовала  на
чувства зрителей, не вызывая лишних  вопросов.  В  четырнадцатом  столетии
скульпторы уже ваяли Христа с лицом,  обращенным  к  зрителю,  симметрично
располагая все части тела по обе стороны центральной вертикали.
 Он подолгу стоял перед "Распятием"  Донателло  в  церкви  Санта  Кроче,
дивясь величию замысла этой работы. Какие бы чувства ни хотел пробудить  в
зрителе Донателло, он великолепно передал  ощущение  силы,  соединенной  с
идиллической мягкостью, способность простить и в  то  же  время  побороть,
сломить сопротивление, готовность исчезнуть, рассыпаться в  прах  и,  если
надо, воскреснуть. Все это было  чуждо  Микеланджело,  хотя,  по-видимому,
Донателло выразил тут свою душу. Микеланджело никогда не  понимал,  почему
господь бог сам не мог совершить всего того, ради чего он послал на  землю
сына. Зачем был нужен  господу  сын?  Изысканно  красивый,  тихий  Христос
Донателло говорил ему: "Все совершилось так, как хотел  господь  бог,  все
было предопределено. И легко смириться и благословить свою  судьбу,  когда
она уже предрешена. Я был заранее готов к этим мукам".
 Но такой взгляд на  события  Микеланджело  не  мог  принять  по  своему
характеру.
 Как примирить, согласовать насильственную смерть с божьей  заповедью  о
любви? Зачем господь дал совершиться насилию, если оно  вызовет  вслед  за
собой ненависть, страх, жажду мщения и снова насилие? И если бог всемогущ,
почему он не нашел другого, более легкого и мирного пути, чтобы возвестить
свое  слово  людям?  Его  бессилие  преградить  путь  варварству   ужасало
Микеланджело... и, быть может, самого Христа.
 Он постоял на ярком солнце у ступенек Санта Кроме, глядя, как  мальчики
гоняли мяч по твердой, утоптанной площади, затем медленно двинулся по  Виа
де Барди, любовно трогая ладонью резной камень дворцов.
 Что пронеслось в голова Христа, думал Микеланджело, между часом заката,
когда римский воин вогнал первый гвоздь в его  тело,  и  часом,  когда  он
умер? Ибо эти мысли определяли не только его отношение к своей участи,  но
и его позу на кресте. Донателлов Христос принял свою смерть безмятежно,  в
нем нет и следа тревожных мыслей. А Христос Брунеллески был столь хрупким,
столь эфемерным, что скончался при первом  прикосновении  гвоздя,  ему  не
оставалось времени даже подумать.
 Микеланджело  возвратился  к  своему  верстаку  и  стал  размышлять   с
карандашом и пером в руках. На листе бумаги  появилось  лицо  Христа,  оно
говорило: "Я умираю в муках, но страдаю я не от  железных  гвоздей,  а  от
грызущих меня сомнений". Микеланджело не мог пойти на то, чтобы обозначить
божественность распятого таким атрибутом, как  нимб.  Божественность  надо
было выразить, показав внутреннюю силу Христа, ту силу, которая  позволила
ему преодолеть горестные чувства и мысли в самый тяжкий для него час.
 Христос Микеланджело неизбежно должен был быть ближе к человеку, чем  к
божеству. Он словно бы и не знал, что ему предназначено умереть на кресте.
Он отнюдь, не жаждал смерти и не помышлял о иен. Не потому ли  сомнения  и
боль, терзавшие Христа, как они терзали  бы  всякого  человека,  судорожно
выгнули, скрутили все его тело?
 Приступая к резьбе, Микеланджело мысленно уже видел  перед  собой  этот
новый образ Христа: он повернет его  голову  и  колени  в  противоположные
стороны, раскрывая такой контрастной пластикой  мучительное  борение  двух
разных начал, острый конфликт, потрясший тело и душу казнимого.
 Он вырезал фигуру Иисуса из самого твердого дерева, какое только было в
Тоскане, - из ореха и, закончив обработку скульптуры стамеской, протер  ее
наждачной бумагой, а затем чистейшим растительным маслом и воском.  Монахи
в мастерской молча смотрели, как продвигается у него  работа,  не  решаясь
высказать ни одного замечания. Заглянувший в столярную настоятель тоже  не
нашел нужным обсуждать изваяние. Он сказал просто и коротко:
 - Распятие - это всякий раз автопортрет художника. Именно такую вещь  я
желал для алтаря. Большое тебе спасибо.
 Воскресным утром Микеланджело привел  в  церковь  Санто  Спирито  своих
родных. Он усадил их на скамью поблизости от алтаря. Сверху на них смотрел
его Христос. Бабушка сказала негромко:
 - Ты заставил меня почувствовать к нему жалость. А  раньше  мне  всегда
казалось, что он жалеет меня.
 Лодовико был не склонен кого-либо жалеть.
 - На какую сумму был заказ? - спросил он.
 - Это не заказ. Я вырезал распятие добровольно.
 - Ты хочешь сказать, что тебе не заплатят?
 - Настоятель сделал мне столько добра. Я хотел отблагодарить его.
 - Настоятель делал тебе добро - это в каком же смысле?
 - Как вам сказать... он позволял мне копировать картины и фрески.
 - Церковь открыта для всех желающих.
 - Я работал в монастыре. И он разрешил мне ходить в библиотеку.
 - Тут публичная библиотека. Чтобы парень без гроша за  душой  бесплатно
работал на такой богатый монастырь - для этого надо сойти с ума!


 Густой снег, падавший в течение двух суток, сплошь  выбелил  Флоренцию.
Утро в воскресенье выдалось холодное,  но  ясное  и  бодрое.  Микеланджело
сидел один в огороженной  мастерской  на  дворе  Собора  и,  примостясь  у
жаровни, пытался набросать углем облик своего будущего Геракла. Вдруг  его
окликнули - перед ним стоял грум из дворцовой свиты.
 - Его светлость Пьеро де Медичи спрашивает, не  можете  ли  вы  к  нему
пожаловать.
 Прежде всего Микеланджело поспешил к цирюльнику  на  Соломенный  рынок,
постриг там волосы, выбрил пробивавшуюся на щеках и подбородке  бороду,  а
придя домой, согрел ушат воды, вымылся, надел синюю шерстяную тунику  и  -
впервые почти за полтора года - направился  прямо  во  дворец  Медичи.  Во
дворе дворца снег шапками лежал на головах статуй. Все  молодое  поколение
семейства Медичи собралось в кабинете Лоренцо, в камине горел яркий огонь.
 Праздновали день рождения Джулиано. Кардинал Джованни - после  избрания
папой враждебного ему Борджиа он  поселился  в  небольшом,  но  прекрасном
дворце  в  приходе  Сант  Антонио  -  выглядел  еще  более  одутловатым  и
расплывшимся он сидел теперь в кресле Лоренцо, за  спиной  у  него  стоял
кузен Джулио. Сестра их Маддалена, жена Франческето Чибо,  сына  покойного
папы Иннокентия Восьмого, приехала с двумя своими детьми с детьми же была
Лукреция, супруга флорентинского банкира Якопо Сальвиати, владевшего домом
Дантовой Беатриче: с ними тихо переговаривались их тетя Наннина и ее  муж,
Бернардо Ручеллаи. Пьеро и Альфонсина были со своим старшим сыном. На  них
сияла великолепная парча, украшенный драгоценными камнями атлас и бархат.
 Была там и  Контессина  -  ее  шелковое,  с  серебряной  нитью,  платье
поражало изяществом. Микеланджело с удивлением заметил, что она стала выше
ростом и что ее руки и плечи  стали  чуть  полнее,  а  грудь,  подпираемая
вышитым корсетом, налилась, как у взрослой девушки. Когда они  встретились
взглядом, глаза Контессины заблестели подобно тому серебру, в которое  она
была разнаряжена.
 Слуга подал Микеланджело стакан горячего вина, сдобренного  пряностями.
Вино и тот теплый прием, который ему оказали,  острая  тоска,  нахлынувшая
при виде кабинета Лоренцо, смутная, быстрая улыбка Контессины  -  все  это
ударило в голову и ошеломило Микеланджело.
 Пьеро стоял спиной к горящему камину. Он улыбался  и,  казалось,  забыл
старую ссору.
 - Микеланджело, мы весьма рады вновь видеть тебя во дворце. Сегодня  мы
должны делать буквально все, что только будет приятно Джулиано.
 - Я рад сделать что угодно, если Джулиано будет счастлив.
 - Прекрасно. Знаешь, что сегодня утром  сказал  Джулиано?  "Я  хочу,  -
сказал он, - чтобы мне слепили большую, самую  большую  на  свете  снежную
бабу". А поскольку ты был любимым скульптором  нашего  отца,  естественно,
что мы сразу вспомнили о тебе.
 В груди Микеланджело что-то оборвалось и упало, как камень. Когда дети,
обернувшись, пристально посмотрели на него, он вспомнил мертвеца в келье и
те две трубки, которые шли у него ото рта через шею: одна для того,  чтобы
вдыхать воздух, а другая - чтобы пропускать в желудок пищу. Почему  бы  не
быть еще и третьей - чтобы глотать разбитые надежды?
 - Будь добр. Микеланджело, слепи мне  бабу!  -  взмолился  Джулиано.  -
Пусть это будет самая чудесная снежная  баба  из  всех,  какие  когда-либо
лепили на свете.
 Стоило Микеланджело услышать это, как острая  горечь,  поднявшаяся  при
мысли, что его позвали лишь  затем,  чтобы  он  кого-то  развлекал,  вдруг
утихла. А что, если он ответит: "Нет, снег - это не мой материал?"
 - Помоги же нам, Микеланджело! - сказала  Контессина,  подойдя  к  нему
совсем близко. - А мы все будем у тебя подмастерьями.
 И он сразу почувствовал, что сдается.
 Когда наступил вечер, толпы флорентинцев все еще заполняли двор  Медичи
и, покатываясь со смеху, глазели на гигантскую снежную бабу, а Пьеро, сидя
в отцовской приемной  за  письменным  столом,  над  которым  висела  карта
Италии, говорил:
 - Почему бы тебе не вернуться во дворец, Микеланджело? Мы были бы  рады
вновь собрать вокруг себя весь кружок отца.
 - Могу я спросить, на каких условиях я должен вернуться?
 - Ты будешь пользоваться теми же привилегиями, какими  пользовался  при
отце.
 У Микеланджело сдавило горло.  Когда  он  в  свое  время  поселился  во
дворце, ему было пятнадцать лет. Теперь ему почти  восемнадцать.  Едва  ли
это тот возраст, чтобы брать деньги на карманные расходы с умывальника. Но
таким образом открывалась возможность уйти из постылого  дома  Буонарроти,
избавиться от тяжкой опеки Лодовико, заработать  немного  денег  и,  может
быть, изваять для семейства Медичи что-нибудь истинно достойное.



7

 Грум провел его в старую, столь памятную комнату статуэтки  Бертольдо,
как и прежде, хранились на  полках  поставца.  Явился  дворцовый  портной,
принеся выкройки и тесьму для  обмера  в  первое  же  воскресенье  мессер
Бернардо да Биббиена, секретарь Пьеро, положил на умывальник  три  золотых
флорина.
 Все было по-прежнему, и,  однако,  все  было  по-иному.  Итальянские  и
иностранные ученые уже  не  приходили  во  дворец.  Платоновская  академия
собиралась теперь в садах Ручеллаи. В воскресные дни за  обеденным  столом
сидели  лишь  самые  знатные  семьи  да  легкомысленные   богатые   юноши,
помышлявшие об одних удовольствиях. Тут уже не появлялись правители других
итальянских городов-государств, приезжавшие  прежде  во  Флоренцию,  чтобы
сделать приятное дело - заключить дружественный договор не  было  богачей
купцов, процветавших при Медичи не было гонфалоньеров и  буонуомини,  или
людей из флорентийских советов,  которых  Лоренцо  считал  нужным  держать
поближе к себе. Теперь всех их заменили шуты и  молодые  гуляки,  приятели
Пьеро.
 Тополино приехали в город на своих  белых  волах  в  воскресенье  после
заутрени и погрузили Гераклов блок на телегу.  Дедушка  правил  волами,  а
Тополино-отец, три его сына и Микеланджело, придерживая  оплетавшие  глыбу
веревки, шагали позади телеги. Еще с рассвета вымытые и подметенные  улицы
были тихи и пустынны. Через задние ворота  повозка  въехала  в  Сады,  там
мраморную глыбу сняли и установили в сарае,  где  Микеланджело  работал  в
прежнюю пору.
 Удобно устроившись, Микеланджело вновь принялся за рисунки: он набросал
красным мелом юношу, раздирающего руками челюсти Немейского льва, мужчину,
душившего могучего Антея, старика, сражающегося со стоголовой  гидрой,  но
все это показалось ему  слишком  живописным.  В  конце  концов,  отвергнув
флорентийские  образцы  Геракла,  где  герой  был  представлен  с   широко
расставленными  ногами,  с  руками  на   бедрах,   Микеланджело   замыслил
совершенно компактную фигуру, ближе к греческим изваяниям: огромная мощь и
крепость Геракла чувствовалась в  ной  по  той  атлетической  тяжеловесной
силе, которая сливала округлый его торс с остальными членами в одно целое.
 Какие  же  уступки  он  должен  сделать  общепринятым   представлениям?
Во-первых, показать дубинку: он задумал изобразить ее  в  виде  древесного
ствола, на который опирается  Геракл.  Затем,  неизбежную  львиную  шкуру,
обычно окутывавшую корпус Геракла: Микеланджело накинул  ее  на  Гераклово
плечо и слегка приспустил на грудь, оставляя могучий торс обнаженным. Одну
руку Геракла он отвел чуть в сторону: эта рука словно бы ограждала  яблоки
Гесперид, круглые, как шары. Палица, длинная  львиная  шкура,  легендарные
яблоки служили прежним скульпторам для того,  чтобы  показать  доблесть  и
мужество героя Геракл  Микеланджело  обнаженный  и  прямой,  самим  своим
телом, каждым своим мускулом  явит  ту  доблесть  и  мужество,  в  которых
нуждается