л теперь с постели и ни на минуту не покидал  стен  монастыря  Санто
Спирито.
 - Постарайся подходить к  своей  жизни  не  как  к  чреде  разрозненных
событий, а как к единому целому, - говорил настоятель. - Тогда ты поймешь,
что каждый период жизни возникает из предыдущего, и уверишься в том, что и
новый период неизбежен.
 Не жалея сил,  Микеланджело  работал  над  проектом  фасада,  смастерил
большую модель, обтачивал колонны, ваял капители, разрабатывал  устройство
ниш, в которых будут стоять его изваяния,  лепил  восковые  фигуры,  чтобы
найти окончательный вид мраморных скульптур. Папа Лев подписал договор  на
фасад, отпустив сорок тысяч дукатов - по пяти тысяч на год, с  выплатой  в
течение восьми лет четыре тысячи выдавались  сразу  же,  на  расходы,  не
говоря о бесплатном жилище около церкви Сан Лоренцо. Однако...
 "Его святейшество желает, чтобы для всех работ по  фасаду  Сан  Лоренцо
был взят мрамор из Пьетрасанты, и никакой другой".
 Микеланджело стоял с непокрытой головой на кладбище Сан Лоренцо, внимая
похоронным песнопениям по настоятелю Бикьеллини и чувствуя, что он утратил
самого дорогого и близкого человека на земле. Святой  настоятель  говорил,
что новый период возникает из предыдущего: его ждала награда  на  небесах.
Микеланджело, который с болью смотрел на то,  как  его  друга  опускают  в
могилу, тоже предстояло вступить в "новый период", очень похожий,  однако,
не на небесные выси, а скорее на беспросветный ад.
 Через час после его возвращения в Каррару на  Соборной  площади  начала
собираться толпа. Она стекалась сюда с равнины за Свиным рынком, с  горных
склонов  вдоль  реки  Каррионе,  с  далеких  отрогов  Торано,   Колоннаты,
Форестьери, от  каменоломен  Полваччио,  Фантискритти,  Гротта  Коломбара,
Баттальино. Набралось уже несколько сот каррарцев, они шагали по  площади,
надвигаясь все ближе и ближе, заполнили  пространство  под  мостом,  перед
собором и были теперь под окнами аптеки.
 Окна столовой Пелличчии были большие, от  пола  до  потолка,  в  стене,
выходившей на улицу, были прорезаны двустворчатые  стеклянные  двери.  Эти
двери открывались наружу, и хотя там не  существовало  балкона,  они  были
ограждены железными невысокими перилами. Микеланджело стоял за занавеской,
прикрывавшей стекла дверей, и прислушивался: гул и ропот камнеломов звучал
все громче, толпа густела и росла, заливая  всю  площадь.  Кто-то  заметил
Микеланджело за занавеской. По толпе прошло движение. Люди начали кричать:
 - Баламут! Баламут!
 Микеланджело взглянул на безумное, белое, как мел,  лицо  Пелличчии,  -
тот растерянно метался, не зная, что предпочесть: остаться ли верным своим
землякам или взять под покровительство гостя.
 - Лучше я выйду на площадь, - сказал Микеланджело.
 - Слишком опасно. Когда они напуганы, они ужасны.  Они  растопчут  тебя
насмерть.
 - Мне надо поговорить с ними.
 Он распахнул стеклянные двери, шагнул к  невысоким,  чуть  выше  колен,
перилам. Снизу донесся вопль:
 - Figlio d'u ca'! Сукин сын!
 Камнеломы тянули к нему грозно стиснутые кулаки. Микеланджело простер в
воздухе руки, стараясь успокоить толпу.
 - Твое слово чести - овечье дерьмо.
 - Это сделал не я. Вы должны мне поверить.
 - Выродок! Ты продал нас!
 - Разве я не покупаю у вас мрамор! Я готов и на новые подряды. Поверьте
же мне. Я каррарец!
 - Ты - прихвостень папы.
 - Я пострадаю от всего этого больше, чем вы.
 Толпа  вдруг  смолкла.  Человек,  стоявший  в  первом  ряду,   закричал
истошным, надорванным голосом, в котором билась глубокая боль:
 - А брюхо у тебя не пострадает!
 Этот крик послужил как бы сигналом. Сотни рук взмахнули враз, как  одна
рука. В воздухе полетели, будто град, камни. Куски белого мрамора  разбили
сначала одну створку стеклянных дверей, затем другую.
 Крупный камень попал Микеланджело в лоб. Он был  оглушен  этим  ударом,
хотя боли не ощутил. Кровь начала струиться со лба, растекаясь по лицу. Он
чувствовал, что она заливает брови, струйкой пробирается в угол глаза.
 Он не сделал ни одного движения, чтобы остановить кровь. Толпа увидела,
что он ранен.
 - Хватит! Мы пустили кровь.
 Толпа стала редеть, люди, группа за группой,  огибая  собор,  исчезали,
поворачивая на те улицы, по которым они пришли. В течение нескольких минут
площадь опустела, только белые камни да битые стекла, усыпавшие  мостовую,
говорили о том,  что  здесь  произошло.  Микеланджело  прижимал  ладонь  к
залитому кровью глазу. Случалось и  раньше,  когда  мрамор  ранил  его  до
крови: при чересчур яростной работе резцом  осколки  летели  ему  в  лицо,
обдирая кожу. Но камнями кидали в него впервые.



9

 В Пьетрасанте он снял домик на площади, ближе к морю - отсюда виднелась
обширная, версты на полторы, топь, через которую ему надо  было  протянуть
дорогу и выстроить на берегу причал для судов.  Вместе  с  Микеланджело  в
домике остались жить и хозяева, старик и  старуха:  они  присматривали  за
ним, делая все необходимое. Кардинал Джулио уведомил его,  что  он  должен
добывать мрамор не  только  для  фасада  церкви  Сан  Лоренцо,  но  и  для
строительства собора Святого Петра и для ремонта Собора во Флоренции.  Цех
шерстяников обещал вскорости выслать сюда специалиста по прокладке дороги.
 Был март. Микеланджело считал, что в запасе у него около шести  месяцев
хорошей погоды, пока снег и лед не закроют доступ  в  горы.  Если  бы  ему
удалось добиться, чтобы мраморы стали поступать из  каменоломен  в  начале
октября, его цель была бы достигнута. Но только сдвинутся ли  эти  мраморы
когда-нибудь с места! Первые  блоки  Микеланджело  хотелось  направить  во
Флоренцию, - там, во Флоренции, работая над ними, он провел бы всю зиму. С
наступлением весны старшина  со  своей  артелью  может  снова  приехать  в
Пьетрасанту и добывать тут камень.
 Он прикинул, в чем он в первую очередь нуждается, и поехал  в  Каррару.
Там он направился  в  раскиданные  по  скатам  гор,  вне  городских  стен,
мастерские. Мастерская веревочника стояла на берегу реки первой.
 - Мне нужны прочные веревки.
 Хозяин буркнул, не отрывая глаз от своей работы:
 - Нету ни мотка.
 Микеланджело пошел дальше, к  кузнице.  Звеня  молотом,  кузнец  что-то
ковал на своей наковальне.
 - Я хотел бы купить у тебя горн и железных брусьев.
 - Все давно продано.
 Инструментальная лавка выглядела по сравнению с другими очень богатой.
 - Можете ли вы продать мне десяток топоров, кирок, продольных пил?
 - Самим не хватает.
 Микеланджело поднялся в  горы,  желая  поговорить  с  теми  владельцами
каменоломен, которым он давал подряды и платил большие деньги.
 - Поедешь со мной в Пьетрасанту, Левша?
 - У меня здесь крупный контракт. Не могу.
 В другом заломе, у Разумника, Микеланджело говорил:
 - Отпусти ко мне своего десятника на полгода. Я тебе заплачу вдвое.
 - Мне без него не обойтись.
 Микеланджело поднялся еще выше, направляясь к отдаленным  каменоломням,
- их хозяева не особенно слушались горожан, тяготея  к  своей  собственной
колокольне.
 - Переходите работать на мои каменоломни. Я  буду  платить  вам  те  же
деньги и еще заключу подряд на блоки из ваших каменоломен на будущее.  Что
скажете?
 Когда хозяин понял, что это обещает ему немалые выгоды,  глаза  у  него
заблестели, но он тут же заколебался.
 - Я не хочу, чтобы рог гудел по моей душе.
 Ничего не добившись в горах, Микеланджело  быстро  спустился  в  город
через задний садик он вошел в дом аптекаря.
 - Ты нанимаешь людей и обучаешь их работе всю свою жизнь, -  сказал  он
Пелличчии. - Дай кого-нибудь мне. Я нуждаюсь в помощнике. Все, к кому я ни
обращался, мне отказывали.
 - Я знаю, - грустно отозвался Пелличчиа.  -  Я  твой  друг.  Друзья  не
должны покидать друг друга в беде.
 - Значит, ты даешь мне человека?
 - Не могу.
 - Наверное, не хочешь?
 - Это одно и то же. Наниматься к тебе никто не  захочет.  Все  держатся
своей колокольни. Нам, каррарцам, никогда еще после нашествия  французских
войск не грозила такая серьезная опасность. И разве я не должен  думать  о
своей аптеке? Ведь на моих дверях будет  как  бы  написан  страшный  крик:
"Здесь чума!" Прости меня, пожалуйста.
 Микеланджело отвел глаза в сторону.
 - Напрасно я пришел к тебе. Это моя ошибка.
 Чувствуя себя таким усталым, каким он редко бывал, проработав резцом  и
молотком даже  двадцать  часов  подряд,  Микеланджело  шагал  по  мощенным
мрамором улицам. Встретив по пути  несколько  женщин,  закутанных  в  свои
cialima - черные шали, он поднялся  к  Рокка  Маласпина.  Маркиз  был  не
только владетелем большинства земель Каррары, но и единственной властью во
всем своем маркизате. Его слово тут было законом. Он встретил Микеланджело
с достоинством, но без признаков неудовольствия или вражды.
 - Папа в этих краях бессилен,  -  объяснял  маркиз.  -  Папа  не  может
заставить людей добывать мрамор из вашей проклятой горы. И  он  ничего  не
добьется, если даже отлучит от церкви всю округу.
 - Если продолжить вашу мысль - вы тоже не в силах приказать  камнеломам
работать на меня?
 Маркиз тонко усмехнулся:
 - Мудрый владетель никогда не дает приказов, если он знает, что  им  не
будут подчиняться.
 В комнате было неловкое, мучительное молчание, пока не вошел слуга и не
поставил на стол вино и amata - булочки, испеченные по случаю пасхи.
 - Маркиз, я потратил тысячу дукатов на  мраморы,  которые  до  сих  пор
находятся в каменоломнях. Что с ними будет?
 - В договорах сказано, что мраморы должны быть доставлены на берег?
 - Сказано.
 - Значит,  вы  можете  успокоиться,  их  доставят,  мы  выполняем  свои
договоры.
 Блоки и колонны скоро были уже у моря - их спустили с гор на телегах, к
задним колесам которых в качестве тормоза были привязаны  волочившиеся  по
земле тяжелые камни. Но  когда  мраморы  сгрузили  на  берегу,  каррарские
корабельщики отказались везти их во Флоренцию.
 - Не сказано в договоре.
 - Я знаю, что не сказано.  Я  заплачу  вам  хорошие  деньги.  Мне  надо
доставить эти блоки в Пизу, а затем отправить их вверх  по  Арно,  пока  в
реке держится высокая вода.
 - Нет судов.
 - Ваши барки стоят без дела.
 - Завтра же уйдут в рейс. Загружены полностью.
 Микеланджело выругался и сел на коня: через Специю и Рапалло,  невзирая
на тяжкий и  дальний  путь,  он  поехал  в  Геную.  Здесь  было  множество
корабельщиков,  жаждавших   подряда.   Поговорив   с   Микеланджело,   они
рассчитали, сколько  для  него  потребуется  барок.  Микеланджело  уплатил
корабельщикам авансом и условился о встрече с ними в Авенце, чтобы  самому
следить за погрузкой.
 Через двое суток, когда генуэзские барки появились у взморья, навстречу
им вышла каррарская гребная лодка, Микеланджело стоял на берегу, весь горя
от нетерпения. Наконец, лодка вернулась - в ней сидел  капитан  генуэзских
барок. Он взглянул на Микеланджеловы блоки и колонны и сказал, кривя рот:
 - Не могу их взять. Чересчур велики.
 Микеланджело побелел от гнева.
 - Я говорил вам точно, сколько у меня мраморов,  какой  их  вес,  какие
размеры!
 - Мраморов чересчур много.
 Капитан швырнул Микеланджело кошелек с деньгами, сел в лодку и поплыл к
баркам.  Каррарцы,  постояв  на  берегу  словно  бы   совсем   безучастно,
повернулись и побрели вверх по откосу.
 На следующий день Микеланджело поехал берегом  в  Пизу.  Приближаясь  к
городу, он увидел в голубом небе падающую башню и  припомнил  свой  первый
приезд сюда с Бертольдо: тогда Микеланджело было пятнадцать лет и  учитель
привез его в этот город, чтобы пройти в Кампосанто и доказать ему, что он,
Бертольдо,  создал  свою  собственную  "Битву  римлян",  а  не  скопировал
какую-то древнюю. Теперь Микеланджело сорок три года. Неужто прошло  всего
лишь двадцать восемь лет с тех пор, как он вглядывался в дивные скульптуры
Николо Пизано в баптистерии? Чем больше он жил,  тем  дальше  уклонялся  в
сторону от сурового предостережения Бертольдо: "Ты  должен  создать  целое
полчище статуй".
 "Но как?" - устало спрашивал он себя.
 Он отыскал надежного капитана, уплатил  ему  задаток  и  возвратился  в
Пьетрасанту. Суда  в  условленный  день  не  пришли...  Не  пришли  они  и
назавтра, и на следующий день. Он был оставлен  один  на  один  со  своими
дорого стоившими, взыскательно отобранными мраморами. Как же  ему  вывезти
их с этого каррарского берега?
 Он не знал, что предпринять, куда броситься. Долг повелевал ему быть  в
Пьетрасанте, налаживать каменоломню. Что ж, придется оставить мраморы там,
где они лежат. Он постарается вывезти их позднее.


 Сеттиньянские каменотесы, работавшие по светлому камню,  понимали,  что
какой бы славы Микеланджело ни достиг, он достиг ее дорогой  ценою.  Когда
они увидели на дороге его худощавую фигуру, устало шагавшую к ним, в  душе
их не шевельнулось чувство зависти. Он  же,  взойдя  на  открытый  утес  и
бросив  взгляд  на  простершиеся  внизу  пласты  голубовато-серого  камня,
радостно улыбнулся, душа его ликовала.  Подле  утеса,  чуть  ниже,  артель
рабочих била кувалдами  угловатые,  неровные  глыбы,  придавая  им  нужный
размер и форму. Наступило обеденное время уже шли к своим отцам  мальчики
с перекинутыми через плечо батожками, на обоих концах  которых  висело  по
горшку горячей пищи. Рабочие рассаживались у входа в прохладную пещеру.
 - Никто не слышал, нет  ли  тут,  на  каменоломнях,  свободных  рук?  -
спрашивал сеттиньянцев Микеланджело. - Я мог бы взять хороших работников в
Пьетрасанту.
 Камнеломам не хотелось, чтобы про  них  говорили,  будто  они  отказали
старому приятелю, но работы в каменоломнях было столько,  что  приходилось
дорожить каждым человеком.
 - Там выгодное  дело,  -  продолжал  Микеланджело,  едва  не  прибавив:
"Выгодное, но не для меня". - Может  быть,  мне  стоит  сходить  в  другие
каменоломни - за виллу Питти, в Прато - и поискать людей в тех местах?
 Рабочие молча переглянулись.
 - Сходи.
 Преодолевая усталость, он пошел к каменоломням  Фассато  и  Коверчиано,
где добывался гранит, и к каменоломням Ломбреллино, где ломали  известняк.
Люди всюду оказались заняты, им не было никакого расчета бросать свои дома
и семьи многие к тому же были напуганы: о горах  Пьетрасанты  шли  дурные
слухи. В отчаянии Микеланджело поплелся назад, в Сеттиньяно, и скоро был в
доме Тополино. Сыновья работали во дворе семеро внуков разного  возраста,
начиная с семи лет, помогали им, учась  ремеслу.  Бруно,  старший  сын,  с
коротко стриженными седеющими волосами, вел все дела по подрядам  Энрико,
средний брат, был приучен отцом к самой тонкой работе - обработке колонн и
резных кружевных наличников - и как бы исполнял в  семье  роль  художника
младший, Джильберто, был самым кряжистым, крепким из братьев, но отличался
необыкновенным проворством и энергией. Микеланджело понимал, что  здесь  у
него последняя возможность: если не помогут Тополино, то уже никто ему  не
поможет. Он обрисовал братьям свое положение, не утаив  от  них  ни  одной
трудности, ни одной опасности.
 - Может кто-либо из вас поехать со мной? Мне нужен человек, которому бы
я полностью доверял.
 Микеланджело почти слышал физически, как трое братьев  обдумывали  свой
ответ. В конце концов и Энрико и Джильберто обратили свои взоры к Бруно.
 - Мы не можем  допустить,  чтобы  ты  уехал  отсюда  один,  -  медленно
произнес Бруно. - Кто-то из нас должен с тобой ехать.
 - Кто?
 - Бруно не может, - сказал Энрико. - Есть подряды, о которых  еще  надо
договариваться.
 - Энрико не может, - сказал Джильберто.  -  Без  него  тут  не  кончить
работу.
 Два старших брата посмотрели на Джильберто и сказали, как один:
 - Значит, едешь ты.
 - Значит, еду я. -  Глядя  на  Микеланджело,  Джильберто  почесал  свою
заросшую густыми волосами грудь. - Мастер я из троих  самый  неловкий,  но
силы у меня больше. Я тебе сгожусь.
 - Сгодишься вполне. А вам всем моя благодарность.
 - Благодарность в горшок с  похлебкой  не  сунешь,  -  ответил  Энрико,
воспринявший от отца вместе с искусством управлять шлифовальным колесом  и
весь его запас народных поговорок.
 Наутро Микеланджело собрал целую артель: тут был Микеле,  работавший  у
него раньше в Риме, и трое братьев Фанчелли: Доменико,  парень  маленького
роста, но хороший скульптор, Дзара, которого Микеланджело знал  уже  много
лет, и Сандро, младший. Ла  Грасса,  сеттиньянский  мастер,  делавший  для
Микеланджело модель фасада, тоже дал согласие  присоединиться  к  нему,  а
кроме  того,  вызвалась  ехать  целая   партия   разного   рода   рабочих,
соблазнившихся   обещанным   Микеланджело   двойным   заработком.    Когда
Микеланджело собрал этих людей вместе, чтобы дать им последние указания  -
отъезд завтра утром, ехать всем в одной  специально  нанятой  крестьянской
телеге, -  сердце  у  него  упало.  Двенадцать  камнерезов!  И  ни  одного
камнелома, знакомого с мрамором! Как же он справится с дикой горой, если у
него такая неопытная артель?
 По пути домой, несмотря  на  свою  задумчивость,  Микеланджело  заметил
каменотесов, укладывающих новые блоки на Виа Сант Эджидио.  Среди  них,  к
великому его удивлению, был Донато Бенти, скульптор по  мрамору,  когда-то
работавший во Франции и успешно выполнявший там заказы.
 - Боже мой, Бенти! Что ты тут делаешь?
 Бенти, которому было не более тридцати, выглядел  почти  стариком  под
глазами сизые мешки, глубокие морщины прорезали щеки и пучком сходились на
подбородке. Речь и жесты у Бенти  были  самые  напыщенные.  Заломив  руки,
будто в горячей мольбе, он воскликнул:
 - Смотри! Я высекаю изваяния, чтобы кинуть их-под ноги прохожим.  Сколь
ни скромны мои потребности, моя бренная плоть временами еще требует пищи.
 - Если ты согласишься ехать со мной в Пьетрасанту, я буду платить  тебе
больше, чем ты зарабатываешь на этих дорогах. Едешь? Ты мне очень нужен.
 - Я тебе нужен? - в крайнем удивлении переспросил Бенти, хлопая  своими
совиными глазами. - "Нужен!" Это самое прекрасное слово, какое только есть
в итальянском языке. Конечно, еду!
 - Чудесно. На рассвете будь у меня. Я живу на Виа Гибеллина.  В  телеге
нас будет теперь четырнадцать душ.
 Вечером к Микеланджело явился Сальвиати и привел  с  собой  сероглазого
лысеющего человека, представив его  как  Виери,  отдаленного  родича  папы
Льва.
 - Виери едет с вами в Пьетрасанту. Это интендант. Он будет заботиться у
вас о хлебе, о доставке материалов, о средствах перевозки, а  также  вести
счета. Жалованье ему будет платить цех шерстяников.
 - А я все беспокоился, кто же у меня будет подбивать цифры!
 Сальвиати рассмеялся.
 -  Со  всякими  счетами  Виери  расправляется  как   истинный   мастер.
Бухгалтерские книги у него будут в гаком же равновесии, как формы у вашего
"Давида". Не ускользнет ни один грош.
 У Виери был чуть сиплый, сдавленный голос, говорил он невнятно,  глотая
слова.
 - Цифры - хозяева положения, пока они цифры. А когда я подведу  баланс,
тогда хозяином над цифрами стану я.
 Уезжал  Микеланджело  при  счастливых  обстоятельствах,  ибо   невестка
Бартоломея разродилась здоровым мальчиком, которого назвали Симоне, -  имя
Буонарроти Симони, таким образом, было сохранено для грядущих времен.
 Виери, Джильберто Тополино и Бенти стали жить  в  Пьетрасанте  в  одном
доме с Микеланджело в одной из спален Виери устроил для себя контору. Для
остальных девяти рабочих Микеланджело  подыскал  более  просторный  дом  в
Серавецце. Он наметил наиболее выгодную, на его  взгляд,  линию  дороги  к
каменоломням и заставил своих людей кирками и  лопатами  пробивать  тропу,
чтобы  потом  на  ослах  возить  по  ней  на  гору   снаряжение.   Рабочим
Микеланджело помогали подростки из  ближайших  деревень:  под  наблюдением
Анто они кувалдами разбивали камень на  горе,  расчищая  ложе  для  спуска
мрамора вниз. Когда стало ясно, что  одного  кузнеца  для  всей  кузнечной
работы в  Серавецце  недостаточно,  Бенти  вызвал  своего  крестного  отца
Лаццеро - приземистого, без шеи, человека, с могучей, как у быка,  грудью.
Лаццеро