али себя в стенах дворца
Медичи Не сторонними людьми, а полновластными хозяевами?
 Микеланджело с силой шмякнули о статую "Давида", и  на  голове  у  него
сразу же вскочила большая шишка. Донателлово изваяние "Юдифь  и  Олоферн",
стоявшее поблизости, было снесено с подножия толпа с  радостным  ревом  и
гиком утащила его на задний двор. Слишком тяжелые вещи, мраморные  римские
бюсты, например, повстанцы разбивали пиками и дрекольем.
 Микеланджело метнулся вдоль стены, взбежал вверх по парадной  лестнице,
единым духом пронесся по коридору, распахнул дверь кабинета Лоренцо и стал
искать внутренний засов. Засова не оказалось. Микеланджело окинул взглядом
дивные  манускрипты,  ларцы  с  редкими  каменьями,   амулетами,   резными
драгоценными камнями,  старинными  монетами,  посмотрел  на  висевшие  над
дверями греческие барельефы, на мраморные и бронзовые изваяния  Донателло,
на "Снятие с креста" Джотто и "Святого Иеронима" Ван-Эйка,  написанные  на
деревянных досках. Что сделать, чтобы спасти эти бесценные вещи?
 Тут его взгляд упал на подъемник для подачи  кушаний.  Он  открыл  люк,
дернул за веревку и, когда ящик  был  подтянут,  начал  сваливать  в  него
небольшие  картины,  мозаики,  чаши   из   яшмы,   сардоникса,   аметиста,
миниатюрный бюст Платона,  хрустальные  часы  на  позолоченной  серебряной
подставке, стеклянные вазы по  рисункам  Гирландайо,  рукописи,  кольца  и
броши. Старого беззубого Фавна -  статуэтку,  сделанную  по  первой  своей
скульптуре, он спрятал у себя под рубашкой. Потом  он  потянул  за  другую
веревку, опустил ящик  вниз  и  захлопнул  люк.  В  эту  минуту  повстанцы
ворвались в кабинет и, как саранча, принялись обшаривать  и  грабить  его.
Микеланджело  пробился  сквозь  толпу,  ушел  в  свою  комнату  и  спрятал
статуэтки Бертольдо и несколько бронзовых изваяний под кроватью.
 Больше сделать он ничего  не  мог.  Сотни  распаленных  от  вина  людей
метались по дворцу, забегали в каждую комнату, хватали фамильную посуду  в
столовой, разбивая блюда и бокалы, визжали  от  радости  и  колотили  друг
друга, не поделив  золотые  и  серебряные  медали  из  коллекции  Лоренцо,
вытаскивали из покоев Пьеро его кубки и оружие, швыряли наполовину выпитые
бутылки вина в статую "Геракла  и  Льва"  работы  Поллайоло.  Микеланджело
беспомощно смотрел, как они вынесли  из  комнаты  Лоренцо  четыре  яшмовые
вазы, на которых  было  начертано  имя  Великолепного,  живописные  работы
Мазаччо, Венециано, как они вырывали полотна из рам, отламывали от  статуй
подножия,  разбивали  слишком  громоздкие  и  тяжелые  кресла   и   столы,
раскалывали шкатулки и ларцы. В библиотеке редчайшие книги  и  манускрипты
были сброшены на пол, их безжалостно топтали ногами.
 Может быть, флорентинцы мстили опостылевшему  им  Пьеро?  Но  ведь  эти
великолепные коллекции собраны отнюдь не Пьеро. Глядя, как люди  варварски
срывают бархатные и  шелковые  портьеры,  Микеланджело  в  отчаянии  качал
головой: "Кто может проникнуть в душу толпы?"
 Только одного верного семейству Медичи человека заметил он во дворце  -
это был его родственник, Бернардо  Ручеллаи,  муж  Наннины  де  Медичи.  В
комнате, расположенной рядом с  гостиной,  Бернардо  стоял  подле  картины
Боттичелли "Паллада, укрощающая кентавра", и громко  кричал,  обращаясь  к
толпе:
 - Вы же  граждане  Флоренции!  Зачем  вы  расхищаете  свои  собственные
сокровища? Остановитесь, заклинаю вас!
 В ту минуту он казался Микеланджело героем, глаза у него сверкали, руки
были раскинуты, прикрывая картину. Но вот Ручеллаи уже сбит с  ног,  толпа
его топчет. Микеланджело протиснулся к нему, поднял на руки и  понес  его,
истекающего кровью, в маленькую кладовую рядом, а сам  с  горькой  иронией
думал: "Никогда еще не приходилось мне соприкасаться  с  родней  по  линии
матери ближе, чем сегодня".
 Во дворце воцарился полнейший хаос. Скоро  в  приемной  Лоренцо,  после
того как там были  сорваны  со  стен  карты  и  шпалеры,  несколько  дюжих
грузчиков сумели разбить сейф. Из него дождем посыпались деньги - двадцать
тысяч флоринов. При виде  золотых  монет  толпа  возликовала  люди  стали
неистово рваться к деньгам, началась всеобщая драка.
 Микеланджело с трудом пробрался к черной лестнице, спустился по  ней  в
сад и боковыми аллеями вышел ко дворцу Ридольфи. Там он попросил  у  грума
перо  и  чернила  и  написал  Контессине  короткую  записку:  "Если   тебе
удастся... пошли кого-нибудь в кабинет  отца:  я  нагрузил  подъемник  для
подачи  пищи  разными  предметами  искусства,   сколько   вместилось".   И
подписался: М.Б.
 Идя домой, он заглянул к Буджардини и Якопо, сказав им, чтобы они  были
в полночь у ворот Сан Галло. Когда город, наконец, успокоился и заснул, он
тихонько пробрался в конюшни дворца Медичи. Двое из грумов оставались  еще
при лошадях, охраняя их во время нашествия толпы.  Эти  грумы  знали,  что
Микеланджело имеет право брать лошадей на конюшие в любое время, когда  он
захочет. Они помогли оседлать трех скакунов. На  одного  он  сел,  а  двух
других новел в поводу.
 Стражи  у  ворот  не  оказалось.  Буджардини  уже  ждал   Микеланджело,
раздумчиво орудуя ножом над своими  длинными  ногтями.  Скоро  появился  и
Якопо. Они сразу же тронулись в путь, направляясь в Венецию.



10

 К полудню они пересекли  Апеннины  и  по  перевалу  Фута  спустились  к
Болонье,  окруженной  стенами  из  оранжевого  кирпича  с  белыми   малыми
башенками и почти с двумя сотнями больших башен некоторые их этих  башен,
четко рисующихся на фоне голубого неба Эмилии,  были  наклонены  не  менее
удивительно, чем прославленная падающая башня в Пизе. Они съехали в  город
со стороны  реки,  через  опустевший  рынок,  который  подметали  длинными
метлами одетые в черное старухи. Путники спросили у одной из них дорогу  и
поскакали к площади Коммунале.
 Кривые узкие улочки, над которыми нависали  вторые  этажи  домов,  были
очень душными. Каждая болонская семья в целях защиты  от  соседей  строила
себе башню - во Флоренции этот обычай был запрещен еще Козимо: он приказал
снести все домовые башни. На более широких улицах и площадях Болоньи  были
возведены аркады из оранжевого кирпича, укрывающие люден от снега, дождя и
летнего зноя: все было рассчитано  так,  чтобы  болонцы  могли  ходить  по
городу, не подвергаясь воздействию погоды.
 Путники  добрались  до  главной  площади  города  с  ее  величественной
церковью Сан Петронио с одной  стороны  и  дворцом  Коммунале,  замыкавшим
площадь с другой  стороны  они  слезли  с  лошадей,  и  тут  их  окружила
болонская стража.
 - Вы приезжие?
 - Флорентинцы, - ответил Микеланджело.
 - Покажите большой палец, пожалуйста.
 - Большой палец? Зачем вам большие пальцы?
 - Посмотрим, есть ли на них восковая красная печать.
 - У нас нет никаких печатей.
 - Тогда вам надо пройти с нами. Вы под арестом.
 Их провели в таможню - это была целая анфилада комнат, расположенных  в
глубине за колоннами портика там офицер  объяснил  им,  что  каждый,  кто
приезжает в Болонью, должен быть зарегистрирован: приезжему, как только он
появится у одних из шестнадцати городских ворот, ставят на  большой  палец
печать.
 - Да откуда нам было знать это? - недоумевал Микеланджело. - Мы в вашем
городе впервые.
 -  Незнание  закона  -  не  оправдание.  Вы  оштрафованы  на  пятьдесят
болонских ливров.
 - Пятьдесят болонских ливров... У нас нет таких денег.
 - Очень печально. Вам придется провести пятьдесят дней в заключении.
 С открытым ртом, не говоря ни слова, Микеланджело смотрел на Буджардини
и Якопо. Пока они обрели дар речи, перед ними появился какой-то человек.
 - Господин офицер, могу я поговорить с молодыми людьми?
 - Конечно, ваша светлость.
 - Ведь вы Буонарроти? - спросил мужчина, обращаясь к Микеланджело.
 - Да.
 - Ваш отец служит во флорентинской таможне, не правда ли?
 - Служит.
 Незнакомец повернулся к таможенникам:
 - Этот  молодой  человек  из  хорошей  флорентинской  семьи  его  отец
занимает, как и вы, высокий пост в таможне Флоренции. Как по-вашему, разве
не могут знатные семейства наших братских городов  оказывать  другу  другу
гостеприимство?
 Польщенный такими словами офицер ответил, что, разумеется, могут.
 - За поведение этих юношей я ручаюсь, -  сказал,  заканчивая  разговор,
незнакомец.
 На площади, при свете ясного зимнего солнца, Микеланджело  вгляделся  в
незнакомца. У него было широкое  приятное  лицо,  без  малейшего  признака
аристократизма. Хотя легкая седина свидетельствовала, что  ему,  вероятно,
далеко за сорок, гладкое,  с  ярким  румянцем,  безбородое  лицо  казалось
совсем молодим маленький рот, в котором поблескивали  очень  белые  зубы,
был как бы зажат между крупным энергическим носом  и  острым  подбородком.
Брови у него от переносицы шли по горизонтали только до половины  глаз,  а
потом насмешливо вздымались кверху. Одет он был в мягкую черную  шерстяную
мантию с белым гофрированным воротником.
 - Вы чрезвычайно любезны, а я просто глупец вы запомнили мою  скромную
персону, а вот я, хотя мы и встречались...
 - Мы сидели рядом за обедом у Лоренцо Медичи, - сказал незнакомец.
 - Ну конечно! Вы  синьор  Альдовранди.  Вы  занимали  пост  подесты  во
Флоренции. И вы рассказывали мне о великом скульпторе Болоньи.
 - О Якопо делла Кверча. Теперь я могу показать вам его работы. Если  бы
вы и ваши друзья поужинали со мной, вы доставили бы мне удовольствие.
 - О, это удовольствие гораздо приятнее нам! - рассмеялся Якопо. - У нас
не было во рту ни маковой росинки с той самой минуты, как скрылся из  виду
Собор.
 - Значит, вы не прогадали, приехав в наш город. Ведь  Болонью  прозвали
La Graa, Жирная. Еда у нас лучше, чем где-либо во всей Европе.
 Шагая от площади к северной части города и оставив справа  церковь  Сан
Пьетро,  а  слева  семинарию,  они  повернули  к  Виа   Галлиера.   Дворец
Альдовранди был неподалеку от угла на  левой  стороне  улицы  -  кирпичное
здание в три этажа, превосходных  пропорции.  Стрельчатая  парадная  дверь
была украшена терракотовым цветным фризом с фамильным гербом  полукруглые
сверху окна разделены мраморными колоннами.
 Буджардини  и  Якопо  ставили  на  конюшню  лошадей,  а  тем   временем
Альдовранди  провел  Микеланджело  и  свою  обшитую  деревянными  панелями
библиотеку, которой он чрезвычайно гордился.
 - Эти книги мне помогал собирать Лоренцо де Медичи, - сказал он.
 Заметив поэму Полициано "Стансы для турнира" с личной надписью  автора,
Микеланджело взял в руки переплетенный в кожу манускрипт.
 - Вы, конечно, знаете,  мессер  Альдовранди,  что  Полициано  несколько
недель назад скончался.
 - Я был потрясен. Не стало такого великого ума! Да и Пико уже  на  краю
могилы: долго он не протянет. Мир без них страшно опустеет.
 - Пико? - Микеланджело почувствовал, что на глаза у него  навертываются
слезы. - Я и не слыхал. Ведь он еще так молод...
 - Да, ему всего тридцать один год. Со смертью Лоренцо окончилась  целая
эра. От прежнего теперь уже ничего не останется.
 Микеланджело раскрыл манускрипт и начал негромко читать  поэму,  а  сам
словно бы вслушивался в голоса своих друзей-платоников:  они  будто  снова
наставляли его в тихой беседе. Альдовранди чуть удивленно сказал:
 - Вы хорошо читаете, мой юный друг. У вас ясная дикция, и вы  прекрасно
выделяете строку...
 - Меня учили хорошие учителя.
 - Вы любите читать  вслух?  У  меня  есть  все  великие  поэты:  Данте,
Петрарка, Лукреций, Овидий.
 - Нет, я редко читаю вслух.
 - Скажите, Микеланджело, что привело вас в Болонью?
 О том, что случилось во Флоренции с Пьеро, Альдовранди  уже  знал,  так
как  только  вчера  через  Болонью  проехали  все   приближенные   Медичи.
Микеланджело объяснил, что он предполагает добраться до Венеции.
 - Как же получилось, что у вас  троих  мет  даже  пятидесяти  болонских
ливров, хотя вы собрались ехать в такую даль?
 - У Буджардини и Якопо нет ни сольдо. Все расходы лежат на мне.
 Альдовранди улыбнулся.
 - Я тоже с удовольствием ездил бы по свету, если бы расходы  лежали  на
ком-то другом.
 - Мы надеемся найти в Венеции работу.
 - В таком случае почему бы вам  не  остаться  в  Болонье?  Здесь  можно
изучать Якопо делла  Кверча  кроме  того,  мы  подыщем  вам  заказ  и  на
скульптуру.
 В глазах у Микеланджело появился блеск.
 - После ужина я поговорю со своими товарищами.
 Стычка  с  болонской  таможней  сильно  охладила  любопытство  Якопо  и
Буджардини  к  городу.  Изваяниями  делла  Кверча  они   тоже   не   очень
интересовались. Они решили как можно  скорее  возвратиться  во  Флоренцию.
Микеланджело дал им денег на дорогу и попросил доставить лошадей во дворец
Медичи. Он сказал Альдовранди, что остается в Болонье  и  хотел  бы  найти
себе жилье где-нибудь в гостинице.
 - Это немыслимо! - возразил Альдовранди. -  Ни  один  друг  Лоренцо  де
Медичи или близкий к нему человек не может жить  в  болонских  гостиницах!
Ведь побеседовать с флорентинцем, выучеником платоновской четверки, -  это
для нас редчайшее удовольствие. Вы будете моим гостем.
 Оранжевое болонское солнце  разбудило  его,  залив  своими  лучами  всю
комнату - и цветные  шпалеры  на  стенах  и  ярко  раскрашенный  сводчатый
потолок. Найдя на расписном сундуке подле кровати  льняное  полотенце,  он
хорошенько вымыл лицо и руки в серебряном тазу, стоявшем  у  самого  окна
подошвы голых ног приятно согревал разостланный на полу персидский  ковер.
Да, он оказался  гостем  в  доме,  который  можно  было  назвать  поистине
радостным. В том крыле дворца, где помешалась комната Микеланджело и  жили
шесть сыновей Альдовранди, сейчас звенели громкие голоса и слышался  смех.
Синьора Альдовранди, уже вторая супруга хозяина дома, подарившая ему  свою
часть сыновей, была приятной женщиной  и  любила  в  равной  степени  всех
шестерых мальчиков Микеланджело она приняла так, словно  он  был  седьмым
сыном Альдовранди.  Сам  Джанфранческо  Альдовранди  принадлежал  к  ветви
старинного рода, отпрыски которой,  изменив  традиционному  образу  жизни,
занялись торговлей и банковским делом. Родители Джанфранческо были уже так
богаты, что он, выйдя из университета  и  еще  в  молодости  проявив  себя
способным финансистом - он  занимал  тогда  должность  нотариуса,  -  имел
теперь возможность целиком отдаться искусству. Горячий  поклонник  поэзии,
он писал довольно хорошие стихи на народном языке. И он быстро  возвысился
в политической сфере: стал сенатором, гонфалоньером справедливости, членом
совета Шестнадцати Реформаторов  Свободного  Государства,  который  вершил
дела в Болонье, и близким человеком правящего семейства Бентивольо.
 - Об одном я сожалею в жизни, - говорил он  Микеланджело,  жуя  сдобную
булочку и запивая ее горячей водой,  заправленной  пряностями,  когда  они
сидели за огромным - на сорок персон - обеденным столом орехового  дерева,
посредине которого был инкрустировав родовой герб Альдовранди. - Об  одном
я сожалею, что не могу писать по-гречески и по-латыни. Разумеется, я читаю
на этих языках, но  в  молодости  я  слишком  много  времени  потратил  на
банковские дела, в ущерб стихосложению.
 Он был страстным коллекционером. Он водил Микеланджело по всему дворцу,
показывая ему двустворчатые складни, резные деревянные доски, серебряные и
золотые кубки, монеты, терракотовые бюсты, изделия  из  слоновой  кости  и
бронзы, миниатюрные мраморные изваяния.
 - И ни одного, как видите, значительного произведения местной работы, -
печально признавался он. - Для меня это загадка: почему  Флоренция,  а  не
Болонья? Наш город столь же богат, как и ваш, народ у нас такой же сильный
и смелый. Мы много сделали в области музыки, науки,  но  никогда  не  были
способны создать что-либо великое в живописи или скульптуре. Почему?
 - Простите меня, но почему ваш город называют Жирной Болоньей?
 - Да потому что мы гурманы и еще со времен  Петрарки  прославились  как
поклонники плотских утех. Чувственность мы сделали предметом обожания.
 - Не тут ли и кроется ответ на ваш вопрос?
 - Но если плоть утолена, разве не остается места для искусства? Ведь  и
Флоренция богата, там тоже живут прекрасно...
 - Только Медичи, Строцци и еще несколько семейств. А вообще тосканцы  -
люди по натуре скромные. И бережливые. Мы не находим удовольствия в  трате
денег. Я, например, не припомню  случая,  чтобы  у  нас  в  семье  обедали
какие-то гости, чужие люди или чтобы мои домашние  обедали  у  друзей.  Не
помню, чтобы Буонарроти преподнесли кому-либо подарок  или  сами  получили
его. Мы любим зарабатывать деньги, но тратить их не любим.
 - А мы, болонцы, считаем, что деньги для того и  существуют,  чтобы  их
тратить. На поиски утонченных удовольствии ушел весь наш талант. Знаете ли
вы, что мы изобрели особую болонскую любовь? Что наши женщины одеваются не
по итальянской моде, а только по французской? Что им надо несколько кусков
различной материи, чтобы сшить одно платье? Что  наши  колбасы  совершенно
особого вкуса и мы скрываем рецепт их приготовления,  как  государственную
тайну?
 Во время обеда за столом оказались занятыми все сорок  мест:  братья  и
племянники Альдовранди, профессора Болонского университета, приезжие гости
из правящих семейств Феррары и Равенны, князья  церкви,  члены  Болонского
совета Шестнадцати. Альдовранди был любезнейшим хозяином, но в отличие  от
Лоренцо отнюдь не старался сблизить своих гостей,  уладить  какие-то  дела
или вообще достичь какой-то цели,  он  хотел  одного:  чтобы  гости  вволю
насладились чудесной рыбой, жарким, колбасами и винами и чтобы  за  столом
царил дух товарищества и не смолкал интересный разговор.
 Отдохнув после обеда, Альдовранди пригласил Микеланджело прогуляться по
городу.
 Они прошли под аркады, где в лавках была  выставлена  самая  лучшая  во
всей Италии пища: изысканные сыры, белейший хлеб, редчайшие вина в мясных
рядах в Борго Галлиера Микеланджело увидел сразу столько мяса, сколько  не
видел во  Флоренции  за  целый  год  на  Старом  рыбном  рынке  торговали
великолепными дарами речных вод, текущих вблизи Феррары: здесь были  раки,
осетры, лобаны. В тени навесов продавалась различная  дичь,  добытая  лишь
вчерашним днем: косули, перепела, зайцы, фазаны, и всюду, на каждом  шагу,
красовались знаменитые колбасы салями. Микеланджело  то  и  дело  встречал
университетских студентов: они сидели в маленьких кофейнях  под  портиками
оранжевого цвета я порой, оторвавшись от своих  бесед  и  занятий,  играли
партию в кости или в карты.
 - У вас в городе, мессер Альдовранди, не хватает одного - скульптуры из
камня.
 - Это потому, что у нас нет каменоломен. Причина простая, не правда ли?
Но мы воспитали лучших мастеров по камню из чужаков: Николо Пизано, вашего
земляка Андреа из Фьезоле, делла Кверча из Сиены, делл'Арка из Бари.  Наша
собственная отрасль в скульптуре - терракота.
 Микеланджело  взирал  на  все  довольно  спокойно  до  тех  пор,   пока
Альдовранди не привел его в церковь Санта Мария делла Вита: там находилась
статуя делл'Арка "Оплакивание Христа". Большое терракотовое изваяние  было
исполнено с подчеркнутой экзальтацией, скульптор придал фигурам  выражение
душераздирающей муки.
 Несколько  минут  спустя  Альдовранди  и  его  гость  встретили  юношу,
работавшего  над  терракотовыми  бюстами:  они  были   предназначены   для
капителей дворца Аморини  на  Виа  Санто  Стефано.  Юноша  выглядел  очень
крепким, с могучими плечами и  бицепсами,  с  яйцевидной  головой,  сильно
суживающейся к макушке кожа у него так загорела, что почти не  отличалась
по цвету от  болонского  оранжевого  кирпича.  Альдовранди  называл  юношу
Винченцо.
 - Это мой друг Буонарроти, - представил он юноше Микеланджело, - лучший
из молодых скульпторов Флоренции.
 - Какая удача, что мы познакомились, -  сказал  Винченцо.  -  Я  лучший
молодой  скульптор  Болоньи.  Наследник  делл'Арка.  Завершаю   надгробие,
начатое великим Пизано в Сан Доменико.
 - Вы уже получили зак