ам  дела  у  отца  с  торговцем  шелками.  Суд  не
состоялся?
 - Благодаря твоим тринадцати флоринам все на время затихло. Но Консильо
заявляет, что отец должен ему гораздо больше. Отец брал у него шелка,  это
совершенно ясно, но что он хотел делать с ними  -  никто  не  знает,  даже
Лукреция.
 И, натягивая сухую рубашку, рейтузы и  чулки  Микеланджело,  Буонаррото
пересказал брату все, что случилось дома за последние пять  месяцев.  Дядя
Франческо был болен, Лукреция тоже долго не вставала с постели  -  у  нее,
скорее всего, был выкидыш. Лодовико содержал семейство лишь  на  доходы  с
земли в Сеттиньяно и никак не мог свести концы с концами. Забота о деньгах
не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Ко всем его просьбам  помочь  семье
брат Джовансимоне остается совершенно глух.
 Буонаррото устроился жить  в  гостинице  "Медведь"  ужинали  братья  в
траттории. Через неделю стало очевидно, что работы в  Риме  Буонаррото  не
найти: цеха шерстяников во флорентийской  колонии  не  было,  а  брать  на
службу приезжего флорентинца римляне, конечно, не хотели.
 - Думаю,  что  тебе  надо  возвращаться  домой,  -  с  горечью  говорил
Микеланджело. - Если все четверо старших сыновей разлетятся кто куда и  не
будут помогать отцу, разве он справится с делами?
 Буонаррото уехал в самый ливень Пьеро де  Медичи  возвратился  в  Рим,
тоже насквозь промокнув от дождя.  Последние  остатки  войска  Пьеро  были
рассеяны, деньги у него иссякли, его покинул даже Орсини.  Пьеро  возил  с
собой описок флорентинских семей, которые он хотел разгромить, как  только
вновь захватит  власть.  Альфонсина  с  детьми  уехала  в  одно  из  своих
наследственных имений здесь, в Риме, Пьеро нашумел крупными проигрышами в
карты и публичными скандалами и ссорами с братом Джованни. С утра он сидел
во дворце Сан Северино, потом ехал к своей очередной  куртизанке.  Вечером
выходил на улицу, ввязываясь то в одну, то в другую  грязную  историю,  на
рассвете же вновь укрывался во  дворце  Альфонсины.  Не  менее  пагубны  в
глазах здешних флорентинцев были надменность и тиранические замашки Пьеро.
Он открыто говорил, что, захватив Флоренцию, будет править ею  единолично,
не  прибегая  к  помощи  Совета.  "Лучше  я   буду   править   плохо,   но
самостоятельно, чем хорошо, но  с  помощью  других",  -  добавлял  он  для
ясности.
 Микеланджело очень удивился, получив написанное рукою Пьеро приглашение
на рождественский обед у кардинала Джованни.  Обед  был  обставлен  весьма
пышно.  Дом  украшали  многие  произведения  искусства,  которые  Джованни
перевез сюда  из  Флоренции:  фамильные  картины  Медичи,  бронза,  ковры,
серебряные сосуды...  и  все  это  было  заложено  из  двадцати  процентов
банкирам-флорентинцам за долги Пьеро: банкиры  говорили  теперь,  что  "на
каждом  затраченном  флорине  Медичи  теряют  восемь  лир".   Микеланджело
поразился тому, как потрепала Пьеро жизнь: веко левого глаза у него  почти
не поднималось, а на голове, в тех  местах,  где  волосы  выпадали  целыми
прядями, просвечивала бледная кожа. Когда-то красивое его лицо обрюзгло  и
покрылось красными жилками.
 - Буонарроти, - сурово заговорил Пьеро, - я подумал было в Болонье, что
ты изменил нам. Но сестра Контессина говорит, что ты спас во дворце немало
драгоценностей и предметов искусства.
 - Ваша светлость, мне представился для этого счастливый случай.
 Пьеро властным движением поднял правую руку и громко, с таким расчетом,
чтобы его слышали все, кто находился в гостиной, сказал:
 - В знак признательности за твою верность, Буонарроти, я заказываю тебе
изваять мраморную статую.
 -  Я  буду  рад  изваять  ее,  ваша  светлость,  -   спокойно   ответил
Микеланджело.
 - Я хочу сказать - большую статую, - добавил Пьеро горделивым тоном.
 - Лучше изваять маленькую, - вмешался Джованни, и на  его  жирном  лице
появилась растерянная улыбка. - Моему брату предстоят многие  переезды,  и
возить с собой "Геракла", изваянного в  натуральную  величину,  ему  будет
трудно.
 Пьеро с досадой отмахнулся от слов кардинала.
 - Я скоро пришлю за тобой,  Буонарроти.  И  тогда  ты  получишь  точные
распоряжения.
 - Буду ждать вашего вызова.
 Возвращаясь с этого тяжкого для него обеда, Микеланджело впервые увидел
Торриджани. В модном камлотовом костюме с золотой тесьмой он шел по  улице
в  компании  молодых  людей:  его  красивое  лицо  расплылось  в   улыбке,
раскинутые руки лежали на плечах товарищей все  были  пьяны  и  веселы  и
громко хохотали над остротами своего вожака.
 Микеланджело почувствовал, как боль стиснула ему горло. Неужели это  от
страха? - думал он в недоумении. И тут же понял, что дело не в страхе, а в
чем-то гораздо более глубоком: перед ним встала на миг и картина  разгрома
дворца Медичи, и синеватые проплешины на голове стареющего Пьеро  -  разве
само пространство и время не таили в себе силы бессмысленного  разрушения,
всегда готовые ринуться вперед и сокрушить на своем пути все и вся.
 Корабли кардинала Риарио добрались, наконец,  до  пристани  в  Рипетте.
Пустив в ход всю свою изворотливость, Лео добился того, чтобы Микеланджело
пригласили на новогодний прием к кардиналу.
 - Я закажу два  изящных  ящичка,  обитых  черным  бархатом,  вроде  тех
футляров, в которых ювелиры хранят тиары и короны,  -  объяснял  Лео  свой
план Микеланджело. -  Мы  поместим  в  эти  ящики  твои  глиняные  модели.
Кардинал будет доволен, если мы блеснем перед его гостями этакой роскошью.
Я дам тебе знак, когда подойти к Риарио.
 Именно так все было и сделано. Риарио сидел вместе с  князьями  церкви,
папой, сыновьями папы Хуаном и Цезарем, Лукрецией и ее мужем, кардиналами,
епископами, вельможами и дамами в шелковых и бархатных платьях,  усыпанных
драгоценными каменьями.
 Лео подошел к Риарио и сказал:
 - Ваше преосвященство, Буонарроти изготовил для  вас  две  скульптурные
модели. Соблаговолите сказать, какая вам нравится.
 Микеланджело поставил ящики на стол, нажал  пружины,  и  стенки  ящиков
отвалились, открыв модели. Он брал эти  модели,  то  одну,  то  другую,  и
ставил на ладонь, давая кардиналу возможность вглядеться. Гости оживились:
мужчины вполголоса обменивались одобрительными замечаниями, а женщины,  не
снимая перчаток, наградили Микеланджело сдержанными рукоплесканиями.
 - Превосходно, превосходно! - отозвался кардинал, глядя  на  модели.  -
Продолжай работать, мой дорогой, и скоро мы получим то, чего нам хочется.
 - Ваше преосвященство, значит, ни одну  из  этих  моделей  высекать  из
мрамора мне нельзя? - спросил Микеланджело голос его прозвучал хрипло.
 Кардинал Риарио повернулся к Лео:
 - Когда у вашего друга будут готовы новые модели, приведите его ко  мне
снова. Я уверен, что они получатся у него наилучшим образом.
 Как только друзья вышли из кардинальской  приемной,  гнев  Микеланджело
прорвался в бурном потоке слов:
 - Господи боже, что за человек! Ведь сам, сам  просил  меня  что-нибудь
изваять, сам купил для этого мрамор, дал мне жилье и пропитание... Я  могу
жить здесь месяцы, годы - но  этот  злополучный  мрамор  мне  нельзя  даже
тронуть!
 Лео был обескуражен.
 - Я думал, что он захочет польстить своим гостям, позволив  им  выбрать
лучшую модель.
 -  Чудесный  способ  выбора!  Гости  решают,  что   мне   высекать   из
трехаршинной глыбы каррарского мрамора!
 - Но ведь это лучше, чем не  услышать  никакого  решения.  Ты  бы  знал
только, как я огорчен!
 Микеланджело стало стыдно за свою горячность.
 -  Прости  меня,  Лео.  Я  испортил  тебе  настроение.   Оставь   меня,
пожалуйста, и возвращайся в зал к кардиналу.
 Микеланджело в одиночестве вышел  на  улицу,  запруженную  праздничными
толпами людей. С холма Пинчио летели  в  небо  огни  фейерверка  и  сыпало
искрами  огненное  колесо.  Да,  Соджи  был   прав!   Скульптура   -   она
действительно поставлена в самом конце списка. Видно, ему  остается  одно:
ходить, как уличные торговцы, по мостовым и  кричать:  "Не  нужен  ли  вам
"Аполлон"?", "Кому "Оплакивание"?"
 "Время! Время! - бормотал он, шагая. - Каждый только и хочет  от  меня,
чтобы я терпел и не думал о времени. Но время, как и пространство, - сущая
пустота, если я не заполню его мраморными статуями!"
 Он впал в черную тоску и уже был не в состоянии с  кем-нибудь  спокойно
разговаривать. Стараясь вывести приятеля из меланхолии, Бальдуччи подыскал
ему золотоволосую  флорентийскую  девушку.  Узнав  об  этом,  Микеланджело
улыбнулся - в первый раз после приема у кардинала.
 - Ах, Бальдуччи, если бы в жизни все было так просто, как ты думаешь.
 В  Тосканской   траттории   они   встретили   Джулиано   да   Сангалло,
флорентийского архитектора, друга Лоренцо, - от него Микеланджело когда-то
получил первые познания в  архитектуре.  Длинные  пышные  усы  золотистого
цвета, как и  прежде,  украшали  лицо  Сангалло,  но  выглядел  архитектор
довольно уныло. Оставив во Флоренции жену и сына, он жил  в  Риме,  снимая
комнатку, и постоянно ожидал лучшего заказа, чем тот, которым  был  теперь
занят: он  сооружал  деревянный  плафон  в  церкви  Санта  Мария  Маджоре,
облицовывая его золотом -  первым  американским  золотом,  которое  привез
Колумб. Сангалло звал Микеланджело и Бальдуччи работать  вместе  с  ним  и
выпытывал  у  Микеланджело,  как  складываются  у  того   дела   в   Риме.
Микеланджело жаловался ему на крушение всех своих надежд.
 - Кардинал, которому ты служишь, - пустой человек, - заявил Сангалло. -
Другое дело - кардинал Ровере. Ведь именно он поехал  в  тысяча  четыреста
восемьдесят первом году во Флоренцию и пригласил Гирландайо, Боттичелли  и
Росселли расписывать стены в капелле своего дяди Сикста Четвертого. Он  же
убедил Сикста открыть первую публичную библиотеку в Риме и основать  музей
бронзовой скульптуры на Капитолии. Когда кардинал Ровере вернется в Рим, я
тебя представлю ему.
 - Когда же он вернется? - спросил Микеланджело, обрадовавшись.
 - Сейчас он в Париже. Он обозлен на Борджиа и живет в чужих  краях  вот
уже несколько лет. Но теперь положение складывается так, что у  него  есть
все шансы стать папой. Я зайду к тебе завтра, и мы погуляем по  городу.  Я
покажу тебе не нынешние вонючие конюшни, а прежний  Рим,  полный  величия,
город изумительной  архитектуры.  Как  только  кардинал  Ровере  сделается
папой, я восстановлю этот Рим, воздвигая камень за камнем.  К  завтрашнему
вечеру ты и не вспомнишь, что хотел стать  скульптором,  душа  твоя  будет
принадлежать архитектуре.
 Это была прогулка, полезная во всех отношениях.
 Сангалло начал ее  с  Пантеона,  шедевра  римлян  в  области  сводчатых
конструкций. Тут был даже не один, а два  купола,  органически  вплетенных
друг в друга, - забытые секреты римских зодчих Брунеллески сумел разгадать
лишь спустя полторы  тысячи  лет.  Вникнув  в  это  чудо  римского  гения,
явленное миру за двадцать семь  лет  до  Рождества  Христова,  Брунеллески
возвратился  со  Флоренцию  и  достроил  купол  Собора,   ждавший   своего
завершения более века.
 Сангалло подал Микеланджело пачку плотной бумаги и сказал:
 - Давай-ка мы попробуем воссоздать  Пантеон  таким,  каким  его  видели
римляне во времена Августа.
 Сначала они рисовали  внутри  храма,  изобразив  облицованные  мрамором
стены и отверстие в середине купола,  в  котором  виднелось  небо.  Затем,
выйдя наружу, нанесли на бумагу  шестнадцать  красных  и  серых  гранитных
колонн, образующих  портик,  гигантские  бронзовые  двери,  купол,  крытый
бронзовыми пластинами, и огромный кирпичный цилиндр всего здания, как  его
описывали древние историки.
 Держа папки под мышкой, они направились к Виа делле  Боттеге  Оскуре  и
потом поднялись на Капитолийский холм. Теперь, когда перед  ними  открылся
Римский форум, они были в сердце  древней  столицы.  Среди  развороченного
булыжника и бугров взрытой земли паслись козы и  свиньи,  -  когда-то,  до
Рождества Христова, тут стояли на двух холмах храм Юпитера  и  храм  Юноны
Монеты!
 Сангалло толковал о кровле храма Юпитера - она была, по словам Дионисия
Галикарнасского, бронзовая, с частыми прокладками  из  золота  по  фасаду
здания шли колонны в три ряда, а по остальным трем стенам -  в  один  ряд
внутри храма друг подле друга стояли три священных алтаря - Юпитера, Юноны
и Минервы. Это строение во всех своих подробностях  быстро  возникало  под
руками  Сангалло  и  Микеланджело  на  бумаге.  Плутарх  некогда  описывал
четвертый храм Домициана:  стройные  столбы  из  пентеликонского  мрамора,
сложенные из гигантских каменных глыб стены, царившие над портиком статуи,
перед которыми императоры и высокие сановные лица приносили жертвы  богам,
- вся эта картина тут же встала в молниеносно набросанных рисунках.
 Архитектор вел с собой Микеланджело дальше. Они спустились  с  холма  и
вышли на Римский форум, где сидели до наступления темноты, рисуя здания  в
том виде, какой у них был в дни величия Рима: храмы Сатурна и  Веспасиана,
сенат Юлия Цезаря, построенный из простого желтого кирпича, огромный  храм
Кастора с колоннами, увенчанными пышными коринфскими капителями,  за  ними
уже виднелась триумфальная арка Тита и Колизей... Руки Микеланджело так  и
летали по бумаге стараясь  угнаться  за  Сангалло,  у  которого  наброски
карандашом и словесные пояснения лились одним  стремительным  потоком,  он
рисовал с небывалой для него быстротой.
 Наступила  ночь.  Микеланджело  чувствовал  себя   вконец   измученным,
Сангалло торжествовал.
 - Теперь ты приоткрыл  завесу  над  великолепием  Рима.  Продолжай  эту
работу, не оставляя ее ни на один день. Иди  на  Палагин  и  восстанови  в
своем воображении древние термы Севера и дворец Флавия. Не забудь  и  цирк
Максима,  базилику  Константина,  золотой   дворец   Нерона   у   подножия
Эсквилинского холма. Римляне были величайшими архитекторами, каких  только
знал мир.
 Микеланджело глянул на подвижное милое  лицо  Сангалло  с  горящими  от
волнения глазами.
 "Чтобы сделать свою жизнь осмысленной, - думал он, -  у  Сангалло  есть
древнеримская архитектура, у Бальдуччи - девушки. Что касается меня  -  то
меня может спасти лишь заказ на скульптуру".



5

 В глубине души Микеланджело все больше сомневался,  что  он  когда-либо
получит разрешение кардинала Риарио на обработку трехаршинного  мраморного
блока. Совсем отчаявшись, он  бросился  во  дворец  Орсини,  к  Пьеро.  Он
попросит Пьеро, чтобы тот заказал ему какое-нибудь скромное изваяние:  так
будет больше шансов не получить отказа. Пьеро в ту минуту  бушевал,  браня
слуг за плохо приготовленный обед. Альфонсина сидела за громадным  дубовым
столом, напротив мужа. В ее  усталых  глазах  при  появлении  Микеланджело
что-то блеснуло: по-видимому, она узнала его.
 - Ваша светлость, у меня есть теперь время взяться за работу  и  высечь
вам прекрасную статую. От вас зависит распорядиться, чтобы я  приступил  к
делу.
 Пьеро, словно только что проснувшись, недоуменно взглянул на него.
 - Разве вы не помните? На приеме в Рождество вы говорили...
 - Ну и что же?
 - Я задумал изваять Купидона, если это вам подойдет.
 - Купидона? Что ж, можно и Купидона.
 - Я хотел попросить лишь вашего согласия.
 В эту минуту Пьеро вновь начал браниться и распекать слуг. Микеланджело
чувствовал, что на него уже не  обращают  внимания,  хотя  Пьеро  и  успел
сказать, чтобы он продолжал работу. Шагая вдоль берега Тибра, Микеланджело
направился, к камнебитным складам подле верфи, выбрал там небольшую глыбу,
заплатил за нее пять  флоринов,  чем  нанес  серьезный  ущерб  своему  уже
отощавшему кошельку, и поплелся позади тачки, которую покатил к  его  дому
мальчишка-подручный.
 Не прошло и двух  суток,  как  Микеланджело  убедился,  что  мрамор  он
приобрел плохой. Глупо же он сделал, кинувшись сразу на склады и купив там
первый  попавшийся  ему  камень!  Во  Флоренции  он  действовал  бы   куда
осмотрительнее. А здесь, в Риме, он допускал  оплошность  за  оплошностью,
словно новичок. Пять флоринов были выброшены на ветер.
 На следующее утро, с рассветом, он был уже на складе  Гуффатти  -  того
самого каменотеса, у которого кардинал  Риарио  купил  трехаршинный  блок.
Теперь Микеланджело осматривал камни самым придирчивым образом  и  наконец
остановился на одной белоснежной глыбе  мрамора  -  под  лучами  утреннего
солнца она хорошо просвечивала, а когда ее полили водой, не обнаружила  ни
трещин, ни каверн. На этот  раз  Микеланджело  затратил  пять  флоринов  с
пользой, но в кошельке у него осталось лишь три последних монеты.
 Все время до обеда он провел в рабочем  квартале  в  Трастевере,  рисуя
детей, - они или играли посреди улицы, или сидели у порога мастерских, где
работали их отцы и откуда слышался лязг и звон металла. Пройдет  несколько
дней - и, взяв в  руки  молоток  и  резец,  Микеланджело  занесет  их  над
мрамором, чтобы сделать первый удар. Бальдуччи его спрашивал:
 - Не лучше ли тебе сначала получить от Пьеро письменный контракт?  Ведь
каждый флорин, какой попадает ему в руки, он тратит на сбор войска  против
Флоренции.
 Пьеро не хотел и слышать о контракте:
 - Дорогой Буонарроти, я уеду из Рима раньше,  чем  ты  закончишь  этого
Купидона. И, по всей вероятности, сюда не вернусь...
 - Вы хотите сказать, ваша светлость, что  вы  отказываетесь  от  своего
слова? - Микеланджело сказал  это  очень  резко,  но  что  ему  оставалось
делать?
 - Медичи никогда не отказываются от  своих  слов,  -  холодно  возразил
Пьеро. - Просто я теперь слишком занят. Отложим это дело на год...
 Выйдя на овеянную стужей площадь Сант-Аполлинаре, Микеланджело  сказал:
"Так тебе и надо!" Он сказал это громко,  срывающимся  голосом  лицо  его
горело от гнева. Только неодолимое желание высечь скульптуру, кто бы ее ни
заказал, заставило Микеланджело принять почти  случайно  оброненные  слова
Пьеро за твердый его приказ.
 И тем не менее он высек Купидона - высек в жажде той  радости,  которую
доставляла  ему  работа  над  белым  мрамором,  густая   мраморная   пыль,
взлетающая из-под резца.
 Прошло два мучительных месяца, пока его снова принял кардинал Риарио.
 - Чем же ты порадуешь меня сегодня? - заговорил  кардинал,  пребывая  в
благодушном настроении. - Не задумал  ли  ты  здоровенного  язычника,  под
стать тем великолепным антикам, которые собраны в саду кардинала Ровере?
 - Да, ваша милость, именно  такого  я  и  задумал,  -  поспешно  солгал
Микеланджело.
 Теперь он сидел на кровати в своей узенькой  комнате,  весь  мокрый  от
пота, будто в лихорадке, и судорожно думал, какого же веселого  греческого
бога ему высечь. Недавно в флорентийском квартале Альтовити спросил его:
 - А ты никогда не думал изваять Вакха?
 - Нет, я редко пью вино.
 - Вакх, он же Дионис, - бог  природы,  символизирующий  плодородие.  Он
принес  людям  странные  и  чудесные  дары,  которые  помогают  им  забыть
несчастья, томительно скучную работу, жестокую трагедию жизни. Если только
для человека целительно предаваться удовольствиям, смеяться, петь, ощущать
себя счастливым, тогда мы многим обязаны Вакху.
 Микеланджело вспомнил юношу, увиденного  им  в  бане,  -  у  него  было
стройное, ладное тело атлета: сильные ноги, тонкая поясница,  мускулистая,
могучая грудь и руки. Чем-то он походил на барса.
 Микеланджело теперь работал, но он не мог и думать о вознаграждении: на
страстную пятницу в Риме начался бунт, мостовые  окрасились  кровью.  Бунт
вспыхнул в первую очередь против испанских солдат, наемников папы: римляне
люто их ненавидели и бросились  на  вооруженных  чужеземцев  с  палками  и
камнями в руках. В те же дни бежал из Рима Сфорца, муж Лукреции Борджиа, -
ему стало известно, что папа собирается убить его, чтобы выдать свою  дочь
за испанца. Вслед за Сфорца город покинул  и  Пьеро  де  Медичи,  вторично
выступив  против  Флоренции  во  главе  тринадцати  сотен   набранных   им
наемников. Когда папа отлучил от  церкви  Савонаролу,  смута  захватила  и
римскую общину  флорентинцев.  Дело  кончилось  с