ь
полных недель после того, как был принят закон об изгнании  мятежников,  и
мог потерять все свое имущество в Тоскане, да и  голову  в  придачу.  Внук
Фичино поплатился жизнью только за  то,  что  утверждал,  будто  у  Медичи
больше прав на власть во Флоренции, чем у кого-либо другого, так  как  они
сделали для города много полезного, Ты поступил бы гораздо умней, если  бы
запасся одеялом и пищей и просидел в церкви Сан Миниато всю  осаду,  пусть
даже целый год...
 - Не беспокойся, Граначчи, второй раз я таким глупцом уже не буду.
 - И что тебе тогда взбрело на ум?
 - Я слышал голос.
 - Голос? Чей?
 - Да свой собственный.
 Граначчи ухмыльнулся.
 - Когда я хлопотал за тебя, мне  очень  помогли  слухи,  будто  ты  был
принят при венецианском дворе  и  дож  предложил  тебе  построить  мост  в
Риальто. Говорили еще, что французский посланник старался заманить тебя ко
французскому двору. Синьория пришла к убеждению, что ты идиот, -  а  разве
это неправда? - но что ты великий художник, против чего я тоже  не  спорю.
Флорентинцы едва ли были бы довольны, поселись ты в Венеции или в  Париже.
Выходит, тебе надо благодарить свою звезду за то, что ты умеешь обтесывать
мрамор, иначе ты бы никогда уже не видал нашего Собора!
 Микеланджело выглянул в окно - комната Граначчи была на третьем этаже -
и посмотрел на величественный  купол  Брунеллески:  красная  его  черепица
мерцала в отблесках закатного  неба,  по  которому  плыли  огромные  сизые
облака.
 - Самая изящная архитектурная форма из всех форм,  -  задумчиво  сказал
он, - есть небесная сфера. И знаешь ли ты, Граначчи, что купол Брунеллески
равен по красоте куполу неба!



5

 Он разместил свои пожитки на колокольне Сан Миниато и сквозь  мучнистый
свет полной луны вгляделся в сотни вражеских  шатров  -  с  остроконечными
вершинами, они стояли на холмах за  тем  пустым  пространством  в  полторы
версты, которое он  очистил  от  всех  строений,  и  полукругом  охватывал
оборонительную линию его стен.
 Его разбудила на заре пушечная пальба. Как он и  предвидел,  неприятель
стянул все силы к колокольне Сан  Миниато.  Стоит  только  ее  разбить,  и
папские войска ворвутся в город. Сто пятьдесят пушек, не  смолкая,  упорно
вели огонь. Пушечные ядра вырывали в  стенах  камни  и  кирпичи  огромными
кусками. Обстрел длился два часа. Когда он кончился, Микеланджело вылез по
скрытому ходу наружу и  встал  у  подножия  колокольни,  оглядывая,  какие
разрушения произвел враг.
 Он кликнул охотников, выбирая тех солдат, которые знали, как обращаться
с камнем и бетоном.  Бастиано  остался  смотреть  за  работами  внутри,  а
Микеланджело вывел свой отряд наружу и открыто, на виду у  папских  войск,
восстанавливал рухнувшие или  расшатанные  каменные  блоки  в  стенах.  По
какой-то причине, которой  Микеланджело  не  мог  понять,  -  может  быть,
потому, что неприятель не догадывался, насколько серьезный ущерб он нанес,
- войска папы до сих пор недвижно  стояли  в  своем  лагере.  Микеланджело
приказал возчикам возить с  Арно  песок  и  доставить  мешки  с  цементом,
направил в город посыльных, чтобы собрать артели каменщиков и  камнеломов,
и вечером, когда стало темно, заставил их ремонтировать и  восстанавливать
колокольню. Люди работали всю ночь однако нужно  было  еще  время,  чтобы
бетон затвердел. Если артиллерия неприятеля  откроет  огонь  без  большого
промедления, крепость  Микеланджело  сразу  обрушится.  Он  все  оглядывал
колокольню, и вдруг ему бросился в глаза ее зубчатый карниз - он  выступал
над корпусом колокольни аршина на полтора с лишним. Если бы  найти  способ
навесить на этот карниз что-то такое,  что  принимало  бы  на  себя  удары
железных и каменных пушечных ядер, гася их силу и ограждая  от  разрушения
саму колокольню...
 Микеланджело спустился с церковного холма, пересек Старый  мост,  велел
страже разбудить нового гонфалоньера Франческо  Кардуччи  и  объяснил  ему
свой замысел. Тот дал ему письменный указ взять отряд ополчения. С первыми
же лучами рассвета Микеланджело и его ополченцы стали  стучаться  в  двери
шерстяных мастерских и лавок, складов  и  сараев,  где  хранилась  шерсть,
собранная в качестве налога. Потом  они  обежали  весь  город,  собирая  в
лавках и частных домах пустые чехлы от тюфяков,  затем  реквизировали  все
попавшиеся на  глаза  повозки,  чтобы  переправить  собранный  материал  к
церкви. Микеланджело действовал  быстро.  К  тому  времени  как  поднялось
солнце, он уже подвесил по линии обороны  на  карнизе  колокольни  десятки
прочных, набитых шерстью тюфяков.
 Когда командиры папского войска сообразили, что происходит, они открыли
по колокольне стрельбу, но было  уже  поздно.  Пушечные  ядра  попадали  в
тяжелые, мягкие тюфяки. Несмотря  на  то,  что  тюфяки  под  ударами  ядер
подавались назад, полтора  аршина  расстояния,  отделявшие  их  от  стены,
спасали колокольню от повреждений. Для залатанной, не успевшей  просохнуть
каменной кладки эти тюфяки служили  надежным  щитом.  Ядра  все  летели  и
летели, но, не причинив  вреда,  падали  в  ров  у  подножия.  Попалив  до
полудня, противник прекратил огонь.
 Успех  Микеланджело,  придумавшего   эти   буферные   шерстяные   щиты,
восстановил  его  репутацию  среди  защитников  города.  Он  ушел  в  свою
мастерскую и, улегшись в постель, спокойно проспал целую ночь, впервые  за
много месяцев.


 Флоренцию заливали нескончаемые дожди.  Очищенная  от  строений  полоса
земли между стенами  Сан  Миниато  и  лагерем  неприятеля  превратилась  в
сплошное болото. Развернуть новое наступление  войскам  папы  было  теперь
невозможно. Микеланджело начал работать над картиной "Леда и  Лебедь"  для
герцога  Феррары  -  писал  он  ее  темперой.  Хотя  он  боготворил  чисто
физический аспект красоты, но налета чувственности его искусство прежде не
знало. Теперь он, напротив, был весь в ее власти. Леду  он  изобразил  как
обольстительно красивую женщину, раскинувшуюся на ложе, лебедь был меж  ее
ног, его длинная шея в форме буквы S  приникла  к  груди  Леды,  клюв  его
впивался в  ее  губы.  Микеланджело  испытывал  наслаждение,  пересказывая
своими красками сладострастную древнюю легенду.
 Тревоги и волнения между тем шли своим чередом. Целые дни  Микеланджело
проводил на своих башнях и парапетах, а ночами  ловил  каждую  возможность
проскользнуть в часовню и ваять  там  при  свете  свечи.  В  часовне  было
холодно, хмуро, темно, но одиночества там он не ощущал. Его изваяния  были
для него ужа привычными, старыми друзьями - Утро, Вечер, Богоматерь.  Хотя
они еще и не освободились полностью  из  каменного  плена,  но  уже  жили,
размышляли, рассказывали ему, как они воспринимают и чувствуют мир,  и  он
тоже разговаривал с ними,  внушая  им  свои  думы  о  том,  как  искусство
увековечивает человеческую жизнь, как  оно  прочно  и  навсегда  связывает
воедино прошедшее и будущее и как оно побеждает смерть  -  ибо  пока  живо
искусство, человек не погибнет.
 Весной война возобновилась, но  то  была  по  преимуществу  уже  другая
война, война с  осаждавшим  Флоренцию  голодом.  Восстановленный  в  своих
правах  как  член  Девятки  Оборони,  Микеланджело  получал  каждый  вечер
донесения и хорошо знал, что происходит вокруг. Захватив  мелкие  крепости
по реке Арно, папская армия перерезала линии снабжения Флоренции  с  моря.
Войска папы Клемента теперь значительно пополнились: с юга подошли  отряды
испанцев, а с севера немцы.
 Продовольствие в городе скоро стало большой редкостью. Сначала  исчезло
мясо, затем масло, овощи, мука, вино. Голод шел на  приступ,  вторгаясь  в
один дом за другим. Чтобы сохранить жизнь Лодовико, Микеланджело делился с
ним последними крохами съестного. Люди стали поедать оставшихся  в  городе
ослов, собак, кошек. Летний  зной  насквозь  прожигал  камни,  воды  стало
совсем мало. Река Арно пересохла, снова то здесь, то там появлялась  чума.
Люди задыхались от духоты, падали прямо на улицах и  уже  не  вставали.  К
середине июля в городе умерло пять тысяч человек.
 Флоренция жила одной только надеждой на то, что ее выручит удачливый  и
храбрый генерал Франческо Ферручи, армия которого  находилась  близ  Пизы.
Ферручи было предложено наступать  через  Лукку  и  Пистойю  и  освободить
Флоренцию от осады.  Шестнадцать  тысяч  способных  сражаться  людей,  еще
остававшихся в городе, дали клятву ударить по врагу,  выйдя  за  городские
стены и напав на него с двух сторон, в то время как генерал Ферручи должен
был нагрянуть с третьей - с запада.
 Малатеста продал республику. Он отказался помочь  Ферручи.  Тот  принял
бой с войсками папы и был уже на грани победы,  но  Малатеста,  вступив  в
переговоры с врагом, пошел с ним на мировую. Ферручи потерпел поражение  и
был убит.
 Флоренция  капитулировала.  Отряды  Малатесты  открыли  ворота   города
папской армии. Папа Клемент направил в город своих подручных с тем,  чтобы
восстановить в  нем  власть  Медичи.  Флоренция  дала  согласна  выплатить
папским  войскам  восемь  тысяч  дукатов  в  качестве  выкупа.  Те   члены
республиканского правительства, кто мог  бежать,  бежали,  остальные  были
повешены в Барджелло или брошены в тюрьму Стинке. Вся Девятка Обороны была
осуждена на смерть.
 - Тебе лучше покинуть город сегодня же ночью,  -  убеждал  Микеланджело
его старый друг Буджардини. - Ждать  пощады  от  папы  не  приходится.  Ты
строил против него стены, крепил оборону.
 - Я не могу снова бежать из Флоренции, - устало отозвался Микеланджело.
 - Тогда укройся в моем доме, - предложил Граначчи.
 - Не хочу навлекать опасность на твою семью.
 - Как архитектор города, я владею ключами от Собора.  Я  могу  спрятать
тебя там, - заявил Баччио д'Аньоло.
 Микеланджело сидел, глубоко задумавшись.
 - На том берегу Арно я знаю одну  колокольню.  Никому  и  в  голову  не
придет, что я в ней скрываюсь. Я буду отсиживаться там до  тех  пор,  пока
Малатеста и его войска не уйдут из города.
 Попрощавшись с  друзьями,  он  пробрался  глухими  переулками  к  Арно,
пересек реку и тихонько вышел к колокольне церкви Сан Никколо. Он постучал
в дверь соседнего с колокольней дома, в котором жили знакомые ему  сыновья
старого Бэппе, каменотесы, и сказал им, где он будет скрываться. Затем  он
запер за собой дверь колокольни, поднялся по деревянной винтовой  лестнице
наверх и скоротал остаток  ночи,  вглядываясь  через  холмы  в  опустевший
теперь вражеский лагерь.  Уже  всходило  солнце,  а  он,  прислонившись  к
холодной каменной стене, все смотрел и смотрел невидящим  взглядом  на  ту
полосу земли, которую он очистил от всякого жилья, чтобы защитить город.
 Мыслями он ушел  глубоко  в  себя  и  был  где-то  в  далеком  прошлом,
оглядывая свою прожитую жизнь: теперь, в пятьдесят пять лет, она  казалась
ему такой же растоптанной и бессмысленно опустошенной, как эта израненная,
истерзанная полоса земли, расстилавшаяся впереди. Он перебирал в уме годы,
прошедшие после того,  как  папа  Лев  принудил  его  бросить  работу  над
гробницей Юлия. Что он создал за это время,  за  эти  долгие  четырнадцать
лет?! "Воскресшего Христа", который, как с гневом  и  печалью  сообщил  из
Рима Себастьяно, был изувечен неловким подмастерьем, устранявшим прослойку
камня между ногами и руками статуи и варварски  зализавшим  при  полировке
лицо Иисуса. Статую "Победы", которая казалась теперь  Микеланджело  более
сомнительной и неясной, чем в тот день,  когда  он  ее  закончил.  Четырех
"Гигантов",  все  еще  не  высвобожденных  из  своих  блоков,  стоявших  в
мастерской на Виа Моцца, "Моисея" и двух "Юных Рабов", оставшихся в  Риме,
который был разграблен армией захватчиков.
 Выходит, ничего, решительно ничего,  что  было  бы  завершено,  собрано
вместе, составило единое целое. А однорукий, покалеченный "Давид" стоял на
площади Синьории будто символ побежденной, разгромленной республики.
 Осаждены и разгромлены были не только города. Осажден был и человек.
 Лоренцо говорил,  что  разрушительные  силы  всегда  следуют  по  пятам
созидания, сокрушая на своем пути все и вся. Только  это  лишь  и  познал,
начиная с дней Савонаролы, Микеланджело: резню и  противоборство.  Отец  и
дядя Франческо, возможно, были правы, стараясь вбить  ему  в  голову  хоть
немного ума-разума. Кого он обогатил или сделал  счастливым?  Он  потратил
целую жизнь, часто вынужденный подчиняться  чужой  воле,  сам  страдая  от
своей неистовой  гордыни  и  строптивости,  но  всегда  стремился  творить
прекрасные, полные мысли и значения мраморы. Он любил искусство скульптора
с пеленок, со дня своего рождения. Он хотел лишь  вдохнуть  в  него  новую
жизнь, воссоздать заново, поднять  его,  обогатив  свежими  идеями,  новым
величием. Неужто он пожелал слишком многого? И  для  себя,  и  для  своего
времен и?
 Давно, очень давно, друг его Якопо Галли  уверял  кардинала  Сен  Дени:
"Микеланджело способен изваять из мрамора самую прекрасную  статую,  какую
только можно видеть ныне в Риме, - ни один мастер нашего времени не сумеет
создать ничего лучше".
 И вот он сидит ныне здесь, сам себя  заточив  в  укрытии,  -  сидит  на
старинной колокольне и страшится сойти  вниз,  потому  что  его  наверняка
повесят в Барджелло: в дни своей юности он повидал там немало  повышенных!
Какой бесславный конец, а ведь огонь, издавна горевший в его груди, был  и
чист и ярок!
 Между полночным звоном колоколов и предрассветным петушиным  пением  он
выходил размять  ноги  на  болотистый  берег  Арно  и,  возвращаясь,  брал
оставленную для него пищу и воду, а также записку, в которой Мини  излагал
новости.  Гонфалоньеру  Кардуччи  отрубили  голову  на  дворе   Барджелло.
Джиролами, принявший после него пост гонфалоньера, был  увезен  в  Пизу  и
отравлен. Фра Бенедетто,  священника,  вставшего  на  сторону  республики,
отправили в Рим и уморили голодом в  крепости  Святого  Ангела.  Все,  кто
бежал  из  города,  были  объявлены  вне   закона,   имущество   их   было
конфисковано.
 Флорентинцы знали, где скрывается Микеланджело, но затаенная  ненависть
к папе Клементу, его полководцам и солдатам была столь остра, что  его  не
только не собирались выдавать, но и считали героем.
 Лодовико, которого Микеланджело в самые тяжелые дни  осады  отправил  в
Пизу вместе с двумя сыновьями Буонаррото, вернулся во Флоренцию без своего
младшего внука, Буонарротино. Мальчик в Пизе умер.
 В ноябре, в холодный полдень, Микеланджело услышал,  как  кто-то  зовет
его с улицы, зовет громко и отчетливо. Глянув вниз с колокольни, он увидел
Джованни Спину. Одетый в огромную меховую  шубу,  тот  приложил  раструбом
ладони ко рту и кричал, задирая голову:
 - Микеланджело, спускайся вниз!
 Микеланджело стремительно сбежал  по  винтовой  лестнице,  перепрыгивая
через три ступеньки сразу, отпер дверь и был поражен,  увидев,  как  сияют
узкие миндалевидные глаза Спины.
 - Папа простил тебя. Он передал через настоятеля Фнджиованни, что  если
ты объявишься, то с тобой надо будет  обращаться  милостиво.  Пенсию  тебе
восстановят, и дом подле церкви Сан Лоренцо будет возвращен.
 - ...но почему?
 - Святой отец хочет, чтобы ты вернулся к работе в сакристии.
 Пока Микеланджело собирал свои вещи, Спина осмотрел колокольню.
 - Да тут страшная стужа!.. Что ты делал, чтобы согреться?
 - Негодовал, - ответил Микеланджело. - Гнев - лучшее топливо,  какое  я
только знаю. Горит и не сгорает.
 Выйдя на холодное осеннее солнце и шагая по улицам вдоль фасадов домов,
он проводил кончиками пальцев по высеченным из светлого камня блокам, и те
понемногу отдавали ему свое тепло. Когда он вспомнил,  что  ему  предстоит
вновь работать в капелле, на душе у него стало гораздо отрадней.
 Мастерская на Виа  Монца  оказалась  далеко  не  в  идеальном  порядке:
пытаясь разыскать Микеланджело, ее тщательно обшарили  папские  солдаты  -
они заглядывали даже в печную трубу и в сундуки. Однако  все  в  ней  было
цело, ни один предмет не пропал. В часовне Сан Лоренцо сняли леса, - может
быть,  священники  пустили  их  на  дрова,  но  мраморы  Микеланджело   не
пострадали. После трех лет войны он мог  продолжить  работу.  Три  года!..
Стоя среди своих аллегорических изваяний, он осознал, что время - это тоже
инструмент, орудие работы большое произведение искусства  требует,  чтобы
прошли месяцы, даже годы, прежде  чем  заложенная  в  нем  энергия  чувств
обретет отчетливость и твердость. Время играло роль своеобразной  закваски
- многое и образах Дня,  Утра  и  Богоматери  до  сих  пор  ускользало  от
Микеланджело и только теперь стало ясным формы скульптур выглядели  более
зрелыми и крепкими. Произведение искусства делает частное всеобщим.  Время
же придает произведению искусства вечность.
 После легкого ужина в родительском доме Микеланджело пошел в мастерскую
на Виа Моцца. Мини там не оказалось. Микеланджело зажег масляную  лампу  и
прошелся по мастерской, трогая и переставляя знакомые предметы,  кресла  и
стулья. Хорошо было тихо посидеть в старом жилище, оглядывая немногие свои
вещи: "Битва кентавров" и "Мадонна у лестницы"  висели  на  задней  стене,
четыре незавершенных "Пленника" все еще стояли посредине мастерской,  друг
против друга, будто  неразлучные  друзья.  Он  вынул  папку  с  рисунками,
перелистал их, то полностью одобряя, то где-то заново нанося огрызком пера
пронзительно точную линию. Затем он  перевернул  густо  изрисованный  лист
изнанкой вверх и стал писать, ощущая особый прилив чувства:

 Когда удача озаряет нас,
 Нежданно зло и беды переспоря,
 Овеянному лютой стужей горя
 Тяжел бывает избавленья час.
 Кто предан до последнего дыханья
 Искусству, дару бога и небес.
 Тот ведает могущество дерзанья.
 Ужель скажу, что долгий путь мой мрачен?
 С младенчества я в жертву предназначен
 И красоте, и вымыслу чудес!

 Баччио Валори, новый правитель Флоренции, поставленный папой Клементом,
прислал к Микеланджело нарочного: его звали во дворец Медичи. Микеланджело
шел к правителю, недоумевая, зачем он ему понадобился, ведь в свое  время,
в 1512 году, Валори содействовал изгнанию Содерини из Флоренции. Однако  с
лица Валори, сидевшего  за  тем  самым  столом,  где  Великолепный  вершил
судьбами Флоренции, не сходила любезная улыбка.
 - Буонарроти, ты мне нужен.
 - Синьор, всегда приятно быть нужным.
 - Я хочу, чтобы ты начертил для меня план дома. И  не  откладывай  дела
надолго. Мне надо строить дом как можно скорее. А помимо того, ты высечешь
мне большую мраморную скульптуру, мы поставим ее во дворике.
 - Вы оказываете мне уж слишком много  чести,  -  бормотал  Микеланджело
себе под нос, медленно спускаясь  по  широкой  лестнице.  Однако  Граначчи
пришел от всей этой истории в восторг.
 - Тебе выпал случай заворожить врага. Валори ненавидит Общество Горшка.
Он прекрасно знает, что мы все были против Медичи. Если ты  исполнишь  его
просьбу, он смилостивится и оставит всех нас в покое.
 Микеланджело пошел  навестить  семейство  на  Виа  Гибеллина.  Там,  на
укрытом шерстяной тканью  кухонном  ларе,  стоял  тот  его  давно  забытый
"Давид", которого он когда-то изваял из  мрамора,  закупленного  для  него
Бэппе.  Нога  Давида  попирала  ужасающе  мрачную,  окровавленную   голову
Голиафа. Если приложить небольшой труд, пустив в ход резец, голова Голиафа
исчезнет, и на ее месте появится круглая сфера... земной шар. Давид станет
новым Аполлоном.
 Дом на Виа  Гибеллина  казался  опустевшим,  заброшенным.  Микеланджело
тосковал по Буонаррото. Сиджизмондо,  все  эти  три  года  прослуживший  в
флорентийской армии, испросил  разрешения  жить  на  наследственной  земле
Буонарроти в Сеттиньяно.  Джовансимоне  был  одержим  идеей  выклянчить  у
Микеланджело денег и вновь открыть шерстяную лавку. Лодовико  стал  совсем
немощен, смерть внука Буонарротино так его поразила, что он  даже  не  мог
объяснить, отчего мальчик умер. Лионардо, которому исполнилось одиннадцать
лет, был теперь последней  надеждой  и  гордость