и Адам и Ева, написанные  на  четвертой
большой фреске плафона. Он  изобразил  Адама  и  Еву  в  Райском  саду  не
болезненно-слабыми и боязливыми, а могуче сложенными, живыми и прекрасными
созданиями в них чувствовалась такая же изначальная естественность, какая
была в камне, у  которого  они  остановились,  подойдя  к  обвитому  змием
дереву, и они поддались искушению  скорей  от  спокойного  сознания  своей
силы, чем от младенческой глупости. Это была пара, способная  дать  начало
человеческому роду!  И  когда  они,  изгнанные,  бежали  из  рая  в  некие
пустынные земли к меч архангела, показанного в правой  части  фрески,  был
занесен прямо над их головами, они  были  испуганы,  но  не  покорены,  не
сломлены  духом  и  не  унижены  до  степени  пресмыкающихся.   Это   были
прародители человека, созданные самим господом богом, и  он,  Микеланджело
Буонарроти, вызвал их к жизни во всем их благородстве и телесной красоте.



16

 В июне 1510 года, двенадцать с лишним месяцев спустя  после  того,  как
Микеланджело показал Юлию Потоп, первая половина свода была расписана.  На
малой центральной фреске Бог, окутанный широким  розовым  хитоном,  только
что вызвал Еву из ребра спящего Адама по углам фрески, обрамляя ее,  были
изображены четыре обнаженных юноши, которым предстоит родиться от Адама  и
Евы, - у них прекрасные лица  и  сильные  тела,  словно  бы  изваянные  из
мрамора теплых тонов по обе стороны от  юношей,  книзу,  под  стягивающим
весь свод карнизом, помещались на своих тронах похожая на Вулкана  Кумекая
Сивилла  и  Пророк  Иезекииль.  Половина  плафона  была  теперь  захвачена
разливом великолепных  красок  -  горчично-желтых,  бледно-зеленых,  цвета
морской воды, лилово-розовых, лазурно-голубых, и среди  них  сияли,  будто
под лучами солнца, телесные тона могучих обнаженных фигур.
 Микеланджело никому не говорил, что плафон наполовину закончен, но папа
узнал об этом без промедления. Он прислал грума сказать Микеланджело,  что
после обеда  будет  в  Систине.  Микеланджело  помог  Юлию  взобраться  на
последние перекладины лестницы, сделал с  ним  круг  по  помосту,  показав
Давида и Голиафа, Юдифь и Олоферна,  сюжеты  из  истории  предков  Христа,
написанные в распалубках над окнами.
 Юлии потребовал тотчас же разобрать леса  с  тем,  чтобы  все  увидели,
какое великолепие созидается на плафоне.
 - Святой отец, разбирать леса еще не время.
 - Почему?
 - Потому что еще многое остается дописывать: младенцев, играющих позади
тронов Пророков и Сивилл, обнаженные фигуры  на  вершинах  распалубок,  по
обеим сторонам...
 - Но я слышал, что первая половина плафона закончена.
 - Главные картины действительно закончены, но  надо  дописать  еще  так
много деталей...
 - Когда же это будет сделано? - упрямо допрашивал папа.
 Микеланджело взяла злость. Он решительно отрезал:
 - Когда будет готово!
 Юлий вспыхнул и, передразнивая Микеланджело, резким хрипловатым голосом
повторил его фразу:
 - Когда будет готово! Когда будет готово!
 Затем он в ярости поднял свой посох, на который опирался, и  ударил  им
Микеланджело по плечу.
 Наступила тишина, противники стояли, впившись  друг  в  друга  глазами.
Микеланджело весь похолодел и, потрясенный, не чувствовал боли в плече. Он
поклонился и сдержанно, словно его чувства были уже сокрушены этим ударом,
сказал по правилам ритуала:
 - Все будет сделано, как того желает ваше святейшество.  Леса  разберут
завтра же, и капелла будет готова к осмотру.
 И он отступил назад, давая дорогу Юлию, чтобы тот спустился по лестнице
вниз.
 -  Тебе,  Буонарроти,  не  дано  отставить  своего  первосвященника!  -
вскричал Юлий. - А вот ты отставлен!
 Микеланджело  сбежал  вниз  вслед  за  папой,  еле  касаясь  перекладин
лестницы, и вышел из капеллы. Значит,  конец  всему!  Горчайший,  позорный
конец - быть побитым палкой подобно холопу.  Он,  Микеланджело,  клявшийся
возвысить положение художников в мире и добиться того, чтобы их считали не
просто мастеровыми, а самыми уважаемыми людьми, он, которого  превозносило
Общество Горшка за его дерзкий отказ  подчиниться  папскому  велению,  был
обесчещен и  унижен  так,  как  еще  не  унижали  ни  одного  из  именитых
художников!
 Волны нервного потрясения все время  охватывали  его,  пока  он,  слепо
спотыкаясь, брел по каким-то неведомым ему улицам и едва угадывал дорогу к
дому. Он, Микеланджело, заново создал целый мир. Он хотел быть богом!  Что
же, папа Юлий Второй указал ему его место. Юлий - наместник бога на земле,
ведь об этом толковал даже брат Лионардо, а он,  Микеланджело  Буонарроти,
был лишь тружеником в полях. Не странное ли дело - один удар  палки  может
развеять столь много иллюзий.
 "_Не место здесь мне. Кисть - не мой удел!_"
 Триумф Браманте был полным.
 Что должен делать теперь он, Микеланджело? Юлий никогда не простит  ему
того, что он разгневал его, папу, и заставил пустить в ход  палку,  а  он,
Микеланджело, никогда не простит Юлия за  то,  что  тот  нанес  ему  такое
бесчестие. Он никогда уже не возьмет в  руки  наполненную  краской  кисть,
никогда не коснется ею плафона. Вторую половину  свода  может  расписывать
Рафаэль.
 Вот он уже доплелся до дома. Там ждал его Мики. Встретив  Микеланджело,
он не произнес ни слова, только пучил глаза, как филин.
 - Собирай свои пожитки, Мики, - сказал ему Микеланджело. -  И  убирайся
отсюда не теряя времени. Нам лучше  уехать  из  Рима  порознь.  Если  папа
прикажет арестовать меня, я не хочу, чтобы вместе со мной попался и ты.
 - Он не имел права ударить вас. Он вам не отец.
 - Он мне святой отец. Он может предать меня смерти,  если  захочет.  Но
ему надо сначала еще захватить меня!
 Микеланджело стал набивать одну парусиновую сумку своими  рисунками,  а
другую платьем и остальными  вещами.  Потом  он  принялся  писать  записку
Росселли, чтобы попрощаться с ним и  просить  его  отвезти  всю  мебель  и
домашнюю утварь перекупщику в Трастевере. Через несколько минут, когда  он
кончил писать, в дверь постучали. Мики метнул взгляд на запасную дверь. Но
бежать было уже поздно. Значит, подумал Микеланджело, его поймали,  он  не
успел скрыться. Что его ждет теперь - какая новая кара, какое унижение? Он
мрачно усмехнулся: когда ты провел четырнадцать месяцев под самым  сводом,
лежа лицом  вверх,  у  темницы  Святого  Ангела  наверняка  окажутся  свои
удобства!
 В дверь постучали вторично, очень резко. Он отворил ее, ожидая  увидеть
стражу. Вместо нее перед ним стоял камерарий Аккурсио.
 - Могу я войти, мессер Буонарроти?
 - Вы пришли арестовать меня?
 - Мой милый друг, - мягко сказал Аккурсио,  -  вам  не  надо  принимать
слишком близко к сердцу такие пустяки. Неужели вы  допускаете  мысль,  что
первосвященник позволит себе ударить человека, которого бы он не любил?
 Микеланджело притворил дверь и стоял теперь, упершись ладонями в стол и
глядя широко открытыми глазами прямо в лицо камерария.
 - Вы хотите сказать, что папский  удар  -  это  знай  благоволения  его
святейшества?
 - Папа любит вас, любит как одаренного,  хотя  и  непокорного  сына.  -
Аккурсио  вынул  из-за  пояса  кошелек  и  положил  его  на  рабочий  стол
Микеланджело. -  Первосвященник  просил  меня  передать  вам  эти  пятьсот
дукатов.
 - ...золотое снадобье, чтобы залечить мою рану?
 - ...и таким образом извиниться перед вами.
 - Святой отец хочет сказать, что он желает извиниться передо мной?
 - Да. Он решил это сделать, едва  переступил  порог  дворца.  Ведь  все
произошло против его воли. Папа говорит, что это случилось только  потому,
что и над вами и над ним властвует эта ужасная террибилита.
 - Кому-нибудь известно, что папа послал вас ко мне с извинением?
 - Разве это так важно?
 - Поскольку весь Рим будет знать, что  первосвященник  ударил  меня,  я
могу жить здесь только в том случае, если всем  станет  известно,  что  он
извинился.
 Аккурсио мягко пожал плечами:
 - Разве мыслимо, чтобы в нашем городе что-то осталось тайной?


 Освятить и открыть для  публики  первую  половину  плафона  Юлий  решил
накануне  Успения.  Десятник  Моттино  со  своими  рабочими   разбирал   и
вытаскивал  из  капеллы  леса,  за  ним  присматривал  Росселли.  Все  эти
суматошные дни Микеланджело просидел дома:  он  готовил  картоны  Пророков
Даниила и Иеремии, Ливийской и Персидской Сивилл. Он ни разу не  показался
ни близ Систины, ни близ папского дворца. Юлий не вступал с ним ни в какие
переговоры и не передавал ни слова. Перемирие их было весьма натянутым.
 Микеланджело уже совсем не следил за временем. Он знал, зима сейчас или
лето, порой ему было известно, какой наступил месяц, но часто этим дело  и
кончалось. Когда он писал письма во Флоренцию, он  не  мог  поставить  под
ними дату и объяснял это так: "Не знаю, какой сегодня день,  но,  кажется,
вчера была пятница". Или: "Я не знаю, какое сегодня  число,  но  вчера,  я
знаю,  был  день  Святого  Луки".  Папа  не  дал  ему  приказа  прийти  на
богослужение в Систину. Он узнал о состоявшейся в капелле церемонии  почти
случайно, когда однажды в полдень Мики услышал стук в дверь и ввел к  нему
в комнату Рафаэля.  Микеланджело  сидел,  склонившись  над  своим  рабочим
столом, и рисовал Амана и Медного Змия для распалубок.
 Взглянув на Рафаэля, он заметил, что тот сильно постарел, под глазами у
него были  темные  круги,  все  лицо  несколько  одрябло.  Рафаэль  был  в
розовато-лиловом атласе,  украшенном  драгоценными  каменьями.  Заказчики,
хлынувшие в его мастерскую толпами,  предлагали  ему  самую  разнообразную
работу - от отделки кинжала до возведения огромных дворцов. Все, на что  у
Рафаэля не хватало времени, делали за него  его  помощники.  Рафаэлю  было
теперь всего двадцать семь лет, но выглядел он на добрый  десяток  старше.
Если Микеланджело изнурял и старил его тяжкий  труд,  то  красота  Рафаэля
несла ущерб от всякого рода излишеств: от  яств  и  вина,  от  женщин,  от
развлечений с друзьями, от неумеренных похвал.
 - Мессер Буонарроти, ваша капелла  буквально  сразила  меня,  -  сказал
Рафаэль, и в голосе и глазах его чувствовалось истинное  восхищение.  -  Я
пришел извиниться. При встрече с вами я вел себя дурно. Мне  не  следовало
говорить с вами так,  как  я  говорил  тогда  на  площади.  Я  должен  был
отнестись к вам с бОльшим уважением.
 Микеланджело вспомнил, как он ходил к Леонардо да Винчи  извиняться  за
свои дурные манеры.
 - Художники должны прощать друг другу все грехи.


 Никто больше не пришел поздравить его, никто ни разу не  остановил  его
на улице и не начал разговора, никто не предлагал ему  новых  заказов.  Он
жил теперь в таком одиночестве, словно был уже мертвецом. Роспись  плафона
Систины ничуть  не  взволновала  римскую  публику,  все  будто  свелось  к
частному поединку между Микеланджело, господом богом и Юлием Вторым.
 Но тут папа Юлий вдруг оказался завязнувшим в войне.
 Спустя двое суток после открытия капеллы  Юлий  во  главе  своей  армии
покинул Рим - он хотел  вытеснить  французов  из  Северной  Италии  и  тем
укрепить и обезопасить папское государство. Микеланджело видел его отъезд:
папа сидел на горячем боевом скакуне в сопровождавшей его процессии  были
отряды испанцев, присланные испанским королем, получившим за  это  из  рук
папы власть над Неаполем  затем  двигались  наемники-итальянцы,  которыми
командовал племянник  Юлия  герцог  Урбинский  войско  римлян  возглавлял
другой его родственник, Маркантонио  Колонна.  Первой  задачей  папы  было
осадить Феррару, союзника Франции. Юлий позаботился о помощи - должно было
подойти пятнадцатитысячное швейцарское войско, поддержанное  значительными
силами венецианцев. Но, продвигаясь  на  север,  войскам  папы  надо  было
принудить к повиновению независимые города-государства Модену и Мирандолу,
родовое гнездо великого Пико...
 Микеланджело  грызла  тревога:   ведь   французы   были   единственными
покровителями республики Флоренции. Если папа сумеет  изгнать  французские
войска из Италии, положение Флоренции станет очень уязвимым. Тогда недалек
будет день, когда гонфалоньер Содерини и вся Синьория тоже почувствуют  на
своей спине удар палки Юлия. Микеланджело оказался теперь  на  мели,  или,
вернее, сам посадил себя на мель. Камерарий Аккурсио передал  ему  папские
дукаты и папское извинение, но он не передал просьбы первосвященника снова
возвести в Систине леса и возобновить работу над алтарной половиной свода.
Юлий  ждал,  когда  Микеланджело  явится  в  Ватикан  с  поклоном.  А  он,
Микеланджело, ждал, чтобы Юлий сам пригласил  его.  Папа  уехал  из  Рима,
может  быть,  на  много  месяцев.  Что  же  остается  теперь  делать  ему,
Микеланджело?
 Отец  писал,  что  во  Флоренции  тяжело   болеет   брат,   Буонаррото.
Микеланджело очень хотелось съездить домой и побыть подле  брата,  но  как
осмелиться покинуть Рим? И вместо поездки в родной город  он  послал  туда
денег,  поубавив  содержимое  кошелька,  полученного  от  папы  вместе   с
извинением через камерария. Он  раздумывал,  где  бы  раздобыть  заказ  на
скульптуру или на живопись и таким образом занять себя  и  до  возвращения
папы заработать какую-то сумму денег. Но он не привык искать  заказов.  Он
даже не знал, как приступить к этим поискам.
 Услышав, что папский канцелярист, флорентинец Лоренцо Пуччи уезжает  из
Рима, направляясь к папе в Болонью, Микеланджело разыскал его  и  спросил,
не  может  ли  он  поговорить  с  Юлием  от  его,   Микеланджело,   имени:
Микеланджело желал получить у папы пятьсот дукатов, которые тот должен был
ему за уже расписанную половину плафона помимо того, пусть  папа  скажет,
надо ли начинать работу над второй половиной свода  и  будут  ли  отпущены
средства на возведение лесов.  Лоренцо  Пуччи  ответил  Микеланджело,  что
постарается уладить дело как можно лучше. Более того, он обещал  подумать,
нельзя ли найти для Микеланджело какой-нибудь дополнительный заказ  и  тем
дать ему возможность пережить такое трудное время.
 В эти именно дни Микеланджело принялся писать сонет, обращенный к папе:

 ...Я ж - твой слуга: мои труды даны
 Тебе, как солнцу луч, - хоть и порочит
 Твой гнев все то, что пыл мой сделать прочит,
 И все мои старанья не нужны.



17

 Микеланджело получил возможность продолжить роспись плафона лишь  после
наступления нового, 1511, года. В  течение  всех  эти  недель  и  месяцев,
тяжких своем  неопределенностью,  он  сильно  нуждался,  много  страдал  и
пережил не одно крушение надежд. Не в силах больше выдержать  бездействия,
он кинулся в Болонью, к папе, но  увидел,  что  семейство  Бентивольо  там
снова пришло к власти, а Юлий был так занят своими хлопотами, что даже  не
мог принять Микеланджело  и  уделить  ему  несколько  минут.  Микеланджело
поехал оттуда прямо во Флоренцию - он хотел повидаться с домашними и взять
денег из прежних своих сбережений, отданных на хранение  эконому  больницы
Санта Мария Нуова. На  эти  деньги  Микеланджело  рассчитывал  возвести  в
капелле леса и приняться за роспись, не дожидаясь ни разрешения  папы,  ни
его субсидий. Брат Буонаррото уже выздоровел, но  был  слишком  еще  слаб,
чтобы начать работать, а отец получил от Флоренции государственный пост  -
первый в семействе Буонарроти пост  при  жизни  Микеланджело,  -  Лодовико
сделали подестой в городке Сан Кашано. Когда Лодовико отправлялся туда, он
забрал у эконома больницы часть Микеланджеловых денег, не поставив  его  в
известность об этом и не спросив  его  согласия,  хотя  законных  прав  на
деньги сына у него уже не  было.  Оправдываясь  перед  Микеланджело,  отец
писал в своем письме так:

 "Я взял эти деньги в  надежде,  что  смогу  их  вернуть  раньше  твоего
приезда во Флоренцию. Теперь я вижу, что сглупил, и я  ужасно  сожалею  об
этом. Я поступил так потому, что послушался советов посторонних людей".

 Микеланджело возвратился в Рим с пустыми руками. И по всему было видно,
что папа Юлий скоро возвратится в Рим тоже с пустыми руками. Военные  дела
Юлия складывались весьма неудачно: несмотря на то, что он захватил Модену,
его гарнизон в  Болонье  оказался  очень  слабым,  продовольствия  там  не
хватало, прямо у ворот города стояли войска  Бентивольо,  а  в  нескольких
верстах от Болоньи укрепились французы. Феррара дала войскам  папы  отпор,
нанеся им серьезное поражение французы подкупили швейцарские отряды, и те
согласились возвратиться к себе на родину папа был  уже  готов  направить
племянника Пико делла Мирандола к французам для переговоров о своей сдаче,
но тут появились венецианские и испанские войска и успели  спасти  его  от
такого позора.
 Папский канцелярист вернулся в Рим и привез Микеланджело денег, а также
разрешение возводить леса под второй  половиной  плафона,  ближе  к  тропу
папы средства на постройку лесов тоже были отпущены. Теперь  Микеланджело
мог вступить в схватку с богом - писать Господа, творящего  Адама,  писать
сотворения Солнца и Луны, отделение вод от суши, света  от  тьмы  он  мог
теперь бороться за то, чтобы зиждитель  предстал  на  его  плафоне  с  той
убеждающей силой, которая заставила бы всех воскликнуть: "Да! Это  господь
бог. Только он и никто другой!" Эти четыре фрески с образом  господа  бога
стали сердцевиной свода. От них зависело на плафоне все остальное. Если бы
он не смог создать бога  с  такой  убедительностью,  с  какой  бог  создал
человека, этот плафон лишился бы своей души,  оправдывавшей  весь  замысел
Микеланджело и всю его работу.
 Он всегда любил бога. В самые мрачные свои часы он говорил: "Бог создал
нас не для того, чтобы покинуть". Вера в  бога  всегда  укрепляла  его  а
теперь ему надо явить и показать миру, что же такое бог, как он выглядит и
какие внушает чувства, в чем заключена его волшебная сила и благодать. Его
бог  не  должен  быть  каким-то  особенным,  созданным   только   по   его
представлениям, он должен быть богом-отцом всем людям,  таким,  каким  они
могут принять его, почитать его и ему поклоняться.
 Это была весьма непростая  задача,  но  он  не  сомневался,  что  может
создать образ такого бога. Ему надо только запечатлеть на рисунках  облик,
который он носил в себе с  самого  детства.  Бога  как  самую  прекрасную,
могучую, разумную и любящую силу  во  вселенной.  Поскольку  бог  сотворил
человека по образу и подобию своему, у бога и лицо и тело человека. Первое
человеческое существо, которое создал бог, Адам, конечно же, был  во  всем
подобен богу. Явив взору Адама, сына  божьего,  который  был  возлюбленным
творением своего создателя, показав  великолепие  его  тела,  благородство
мысли, нежность души, красоту его лица, и рук, и ног, видя в нем  прообраз
всего самого прекрасного, что только есть на небе и на земле, - явив взору
такого Адама, разве этим косвенно не скажешь и о  самом  боге-отце?  Богу,
летящему в белом одеянии, с величавой бородой, остается только протянуть к
Адаму свою десницу и через какое-то мгновение чуть коснуться его, чтобы от
этого одухотворяющего прикосновения получили свое начало и человек, и весь
мир.
 Пока Микеланджело, паря высоко в  небесах,  писал  малую  фреску  "Бог,
отделяющий Воду от Суши". Юлий  все  глубже  погружался  в  пучину  земных
горестей, уготованных сокрушенным воителям, и уже по-иному теперь  смотрел
на своего живописца в Систине. Он потерпел  неудачу,  осаждая  Феррару,  и
ничего не  добился,  стараясь  расстроить  союз  между  Священной  Римской
империей и Францией к тому же у него так  разыгралась  подагра,  что  его
привезли в Равенну на телеге, запряженной волами. Папские войска и  войска
Венеции были жестоко побиты феррарцами, которые бушевали вовсю, финансовые
средства папы так истощились, что он вынужден  был  продать  восемь  новых
кардинальских постов, собрав восемьдесят тысяч дукатов - по десять тысяч с
каждого  кардинала.  Французы  и  феррарцы  вновь  захватили   Болонью   и
восстановили власть семейства Бентивольо. Юлий  потерял  там  свою  армию