славе своей и все святые ангелы с
Ним: тогда сядет на престоле  славы  своей.  И  соберутся  перед  Ним  все
народы и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлиц.  И
поставит овец по правую свою сторону, а козлиц по левую".

 На пути домой, любуясь с горы Кавалло раскинувшимся в  лучах  закатного
солнца городом, Микеланджело спросил:
 - Томмазо, когда мы можем повидать ее снова?
 - Когда она пригласит нас.
 - А до той поры нам придется ждать?
 - Придется. Сама она никуда не выходит, нигде не появляется.
 - Тогда я буду ждать! - сказал Микеланджело твердо. - Буду  ждать,  как
молчаливый проситель, пока госпожа не соизволит пригласить меня вновь.
 Улыбка тронула углы губ Томмазо.
 - Я так и думал, что она произведет на вас впечатление.
 Всю эту ночь перед Микеланджело сияло лицо Виттории Колонны. Уже  много
лет мысли о женщине не захватывали его с такой неотвратимой силой.  Строки
стихов, блуждавшие  у  него  в  голове,  говорили  уже  не  о  Томмазо  де
Кавальери, а о маркизе Пескарской, и утром, едва только запели петухи,  он
вскочил с постели и написал:

 Твое лицо одним усильем зренья
 Могу достичь порой издалека,
 Но ни плечо, ни шея, ни рука
 Не ведают такого утоленья.
 Бессонная душа в своем стремленье
 Мой взор берет, крылата и легка,
 Вздымается, как ветр, под облака,
 Твоей красе несет благоговенье.
 А косной плоти тесный дан предел
 Какая бы любовь в ней ни горела,
 Вслед ангелам она не полетит!
 Лишь дивный глаз ту грань преодолел.
 О донна! В глаз бы превратить все тело,
 И пусть он только на тебя глядит!



4

 Прошло две недели, прежде чем он дождался приглашения. За это  время  в
сознании Микеланджело скульптурная красота Виттории - формы  ее  тела,  ее
сильное, но нежное лицо каким-то образом  слились  с  мраморным  изваянием
Ночи в часовне Медичи. Стоял теплый я  ясный  день,  майское  воскресенье,
когда слуга маркизы Фоао принес от нее известие.
 - Моя госпожа просила передать вам, мессер, что она находится в часовне
Святого Сильвестра на Квиринале. Часовня эта  закрыта  для  прихожан,  там
очень приятно. Госпожа спрашивает, не угодно  ли  вам  будет  пожертвовать
часом времени, чтобы она могла побеседовать с вами.
 Освежаясь в ушате холодной воды, который Урбино  поставил  на  веранде,
выходящей  в  сад,  Микеланджело  не  мог  подавить  волнения.  Он   надел
специально купленную на случай приглашения к маркизе темно-синюю рубашку и
чулки и зашагал вверх по холму.
 Он рассчитывал побыть с  нею  наедине,  но  когда  Виттория  Колонна  в
белоснежном шелковом платье, с белой кружевной мантильей на голове, встала
ему навстречу, он увидел,  что  часовня  полна  приглашенных.  Здесь  были
известнейшие лица из Ватикана и университета.  Художник-испанец  жаловался
на то, что в Испании нет  уже  хорошего  искусства,  так  как  испанцы  не
придают значения ни живописи, ни скульптуре и  не  хотят  тратить  на  них
деньги.  После  этого  все   принялись   говорить   об   искусстве   своих
городов-государств: венецианцы о портретах  Тициана,  падуанцы  о  фресках
Джотто, сиенцы об уникальной своей ратуше, феррарцы об  украшениях  замка,
затем в  разговор  вступили  пизанцы,  болонцы,  жители  Пармы,  Пьяченцы,
Милана, Орвието...
 Микеланджело хорошо  знал  большинство  упоминаемых  работ,  но  слушал
гостей рассеянно: он все время смотрел на Витторию, неподвижно сидевшую  у
окна с цветными стеклами, которые бросали  свой  радужный  отблеск  на  ее
безупречно белое лицо и руки. Он невольно раздумывал: если брак Виттории с
маркизом был так счастлив и полон любви, то почему за все его  шестнадцать
лет они жили вместе лишь несколько месяцев?  Почему  маркиза  пребывала  в
одиночестве на севере  Италии  в  долгие  дождливые  зимы,  когда  никаких
военных действий не могло и быть? И почему один старый друг отвел глаза  в
сторону, когда  Микеланджело  спросил  его,  какие  подвиги  совершил  муж
маркизы на том поле боя, где его убили?
 Вдруг Микеланджело почувствовал, что в часовне  наступила  тишина.  Все
взоры были обращены на него. Эрколе Гонзага вежливо повторил свой  вопрос:
не скажет ли Микеланджело, какие произведения искусства во  Флоренции  ему
нравятся больше других?
 Микеланджело чуть покраснел, голос его дрогнул. Он заговорил о  красоте
изваяний Гиберти, Орканьи, Донателло, Мино да Фьезоле, о живописи Мазаччо,
Гирландайо, Боттичелли. Когда он смолк, Виттория Колонна сказала:
 - Зная, что Микеланджело скромный человек, мы  воздерживались  говорить
об искусстве в Риме. Но в Систине наш друг  создал  роспись,  которая  под
силу  лишь  двадцати  великим  художникам,   работай   они   вместе.   Кто
сомневается, что наступит время, когда все  человечество  будет  видеть  и
понимать сотворение мира по фрескам Микеланджело?
 Ее огромные зеленые глаза поглотили  его  без  остатка.  Все,  что  она
говорила, было обращено как бы к нему одному слова ее  звучали  спокойно,
сдержанно, но в голосе все же прорывалась какая-то особая  горловая  пота
губы ее, казалось ему, были так близко от его губ.
 - Не думайте, Микеланджело, что я захваливаю вас. По существу, я  хвалю
совсем и не вас, вернее, хвалю вас как верного слугу. Ибо я давно  считаю,
что у вас истинно божественный дар и что вы избраны для  исполнения  вашей
великой цели самим господом.
 Микеланджело напряг свой ум в поисках ответа, но  слова  не  приходили.
Ему хотелось лишь сказать Виттории, какие чувства он к ней испытывает.
 - Святой отец осчастливил меня, дав  разрешение  построить  у  подножия
горы Кавалло монастырь  для  девушек,  -  продолжала  Виттория.  -  Место,
которое я выбрала, находится около разбитого портика при башне Мецената, с
которой, как говорят, Нерон любовался горящим  Римом.  Мне  нравится  сама
мысль, что святые женщины сотрут следы ног  столь  порочного  человека.  Я
только не знаю, Микеланджело, какие придать монастырю архитектурные  формы
и можно ли там воспользоваться некоторыми старыми строениями.
 - Если вы готовы спуститься к этому месту,  синьора,  мы  осмотрим  все
руины.
 - Вы очень любезны.
 Он и не помышлял о любезности, он  просто  рассчитывал,  спустившись  к
древнему храму и расхаживая по грудам камня, провести с нею  час  наедине,
без посторонних глаз. Однако маркиза пригласила на  эту  прогулку  и  всех
остальных  гостей.  Микеланджело  был  вознагражден  лишь  тем,  что   ему
позволили идти с нею рядом - эта физическая, духовная  и  интеллектуальная
близость взбудоражила  его,  совсем  затуманив  рассудок.  Но  он  все  же
выбрался из окутывавшего его облака чувств - пришлось  вспомнить,  что  он
архитектор, и выбирать место для будущего монастыря.
 - Этот разрушенный портик, маркиза, можно, на мой взгляд, превратить  в
колокольню. Я мог бы сделать и несколько набросков монастырского здания.
 - Я не решалась просить вас о такой услуге.
 Теплота благодарности,  с  которой  были  произнесены  эти  слова,  так
тронула его, точно это были и не слова, а  обнимавшие  его  руки.  Он  уже
поздравлял себя, полагая,  что  его  стратегический  расчет,  как  разбить
барьер безразличия, воздвигаемый  Витторией  между  собой  и  окружающими,
вполне оправдывается.
 - Я сделаю эти наброски за день или за два. Куда вам их принести?
 Глаза Виттории сразу стали непроницаемы. Она  ответила  ему  сдержанно,
почти сухо:
 - У меня очень много забот по  монастырским  делам.  Может  быть,  Фоао
известит вас, когда я буду свободна? Через неделю или две?
 Он вернулся в свою  мастерскую  разъяренный,  расшвыривая  все  вокруг.
Какую игру ведет с ним эта женщина? Неужто она  расточает  эти  чрезмерные
комплименты лишь для того, чтобы склонить его к своим ногам? Тронул он  ее
сердце  или  не  тронул?  Если  она  желает  его  дружбы,  то  почему  так
отталкивает его? Отсрочить встречу... на целых  две  недели!  Понимает  ли
она, как глубоко он очарован ею? Есть ли в ее жилах  человеческая  горячая
кровь? И хоть какие-то чувства в груди?
 - Вы должны понять, что она посвятила всю себя памяти мужа,  -  говорил
ему Томмазо, видя, как он взволнован. - Все эти годы,  как  погиб  маркиз,
она любила одного только Иисуса.
 - Если бы любовь к Христу отвращала женщин от любви к  живым  мужчинам,
итальянский народ давным-давно бы вымер.
 - Я принес вам кое-какие стихи маркизы. Быть может, вы извлечете из них
что-то новое и об авторе. Вот послушайте такое стихотворение:

 Моя душа давно отрешена
 От человеческой любви и славы.
 Изведав горечь гибельной отравы,
 Лишь к господу она обращена.
 Зовет меня священная страна -
 О, как ее вершины величавы!
 Земной стопе не мерить эти главы,
 На них заря Всесильным зажжена.

 А вот строки из другого стихотворения:

 О, если бы, преодолев страданья,
 Могла я сердцем горний мир объять!
 Мне имя Иисуса повторять
 И жить им до последнего дыханья...

 Потирая пальцем морщины на  переносье,  Микеланджело  несколько  секунд
раздумывал над только что прозвучавшими строками.
 - Она пишет как женщина глубоко уязвленная.
 - Смертью.
 - Позвольте усомниться в этом.
 - Тогда чем же?
 - Мое чутье говорит, что тут замешаны другие печали.
 Когда Томмазо ушел, Микеланджело велел Урбино заправить  лампу  и  тихо
уселся за стол, шелестя листами стихотворений и вникая в их суть. В  одной
поэме, обращенной к маркизу, он прочел:

 Досель тебя, Любовь, я не бежала,
 Твоей темницы сладкой не кляла.
 В какие б тучи ни сгущалась мгла,
 Всем существом тебе принадлежала.

 Я только на тебя и уповала,
 Но ныне вкруг прекрасного ствола
 Трава печали кольца завила,
 Рассыпав злые терния и жала.

 Теперь меня влечет иное царство,
 Где раненой душе найду лекарство,
 Не в силах иго прежнее нести.

 И пусть слова прошения суровы,
 Я говорю: сними с меня оковы,
 Позволь опять свободу обрести.

 Он был полон недоумений. Почему  Виттория  описывала  свою  любовь  как
темницу и иго? Почему она стремится  обрести  свободу  от  любви,  которой
отдала всю жизнь? Ему надо было  дознаться  правды,  ибо  теперь  он  ясно
чувствовал, что любит Витторию, любит с того  ослепительного  мига,  когда
впервые взглянул на нее в саду монастыря Святого Сильвестра.
 -  Есть  возможность  получить  кое-какие  сведения,   -   уверял   его
изобретательный и неутомимый Лео Бальони. - Надо пощупать живущих  в  Риме
неаполитанцев, особенно тех, кто был в сражениях вместе  с  маркизом.  Дай
мне время, я присмотрюсь, на кого из них можно положиться.
 Чтобы разузнать, что требовалось, Лео потратил пять дней в  мастерскую
к Микеланджело он явился уже совершенно разбитым от усталости.
 - Факты посыпались на меня дождем, как будто где-то на небесах вытащили
пробку. Но что меня удручает,  Микеланджело,  хотя  я  и  стал  циничен  в
преклонных летах, - это обилие легенд, выдаваемых за истину.
 - Урбино, будь добр, принеси синьору  Бальони  бутылку  нашего  лучшего
вина.
 - Во-первых, у них был совсем не такой идиллический любовный  роман,  о
каком тебе прожужжали уши. Маркиз никогда не любил своей жены, он бежал от
нее через несколько дней после свадьбы.  Во-вторых,  у  него  всегда  были
любовницы на  всем  пути  от  Неаполя  до  Милана.  В-третьих,  под  любым
предлогом, на выдумку  которых  так  способны  изобретательные  мужья,  он
избегал  заезжать  со  своей  женой  в  тот  город,  где   бывал   раньше.
В-четвертых, этот благородный маркиз пошел  на  одно  из  самых  подлых  в
истории, двойных предательств: он изменил  как  императору,  так  и  своим
сообщникам по заговору. Есть слух, что он умер не на поле боя, а далеко от
него, - просто был отравлен.
 - Я знал это! - вскричал Микеланджело. - Лео,  ты  сделал  меня  в  эту
минуту самым счастливым человеком!
 - Позвольте усомниться в этом.
 - Черт побери, что ты хочешь сказать?
 - Знание истины скорей отягчит твою жизнь, а не облегчит. Я думаю о том
времени, когда Виттория Колонна  поймет,  что  ты  знаешь  правду  про  ее
замужество...
 - Неужели ты считаешь меня таким кретином?
 - Влюбленный человек может пустить в  ход  любое  оружие.  А  когда  он
домогается женщины...
 - Домогается! Мне хотя бы побыть с нею час наедине.
 Он рисовал, сидя за своим длинным столом,  заваленным  стопами  бумаги,
перьями, углями, открытой на  описании  Харона  книгой  Дантового  Ада,  и
появление слуги Виттории Фоао было для него полной неожиданностью. Маркиза
приглашала Микеланджело на завтрашний вечер в сады дворца Колонны, на  том
холме, что возвышался над его  домом.  Поскольку  она  звала  его  в  свой
родовой особняк, а не в монастырский сад или часовню, он думал,  что  они,
может быть, окажутся  наедине  друг  с  другом.  Он  мучился  в  лихорадке
ожидания и крутил огрызок пера:

 О, как постигнуть меру красоты,
 Когда ты очарован красотою!
 Она ль так совершенна? Иль порою
 В тебе самом живут ее черты?

 Сады Колонны занимали значительную часть склона  горы  Кавалло,  темную
зелень которой было видно из окон мастерской  Микеланджело.  Слуга  провел
его по тропе, с обеих сторон обсаженной густыми кустами цветущего жасмина.
Еще издали Микеланджело услышал звуки оживленного и многоголосого говора и
был жестоко этим разочарован. Перед ним открылся под сенью густых деревьев
летний  павильон,  рядом  был   пруд,   усеянный   водяными   лилиями,   и
искусственный водопад, насыщавший воздух свежестью и прохладой.
 Виттория встретила его на пороге павильона.  Войдя  внутрь,  он  кивнул
присутствующим и неуклюже сел в углу, откинувшись спиной на  резную  белую
решетку. Виттория ловила каждый взгляд Микеланджело, пытаясь втянуть его в
общий разговор, но он уклонялся. Вдруг у него вспыхнула мысль:
 "Так вот почему она не хочет вновь полюбить. Не потому, что  первая  ее
любовь была так прекрасна, а потому, что эта любовь была  безобразна!  Вот
почему она отдает теперь свою душу только Христу".
 Он поднял глаза  и  посмотрел  на  нее  так  пристально,  словно  хотел
проникнуть в сокровенные глубины ее души. Она оборвала фразу на полуслове,
повернулась к нему и спросила с участием:
 - Вы чем-то огорчены, Микеланджело?
 Затем на него нахлынули другие мысли:
 "Она никогда не знала мужчины. Ее муж не  воспользовался  браком  ни  в
медовый их месяц, ни тогда, когда он  возвращался  раненым  с  войны.  Она
такая же девственница, как те юные  девушки,  которых  она  берет  в  свой
монастырь".
 Теперь ему было мучительно жаль ее. Что  ж,  он  примет,  признает  эту
легенду о бессмертной любви, не помышляя ее разрушить, -  более  того,  он
будет внушать этой смелой и  желанной  женщине,  что  любовь,  которую  он
предлагает ей, может стать такой же прекрасной,  как  и  та,  которую  она
придумала.



5

 Любовь Микеланджело к Виттории ничуть не изменила его чувств к  Томмазо
Кавальери. Как и прежде, прихватив с собой  кувшин  холодного  молока  или
корзинку фруктов, Томмазо являлся каждое утро в мастерскую к  Микеланджело
и часа два, пока держалась прохлада, рисовал в  непосредственной  близости
от его  критического  ока.  Микеланджело  заставлял  Томмазо  десятки  раз
перерисовывать каждый  набросок  и  никогда  не  показывал  вида,  что  он
доволен, хотя в душе считал, что Томмазо работает очень  успешно.  Томмазо
был теперь принят при папском дворе. Павел назначил его на пост смотрителя
римских фонтанов.
 Оторвав взгляд от работы, Томмазо посмотрел на Микеланджело, в  голубых
его глазах чувствовалась озабоченность.
 - В Риме теперь нет ни одного инженера, Микеланджело, который бы толком
знал, как древние строили водопроводы. Никто не  дерзнет  сейчас  хотя  бы
перестроить акведук. В чем  тут  дело?  Почему  люди  совершенно  лишились
умения, растеряли способности? Я теперь думаю, что мне не надо становиться
художником. Я хочу стать архитектором. Мои предки жили в  Риме  не  меньше
восьми веков. Этот город вошел в мою кровь. Я хочу не только охранять его,
но и помочь в его перестройке. Архитекторы - вот кто нужен теперь  Риму  в
первую очередь.
 Весь проект росписи алтарной стены в  Сикстинской  капелле  был  теперь
завершен. У Микеланджело насчитывалось более  трехсот  фигур,  которые  он
перенес в композицию со своих первоначальных рисунков, эти фигуры, все  до
одной, были в движении, составляя бурную толпу, обступившую Христа, -  они
располагались по окружностям, расходящимся от центра фрески, и захватывали
все пространство стены: на одном ее крае человеческие тела взлетали, точно
поднятые ураганом, на другом - низвергались, падали в бездну. Но  ни  одно
существо не касалось белого поля облаков под ногами Христа. Внизу  фрески,
слева, было изображено зияющее подземелье ада с его вековыми погребениями,
справа текла река  Ахерон.  Микеланджело  установил  для  себя  распорядок
работы: за один день писать на стене одну фигуру в  натуральную  величину,
два дня отводил он на фигуры более крупные.
 В Деве Марии  Микеланджело  слил,  сплавил  образ  собственной  матери,
Богородиц "Оплакивания" и часовни  Медичи,  Сикстинской  Евы,  принимающей
яблоко от змия и Виттории Колонны. Подобно Еве, она  была  юной,  крепкой,
полной жизни женщиной, новее фигуре проступало  и  возвышенное  очарование
Богоматери. Мария отвернулась от Иисуса, не желая видеть его  безжалостный
суд и сама ему неподвластная. Может быть, она отстранялась от него потому,
что страдала, жалела этих людей, подвергнутых судилищу,  невзирая  на  то,
какую жизнь они прожили? Разве судил господь овец, коров, птиц? Как  мать,
не чувствовала ли она боли за обреченные души,  съежившиеся  под  карающей
рукой ее сына, объятого справедливым гневом? Могла ли она считать, что  не
отвечает за него, если он и был сыном господним? Она носила  его  в  своем
чреве девять месяцев, кормила его грудью, залечивала его раны.  И  вот  ее
сын судил сынов других матерей! Добрые будут спасены, святые возвращены на
небо, но их было так мало по сравнению с бесконечными  толпами  грешников.
Все, что ни совершал ее сын, было непререкаемо, и, однако, она не могла не
содрогнуться перед  ужасающими  страданиями,  на  которые  обрекались  эти
людские толпы.
 Карл Пятый  не  приехал  в  Рим,  он  был  занят  подготовкой  флота  в
Барселоне, собираясь в поход против  берберийских  пиратов.  Флорентийские
изгнанники направили к нему делегацию: им хотелось  уговорить  императора,
чтобы он назначил правителем  Флоренции  кардинала  Ипполито.  Приняв  эту
делегацию и успокоив ее Карл отложил решение вопроса о  правителе  до  тех
пор, пока не возвратится с войны. Когда Ипполито узнал об этом,  он  решил
поехать к Карлу и сражаться на его стороне. В Итри, куда он прибыл,  чтобы
сесть на корабль, один из агентов Алессандро дал ему яду, и  Ипполито  тут
же скончался.
 Флорентийская  колония  была  погружена  в  глубочайшее   уныние.   Для
Микеланджело эта утрата была особенно тяжелой: в Ипполито  он  видел  все,
что любил в его отце, Джулиано.
 К осени исполнился год, как  Микеланджело  жил  в  Риме  его  стена  в
Систине была к тому времени уже сложена из нового кирпича и даже просохла
картон,  где  были  вычерчены  фигуры  более  трехсот  человек,  из  "всех
народов",  как  сказано  у  Матфея,  был  тоже  готов,  оставалось  только
увеличить его, доведя до тех размеров, каких требовала стена. Папа  Павел,
желая дать  Микеланджело  уверенность  в  будущем,  выпустил  послание,  в
котором говорилось, что Микеланджело Буонарроти  назначается  скульптором,
живописцем и архитектором всего Ватикана,  с  пожизненной  пенсией  в  сто
дукатов помесячно - пятьдесят  дукатов  из  папской  казны,  пятьдесят  со
сборов за перевоз через реку По в Пьяченце. Себастьяно дель Пьомбо, стоя с
Микеланджело в Систине и оглядывая уже  поставленные  у  стены  подмостки,
спрашивал:
 - Вы не позволите мне, крестный, оштукатурить для вас эту стену? Я  это
делаю хорошо.
 - Это скучная работа, Себастьяно. Подумай сначала, стоит ли тебе за нее
браться.
 - Мне будет лестно сказать, что и я приложил руку к "Страшно