дам  с простыми людьми, выудить сии новости труда
не составило.

     По возвращеньи домой  матушка просит  нагреть  ей  ванну  воды, а потом
запирается  в  комнате  и вскрывает  вены  на  руках  и ногах.  Я никогда не
спрашивал ее, зачем она сие сделала.  В жизни, даже в жизни профессиональных
разведчиков,  бывают  такие моменты,  когда -- "все", когда  "накормили"  уж
досыта, по самое... И я ее понимаю.

     Ее  спасли чудом.  Служанка, пробегавшая мимо  ее  комнатенки, обронила
поднос  с посудой и учинила такой грохот,  что все выскочили посмотреть, что
случилось.  Все, кроме матушки. У слуг была голова на плечах, да и  слухи до
них  доходили, -  какой  кусок счастья  свалился  на бедную, но ими любимую,
сироту. (Матушку боялась и ненавидела знать.  Люди ж простые -- любили  ее и
со всеми горестями и заботами шли сразу к "Хозяйке". И она брала детей их на
службу, прощала  долги и защищала их перед сильными. Теперь латыши ходят  ко
мне. И за глаза зовут просто - "Хозяин".)
     Вот мажордом и постучался  в закрытую дверь, чтобы  узнать,  чем вызван
столь  богатырский сон. Когда же все поняли, что  дверь  заперта изнутри, ее
просто вышибли.
     Так что  матушкино приключение кончилось тем, что  под влияньем аффекта
она слишком удачно полоснула себя  по  правой ноге и зацепила ахиллову жилу.
Так что с тех самых пор матушка всю жизнь провела с  тростью, да в особенном
сапоге. Больше она не танцевала.
     Что же  касается  ее  психики,  матушка  дня  три лежала  в  сумеречном
состоянии, - это когда зрачки вроде бы на свет реагируют, но на жесты, а тем
более слова - реакции никакой. Я видел такое после тяжких ранений.
     Весьма опасное состояние, но  во  сто  крат  опаснее  то, что начнется,
когда раненый начнет сознавать, что с ним случилось. На моей памяти десятки,
сотни крепких здоровых мужиков, которым бы жить, да жить, приходили в  себя,
обнаруживали  ампутацию, молча  отворачивались лицом  к стене  и  угасали на
наших глазах. Без руки, да ноги им было незачем жить...
     Кстати,  это  весьма  простая  проверка  при   неудачном  самоубийстве.
Настоящий  самоубийца,  придя  в себя,  обыкновенно  плачет,  а  затем,  как
искалеченный на войне, отворачивается ото всех и спит. Он и вправду не хочет
жить, он стремится уйти от  жизни, а  сон - разновидность смерти. Самоубийца
мнимый, налагающий на себя руки, чтоб обратить на себя наше внимание - после
выхода из шока счастлив, что жив. Он рад, что за ним ухаживают, он  пытается
сделать трагедию из происшедшего и порою свершает экстравагантные  поступки,
но в любом  случае мы видим острое желание контакта, общения с иными людьми.
Эти  наблюдения я вывел из своей многочисленной  жандармской практики, и они
помогли мне в раскрытии весьма многих запутанных дел.
     (Господа  якобинцы могут сто раз говорить,  что мсье Сен-Симон с  обиды
стрелял себе  в голову и промахнулся, а я уверяю,  что  все это -- липа. Ибо
когда прибежали на выстрел, сей стрелок требовал  к себе  журналистов! И раз
даже в этом  пророк социального равенства был лгун, да обманщик -- не  ждите
правды от всех его проповедей!)
     Моя  матушка,  по   рассказам,   на   четвертый  день  зашевелилась,  и
перекатившись на бок, отвернулась к стене. Сиделки, не  смыкавшие по приказу
Государыни  глаз,  ощупали ей  лицо  и  обнаружили,  что оно мокро  от слез.
Поэтому одна из них,  несмотря  на столь поздний  час, бросилась  в монаршьи
покои и сообщила тревожную весть.
     А к тому  времени бабушка, не ожидавшая столь стремительного и мрачного
развертывания событий, не выдержала и  призналась, что баронесса фон Шеллинг
- ее родная племянница.
     Двор был в  шоке,  дамы, беспечно  развлекавшиеся на счет моей матушки,
сразу  прикусили  язычки  и  теперь  дежурили  у  дверей,  дабы  при  первой
возможности   принести  извинения.  Придворные   офицеры,  до  того   весело
смеявшиеся  над  "очередной  проделкою" Бенкендорфа,  осознали  всю  низость
своего поведения и  теперь в  один  голос  резко осуждали  сам образ жизни и
привычки полковника.
     Тем  временем  Государыня  изволила лично прибыть  в комнату к  больной
девушке, та не отозвалась на всю ласку Ее Величества и, по словам очевидцев,
они   впервые  увидали   Екатерину  Великую   в   определенном  смущении   и
растерянности. Наконец, бабушка оставила бессмысленные  уговоры несчастной и
вместо того стала разбирать и рассматривать ее вещи. Книги - в особенности.
     Бабушка  была   немало  удивлена  тем,   что  из   всех  художественных
произведений,  кроме Канта, химических руководств  и таблиц, матушка  читала
одну только книжку  - "Сказки матери Гусыни" Шарля Перро. А изо всех детских
сказок книжка, когда  Государыня  взяла  ее в руки, сама  собой открылась на
"Золушке" - на ней она была сильнее всего замята.
     Сперва бабушка не знала, что думать, а потом вдруг заплакала и вышла из
комнаты. Когда ее осмелились спросить об этих слезах, Государыня отвечала:
     -  "Господи,  грех-то какой... Да как я могла забыть,  - она ж потеряла
мать свою  пяти лет от  роду!"  - и  показала  при этом первую  страницу, на
которой было написано: "Милой доченьке в день ее Рождения от  Мамы". Подпись
моей бабушки - урожденной Эйлер и дата - декабрь 1763 года. Бабушку замучили
в прусских застенках под  Рождество  - через неделю после  дня Рождения моей
матушки. Та родилась пятнадцатого, а бабушки не стало на двадцать второе...
     А ближе к утру в печальной  комнате  появились лакеи, ловко повернувшие
кровать с больной так, что  та теперь могла видеть дверь  комнаты. Раздалась
прекрасная музыка, вспыхнули сотни свечей, и в комнату вошла Прекрасная Фея,
спросившая:
     - "Почему плачет крестница? Маленьким  девочкам не надо так плакать..."
- но не успела она досказать,  как произошло что-то ужасное.  Будто какая-то
сила подняла из кровати несчастную сироту и бросила ее на пол. А там молодая
девушка на карачках, потому что мешали бинты  на руках и ногах,  подбежала к
доброй волшебнице и нечленораздельно, почти  как дикий звереныш, - заскулила
и  прижалась  к  ноге.  Государыня в первый миг  оторопела, а потом зарыдала
сама, сорвала  с себя  напудренный парик  с мишурой и швырнула  его  в своих
фрейлин с криком:
     - "Вон отсюда! Пошли все вон - мать вашу так!"
     Убегающие женщины только и успели заметить, как простоволосая, страшная
Государыня подхватила свою племянницу на  руки и понесла обратно на постель.
Затем  дверь  захлопнулась, и никто  дальше  не  знает. Матушка всего  этого
просто не помнит, а бабушка - никому не рассказывала.

     Так  матушка оказалась на попечении лучших врачей  и стала  потихонечку
оправляться. Сама Государыня обмолвливалась, что не думала за матушкой таких
телесных и внутренних сил.
     Вскоре  на  руках  у  царицы  появилось  коллективное  письмо  офицеров
столичного гарнизона, в коем люди  порицали поведение и образ жизни "любимца
Наследника". Императрица вызвала виновника к себе на ковер и зачитала  отчет
Александра  Суворова  о поведении вверенных  ему  офицеров во время турецкой
кампании.
     "Офицер Бенкендорф проявил себя исполнительнейшим среди прочих, так что
я  посылал его  в  самые жаркие места,  где  потери  были не столь  важны  в
сравнении  с  верной победой.  Полковник Б. своею  храбростью  так одушевлял
рядовых,  что даже самые негодные преисполнялись отвагой и бежали за  ним на
верную смерть. Если Б. еще был хоть минуту трезв, я, матушка моя, думаю, что
он стал бы лучшим из всех моих офицеров".
     Зачитав  сию  рекомендацию,  бабушка  добрых  пять  минут  разглядывала
потолок,  в то время  как  с несчастного успели  сойти  румянец, сто потов и
сколько-нибудь живой вид, а потом с мечтательным голосом произнесла:
     -  "Да.  Впечатляет... Мы тут посовещались и  решили, что надобно  дать
тебе нужное дело... Вдали от столицы.
     Есть у меня две вакансии - Губернатором Сибири в Тобольск и посланником
к китайскому Богдыхану  в Пекин. Советую выбрать  дипломатическую стезю, ибо
она полагает постоянное жалованье в две тысячи рублей в год.
     Сибирь же - губерния нервная, мужички в  бегах,  так что если ничего не
изменится, то и получать ничего ты не будешь. Первые же перемены к лучшему и
сама губерния  осыпет Вас  золотом.  Если же дело усугубится... Не обессудь.
Так  что обдумай все  хорошенько, но я  б выбирала посольство. Представь  же
себе - далекий Китай! Экзотика..."
     Очевидцы  божатся,  что  офицеры  охраны  заключали  пари,  тронется ли
несчастный рассудком от этой беседы. Это  теперь китаезы бегают пред нами на
полусогнутых, а  в те годы посол часами стоял  на  коленях под  солнцем пред
воротами  богдыхана, чтобы  передать  тому  пустяковую  просьбу.  Высшей  же
наградой  по китайским  понятиям было  позволение "дикарю" - облобызать,  да
понюхать богдыханскую тапочку. Чисто - экзотика!
     Впрочем, нюхать чужие тапочки может  и неприятно - зато безопасно. Жить
же в Тобольске под защитой полусотни солдат, когда вкруг города бродят банды
недорезанных пугачевцев тоже - экзотика. В коей-то мере.
     Так что не  надо  осуждать моего дядю,  когда на другое  утро он, надев
свой  парадный  мундир  и  нажравшись мускатных орешков для  отбития запаха,
сломил сопротивление матушкиных сиделок  и ворвался к ней в комнату. Подарил
большой розовый куст. Многие  говорили, что это был куст, матушке из кровати
он показался большим веником. К тому же от розового запаха ее сразу вырвало.
Сенная болезнь.
     Возникла  некая сумятица. На шум прибежала Государыня,  которая  велела
ухажеру  выйти вон,  обещав притом,  что он может говорить  из-за двери. Так
генерал  Бенкендорф признался через закрытую дверь в своей искренней любви и
просил руку и сердце возлюбленной. После длительного  молчания и последующих
перешептываний в закрытой комнате матушка дала согласие.

     Основателем  нашего  рода   был  Томас  Бенкендорф  --  незаконный  сын
Гроссмейстера Платтенберга. Дата его рождения, да имя матери  неизвестно, но
сохранились многие документы, в коих предок  подписался  попросту -- Тоомас.
Это  явно эстонское имя и можно считать Бенкендорфов потомками связи немца с
эстонкой.
     Известно, что  Гроссмейстер подарил  матери Тоомаса  домик  с землей на
краю Пернау, который называли все "Бенкендорф". Отсюда и наша фамилия.
     Маленький  Тоомас рос, как  все  дети  от  таких  связей  --  учился  в
монастыре,  назначался на мелкие посты в Пернау, но... Для нации повелителей
он был рабом -- один среди многих. Все изменилось в 1410 году.  В день битвы
при Грюнвальде.
     Немецкие  армии  были  разбиты литовцами  и  поляками  и  много баронов
попалось  к  ним в плен.  Надо  сказать,  что  сражение кончилось  не чистой
победой поляков, ибо армии Валленрода смогли отойти. Большую часть спасшихся
составляли ливонцы, в то время как тевтоны попали в плен до единого.
     Тевтонскому  Ордену  (нынешней  Пруссии)  была  навязана  чистая  уния,
ливонцы же присягали  Ягайле каждый --  личными землями. А  земли в  Ливонии
таковы,  что  бароны  всю  жизнь  селились  только  на  левом  -- высоком  и
плодородном берегу Даугавы. Низкий же и заболоченный правый  берег реки стал
монастырской землей.  И  если  левый  берег попал  в  прямую  зависимость  к
польскому королю, за монастырями стоял папа и поляки не решились идти против
церкви. Единственное, что они сделали --  потребовали у  ливонцев  перенести
столицу  из  неподвластного  полякам  Пернау (на  границе  с  Эстляндией)  в
вассальный край Курземе, в - Миттау. (Так появилась Курляндия.)
     Так курляндские латыши стали дважды рабами, в то время как монастырские
уставы  отнимали  у  людей  всю  их  собственность,  оставляя  их  --  лично
свободными. И  Церковь с уцелевшими баронетами  с  того  самого дня  внушали
лифляндцам,  что рабство и прочее  несут  нам  поляки.  (Разница в положении
латышей по разные стороны от реки стала просто разительной. А так как и там,
и там жили немцы -- народный гнев углядел в сией разнице правленье поляков.)
     Это  с землею. Деньги ж в  наших краях шли от торговли в рижском порту.
Рига  стояла  на нашем -- правом  берегу  Даугавы, но  почти что  все  немцы
платили  налог  польскому  королю. И чтоб поляки  не зарились  на  богатства
Лифляндии, нужно было, чтоб наш бургомистр -- не был немцем.

     Тоомас Бенкендорф  к той  поре жил с ливинкой,  а сын  его взял  в жены
латышку. Никоим образом  эта  семья не могла, да  и не  обязана была  давать
Присяги полякам.  Так Тоомас стал бургомистром. А так как его правление было
умелым и милостивым, народ  стал на его  сторону. (А чего вы хотели, -- мать
-- эстонка,  жена  -- ливка,  невестка из латышей! Да весь  простой люд  был
горою за нового бургомистра!)
     Не прошло  и трех лет этакого правления, как Тоомас Бенкендорф  об®явил
свою Ригу -- "Вольною" и  пригрозил  выгнать из  города непослушных баронов.
Распря кончилась тем,  что новый Платтенберг посвятил двоюродного  дедушку в
рыцари, Бенкендорфы стали писать себя  через "фон", а Рига -- так и осталась
теперь "Вольным городом".
     Бенкендорфы же стали ее бессменными бургомистрами.

     Многие древние роды начинают таким славным образом, но потом мельчают у
нас на глазах. Бенкендорфы ж всю жизнь "горячат" Кровь с латышками, ливками,
да эстонками. Выбирают они самых шустрых, веселых, да умных девушек, так что
немудрено,  что  мы  стали  "Жеребцами  Лифляндии". Мужики  от  земли всегда
крепче, да ядреией всяких там вырожденцев с прокисшею кровью, так что вскоре
мы подмяли под себя всю Лифляндию.
     Сему помогло  то, что древние немецкие  роды жили в Курляндии,  а к нам
перебирались  младшие  дети  семей, обнищалые,  да  просто разбойники. Такие
немцы не решались оспорить у "мужицкого рода" главенство в Лифляндии.
     Да и простой люд всегда знал, что сегодня их девочка поднесла ковш воды
--  барону напиться, а завтра  вся их семья может жить за  счет баронессы. А
если не баронессы, так хотя бы -- "народной жены" Бенкендорфа.

     Когда началась Реформация, латыши углядели в ней  повод восстать против
ненавистных  поляков. Но Польша тех дней была  в  самой силе -- поляки жгли,
убивали,  резали  и  насиловали  кого,  когда и  за  что  хотели. Курляндцы,
привычные жить  под польским  ярмом, склонили пред  врагом свою голову  и...
перестали быть латышами.
     Согласно  Указу  тогдашнего польского короля  -  Яна  Батория каждая из
пленных латышек обязана была родить от поляка. А мужиков победители убивали.
Или оскопляли. Иль принуждали доказать "женское  естество" на древне-римский
манер.
     Этому  есть печальное  об®яснение. Если Германия  поднимается  за  счет
трудолюбия немцев, внедрения передовых технологий и прочего, а Россия сильна
открывательским духом, способностью русских освоить совершенно непригодные к
жизни пространства, то Польша обязана всем -- Черной Смерти.
     Эпидемия быстротечной чумы,  унесшая  в XIV  веке  три пятых  населенья
Европы, не  затронула Польшу.  Оказалось, что "моровые  язвы"  -  чума, тиф,
холера милуют  почему-то поляков (и отчасти -- чехов). За счет этого  Польша
раскинулась  в те времена "от  моря до  моря". Других же полезных качеств  у
сего народа попросту нет.
     Любой человек, прибыв в Германию  и привыкнув к немецкому образу жизни,
становится  немцем. Для  этого  нужны  лишь точность и аккуратность.  Тысячи
иностранцев,  прибывая в Россию, и усваивая ее  жизнь, становятся  русскими.
Будьте посмелей, да "чуток не в себе" и у вас все получится!
     Но как выработаешь  в  себе устойчивость к чуме, да холере?  Стало быть
поляк появится лишь после  ночи с  поляком,  или полячкой! Вот вам и  корень
сего "ополячиванья".

     Это все  легко писать на бумаге. В реальной же жизни... В дни Ливонской
войны латышей-мужиков сгоняли в что-то  вроде хлевов, заставляли работать до
смерти и ждали пока они не помрут.  Баб же  поляки насиловали до полусмерти,
чтоб они  родили им полячат. Они надеялись, что  поколение с польской кровью
перестанет бороться с  поляками. Их мечты оправдались. С той  поры Курляндия
стала польской провинцией.
     Но  в Лифляндии нет тех полей с перелесками, в коих вольготно  польским
уланам с гусарами. И  мои предки,  привычные  к дракам с баронами, да личной
свободе,  забрались в  леса,  получив  прозвище  "мохоеды". (Я умею готовить
блюда   из   моха,   коры,   слизняков,   да   лягушек   --   меня   научили
старики-протестанты. Они говорят, "сей вкус - у Свободы".)
     Возглавил  же протестантов  мой предок. Пятнадцатилетний барон --  Карл
Иоганн  фон   Бенкендорф.  Вскоре  на  помощь   ему  пришли  шведы,  но  для
протестантов Иоганн -- символ борьбы латышей. (Нынче "лесные братья", борясь
против русских, носят на груди образок с ликом Иоганна Бенкендорфа.)

     В конце  позапрошлого века шведский король Карл  XII придумал Редукции,
по коим  имущество должников  отходило  к шведской  короне. В Лифляндии  все
земли  -- убыточны,  так  что  разорились  сразу  же  все.  Тогда  очередной
бургомистр славной Риги Карл Юрген фон Бенкендорф поехал в Стокгольм просить
отмены Редукций. Там  его просьбу  приняли,  как мятеж и отрубили прапрадеду
голову. Лифляндия взорвалась.
     Россия  в  ту  пору думала воевать с Швецией,  но восстанье в Лифляндии
ускорило  дело. Увы, меж нами и русскими лежала Эстляндия -- крайне шведская
по своим  корням  и  пристрастиям. Русские сие не  учуяли и  Северная  война
началась  с  разгромного  пораженья  России под эстляндскою Нарвой.  (Войска
русских не были готовы к войне и Петр, идя к нам на выручку, переоценил свои
силы.)
     Но  и шведы  недооценили событий в Лифляндии. Торговля по  Даугаве была
перерезана и вся Прибалтика стала шведам в убыток. А война в местных болотах
истощила  шведскую  армию. Венцом  же  нашей  нелюбви  к  скандинавам  стала
Полтавская битва.
     Средь сражения немецкие полки Шлиппенбаха  напали на шведов с фланга  и
тыла. Те  попали в полное окружение и  были без счету истреблены  русскими и
лифляндцами.  В  благодарность  за это  лифляндские  лидеры  получили чины в
русской армии, а правителем всей Лифляндии назначен мой прадед -- Карл Иосиф
фон Бенкендорф.
     Кроме того, Лифляндия получила от русских "Свободу", коя заключается  в
том,  что русские  не смеют ставить хоть  кого-либо  на  самый мелкий пост в
нашей стране. Так правление Бенкендорфов закрепилось указом Петра.
     И мы с той поры Верой и Правдой служим России и дому Романовых.

     Свадьба прошла по-семейному.  С нашей стороны были Эйлеры. Сам  Леонард
Эйлер,  а также все его  сыновья  с  семьями.  Математик  и  механик  Иоганн
Альбрехт, по чьим эскизам делались  в ту пору мосты в Империи со своим зятем
- Александром  фон  Кноррингом  (будущим  тифлисским  генерал-губернатором).
Личный  врач Ее  Величества  Карл  со  своими  зятьями --  доктором  Шимоном
Боткиным и  батюшкой  царскосельского  прихода  Михаилом  Сперанским.  А  из
Сестрорецка прибыл астроном и главный оружейник Империи генерал-лейтенант от
артиллерии  Кристофер  Эйлер,  который  в  ту пору стал директором тамошнего
завода. (Вскоре у моего деда Кристофера появится новый, молодой секретарь  и
зять - Алексей Андреевич Аракчеев.) Мир - тесен.
     Со  стороны  Шеллингов присутствовала  одна  моя  бабушка -  Государыня
Императрица  Екатерина  Великая,  а  со  стороны  жениха  -  его мать  Софья
Елизавета  Бенкендорф  (бонна  Наследника  Павла),  урожденная  Ригеман  фон
Левенштерн, с дочкой и  зятем - Арсеньевыми (дедом и бабкой  моего племяша -
Миши Лермонтова). С  четвертой стороны не было никого. (Бенкендорфы не ездят
в Россию.)

     Весной 1781 года в Риге в фамильном доме семейства  Бенкендорф  родился
мальчик,  которого назвали "в  честь сына  Наследника Павла"  -  Александром
Бенкендорфом.  Просто Александром,  без  Карла.  На  этом  настояла  бабушка