что  использую  все
средства, чтоб вас обмануть". Я ожидала, что после этих слов хитрая дуэнья
прочтет мне изрядную отповедь,  но  она  вдруг  перестала  морщить  лоб  и
сказала со смехом: "Я в восторге от вашего характера  и  на  откровенность
отвечу вам откровенностью. Плохо вы  меня  знаете,  прекрасная  Мерхелина,
если судите обо мне по похвалам своего супруга или по моему угрюмому виду.
Я вовсе не враг удовольствий, и если состою на службе у ревнивых мужей, то
только для того, чтоб потакать их прелестным женам. Уже много лет,  как  я
владею великим искусством притворяться и могу  почитать  себя  счастливой,
ибо одновременно пользуюсь всеми приятностями порока и хорошей репутацией,
которую создает добродетель. Между нами говоря,  мир  и  не  знает  другой
добродетели. Чтоб стать нравственным по-настоящему, надо затратить слишком
много усилий, а потому в наши дни довольствуются видимостью. Положитесь на
меня, - продолжала дуэнья, - и мы окрутим  старичка-доктора  Олоросо.  Его
постигнет та же судьба, что и сеньора Апунтадора.  Думаю,  что  докторский
лоб достоин не большего почтения, чем аптекарский. Бедный Апунтадор!  Чего
только мы с аптекаршей над ним не выделывали!  Что  за  милая  женщина!  И
какой славный характер, царствие ей небесное!  Могу  побожиться,  что  она
весело прожила молодость. И сама не помню, сколько я привела к ней  в  дом
любовников, а муж ни разу ничего не заметил. А потому, сеньора, будьте  ко
мне  благосклоннее  и  поверьте,  что  как  бы  усердно  ни   служил   вам
старик-стремянный, вы ничего не потеряете от этой замены. Я,  быть  может,
окажусь для вас полезнее, чем он". Можете себе представить, Диего, сколь я
была благодарна своей дуэнье за такую ее откровенность. Ведь я почитала ее
за образец добродетели. Вот как можно ошибаться в женщинах! Ее искренность
сразу покорила меня, и я обняла ее с восторгом,  показав  этим,  насколько
была рада такой компаньонке. Поведав  ей  все  секреты  своего  сердца,  я
попросила ее устроить мне поскорее тайное свидание с вами. Мелансия так  и
поступила. Сегодня с утра отправила она на розыски ту старуху,  с  которой
вы  говорили;  это  великая  мастерица  на  такие  дела,  и   моя   дуэнья
пользовалась ее услугами, когда служила у аптекарши. Но самое забавное  во
всем этом приключении, - добавила она со смехом, - это то,  что  Мелансия,
которой я рассказала  про  обыкновение  моего  мужа  спать  всю  ночь  без
просыпа, легла рядом с ним и заступает теперь мое место.
   - Ах, сеньора! - воскликнул я, - мне совсем не  нравится  эта  выдумка.
Ваш муж легко может заметить обман.
   -  Ничего  он  не  заметит,  -  поспешила  возразить  Мерхелина,  -  не
беспокойтесь  об  этом,  и  пусть  напрасный  страх   не   отравляет   вам
удовольствия, которое  вы  должны  испытывать  в  обществе  молодой  дамы,
желающей вам добра.
   Заметив, что эти  уговоры  не  ослабили  моих  опасений,  жена  старого
доктора пустила в ход все средства, которые, по  ее  мнению,  должны  были
меня ободрить,  и  приложила  к  этому  столько  стараний,  что,  наконец,
добилась своего. Я уже стал помышлять только  о  том,  чтобы  использовать
благоприятный  случай;  но  в  то  самое   время,   когда   бог   Купидон,
сопровождаемый собором Смехов и Игр, готовился  увенчать  мое  счастье,  у
ворот дома раздался сильный стук. Тотчас же  Амур  улетел  со  всей  своей
свитой, подобно стае  робких  птиц,  внезапно  испуганных  громким  шумом.
Мерхелина поспешно упрятала меня под стол, находившийся в зале, и потушила
ночник, а сама - как это было условлено с  дуэньей  на  случай  тревоги  -
отправилась к дверям горницы, где спал ее муж. Между тем  стук  в  воротах
усилился, так что  гул  разносился  по  всему  дому.  Тут  сеньор  Олоросо
проснулся и позвал Мелансию. Дуэнья соскочила с постели, несмотря  на  то,
что доктор, принимавший ее за жену, кричал ей, чтоб  она  не  вставала,  и
помчалась к своей госпоже, которая, ощутив ее подле себя, в  свою  очередь
позвала Мелансию и приказала ей посмотреть, кто стучит у ворот.
   - Я здесь, сеньора, - ответила дуэнья,  -  пожалуйста,  лягте  опять  в
постель, а я сейчас узнаю, в чем дело.
   В это время Мерхелина разделась и улеглась  подле  доктора,  нимало  не
подозревавшего, что его обманывают. Правда, вся эта сцена была разыграна в
темноте и притом двумя актрисами,  из  которых  одна  была  бесподобна,  а
другая обладала достаточными задатками, чтобы стать таковой.
   Вскоре после того дуэнья, накинув капот, вошла в опочивальню с  факелом
в руке.
   - Потрудитесь встать, сеньор доктор, - сказала она своему господину.  -
Нашего соседа, книгопродавца Фернандеса де Буэндиа, хватил удар.  За  вами
прислали; поспешите ему на помощь.
   Доктор оделся со всевозможной поспешностью и вышел из дому.  Тогда  его
супруга, облачившись в капот, направилась вместе с дуэньей  в  тот  покой,
где я находился. Они  вытащили  меня  из-за  стола  скорее  мертвого,  чем
живого.
   - Успокойтесь, Диего, вам больше нечего бояться, - сказала Мерхелина.
   При этом она сообщила мне в двух словах о том, что произошло. Затем она
вознамерилась продолжать  со  мной  прерванную  беседу,  но  дуэнья  этому
воспротивилась.
   - Сеньора, - сказала Мелансия,  -  возможно,  что  ваш  супруг  уже  не
застанет книгопродавца в живых и вернется обратно. К тому же,  -  добавила
она, заметив, как я оцепенел от страха, - что вы  станете  делать  с  этим
беднягой? Он не в состоянии поддерживать  разговор.  Лучше  отправить  его
домой и отложить нежности на завтра.
   Донья Мерхелина, предпочитавшая настоящее  грядущему,  лишь  с  большой
неохотой согласилась на отсрочку и, казалось, весьма досадовала на то, что
ей не  удалось  украсить  чело  мужа  головным  убором,  который  она  ему
предназначала.
   Что касается меня, то  я  больше  радовался  избавлению  от  опасности,
нежели печалился о том, что упустил драгоценные дары любви, и,  вернувшись
к своему хозяину, провел остаток ночи  в  размышлениях  о  пережитом  мной
приключении. Некоторое время я колебался, идти ли мне в следующую ночь  на
свидание или нет, ибо был о второй затее не лучшего мнения, чем о  первой;
но бес, который неотвязно искушает нас или,  вернее,  овладевает  нами,  в
таких случаях, шепнул мне, что я буду большим глупцом, если остановлюсь на
полпути. Он даже представил мне Мерхелину  в  ореоле  новых  чар  и  пышно
расцветил ожидавшие меня наслаждения. Я решил  продолжать  начатое  и  дал
себе обещание выказать больше  твердости;  с  этим  прекрасным  намерением
направился я на следующий день в двенадцатом часу к докторскому дому. Ночь
была очень темная и небо  беззвездно.  Я  промяукал  два-три  раза,  чтобы
предупредить о своем приходе, но так как мне не отпирали, то я  не  только
не унялся, а продолжал  свои  упражнения  на  всевозможные  лады,  которым
обучил меня один ольмедский пастух.  Видимо,  я  исполнял  это  с  большим
искусством, ибо какой-то  сосед,  возвращавшийся  домой,  принял  меня  за
животное, которому я подражал, и, подняв камень, попавшийся ему под  ноги,
швырнул им в меня из всей силы со словами: "Ах,  проклятый  котище!"  Удар
пришелся мне в голову, и в первую минуту я был так оглушен, что чуть  было
не опрокинулся навзничь.  Затем  я  ощутил  сильное  ранение.  Этого  было
достаточно, чтоб отбить у меня охоту к волокитству; теряя любовь вместе  с
кровью, побрел я домой, где разбудил и поднял  на  ноги  всех  домочадцев.
Хозяин осмотрел и перевязал рану, которую признал опасной. Однако  никаких
дурных последствий она за собой не повлекла  и  недели  через  три  зажила
совсем. В течение всего этого времени я ничего не слыхал о Мерхелине. Надо
думать, что почтенная Мелансия, желая отвлечь от меня докторшу,  нашла  ей
какого-нибудь интересного кавалера. Но это меня ничуть не беспокоило,  ибо
как только я окончательно выздоровел, то покинул Мадрид,  чтоб  продолжать
путешествие по Испании.



   ГЛАВА VIII. О том, как Жиль Блас и его спутник повстречали человека,
   макавшего хлебные корки в источник, и об их беседе с этим человеком

   Сеньор Диего из Ла-Фуэнте поведал мне еще о многих других случившихся с
ним после этого приключениях, но они кажутся  мне  столь  мало  достойными
пересказа, что я обойду их молчанием. Мне пришлось, однако, прослушать все
его повествование, оказавшееся очень длинным, так что  мы  за  этим  делом
успели  дойти  до  Понте  де  Дуэро.  Там  мы  провели  остаток   дня   и,
остановившись на постоялом дворе, приказали  изготовить  капустный  суп  и
зажарить зайца на вертеле, не преминув тщательно убедиться в его свежести.
На следующий день мы чуть свет отправились в путь, наполнив предварительно
бурдюк довольно пристойным вином и  положив  в  котомку  несколько  кусков
хлеба, а также половину зайца, оставшегося от ужина.
   Пройдя около двух миль, ощутили мы аппетит и, заметив шагах в  двухстах
от  проезжей  дороги  несколько  больших  деревьев,  бросавших  на  поляну
приятную тень, устроили привал в этом месте. Там мы  увидали  мужчину  лет
двадцати семи или двадцати восьми, макавшего корки хлеба в источник. Подле
него валялась на траве длинная рапира и снятая со спины торба. Одет он был
плохо, но недурен с лица и собою статен. Мы учтиво приветствовали  его,  а
он ответил нам тем же. Затем, указав на свои корки, он со смехом  спросил,
не соизволим ли мы откушать вместе с ним. Мы ответили согласием, однако  с
тем условием, что он позволит нам присоединить наши запасы к его завтраку,
для того чтобы сделать  трапезу  несколько  сытнее.  Он  не  воспротивился
этому, и мы тотчас же извлекли свою  провизию,  что  доставило  незнакомцу
немалое удовольствие.
   - Помилуйте, господа, -  воскликнул  он  в  полном  восторге,  -  какое
необычайное   обилие   яств!   Вы,   как   я   посмотрю,    люди    весьма
предусмотрительные.  Что  касается  меня,  то  я  путешествую  без   таких
предосторожностей и  больше  полагаюсь  на  удачу.  Несмотря,  однако,  на
неприглядный вид, в котором  я  предстал  перед  вами,  могу  сказать,  не
хвастаясь, что иногда являю собой весьма блестящую  персону.  Знайте,  что
меня при этом величают принцем и что я хожу в сопровождении стражи.
   - Понимаю вас, - сказал Диего, - вы намекаете на то, что вы актер.
   - Вы угадали, - возразил тот, - я уже свыше пятнадцати лет  представляю
на сцене, еще ребенком выступал в мелких ролях.
   - Поистине, мне трудно вам  поверить,  -  заявил  цирюльник,  покачивая
головой. - Я знаю актеров: эти господа не путешествуют, как вы, пешедралом
и не питаются  пищей  св.Антония.  Сомневаюсь  даже,  чтоб  вы  там  свечи
оправляли.
   - Можете думать обо мне, что хотите, - заявил актер,  -  но  я  тем  не
менее выступаю в главных ролях и играю первых любовников.
   - В таком случае поздравляю вас, - сказал мой спутник, - и  очень  рад,
что сеньор Жиль Блас и я имеем честь завтракать с такой важной особой.
   После  этого  мы  принялись  грызть   корки   и   обгладывать   остатки
драгоценного зайца, так основательно прикладываясь при этом к бурдюку, что
не замедлили  его  опорожнить.  Занявшись  вплотную  этим  делом,  мы  еле
успевали   перемолвиться   словечком,   но,   покончив   с   едой,   снова
разговорились.
   - Меня удивляет, - сказал цирюльник  актеру,  -  что  ваши  дела  идут,
по-видимому, неважно. У вас слишком убогий вид для театрального героя.  Не
прогневайтесь на то, что я так откровенно высказываю свои мысли.
   - Так откровенно? - воскликнул актер. -  Видно,  вы  совсем  не  знаете
Мелькиора Сапату. Слава богу, я человек не строптивый.  Вы  доставили  мне
удовольствие своей искренностью, ибо я сам люблю выкладывать  все,  что  у
меня на душе. Охотно признаюсь,  что  я  небогат.  Взгляните  хотя  бы  на
материю, заменяющую мне подкладку, -  продолжал  он,  показывая  нам  свой
камзол, подбитый  театральными  афишами.  -  А  если  вас  интересует  мой
гардероб, то я готов удовольствовать ваше любопытство.
   С этими  словами  он  вытащил  из  торбы  театральный  костюм,  обшитый
мишурным и поблекшим серебряным позументом,  жалкую  широкополую  шляпу  с
поредевшим  старым  плюмажем,  весьма  дырявые  шелковые  чулки  и  сильно
поношенные башмаки из красного сафьяна.
   - Как видите, - сказал он затем, - я более или менее нищий.
   - Весьма тому удивлен, - заметил Диего. - Неужели у вас нет ни жены, ни
дочери?
   - Как же, - возразил Сапата, - жена моя молода и  пригожа,  но  мне  от
этого ничуть не легче. И  подумайте  только,  что  у  меня  за  несчастная
планида! Женюсь я на прелестной актрисе в надежде, что  она  не  даст  мне
умереть с голода, а она, на беду мою,  оказывается  образцом  неподкупного
целомудрия. Тут  сам  черт  бы  вляпался!  И  надо  же,  чтоб  среди  всех
странствующих актерок нашлась одна добродетельная  и  чтоб  она  досталась
именно мне.
   - Действительно, невезение, - согласился цирюльник. - Но почему  же  вы
не женились на какой-нибудь из актрис главной мадридской труппы? Тут бы вы
не промахнулись.
   - Конечно, - отвечал гистрион  (*51),  -  но,  черт  возьми!  Ничтожный
странствующий комедиант  не  смеет  даже  и  мечтать  об  этих  знаменитых
героинях. Это мог бы себе позволить разве актер Принцева театра, да  и  то
многим из них приходится искать утешения в  городе.  К  счастью  для  них,
Мадрид - отличное место: там зачастую попадаются такие особы, которые ни в
чем не уступят театральным принцессам.
   - Неужели вам никогда не приходило в голову поступить в эту  труппу?  -
спросил мой спутник. - Разве для этого требуется какой-нибудь  невероятный
талант?
   - Да вы смеетесь надо мной, что ли, с  вашим  невероятным  талантом?  -
возразил Мелькиор. - Всех актеров  -  двадцать  человек.  Порасспросите-ка
публику и услышите,  как  она  их  честит.  Доброй  половине  этих  господ
следовало бы ходить по-прежнему с котомкой за плечами. А между тем нелегко
попасть в эту труппу.  Чтоб  заменить  талант,  нужны  либо  деньги,  либо
могущественные  друзья.  Мне  ли  этого  не  знать,  когда  я  только  что
дебютировал в Мадриде, где меня ошикали и  освистали  вовсю,  вместо  того
чтоб наградить бурными аплодисментами? Я ли не надрывался, я ли  не  вопил
несуразным голосом и не преступал сотни раз  пределов  природы?  А  разве,
декламируя, я не поднес кулака к подбородку принцессы? Словом, я  играл  в
духе великих  актеров  Кастилии,  а  между  тем  публика,  которая  весьма
одобряет эту манеру, порицала ее при  моем  выступлении.  Вот  что  значит
предвзятость. Таким образом, не понравившись зрителям  своей  игрой  и  не
имея денег, чтоб попасть в  труппу  в  пику  тем,  кто  меня  освистал,  я
возвращаюсь в Самору. Иду к жене  и  товарищам,  дела  которых  далеко  не
блестящи. Не пришлось бы нам только просить подаяния,  дабы  было  на  что
перебраться в другой город, как не раз уже с нами случалось.
   После этих слов наш театральный принц встал и поднял с  земли  торбу  и
шпагу; затем, расставаясь с нами, он торжественно произнес:

   ...Прощайте, господа!
   Пусть милости свои вам боги шлют всегда.

   - Да ниспошлют они вам, - отвечал в том же тоне Диего, - чтобы, придя в
Самору, вы застали свою супругу переменившейся и выгодно пристроенной.
   Не успел сеньор Сапата  повернуться  к  нам  спиной,  как  он  принялся
жестикулировать  и  декламировать  на  ходу.  Тотчас  же  я  и   брадобрей
засвистали ему  вслед,  чтоб  напомнить  о  неудачном  дебюте.  Эти  звуки
достигли его слуха, и ему показалось, что он  все  еще  слышит  мадридских
свистунов. Оглянувшись и видя, что мы  забавляемся  на  его  счет,  он  не
только не оскорбился этой проделкой, но  принял  ее  весьма  добродушно  и
продолжал  свой  путь,  хохоча  во  всю  глотку.  Что  касается  нас,  то,
натешившись досыта, мы вернулись на большую дорогу и пошли по  направлению
к Ольмедо.



   ГЛАВА IX. В каком положении застал Диего свою родню и после
   каких увеселений он и Жиль Блас расстались друг с другом

   В этот день мы заночевали между  Мойадос  и  Вальпуэстой,  в  маленькой
деревушке,  название  коей  я  запамятовал,  а  на  следующее  утро  около
одиннадцати прибыли в ольмедскую равнину.
   - Сеньор Жиль Блас, - сказал  мой  спутник,  -  вот  то  место,  где  я
родился. Не могу смотреть на  него  без  умиления,  ибо  каждому  человеку
свойственно любить свою родину.
   - Мне кажется, сеньор Диего, - отвечал я ему, - что тот, кто выказывает
столько любви к отчизне, должен отзываться о ней  благосклонней,  чем  вы.
Ольмедо производит на меня впечатление города,  а  вы  говорили,  что  это
деревня. Следовало назвать его, по меньшей мере, крупным поселком.
   - Готов перед ним извиниться, - согласился цирюльник, - но  должен  вам
сказать, что, обойдя всю Испанию и побывав в Мадриде, Толедо, Сарагоссе  и
других крупных центрах, я  стал  смотреть  на  маленькие  города,  как  на
деревни.
   Продвигаясь вперед  по  равнине,  мы  начали  различать  неподалеку  от
Ольмедо как бы некое скопление народа, а когда подошли  настолько  близко,
что уже можно было рассмотреть предметы,  то  увидели  зрелище,  достойное
нашего внимания.
   А именно на некотором расстоянии друг от друга стояло три шатра,  возле
которых суетились множество поваров и поварят, занятых  приготовлениями  к
пиршеству. Одни расставляли приборы на длинных столах,  расположенных  под
сенью шатров, другие наливали вино в глиняные кувшины, третьи  следили  за
поставленными на огонь котелками, а остальные переворачивали  вертела,  на
которых жарилась всякая говядина. Но с особенным вниманием рассматривал  я
воздвигнутую  тут  же  большую  сцену.  Она   была   украшена   картонными
декорациями, расписанными всевозможными красками, и обвешана греческими  и
латинскими изречениями. Увидев эти надписи, цирюльник воскликнул:
   - Вся эта  затея  с  греческими  цитатами  сильно  попахивает  дядюшкой
Томасом; готов биться об заклад, что это его рук  дело,  ибо,  между  нами
говоря, он большой мастак и знает наизусть  кучу  школьных  текстов.  Жаль
только, что в разговоре он так и сыплет оттуда  целыми  отрывками,  а  это
многим вовсе не нравится. Кроме того, - присовокупил цирюльник, - мой дядя
перевел ряд латинских стихотворцев и  греческих  сочинителей.  Он  отлично
знаком  с  античным  миром,  как  видно  из   написанных   им   прекрасных
комментариев. Без него мы не знали бы, что в городе Афинах  дети  плакали,
когда их секли: этим открытием мы обязаны его глубокой эрудиции.
   Осмотрев все вышеописанное, я и мой спутник пожелали узнать  о  причине
стольких приготовлений. Мы было уже собрались  расспросить  об  этом,  как
Диего, заметив человека, походившего на устроителя  празднества,  узнал  в
нем сеньора Томаса из Ла-Фуэнте, к которому мы тотчас  же  и  направились.
Школьный  учитель  сначала  не  опознал  юного  брадобрея,  настолько  тот
изменился за десять лет; но, наконец, убедившись, что это  его  племянник,
он сердечно обнял его и сказал приветливо:
   - Так это ты, Диего, любезный мой племянник? Итак, ты снова вернулся  в
родной город? Пришел взглянуть на своих пенатов, и  небо  возвращает  тебя
семье целым и невредимым? О день, трижды и четырежды блаженный! Albo  dies
notanda lapillo (*52). Есть много всяких новостей, друг мой,  -  продолжал
он. - Твой гениальный дядя Педро стал жертвой Плутона: вот уже три месяца,
как его нет на свете. При жизни этот скряга все  боялся,  как  бы  ему  не
испытать нужды в самом необходимом: argenti pallebat amore (*53). Несмотря
на то, что некоторые знатные вельможи назначили ему крупные пенсии, он  не
проживал на свое содержание и десяти пистолей в год; даже  лакей,  который
ему прислуживал, был на чужих  харчах.  Разве  он  не  безрассуднее  грека
Аристиппа (*54), приказавшего рабам бросить посреди Ливийской пустыни  все
его сокровища, чтоб избавить их от ноши, которая  мешала  им  продвигаться
вперед? Наш  безумец,  напрот