лстины, набитый деньгами.  Управитель  показавшийся
мне бледнее и  желтее  девицы,  истомленной  безбрачием,  вышел  навстречу
Мелендесу с распростертыми объятиями; тот, в свою очередь, раскрыл свои, и
они  обнялись  с  изъявлениями  дружбы,  в  которых  было  гораздо  больше
притворства, нежели искренности. Затем речь зашла обо мне. Оглядев меня  с
головы до пят, управитель весьма любезно сказал, что, по всей видимости, я
подойду дону Матео и что он с удовольствием берется представить меня этому
сеньору.  Тут  Мелендес  заявил,  насколько  он  принимает  к  сердцу  мои
интересы, и просил управителя оказать  мне  свое  покровительство;  затем,
наговорив Родригесу кучу всяких комплиментов, он оставил меня с ним, а сам
удалился. После его ухода управитель обратился ко мне:
   - Я отведу вас к своему господину, как только управлюсь с этим  славным
поселянином.
   Он тотчас же подошел к крестьянину и, взяв у него мешок, сказал:
   - Посмотрим, Талего, налицо ли все пятьсот пистолей.
   Он сам пересчитал их и, убедившись, что все в порядке, выдал землепашцу
расписку и отпустил его. Затем  он  положил  деньги  обратно  в  мешок  и,
покончив с этим, обратился ко мне:
   - Теперь можем идти к дону Матео. Он встает обычно часам к  двенадцати;
сейчас около часу: вероятно, у него в опочивальне уже светло.
   Дон Матео, действительно, только что встал и был  еще  в  шлафроке.  Он
сидел, развалившись в кресле, на ручку  которого  закинул  одну  ногу,  и,
раскачиваясь взад и вперед, растирал на терке нюхательный табак (*67).  Мы
застали его  беседующим  с  лакеем,  который  временно  замещал  должность
камердинера и находился в опочивальне в ожидании приказаний.
   - Сеньор, - сказал управитель, - я взял на себя смелость  привести  вам
этого молодого человека, чтобы заменить того, которого вы изволили уволить
третьего дня. Ваш поставщик Мелендес ручается за него и  уверяет,  что  он
порядочный малый. Надеюсь, что вы останетесь им вполне довольны.
   - Хорошо, - отвечал молодой сеньор, - поскольку это ваш протеже,  я  не
задумываясь  беру  его  на  службу:  пусть  будет  камердинером.  С   этим
покончено. А теперь, Родригес, - добавил он,  -  поговорим  о  другом.  Вы
пришли весьма кстати: я только что собирался послать за  вами.  Мне  нужно
сообщить вам неприятное известие, любезный Родригес. Я  несчастливо  играл
сегодня ночью: помимо ста пистолей, которые были при мне, я  проиграл  еще
двести на слово. Вы сами  знаете,  как  важно  для  человека  моего  круга
аккуратно уплачивать такие долги. В сущности, это  единственные,  которыми
честь не позволяет нам манкировать; в отношении прочих мы менее  исправны.
Поэтому необходимо срочно достать двести пистолей и послать их графине  де
Педроса.
   - Сеньор, - заметил управитель,  -  это  легче  сказать,  чем  сделать.
Откуда, с вашего позволения, возьму я  такую  сумму?  Ни  одного  мараведи
(*68) не могу я выжать из ваших арендаторов,  сколько  я  их  ни  стращаю.
Между тем я должен пристойно содержать вашу челядь и  лезу  из  кожи  вон,
чтоб покрыть все расходы. Правда, до сих пор я, слава богу, сводил концы с
концами,  но  теперь  просто  не  знаю,  какому  святому  молиться:  я   в
безвыходном положении.
   - Все ваши разговоры ни к чему, - прервал его дон Матео, - эта канитель
наводит на меня скуку. Не воображаете же вы на самом деле, Родригес, что я
переменю образ жизни и примусь управлять своим поместьем? Нечего  сказать,
миленькое развлечение для человека, любящего удовольствия.
   - Потерпите немножко, сеньор; предвижу  по  ходу  дела,  что  вы  скоро
навсегда избавитесь от этой заботы, - заметил управитель.
   - Вы мне надоели! Вы меня в гроб  вгоните!  -  резко  крикнул  ему  дон
Матео. - Предоставьте мне разоряться и устраивайтесь так, чтоб я этого  не
замечал. Мне во что бы то ни стало нужно двести пистолей, слышите; во  что
бы то ни стало.
   - В таком случае разрешите обратиться к старичку,  который  уже  ссужал
вас деньгами под ростовщические проценты, - сказал Родригес.
   - Обращайтесь хоть к самому дьяволу! - возразил  молодой  сеньор,  -  я
желаю получить двести пистолей, а до остального мне дела нет.
   Он произнес эти слова запальчиво и с раздражением. Дворецкий  удалился,
и в ту же минуту вошел в  опочивальню  молодой  аристократ  по  имени  дон
Антонио де Сентельес.
   - Что с  тобой,  любезный  друг?  -  спросил  этот  последний  у  моего
господина. - Взгляд мрачный и по лицу вижу, что ты сердит. Кто привел тебя
в такое скверное настроение? Держу пари, что  это  тот  прохвост,  который
отсюда вышел.
   - Ты не ошибся, - отвечал дон Матео, - это  -  мой  управитель.  Всякий
раз, как он является со  своими  разговорами,  мне  приходится  переживать
несколько пренеприятных минут. Он не перестает говорить  о  моих  делах  и
упрекает меня в том, что я проедаю свое состояние. Можно подумать, что  он
от этого в убытке! Этакая скотина!
   - Я и сам в таком же положении, дитя мое, - утешил его дон  Антонио.  -
Мой управитель ничуть не рассудительнее твоего. Каждый раз, как этот  плут
приносит мне деньги (и то после повторных  приказаний),  он  делает  такой
вид, точно дает мне свои. При этом он пускается в длиннейшие  рассуждения.
"Сеньор, - говорит он мне, - вы  себя  губите;  на  ваши  доходы  наложено
запрещение".  Приходится  его  обрывать,  чтоб  прекратить  эти   дурацкие
разговоры.
   - Все несчастье в том, - сказал дон Матео, - что мы не  можем  обойтись
без таких людей; это - неизбежное зло.
   - Да, это так, - согласился Сентельес.  -  Но  погоди,  -  добавил  он,
хохоча от всей души, - мне пришла на ум довольно забавная мысль.  Лучше  и
придумать  нельзя.  Мы  превратим  те  мрачные  сцены,  которые  они   нам
устраивают, в комические и будем  смеяться  над  тем,  что  нас  огорчает.
Слушай: когда тебе понадобятся  деньги,  я  буду  требовать  их  у  твоего
управителя, а ты, в свою очередь, поступишь  так  же  с  моим.  Пусть  они
читают нам тогда сколько  угодно  наставлений,  мы  будем  выслушивать  их
совершенно спокойно. Твой управитель будет представлять отчеты мне, а  мой
- тебе. Я буду слушать рассказы о твоем мотовстве, а  ты  -  о  моем.  Это
будет превесело.
   Тысячи блестящих острот  последовали  за  этой  выдумкой  и  привели  в
хорошее настроение молодых сеньоров, которые продолжали беседу  с  большим
оживлением.  Их  разговор  был  прерван   приходом   Грегорио   Родригеса,
явившегося в сопровождении маленького старичка, до того плешивого,  что  у
него не сохранилось  почти  ни  одного  волоса.  Дон  Антонио  хотел  было
удалиться и сказал моему господину:
   - До свидания, дон Матео; мы скоро  увидимся.  Оставляю  тебя  с  этими
господами: вам, вероятно, необходимо переговорить о каких-нибудь серьезных
делах.
   - Да нет же, останься: ты нам не помешаешь,  -  ответил  дон  Матео.  -
Скромный старец, которого ты видишь, честнейший человек: он  ссужает  меня
деньгами из двадцати пяти процентов.
   - Как, из  двадцати  пяти?  -  воскликнул  с  удивлением  Сентельес.  -
Поздравляю тебя с тем, что ты попал в такие хорошие руки.  Видит  бог,  со
мной обращаются не так милосердно:  я  занимаю  из  пятидесяти  за  сто  и
покупаю серебро на вес золота.
   - Какое лихоимство! - сказал тут старый ростовщик. - Вот мошенники! Как
только они не боятся страшного суда? Нет ничего удивительного, что на лиц,
дающих деньги в  рост,  сыплется  столько  нареканий.  Чрезмерные  барыши,
которые получают некоторые заимодавцы, порочат нашу честь и подрывают  нам
репутацию. Если б все мои собратья походили на меня, нас не стали  бы  так
поносить, я лично одалживаю деньги исключительно из любви к ближнему.  Да,
вернись добрые старые времена, я предложил бы вам свой кошелек без  всяких
процентов; но, поверите ли, как ни тяжела сейчас  жизнь,  а  мне  совестно
брать  даже  двадцать  пять  за  сто.  Деньги  сейчас  как  сквозь   землю
провалились, с огнем не сыщешь, и их отсутствие принуждает меня  несколько
поступиться своею совестью. Сколько вам потребуется, сеньор?  -  обратился
он к моему господину.
   - Мне нужно двести пистолей, - отвечал тот.
   - Я принес с собой  мешок,  в  котором  четыреста  пистолей,  -  сказал
ростовщик, - остается только отсчитать вам половину.
   С этими словами он вытащил  из-под  епанчи  мешок  из  синей  холстины,
напомнивший  мне  тот,  который  крестьянин  Талего  передал  Родригесу  с
пятьюстами пистолей. Вскоре я понял, в чем тут было дело, и убедился,  что
Мелендес не зря выхвалял оборотистость управителя. Старик опорожнил мешок,
разложил монеты на  столе  и  принялся  их  считать.  Вид  денег  распалил
жадность моего господина: его прельстила эта груда золота.
   - Сеньор Дескомульгадо, -  обратился  он  к  ростовщику,  -  по  зрелом
размышлении выходит, что я сделал глупость: ведь я собирался взять  у  вас
ровно столько, сколько мне нужно, чтоб погасить долг чести,  и  совершенно
упустил из виду, что у меня нет в кармане ни гроша и что я  буду  вынужден
завтра снова обратиться к вам.  Поэтому  я  решил  забрать  все  четыреста
пистолей, чтоб избавить вас от труда приходить сюда лишний раз.
   - Сеньор, - отвечал старик, - я предназначал часть  этих  денег  одному
доброму  лиценциату,  ожидающему  крупное  наследство,   которое   он   из
христианского милосердия тратит на то,  что  извлекает  из  грешного  мира
маленьких девочек и меблирует им квартиры; но раз вам нужна вся сумма,  то
она к вашим услугам. Вам остается только позаботиться об обеспечении...
   - О, что касается обеспечения, -  прервал  его  Родригес,  извлекая  из
кармана бумагу, - то оно будет вполне надежном. Вот тратта (*69),  которую
дону Матео остается только подписать. Вы получите по ней пятьсот  пистолей
с одного из его арендаторов, богатого крестьянина из Мондехара,  по  имени
Талего.
   - Ладно, - отвечал  ростовщик,  -  я  не  привереда;  когда  предлагают
разумные условия, я тотчас же соглашаюсь без всякого ломанья.
   Тут  управитель  подал  перо  своему  господину,  и  тот,  посвистывая,
подписал тратту, не потрудившись даже в нее заглянуть.
   Покончив с  этим  делом,  старик  попрощался  с  доном  Матео,  который
бросился его обнимать.
   - До свидания, сеньор ростовщик! - воскликнул  он,  -  я  ваш  покорный
слуга. Не понимаю, почему вашу братию почитают за мошенников. По-моему, вы
приносите государству большую  пользу:  вы  -  утешение  аристократической
молодежи и подспорье всех вельмож, у которых расходы превышают доходы.
   - Ты прав, - поддержал его Сентельес,  -  ростовщики  -  честные  люди,
которым следует оказывать почтение, и я тоже хочу обнять этого старца, раз
он берет только двадцать пять процентов.
   С этими словами он подошел к ростовщику, чтоб заключить его в  объятия,
и тут оба петиметра, забавы ради,  принялись  перебрасывать  старика  друг
другу, как игроки, кидающиеся мячиком на жедепоме. Потрепав, как  следует,
несчастного Дескомульгадо, они отпустили его вместе с управителем, который
в гораздо большей мере заслуживал таких объятий и даже кой-чего в придачу.
   Когда Родригес и его  фактотум  (*70)  удалились,  дон  Матео  приказал
лакею, находившемуся вместе со мной в спальне,  отнести  половину  занятых
пистолей графине де Педроса, а другую спрятал в длинный, расшитый  золотом
и шелками кошелек, который обычно носил в кармане. Весьма  довольный  тем,
что оказался опять при деньгах, он весело сказал дону Антонио:
   - Что же нам сегодня предпринять? Давай держать совет.
   В то время как они собирались обдумать,  как  им  провести  этот  день,
подошли еще два сеньора. Один из них был дон Алехо де Сехиар, а другой дон
Фернандо де Гамбоа, оба в  возрасте  моего  господина,  т.е.  от  двадцати
восьми до тридцати лет. Все четверо кавалеров принялись с  жаром  обнимать
друг друга: можно было подумать, что они не  видались  лет  десять.  После
этого дон Фернандо, большой весельчак,  обратился  к  дону  Матео  и  дону
Антонио:
   - Где вы сегодня обедаете, сеньоры? Если  вы  никуда  не  званы,  то  я
отведу вас в кабачок, где можно получить божественное винцо. Я ужинал  там
накануне и ушел в шестом часу утра.
   Дал бы бог и мне провести ночь так же благоразумно!  -  воскликнул  мой
господин, - я не проиграл бы тогда своих денег.
   - Что до меня, - сказал Сентельес, - то  я  нашел  себе  вчера  вечером
новую забаву, так  как  люблю  разнообразить  удовольствия:  только  смена
развлечений и делает жизнь отрадной. Приятель затащил меня к одному из тех
толстосумов, которые собирают налоги  и,  обслуживая  казну,  не  забывают
самих себя. В доме у него много роскоши и вкуса, да и ужин  показался  мне
довольно  пристойным:  но  хозяева  были  до  того  смешны,  что  я  очень
веселился. Откупщик корчил из себя вельможу, хотя во всей их компании  нет
человека  более  низкого  происхождения;  а  жена  его,  редкая   уродина,
жеманничала вовсю и болтала всякие глупости, да еще с бискайским акцентом,
который их особенно подчеркивал. Добавьте к атому, что  за  столом  сидели
пять или шесть ребят с гувернером. Можете себе представить, как  позабавил
меня этот семейный ужин.
   - А я, сеньоры, - сказал дон Алехо Сехиар, - ужинал у одной артистки, у
Арсении. Нас было за столом шестеро: Арсения, Флоримонда  с  подружкой  из
веселящихся девиц, маркиз Дзенетта, дон Хуан де  Монкада  и  ваш  покорный
слуга. Мы  всю  ночь  пьянствовали  и  говорили  непристойности.  Сплошное
упоение! Правда, Арсения и Флоримонда звезд с неба не хватают, но  зато  у
них есть опыт в любовных делах,  который  заменяет  им  ум.  Это  веселые,
живые, сумасбродные создания. Не в тысячу ли раз приятнее проводить  время
с ними, чем с порядочными женщинами?



   ГЛАВА IV. О том, как Жиль Блас познакомился с лакеями петиметров,
   как они научили его замечательному секрету, с помощью которого
   можно без труда прослыть умным человеком, и об удивительной клятве,
   которую они заставили его дать

   Эти сеньоры продолжали вести беседу в том  же  духе,  пока  дон  Матео,
которому я помогал одеваться, не был окончательно готов. Он  приказал  мне
следовать за ним, и все четверо петиметров направились  в  харчевню,  куда
собирался отвести их дон Фернандо де Гамбоа. Я шел позади вместе  с  тремя
другими служителями, так как у каждого кавалера был свой лакей. При этом я
с удивлением заметил,  что  слуги  копировали  своих  господ  и  старались
подражать их манерам. Я их приветствовал в качестве нового  товарища.  Они
также поклонились мне, и один из них, оглядев меня внимательно, сказал:
   - Вижу, братец, по вашему обхождению, что вы еще никогда не  служили  у
знатного молодого сеньора.
   - К сожалению, не служил, - отвечал я.  -  Мне  лишь  недавно  довелось
попасть в Мадрид.
   - Оно и заметно, - сказал тот, - от вас так и разит провинцией;  вид  у
вас робкий и застенчивый; нет  настоящей  развязности.  Но  это  не  беда;
клянусь честью, мы вас быстро отшлифуем.
   - Вы мне, наверное, льстите? - спросил я.
   - Ничуть, - отвечал лакей, - нет такого болвана, которого мы  не  могли
бы перефасонить; будьте совершенно спокойны.
   Из этого я заключил и без дальнейших  пояснений,  что  мои  товарищи  -
тертые ребята и что я не мог попасть в лучшие руки, если  хочу  приобрести
лоск. Придя в харчевню, мы застали обед уже приготовленным,  так  как  дон
Фернандо предусмотрительно заказал его еще с утра. Господа сели за стол, а
мы собрались им прислуживать.  Тотчас  же  между  ними  завязался  веселый
разговор. Я слушал их с величайшим наслаждением. Их характеры,  их  мысли,
их  выражения  -  все  меня  восхищало.  Сколько  огня!  Сколько   живости
воображения! Эти люди казались мне существами какой-то другой породы.
   Когда дело дошло до десерта, то мы принесли изрядное количество бутылок
самого  лучшего  испанского  вина,  а  сами,  покинув   молодых   сеньоров
отправились обедать в маленькую залу, где для нас был накрыт стол.
   Тут я быстро убедился, что кавалеры моей  кадрили  (*71)  обладали  еще
большими достоинствами, чем я сначала предполагал. Эти плуты копировали не
только манеры, но  и  разговор  своих  господ,  причем  делали  это  столь
искусно, что, будь у них внешность поблагороднее, трудно было  бы  уловить
разницу. Их свободное и непринужденное обращение восхищало  меня;  но  еще
больше нравилось мне их остроумие, и я отчаивался стать  когда-либо  таким
же занимательным, как они. Поскольку обедом потчевал дон Фернандо, то и за
нашим столом исполнял роль хозяина его камердинер. Ратуя о, том, чтоб  все
у нас было в изобилии, он позвал содержателя харчевни и сказал:
   - Сеньор трактирщик, подайте нам десять бутылок самого лучшего  вина  и
припишите их, как обычно, к тем, которые будут выпиты нашими господами.
   - Охотно сеньор Гаспар, - отвечал тот, - но вы знаете, что дон Фернандо
должен мне уже за много обедов. Если б я мог чрез ваше посредство получить
с него хоть сколько-нибудь наличными...
   - Пожалуйста, не беспокойтесь насчет денег, - прервал его камердинер, -
я отвечаю вам за них: долги  моего  господина  все  равно,  что  золото  в
слитках. Правда, некоторые неучтивые кредиторы наложили запрещение на наши
доходы, но мы на днях добьемся, чтоб его сняли и оплатим вам, не  проверяя
счет, который вы представите.
   Трактирщик принес бутылки, несмотря на секвестр доходов, и  мы  выпили,
не дожидаясь,  пока  его  снимут.  Стоило  взглянуть,  как  мы  ежеминутно
провозглашали заздравные тосты, величая друг друга по имени своих  господ.
Камердинер дона Антонио называл Гамбоа лакея дона Фернандо, а  лакей  дона
Фернандо называл Сентельесом слугу дона Антонио; меня же они звали Сильва.
Так мы  мало-помалу  напились  под  чужими  именами  ничуть  не  хуже  тех
сеньоров, которым они принадлежали.
   Хотя я  обнаружил  в  разговоре  значительно  меньше  блеска,  чем  мои
сотрапезники, однако же они  не  преминули  сообщить,  что  остались  мной
относительно довольны.
   - Сильва, - сказал мне один из более дошлых, - мы сделаем из тебя, друг
мой, путного человека; я замечаю в тебе  природное  дарование,  но  ты  не
умеешь показать товар лицом. Ты боишься ляпнуть что-нибудь невпопад, и это
мешает тебе говорить наудачу, а между тем тысячи людей создали себе теперь
славу остроумцев только благодаря смелой болтовне. Хочешь блистать, так не
обуздывай своего темперамента; выкладывай все, что взбредет  тебе  на  ум:
твои вздорные речи сойдут за благородную смелость. Неси любую  чепуху,  но
если у тебя сорвется хоть  одно  меткое  словцо,  тебе  простят  все  твои
глупости: люди запомнят только твою остроту и возымеют  высокое  мнение  о
твоих достоинствах. Наши господа с успехом осуществляют это на практике, и
так должен поступать всякий, кто  хочет  прослыть  человеком  возвышенного
ума.
   Помимо того,  что  мне  до  смерти  хотелось  снискать  себе  репутацию
остряка, самый секрет добиться этого показался мне столь несложным, что  я
не хотел им пренебречь. Поэтому  я  тут  же  принялся  испытывать  его  на
практике, и выпитое вино немало  содействовало  успешности  этой  попытки;
иными словами, я плел несусветную чушь, но среди всей этой  околесицы  мне
удалось  обронить  несколько   удачных   острот,   заслуживших   одобрение
присутствующих. Этот опыт  окрылил  меня;  я  удвоил  смелость  в  надежде
отмочить какую-нибудь шутку, и судьба снова пожелала, чтобы  мои  старания
не пропали втуне.
   - Ну, что? - сказал мне камердинер, заговоривший со мной  на  улице,  -
вот ты и начинаешь отшлифовываться, не правда ли? Нет и двух часов, как ты
с нами, а уже стал совсем другим человеком: ты будешь  меняться  прямо  на
глазах. Видишь, что значит служить у знатных господ. Это возвышает дух:  в
мещанском доме ты таких результатов никогда не достигнешь.
   - Нисколько не сомневаюсь! - подтвердил  я,  -  а  потому  мне  хочется
отныне посвятить свои услуги исключительно дворянству.
   - Отлично сказ