е  над  собой
великодушное  усилие;  никто  в  королевстве  не  должен  знать,  что   вы
обольстились легкомысленной надеждой: этого требует ваша  честь.  Чувство,
которое вы испытываете к королю, может подать повод к неблагоприятным  для
вас слухам, и единственное средство предохранить себя от них -  это  выйти
замуж за коннетабля. Наконец, Бианка, теперь уже поздно рассуждать: король
променял вас на трон, он женится на Констанце.  Я  дал  слово  коннетаблю;
прошу вас его не нарушать, и если для вашего согласия необходимо, чтобы  я
использовал свою власть, то я вам это приказываю.
   Сказав это, он покинул ее, чтоб дать ей возможность обдумать его слова.
Он надеялся, что, взвесив основания, приведенные им с целью  заставить  ее
добродетель преодолеть сердечную Склонность, она  согласится  отдать  руку
коннетаблю. И, действительно, он  не  ошибся.  Но  чего  стоило  печальной
Бианке  принять  это  решение!  Она  пребывала  в   состоянии,   достойном
величайшей жалости. Скорбь  по  поводу  измены  Энрико,  подтвердившей  ее
предчувствия, и необходимость, теряя его, отдаться человеку, которого  она
не  могла  полюбить,  так  угнетали  бедную  девушку,  что  каждая  минута
превращалась для нее в новую пытку.
   -  Если  мое  несчастье  неизбежно,  -  восклицала  она,   -   то   как
воспротивиться ему,  не  лишившись  жизни?  Безжалостная  судьба,  к  чему
обольщала ты меня  сладчайшими  надеждами,  если  собиралась  ввергнуть  в
бездну отчаяния? А ты, вероломный любовник,  обещавший  мне  непоколебимую
верность, ты отдаешься другой! Неужели ты мог так быстро забыть данную мне
клятву? Пусть же небо в наказание за твой жестокий обман превратит брачное
ложе, которое ты собираешься осквернить клятвопреступлением, из  источника
наслаждений в источник раскаяния! Пусть ласки Констанцы вольют яд  в  твое
вероломное сердце! Пусть твой брак будет так же ужасен,  как  и  мой!  Да,
предатель, я выйду за коннетабля, которого не люблю, чтоб отомстить  самой
себе, чтоб наказать себя за то, что столь неудачно выбрала  предмет  своей
безумной страсти. Коль скоро религия запрещает мне посягать на свою жизнь,
я хочу, чтоб остающиеся мне дни стали мрачной цепью страданий  и  печалей.
Если ты еще сколько-нибудь любишь меня, то я отомщу и  тебе  тем,  что  на
твоих глазах брошусь в  объятия  другого;  а  если  ты  окончательно  меня
позабыл, то Сицилия, по  крайней  мере,  сможет  гордо  назваться  родиной
женщины, покаравшей себя за то,  что  слишком  легкомысленно  отдала  свое
сердце.
   Вот в каком состоянии провела эта печальная жертва любви и долга  ночь,
предшествовавшую ее браку с коннетаблем. Сиффреди, убедившись на следующее
утро, что она готова исполнить его  желание,  поторопился  воспользоваться
этим благоприятным настроением. Он в  тот  же  день  вызвал  коннетабля  в
Бельмонте и тайно обвенчал его с дочерью в часовне замка. Что за день  для
Бианки! Мало того, что она отказалась от короны, потеряла возлюбленного  и
должна была отдаться ненавистному человеку, ей приходилось еще  сдерживать
свои чувства перед супругом, пылавшим к ней пламенной страстью и  ревнивым
от природы. Этот муж, осчастливленный тем,  что  она  ему  досталась,  был
беспрестанно  у  ее  ног.  Он  даже  не  оставил  ей  печального  утешения
оплакивать втайне свои несчастья. Ночь наступила, и  скорбь  Бианки  стала
еще сильнее. Но что испытала она, когда служанки, покончив с  раздеванием,
оставили ее наедине с коннетаблем! Он почтительно осведомился о причине ее
уныния. Этот вопрос смутил Бианку, и  она  притворилась,  будто  ей  стало
дурно. Муж сперва дался на обман, но ему  недолго  пришлось  оставаться  в
заблуждении.  Действительно,  обеспокоенный  ее  состоянием,  он  принялся
усиленно уговаривать ее, чтоб она легла  в  постель;  но  эти  настойчивые
просьбы, ложно ею истолкованные, вызвали в ее душе такие  ужасные  образы,
что, не будучи в состоянии пересилить себя, она дала полную волю вздохам и
слезам. Какое зрелище для человека, мнившего себя у предела своих желаний!
Он уже не сомневался, что за унынием супруги  скрывалась  какая-то  угроза
его любви. Хотя это открытие  ввергло  его  почти  в  такое  же  плачевное
состояние, в каком находилась Бианка, однако же  у  него  хватило  сил  не
выдать своих подозрений. Он удвоил заботливость  и  продолжал  настаивать,
чтобы супруга улеглась, обещая предоставить ей полный  покой  и  предлагая
даже позвать  служанок,  если  только  их  помощь  могла,  по  ее  мнению,
несколько облегчить  ей  страдания.  Успокоенная  этим  обещанием,  Бианка
отвечала, что только сон  может  избавить  ее  от  слабости,  которую  она
испытывает. Он притворился, что поверил. После этого они легли в постель и
провели ночь, весьма отличную от той, которую любовь  и  Гименей  посылают
любовникам, очарованным друг другом.
   В то время как Бианка предавалась своей скорби, коннетабль  ломал  себе
голову над причиной, отравившей его брак. Ему, впрочем, было ясно,  что  у
него есть соперник, но, пытаясь его обнаружить,  он  терялся  в  догадках.
Одно только знал он наверняка: это то, что был несчастнейшим из  смертных.
В этих треволнениях провел коннетабль две трети ночи, когда до  слуха  его
долетел глухой звук. К его удивлению, в комнате раздались чьи-то  медленно
волочащиеся шаги. Он счел это за ошибку, так как  помнил,  что  сам  запер
дверь  за  служанками  Бианки.  Отдернув  полог  постели,   он   попытался
собственными глазами выяснить причину обнаруженного им  шума,  но  ночник,
оставленный в камине, потух. Однако вскоре  он  услыхал  слабый  и  томный
голос, который  несколько  раз  позвал  Бианку.  Тут  ревнивые  подозрения
привели его в ярость. Считая, что поруганная честь обязывает  его  встать,
чтоб предотвратить оскорбление или отомстить за него, он схватил  шпагу  и
пошел в ту  сторону,  откуда,  как  ему  казалось,  раздавался  голос.  Он
чувствует прикосновение клинка к чужому клинку. Он наступает  -  невидимый
ретируется. Он его преследует, тот ускользает от преследований.  Он  ищет,
насколько позволяет темнота, во всех углах комнаты, но  тот,  видимо,  его
избегает. Он никого не находит. Останавливается. Прислушивается  и  ничего
не слышит. Что за наваждение? Коннетабль подходит к  дверям,  предположив,
что незримый враг его чести исчез этим путем; но двери по-прежнему заперты
на засов.
   Не понимая ничего во всем  этом  деле,  он  принялся  звать  тех  слуг,
которые скорее всего могли его  услыхать;  раскрыв  для  этого  дверь,  он
загородил собою проход и держался настороже из боязни упустить того,  кого
искал.
   На его громкие крики сбежались несколько слуг со свечами. Взяв одну  из
них, он с обнаженной шпагой в руке произвел в комнате  новые  розыски.  Но
там никого не оказалось; не было даже  ни  малейшего  признака  того,  что
кто-либо входил.  Он  не  обнаружил  ни  потайной  двери,  ни  какого-либо
отверстия, через которое можно  было  проникнуть.  Между  тем  он  не  мог
закрывать глаза на это свидетельство своего  позора.  Мысли  его  странным
образом путались. Спросить Бианку? Но она была  слишком  заинтересована  в
сокрытии истины, чтоб он мог ждать от нее каких-либо разъяснений. Он решил
открыть свое сердце Леонтио. Слуг он отпустил, сказав, что ему  послышался
шум в комнате, но что это оказалось ошибкой. Он  встретил  тестя,  который
выходил из своей опочивальни, разбуженный переполохом. Передавая  ему  то,
что произошло, коннетабль обнаружил сильное волнение и глубокую грусть.
   Сиффреди изумился этому происшествию. Оно показалось  ему  невероятным,
но все же возможным. Не желая, однако,  поддерживать  ревнивые  подозрения
зятя, он уверенно заявил ему, что голос, им якобы  слышанный,  а  также  и
шпага,  якобы  скрестившаяся  с  его  шпагой,  были  плодом   воображения,
отравленного ревностью; что  совершенно  невероятно,  чтоб  кто-либо  смог
войти в спальню дочери; что грусть, которую он заметил  у  своей  супруги,
была скорее всего вызвана каким-нибудь недомоганием;  что  незачем  делать
честь ответственной за изменчивые настроения; что такая перемена  в  жизни
девушки, привыкшей к уединению и неожиданно отданной мужчине, которого она
не успела ни узнать, ни полюбить, вероятно, и была причиной слез,  вздохов
и острой печали, вызвавших его недовольство; что любовь проникает в сердце
девушек благородной крови только постепенно и под влиянием ухаживаний; что
он советует ему успокоиться и  удвоить  ласки  и  старания,  дабы  внушить
Бианке нежные чувства; и что, наконец, он просит его вернуться к ней,  так
как она, несомненно, сочтет его подозрения и беспокойство  оскорбительными
для своей добродетели.
   Коннетабль  ничего  не  ответил  на  доводы  тестя,  потому   ли,   что
действительно поверил в возможность  ошибки,  вызванной  его  расстроенным
душевным  состоянием,  или  потому,  что   считал   более   целесообразным
притвориться,  чем  убеждать  старика  в  происшествии,   столь   лишенном
вероятности. Он вернулся в покои супруги, улегся рядом с ней  и  попытался
найти во сне некоторую передышку от своих  страданий.  Со  своей  стороны,
Бианка, несчастная Бианка была встревожена не меньше его; она  слышала  то
же, что ее муж, и не могла считать иллюзией происшествие, секрет и  мотивы
коего были ей  известны.  Ее  удивляла  попытка  Энрико  проникнуть  в  ее
опочивальню, после того как он столь торжественно дал свое слово принцессе
Констанце. Вместо того чтоб радоваться  этому  поступку  и  испытать  хоть
немного удовольствия, она сочла его за  новое  оскорбление,  и  сердце  ее
воспылало гневом.
   В то время как дочь Сиффреди, будучи предубеждена против юного  короля,
причисляла его к вероломнейшим из  людей,  несчастный  монарх,  более  чем
когда-либо увлеченный Бианкой, жаждал поговорить с ней, чтоб успокоить  ее
относительно внешних улик, ложно его осуждавших. Для этой  цели  он  бы  и
раньше приехал в Бельмонте, но ему  помешали  разные  дела,  которыми  ему
пришлось заняться, так что он смог ускользнуть  от  придворных  не  раньше
ночи. Ему слишком хорошо были известны все окольные пути того  места,  где
он  воспитывался,  а  потому  для  него  не  представляло  никакого  труда
проникнуть в замок Сиффреди; у  него  даже  сохранился  ключ  от  потайной
калитки, ведшей в сад. Этим путем он и пробрался в свое прежнее помещение,
а оттуда в спальню Бианки. Представьте себе его удивление, когда он застал
там мужчину и почувствовал, что его клинок скрестился о  другим.  Он  чуть
было не воспылал гневом и  не  приказал  тут  же  наказать  дерзновенного,
осмелившегося поднять на своего короля кощунственную  руку;  но  уважение,
которым он был обязан дочери Сиффреди, заставило  его  затаить  обиду.  Он
удалился тем же путем,  каким  вошел,  и,  расстроенный  больше  прежнего,
направился обратно в Палермо. Прибыв туда перед  самым  рассветом,  король
заперся в своих апартаментах. Волнение помешало ему заснуть, и он помышлял
только о том, как бы вернуться в Бельмонте. Его собственная  безопасность,
его честь  и  в  особенности  его  любовь  не  позволяли  ему  откладывать
выяснение всех обстоятельств столь горестного для него происшествия.
   Как только рассвело, король приказал собрать свою охоту и под предлогом
этого развлечения углубился в Бельмонтский лес в  сопровождении  псарей  и
нескольких придворных. Чтоб скрыть свои намерения, он принял на  некоторое
время участие в охоте, но, увидев,  что  все  с  увлечением  помчались  за
собаками, отделился от охотников и  один  направился  по  дороге  в  замок
Леонтио. Так как он слишком хорошо знал лесные дороги, чтоб заблудиться, и
к тому же, обуреваемый нетерпением, не щадил  коня,  то  вскоре  преодолел
пространство, отделявшее  его  от  возлюбленной.  Он  мысленно  подыскивал
подходящий предлог, чтобы келейно переговорить с дочерью Сиффреди,  когда,
пересекая тропинку, упиравшуюся в  одну  из  калиток  парка,  увидал  двух
женщин, которые, сидя под деревом, беседовали  между  собой.  Эта  встреча
взволновала его, так как он не сомневался, что они принадлежали  к  замку;
но его волнение еще возросло, когда обе женщины, услыхав топот  его  коня,
обернулись, и он  в  одной  из  них  признал  свою  любезную  Бианку.  Она
ускользнула из замка в сопровождении преданной ей камеристки  Низы,  дабы,
по крайней мере, оплакать на свободе свое несчастье.
   Он бросился или, вернее, полетел к ногам возлюбленной  и,  узрев  в  ее
очах все признаки глубочайшего горя, умилился до глубины души.
   - Прекрасная Бианка, - сказал он, - перестаньте  предаваться  отчаянию.
Правда, внешние улики обвиняют меня в ваших глазах, но  когда  вам  станут
известны мои намерения относительно  вас,  то  вы  признаете  в  том,  что
кажется вам теперь преступлением, доказательство моей правоты и чрезмерной
привязанности.
   Эти оправдания,  которые,  по  мнению  Энрико,  должны  были  успокоить
терзания Бианки, только усилили  их.  Она  сделала  попытку  ответить,  но
рыдания заглушили ее голос. Король, удивившись ее унынию, сказал:
   - Неужели, сударыня, я не в состоянии  вас  успокоить?  В  силу  какого
несчастья потерял я ваше доверие, - я, рискующий короной  и  даже  жизнью,
чтоб не разлучаться с вами?
   Тогда Бианка, принудив себя к объяснению, отвечала ему:
   - Государь, ваши обещания запоздали. Отныне ничто уме  не  в  состоянии
соединить мою судьбу с вашей.
   - Ах, Бианка! - порывисто прервал ее Энрико, - какие жестокие слова мне
приходится выслушивать от вас! Кто может отнять  вас  у  моей  любви?  Кто
посмеет подвергнуть себя гневу короля, который скорее спалит всю  Сицилию,
нежели согласится отказаться от надежды на вас?
   - Все ваше могущество, государь, - отвечала изнемогая дочь Сиффреди,  -
бессильно перед разделяющими нас препятствиями. Я - жена коннетабля.
   - Жена коннетабля? - воскликнул король,  отступая  назад  на  несколько
шагов.
   Он был так потрясен, что не смог  продолжать.  Подавленный  неожиданным
ударом, он совершенно обессилел и опустился наземь подле находившегося  за
ним дерева. Бледный, дрожащий,  расстроенный,  он  не  отрывал  от  Бианки
взоров, доказывавших ей, как глубоко потрясло его несчастье, о котором она
ему объявила. Но и в ее глазах, устремленных  на  него,  он  мог  прочесть
чувства, мало чем отличавшиеся от его  собственных.  Молчание,  в  котором
было  нечто  трагическое,  царило  между  этими  несчастными  любовниками.
Наконец, сделав над собой усилие и несколько  оправившись  от  потрясения,
король обрел дар речи и сказал Бианке со вздохом:
   - Что вы наделали, сударыня? Вы погубили меня и  себя  благодаря  своей
доверчивости.
   Упрек  короля  задел  Бианку,  которая  считала,  что   сама   обладает
достаточно вескими основаниями жаловаться на него.
   - Как, государь! - ответствовала она, - вы еще  отягчаете  свою  измену
притворством? Прикажете ли вы не  верить  собственным  глазам  и  ушам  и,
несмотря на их свидетельство, почитать вас безвинным? Нет,  государь,  мой
разум не способен на это.
   - А между тем,  сударыня,  -  возразил  король,  -  свидетели,  которые
кажутся вам столь достоверными, обманули вас. Именно они  и  ввели  вас  в
заблуждение. Я не виновен, и я вам не изменял: это так же верно,  как  то,
что вы супруга коннетабля.
   - Как, государь! - воскликнула Бианка, -  не  при  мне  ли  вы  обещали
Констанце брак и верную любовь? не при мне ли заверили вельмож королевства
в том, что исполните волю покойного монарха? и не  при  мне  ли  принцесса
приняла поздравления от  своих  новых  подданных  в  качестве  королевы  и
супруги Энрико?  Или  кто-либо  околдовал  мои  глаза?  Сознайтесь  лучше,
изменник, сознайтесь, что соблазн престола перевесил в вашем сердце любовь
Бианки, и, не унижаясь до притворных заверений в том, чего  вы  больше  не
чувствуете и, быть может,  никогда  не  чувствовали,  скажите  прямо,  что
считаете корону Сицилии для себя более обеспеченной с  Констанцей,  чем  с
дочерью Леонтио. Вы правы, государь: я столь же мало  достойна  блестящего
трона, сколь и сердца такого монарха, как вы. Я  была  слишком  тщеславна,
осмелившись посягать на то и на другое; но вы не должны были  поддерживать
меня в этом заблуждении. Я поведала вам свои  страхи,  когда  боялась  вас
потерять, что мне казалось почти неизбежным. К чему вы меня  успокоили?  к
чему рассеяли мои опасения? Я скорее  обвинила  бы  судьбу,  чем  вас,  и,
потеряв мою руку, которую я никому никогда бы не отдала,  вы,  по  крайней
мере, сохранили бы мое сердце. Но теперь поздно оправдываться.  Я  супруга
коннетабля,   и,   чтобы   избавить   меня   от   последствий   разговора,
предосудительного для моей чести, разрешите, ваше величество, чтоб я,  при
всем уважении, коим вам обязана, покинула того, чьи  речи  мне  больше  не
дозволено слушать.
   С этими словами она удалилась от Энрико со всей поспешностью, на  какую
была способна в тогдашнем своем состоянии.
   - Остановитесь,  сударыня,  -  воскликнул  Энрико,  -  не  доводите  до
отчаяния короля, готового скорее презреть трон, которым вы его попрекаете,
чем удовлетворить пожелания своих новых подданных!
   - Эта жертва теперь уже бесполезна, - возразила  Бианка.  -  Надо  было
похитить меня  у  коннетабля  раньше,  чем  проявлять  столь  великодушные
порывы. Но теперь, когда я уже несвободна, мне безразлично, превратите  ли
вы Сицилию в пепел  и  кого  наречете  своей  супругой.  Если  я  проявила
слабость, позволив сердцу увлечься, то, по крайней  мере,  у  меня  хватит
твердости задушить его  порывы  и  показать  новому  королю  Сицилии,  что
супруга коннетабля уже не возлюбленная принца Энрико.
   С этими словами она подошла к калитке  парка  и,  поспешно  войдя  туда
вместе с Низой, захлопнула ее за собой. Король, подавленный горем, остался
один. Он не мог прийти  в  себя  от  удара,  который  Бианка  нанесла  ему
известием о своем браке.
   - О, несправедливая Бианка, - воскликнул он, - вы позабыли все, что  мы
обещали друг другу! Мы разлучены, несмотря на мои и ваши  клятвы.  Значит,
надежда обладать вашими чарами была лишь сновидением. Ах,  жестокосердная,
сколь дорогой ценой расплачиваюсь я за то, что добился вашей любви!
   Тут счастье соперника представилось  воображению  короля,  истязуя  его
всеми  пытками  ревности;  это  чувство  так  завладело  им  на  несколько
мгновений, что он был готов принести в жертву своей мести и  коннетабля  и
самого Сиффреди. Однако  разум  мало-помалу  охладил  силу  этого  порыва.
Невозможность разуверить Бианку в том, что он ей изменил, приводила его  в
отчаяние. Тем не менее ему казалось, что он убедил  бы  ее,  если  б  смог
поговорить с ней наедине. Для этого надо было  удалить  коннетабля,  и  он
решил арестовать его, как человека подозрительного при данных политических
обстоятельствах. Он отдал  об  этом  приказ  начальнику  гвардии,  который
отправился в Бельмонте и, задержав с наступлением ночи  коннетабля,  отвез
его в палермскую крепость.
   Это происшествие, как громом, поразило обитателей  Бельмонте.  Сиффреди
тотчас же отправился к королю, чтоб поручиться ему за  невинность  зятя  и
указать на опасные последствия такого ареста.  Король,  предвидевший  этот
поступок министра и желавший до освобождения коннетабля хотя бы повидаться
наедине  с  Бианкой,  строго  приказал  не  допускать  к  себе  никого  до
следующего утра. Но, несмотря на запрещение, Леонтио  сумел  проникнуть  в
покои короля.
   - Ваше величество, - сказал он, появившись перед  ним,  -  если  только
почтительный и преданный слуга в праве жаловаться на своего господина,  то
я пришел жаловаться вам на вас же самих. Какое преступление  совершил  мой
зять? Подумало ли ваше величество о вечном позоре, которым  оно  покрывает
мой род, и о последствиях ареста, который может отвратить от  службы  лиц,
занимающих самые высокие государственные посты?
   - У меня есть верные сведения,  -  отвечал