возбуждением  и  не  поддавайтесь  малодушно  охватившему   вас
яростному порыву!
   Но тут я прервал Комбадоса.
   - Вам ли отвращать меня от моего намерения? - вскричал я. - Ваш долг  -
пронзить мне грудь кинжалом. Пусть моя любовь осталась без ответа, все  же
она для вас оскорбление. Разве недостаточно  того,  что  вы  застали  меня
ночью в покоях своей жены? Неужели этого мало, чтоб побудить вас к  мести?
Заколите меня, дабы избавиться от человека, который не перестанет  обожать
донью Елену до самой своей смерти!
   - Вы напрасно пытаетесь задеть мою честь и подбить  меня  на  убийство.
Ваша дерзость достаточно наказана, и я так признателен своей супруге за ее
благонравные чувства, что прощаю ей поступок, при котором она их проявила.
Поверьте мне, Когольос, - добавил он,  -  не  предавайтесь  отчаянью,  как
какой-нибудь малодушный любовник,  и  подчинитесь  мужественно  неизбежной
необходимости.
   Такими доводами вкрадчивый галисиец мало-помалу успокоил мою  ярость  и
пробудил во мне чувство долга. Я удалился с намерением  навсегда  покинуть
Елену и тот край, в котором она жила. Два дня спустя я вернулся в  Мадрид.
Решив посвятить себя всецело заботам о своей карьере, я  стал  бывать  при
дворе и заводить там друзей. Но, по несчастью, я близко  сошелся  с  одним
знатным  португальским  вельможей,  маркизом  де  Вильяреаль,  который   в
настоящее время посажен в Аликантскую крепость, так как его заподозрили  в
намерении освободить Португалию от испанского владычества.  Узнав  о  моей
тесной дружбе с маркизом, герцог Лерма приказал взять меня  под  стражу  и
отправить сюда. Этот  министр  считает  меня  способным  стать  участником
такого  заговора.  Трудно   нанести   более   чувствительное   оскорбление
дворянину, и к тому же кастильцу.
   На этом дон Гастон прекратил свой рассказ,  а  я,  желая  его  утешить,
сказал:
   - Сеньор кавальеро, эта немилость нисколько не задевает вашей  чести  и
впоследствии, несомненно, обратится вам на пользу. Как только герцог Лерма
убедится в вашей невинности,  он  не  преминет  предоставить  вам  высокое
назначение,   дабы   восстановить   репутацию   дворянина,   несправедливо
заподозренного в измене.



   ГЛАВА VII. Сипион навещает Жиль Бласа в Сеговийской крепости
   и привозит ему много новостей

   Наша беседа была  прервана  Тордесильясом,  который,  войдя  в  камеру,
заявил:
   - Сеньор Жиль Блас, я только что говорил с молодым человеком, явившимся
к воротам тюрьмы. Он спросил меня, не  находитесь  ли  вы  здесь  в  числе
заключенных, а на  мой  отказ  удовлетворить  его  любопытство  сказал  со
слезами на глазах: "Благородный комендант, прошу вас, не  отвергайте  моей
почтительнейшей просьбы и сообщите мне, не содержится ли у вас  сеньор  де
Сантильяна. Я его старший камердинер, и вы совершите милосердный поступок,
если дозволите мне с ним повидаться. Вы слывете в Сеговии  великодушнейшим
идальго: надеюсь поэтому,  что  вы  не  откажете  мне  в  этой  милости  и
разрешите переговорить несколько минут с моим дорогим барином, который  не
столько виновен, сколько несчастлив". Словом, - продолжал  дон  Андрес,  -
этот малый проявил такое желание вас видеть, что я  обещал  ему  исполнить
его просьбу сегодня вечером.
   Я заверил Тордесильяса, что он доставит  мне  величайшее  удовольствие,
приведя этого молодого человека, который,  вероятно,  может  сообщить  мне
нечто для  меня  весьма  важное.  С  нетерпением  ждал  я  момента,  когда
предстанет передо мной мой верный Сипион, ибо я не сомневался в  том,  что
это был именно  он.  Мои  предположения  оправдались.  Под  вечер  Сипиона
впустили в крепость. Увидя  меня,  он  пришел  в  неописуемый  восторг,  и
радость его могла сравниться разве только с моей. Я был  так  доволен  его
приходом, что раскрыл перед ним свои объятия и обнял его, не считаясь ни с
какими предрассудками. Барин и слуга так расчувствовались при встрече, что
облобызались, как равные.
   Когда мы несколько пришли в себя, я спросил Сипиона, в каком  состоянии
оставил он мой дом.
   - У вас больше нет никакого дома, - отвечал  он,  -  а  для  того  чтоб
избавить вас от неприятных расспросов, опишу вам в двух словах то, что там
произошло. Ваше имущество разграблено дотла как стражниками, так и  вашими
собственными слугами, которые, считая вас за конченого человека, забрали в
счет жалованья все, что смогли унести. К  счастью  для  вас,  я  ухитрился
спасти из их когтей два больших мешка  с  дублонами,  которые  вытащил  из
денежного  сундука  и  отнес  в  верное  место.  Салеро,   являющийся   их
хранителем, вернет вам все, когда вы  выйдете  из  крепости,  где,  как  я
полагаю, вы недолго пробудете в качестве нахлебника  его  величества,  ибо
вас задержали без ведома герцога Лермы.
   Я спросил Сипиона, откуда ему известно, что министр не причастен к моей
опале.
   - Я знаю  это  доподлинно,  -  отвечал  он.  -  Один  из  моих  друзей,
пользующийся доверием  герцога  Уседского,  поведал  мне  все  подробности
вашего ареста. "Кальдерон, - сказал  он,  -  обнаружил  через  лакея,  что
Сирена, скрываясь под другим именем, принимает по ночам наследного  принца
и  что  эта  интрига  затеяна  графом  Лемосом  при   посредстве   сеньора
Сантильяны, а потому он решил отомстить как им, так и своей  возлюбленной.
С этой целью он тайно отправился к герцогу Уседскому  и  открыл  ему  все.
Герцог, обрадовавшись такому прекрасному случаю погубить своего врага,  не
преминул им воспользоваться. Он доложил о  полученном  известии  королю  и
изобразил в самых мрачных красках опасности, которым  подвергался  инфант.
Это донесение так рассердило  его  величество,  что  он  приказал  тут  же
запереть Сирену в Приют кающихся магдалинок, выслать графа Лемоса, а  Жиль
Бласа подвергнуть пожизненному тюремному заключению". Вот что  сказал  мне
мой друг, - добавил Сипион. - Из этого вы можете заключить, что  постигшая
вас невзгода - дело рук герцога Уседского или, лучше сказать, Кальдерона.
   Это сообщение навело меня на  мысль  о  том,  что  дела  мои  могут  со
временем  поправиться,  так  как  герцог   Лерма,   уязвленный   изгнанием
племянника, не остановится ни перед чем, чтоб вернуть его ко двору, и  при
этом, вероятно, не забудет и обо мне. Что может быть прекраснее надежды! В
один миг она меня утешила в потере всего моего  имущества  и  вернула  мне
веселость, словно для этого были какие-либо основания.  Тюрьма  не  только
перестала казаться мне мрачным обиталищем, где меня, быть может,  заставят
провести остаток дней, но я стал даже смотреть  на  нее,  как  на  орудие,
которым  судьба  пожелала   воспользоваться,   чтоб   возвести   меня   на
какой-нибудь важный пост. Ибо вот как я рассуждал сам с собой:
   "У первого министра есть сторонники в лице дона Фердинанда Борджа, отца
Джироламо из Флоренции и  в  особенности  брата  Луиса  д'Алиага,  который
обязан  ему  своим  положением  при  особе   короля.   С   помощью   таких
могущественных друзей его светлость пустит на дно  всех  своих  врагов.  А
может статься,  вскоре  произойдут  важные  перемены  в  государстве.  Его
величество сильно недомогает. Как только король  скончается,  инфант,  его
сын, призовет обратно графа Лемоса, а тот сейчас же представит меня новому
монарху, который окажет мне всяческие благодеяния, чтобы  вознаградить  за
перенесенные невзгоды".
   В предвидении грядущих радостей я почти не замечал своего  бедственного
положения. Полагаю, что те два  мешка  с  дублонами,  которые,  по  словам
Сипиона, хранились у золотаря, способствовали происшедшей во мне  перемене
не в меньшей степени, нежели окрылявшие меня надежды.
   Я  был  слишком  доволен  усердием  и  честностью  Сипиона,   чтоб   не
поблагодарить его за это, а потому предложил ему половину денег, спасенных
им от разграбления. Но он отказался.
   - Я ожидаю от вас, - сказал он, - другого знака благодарности.
   Столь же удивленный его словами, сколь  и  отказом,  я  спросил  своего
секретаря, чем могу ему помочь.
   - Мне хотелось бы, сеньор, чтобы мы с вами никогда не  расставались,  -
отвечал он. - Позвольте мне соединить свою судьбу с вашей. Я питаю  к  вам
такие дружеские чувства, каких не питал ни к кому из своих господ.
   - Ах, дитя мое, могу тебя заверить,  -  сказал  я  ему,  -  что  ты  не
наткнешься на неблагодарность. Ты мне понравился с первого же момента, как
пришел наниматься. Видимо, мы рождены друг для друга под знаком Весов  или
Близнецов, которые, как говорят, сводят  людей.  Буду  весьма  рад  твоему
обществу и для начала намерен попросить сеньора коменданта, чтоб он  запер
тебя со мной в этой башне.
   - Это будет чудесно, - воскликнул  он.  -  Вы  меня  опередили:  я  сам
собирался просить вас об этой милости. Ваше общество мне дороже свободы. Я
только изредка буду ездить в Мадрид, чтоб понюхать воздух и узнать, нет ли
при дворе каких-либо благоприятных для вас перемен. Таким образом у вас  в
моем лице будет одновременно наперсник, гонец и шпион.
   Эти выгоды были слишком ощутительны, чтоб я стал от них отказываться. А
потому я оставил  при  себе  этого  полезного  человека,  испросив  на  то
разрешение у моего услужливого коменданта, который не захотел отказать мне
в столь сладостном утешении.



   ГЛАВА VIII. О первой поездке Сипиона в Мадрид, о ее причинах
   и успехе. Жиль Блас заболевает. Последствия его болезни

   Если принято говорить, что у нас нет худшего врага, чем наша  прислуга,
то, с другой стороны, надо сказать, что верные и  преданные  слуги  -  это
наши лучшие друзья. После усердия, проявленного Сипионом,  я  уже  не  мог
смотреть на него иначе, чем на своего alter eq. Итак, между Жиль Бласом  и
его секретарем исчезли чинопочитание и  церемонность.  Они  жили  в  одной
комнате, спали на одной постели и ели за одним столом.
   Сипион был забавным собеседником: его, по  справедливости,  можно  было
назвать весельчаком. К тому же у него была голова на плечах, и его  советы
оказались мне весьма полезны.
   - Друг мой, - сказал я ему однажды, - не написать ли мне герцогу Лерме?
Не думаю, чтоб это произвело на него дурное впечатление. Как  ты  об  этом
думаешь?
   - А бог его ведает, - отвечал он.  -  Вельможи  так  переменчивы,  что,
право, не знаю, как он примет ваше письмо. Тем не менее напишите на всякий
случай. Хотя министр  вас  и  любит,  однако  же  едва  ли  станет  о  вас
вспоминать. Такие покровители  легко  забывают  людей,  о  которых  им  не
приходится слышать.
   - Хотя, к сожалению, это и правда, - возразил я, - но герцог, по-моему,
заслуживает лучшего мнения. Мне известна его доброта.  Я  уверен,  что  он
сочувствует моим несчастьям и постоянно думает о них. Вероятно,  он  ждет,
чтоб король перестал гневаться, и тогда освободит меня из заключения.
   - Дай бог, - заметил Сипион. - Желаю вам не ошибиться в его  светлости.
Напишите ему письмо потрогательнее и попросите о  помощи.  Я  отвезу  ваше
послание герцогу и обещаю передать его в собственные руки.
   Попросив тотчас же  бумаги  и  чернил,  я  составил  по  всем  правилам
красноречия послание, которое Сипион назвал  патетическим,  а  Тордесильяс
предпочел проповедям толедского архиепископа.
   Я надеялся, что герцог Лерма проникнется ко мне  сочувствием,  прочитав
печальное описание того бедственного состояния, в котором я находился,  и,
льстя себе этими мечтами, я отпустил своего гонца, который  тотчас  же  по
прибытии в Мадрид отправился к первому министру. Ему попался  камер-лакей,
с которым я был в приятельских отношениях, и тот доставил ему  возможность
поговорить с герцогом.
   - Ваша светлость, - сказал  Сипион,  подавая  министру  порученный  ему
пакет, - один из вернейший слуг  ваших,  валяющийся  сейчас  на  соломе  в
мрачной камере Сеговийской крепости, смиреннейше просит вас прочитать  это
письмо,  которое  ему  удалось  написать   благодаря   милосердию   одного
тюремщика.
   Герцог вскрыл письмо и пробежал его глазами. Несмотря на  то,  что  там
была изображена картина, способная смягчить даже самую суровую душу, он не
только не был тронут ею, но, возвысив голос, гневно сказал гонцу так, чтоб
его слышали присутствовавшие:
   - Друг мой, передайте Сантильяне, что я не понимаю,  как  он  осмелился
обратиться ко мне после того недостойного поступка, который совершил и  за
который так справедливо наказан. Пусть этот несчастный не рассчитывает  на
мою помощь: я не стану спасать его от гнева короля.
   Несмотря на все свое нахальство, Сипион опешил от  этих  слов.  Однако,
преодолев смущение, он все же попытался вступиться за меня.
   - Ваша светлость, - промолвил он, -  этот  несчастный  узник  умрет  от
горя, услыхав такой ответ.
   Герцог не стал возражать моему заступнику, а только искоса поглядел  на
него и повернулся к нему спиной.
   Вот как отнесся ко мне этот министр, чтоб искуснее скрыть свое  участие
в любовной интриге наследного  принца,  и  вот  что  ожидает  всех  мелких
приспешников, которыми пользуются высокопоставленные лица  для  выполнения
своих тайных и опасных предприятий.
   Когда мой секретарь вернулся в Сеговию и передал мне, чем кончилась его
миссия, я снова погрузился в такую же бездну отчаяния, как и в первый день
моего заключения. Мне казалось, что я стал еще несчастнее, так как лишился
покровительства герцога Лермы. Я  потерял  мужество  и,  несмотря  на  все
старания окружающих ободрить меня, стал  опять  жертвою  жгучих  терзаний,
которые постепенно так подточили мое здоровье, что я опасно занемог.
   Сеньор комендант, озабоченный моим  состоянием,  вообразил,  что  всего
лучше призвать на помощь врачей, а потому привел мне двоих, которые сильно
смахивали на прожженных служителей богини Либитины (*173).
   - Сеньор Жиль Блас,  -  сказал  он,  представляя  их  мне,  -  вот  два
Гиппократа, которые пришли  вас  проведать  и  которые  в  короткое  время
помогут вам стать на ноги.
   Я был так предубежден против всяких медиков, что, наверное,  принял  бы
их весьма худо, если б хоть сколько-нибудь дорожил жизнью, но в ту пору  я
чувствовал к ней величайшее безразличие и был даже благодарен Тордесильясу
за то, что он отдал меня в руки эскулапов.
   - Сеньор кавальеро, - сказал мне один из них, - прежде всего вы  должны
питать к нам доверие.
   - Разумеется, - отвечал я. - Нисколько не  сомневаюсь,  что  при  вашем
содействии я скоро избавлюсь от всех своих страданий.
   - С божьей помощью, так это и будет, - заявил он. - Во  всяком  случае,
мы сделаем для этого все, что нужно.
   Действительно, эти господа так мастерски взялись за  дело  и  так  меня
обработали, что я на глазах у всех стал приближаться  к  загробному  миру.
Уже дон Андрес, отчаявшись в  моем  выздоровлении,  призвал  францисканца,
чтоб я мог достойно приготовиться к смерти; уже сей добрый отец,  исполнив
свою обязанность, покинул меня; а я, чувствуя приближение  рокового  часа,
сделал знак Сипиону, чтоб он подошел к моему ложу.
   - Любезный друг, - сказал я ему  почти  угасшим  голосом,  окончательно
ослабев от снадобий и кровопусканий, - оставляю тебе один из  тех  мешков,
что хранятся у Габриэля, и заклинаю тебя отвезти другой  в  Астурию  моему
отцу и матери, которые очень нуждаются, если только они живы. Но - увы!  -
боюсь, что  моя  неблагодарность  их  погубила.  Возможно,  что  сообщение
Мускады о моей  жестокости  сократило  их  жизнь.  Но  если,  несмотря  на
бездушие, которым я отплатил за их заботы,  небо  все  же  сохранило  моих
родителей, то отдай им мешок с дублонами и попроси их простить меня за то,
что я не поступил с ними лучше, а если  они  уж  отошли  в  иной  мир,  то
поручаю тебе заказать на эти деньги молебствия за упокой их  души  и  моей
собственной.
   С этими словами я протянул  Сипиону  руку,  которую  он  омочил  своими
слезами, не будучи в силах  вымолвить  ни  слова,  настолько  бедняга  был
огорчен вечной разлукой со мной. Это доказывает, что плач  наследников  не
всегда является замаскированным смехом.
   Итак, я  собирался  перешагнуть  роковую  грань.  Но  ожидания  мои  не
оправдались: доктора покинули меня и, предоставив  свободу  действий,  тем
самым   спасли   мне   жизнь.   Лихорадка,   от   которой,   согласно   их
предупреждениям, я должен был отправиться на тот свет, прошла сама  собой,
как бы для того, чтоб их  обличить.  Я  стал  постепенно  поправляться,  и
болезнь оказалась для меня  благотворной,  ибо  я  обрел  полное  душевное
спокойствие. В утешениях я  уже  не  нуждался:  презрение  к  богатству  и
почестям, порожденное мыслями о приближающейся смерти, больше не  покидало
меня, и, став самим собой, я благословлял свою опалу. Я благодарил за  нее
небо, как за особую милость, и  принял  твердое  решение  не  возвращаться
более ко двору, даже если б герцогу Лерме вздумалось меня снова  призвать.
Теперь я мечтал только о том,  чтобы  купить  хижину  и  вести  там  жизнь
философа, если только мне когда-либо удастся выбраться из тюрьмы.
   Мой наперсник одобрил это намерение и сказал, что  хочет  ускорить  его
осуществление, а потому думает вернуться в Мадрид  и  похлопотать  о  моем
освобождении.
   - У меня зародилась идея, - добавил он. -  Я  знаком  с  одной  особой,
которая может вам помочь: это очень толковая  девица,  которая  состоит  в
горничных у кормилицы инфанта и  пользуется  ее  особенным  расположением.
Постараюсь уговорить ее, чтоб она настроила свою госпожу. Словом, я сделаю
все, что возможно, чтобы вытащить вас из этой  крепости,  которая  все  же
остается тюрьмой, как бы хорошо с вами здесь ни обращались.
   - Ты прав, - отвечал я.  -  Ступай,  друг  мой,  не  теряя  времени,  и
принимайся за хлопоты. Дай бог, чтоб мы уже были в нашем убежище!



   ГЛАВА IX. Сипион возвращается в Мадрид. Как и на каких условиях он
   выхлопотал Жиль Бласу освобождение, куда они вдвоем отправились по
   выходе из Сеговийской крепости и какой разговор произошел между ними

   Итак, Сипион отправился в Мадрид, а я в ожидании его  Прибытия  занялся
чтением. Тордесильяс доставлял мне больше книг,  чем  я  мог  одолеть.  Он
одалживал их у одного старика командора, который читать не умел, но тем не
менее завел себе прекрасную библиотеку для того,  чтоб  его  принимали  за
ученого. Особенно нравились  мне  нравоучительные  сочинения,  так  как  я
находил в них на каждом шагу места, поощрявшие мое отвращение  к  двору  и
пристрастие к уединению.
   Прошли три недели, а о моем ходатае не было ни слуху ни  духу.  Наконец
он вернулся и радостно объявил мне:
   - На сей раз, сеньор Сантильяна, я привез вам отрадные  вести.  Госпожа
кормилица взялась ходатайствовать за вас. Я уговорил камеристку  и  обещал
ей сто пистолей,  если  ее  барыня  упросит  наследного  принца,  чтоб  он
выхлопотал вам освобождение. Инфант, который, как вам известно,  не  может
ей ни в чем отказать, согласился замолвить за вас слово перед  королем.  Я
поспешил  известить  вас  и  немедленно  же  возвращаюсь  в  Мадрид,  чтоб
окончательно наладить дело.
   С этими словами он покинул меня и отправился ко двору.
   Его третья поездка  продолжалась  недолго.  По  прошествии  недели  мой
молодчик вернулся и сообщил, что принц, хотя и не  без  труда,  добился  у
короля, чтоб меня выпустили. В тот же день сеньор комендант подтвердил мне
это известие и, обняв меня, сказал:
   - Слава богу, любезный Жиль Блас, вы свободны! Двери  этой  тюрьмы  для
вас открыты, однако на двух  условиях;  которые,  быть  может,  очень  вас
огорчат, но которые я, к сожалению, принужден довести до вашего  сведения.
Его величество запрещает вам появляться при дворе и приказывает, чтоб вы в
течение месяца покинули пределы обеих Кастилий.
   - Напротив, меня это очень радует, - отвечал я. - Одному богу известно,
какого я мнения о придворной жизни. Я ждал от короля только одной милости,
а он оказал мне целых две.
   Удостоверившись, что мне вернули свободу, я