ня, сеньор, за то, что я поддалась голосу крови.  Встретив
после трех лет разлуки нежно любимого брата, я была не  в  силах  сдержать
своих чувств. Дорогой мой Жиль Блас, - продолжала она, снова обращаясь  ко
мне, - расскажите, пожалуйста, как поживает наша семья и в каком положении
вы ее оставили?
   Этот вопрос сперва смутил меня, но я вскоре разгадал намерение Лауры и,
чтоб содействовать ее уловке, отвечал, приспособляясь всем своим  видом  к
сцене, которую нам предстояло разыграть:
   - Слава богу, сестрица, родители наши пребывают в добром здравии.
   - Не сомневаюсь,  -  сказала  она,  -  что  вы  удивлены,  застав  меня
комедианткой в Гренаде; однако не вините, не выслушав. Как  вам  известно,
отец наш, печась о моей  выгоде,  просватал  меня  капитану  дону  Антонио
Коэльо, который увез меня из Астурии в Мадрид, откуда  был  родом.  Спустя
полгода после нашего приезда он дрался на дуэли, которая  произошла  из-за
его вспыльчивого нрава, и заколол кавалера, осмелившегося слегка  за  мной
приударить. Кавалер этот служил у  знатных  особ,  пользовавшихся  большим
влиянием.  У  моего  супруга  не  было  связей,  а  потому,   забрав   все
находившиеся в доме драгоценности и наличные деньги, он бежал в Каталонию.
Сев в Барселоне на корабль, переправился он в Италию,  поступил  в  войска
Венецианской республики и погиб в Морее, сражаясь с турками. В это время у
нас конфисковали поместье, составлявшее единственное наше имущество,  и  я
осталась  совсем  бедной   вдовой.   Что   делать   в   такой   крайности?
Затруднительное положение для молодой честной  женщины.  В  Астурию  я  не
могла вернуться. Это было ни к чему: от родителей мне нечего было ожидать,
кроме соболезнований. С другой стороны, я была слишком  строго  воспитана,
чтоб опуститься до беспутной жизни. На что же  решиться?  И  вот  я  стала
комедианткой, чтоб сохранить свою репутацию.
   Когда я услыхал конец Лауриной повести, меня разобрал такой смех, что я
еле удержался. Мне удалось, однако, справиться с собой, и я даже сказал ей
серьезным тоном:
   - Одобряю ваше поведение, сестрица, и очень  рад,  что  вы  так  хорошо
устроились в Гренаде.
   Маркиз де Мариальва, не  проронивший  ни  слова  из  нашего  разговора,
принял за чистую монету все, что было угодно наболтать вдове дона Антонио.
Он даже вмешался в нашу беседу и  спросил,  нахожусь  ли  я  на  службе  в
Гренаде или в каком-либо другом городе. Минуту я колебался, не соврать ли,
но затем, сочтя это излишним, сказал правду. Я даже  сообщил  по  порядку,
как поступил к архиепископу и при каких обстоятельствах ушел от него,  чем
немало насмешил португальского сеньора. По правде говоря, я не сдержал при
этом  обещания,  данного  Мелькиору,  и  немножко  поиздевался   над   его
высокопреосвященством. Но комичнее всего было то, что Лаура, принявшая мой
рассказ за басню, сочиненную по ее примеру, заливалась  искренним  хохотом
над моим злоключением, от чего, вероятно, воздержалась бы, если бы  знала,
что я вовсе не врал.
   После этого повествования, которое я закончил рассказом о нанятой  мною
комнате, нас пришли звать к столу. Я  тотчас  же  вознамерился  удалиться,
чтоб пообедать в своем трактире, но Лаура удержала меня:
   - Куда это вы, братец? - сказала она. -  Вы  обедаете  со  мной.  Я  не
потерплю, чтоб вы дольше оставались в меблированных  комнатах.  Вы  должны
жить и столоваться у меня. Прикажите сегодня  же  вечером  перенести  сюда
свои пожитки: здесь для вас найдется постель.
   Тут португальский сеньор, которому, быть  может,  такое  гостеприимство
нисколько не улыбалось, обратился к Лауре и сказал:
   - Нет, Эстрелья, вы живете не достаточно  просторно,  чтоб  поселить  у
себя еще кого-нибудь. Ваш брат, - добавил  он,  -  производит  впечатление
славного малого, и то, что он  приходится  вам  таким  близким  человеком,
побуждает меня заинтересоваться им. Я беру его к себе на службу. Он  будет
моим любимым секретарем, и я сделаю его своим поверенным. Пусть сегодня же
отправляется ночевать ко мне, я велю приготовить ему помещение. Он получит
четыреста дукатов жалованья, и если впоследствии, как  надо  надеяться,  я
останусь им доволен, то постараюсь утешить его в том, что он  был  слишком
чистосердечен со своим архиепископом.
   Я рассыпался перед маркизом в благодарностях, а Лаура последовала моему
примеру еще с большим усердием.
   - Не стоит больше говорить об этом, - прервал он нас, - все улажено.
   С этими словами он поклонился своей театральной диве и вышел.
   Лаура тотчас же провела меня в свой кабинет, где,  убедившись,  что  мы
находимся наедине, воскликнула:
   - Я задохнусь, если еще дольше буду удерживаться от  хохота;  так  меня
разбирает.
   Она развалилась в кресле и, держась за бока,  принялась  смеяться,  как
сумасшедшая. Я не мог не последовать  ее  примеру,  а  когда  мы  вдосталь
нахохотались, Лаура сказала:
   - Признайся, Жиль Блас, что мы разыграли презабавную комедию. Но  такой
развязки я не ожидала.  Мне  хотелось  только  предоставить  тебе  стол  и
пристанище, и, чтоб соблюсти при этом приличие, я выдала  тебя  за  своего
брата. Я в восторге от того,  что  случай  определил  тебе  столь  знатное
место. Маркиз де Мариальва - щедрый сеньор, который сделает для тебя  даже
больше, чем обещал. Другая на моем месте, - продолжала она, -  не  приняла
бы столь ласково человека, который бросает своих друзей, даже не  простясь
с ними. Но я принадлежу к тому сорту добрейших девиц, которые всегда  рады
повидать ветрогонов, некогда близких их сердцу.
   Я чистосердечно признал,  что  поступил  неучтиво,  и  попросил  у  нее
прощения, после чего она отвела меня в очень хорошую столовую. Усевшись за
стол, мы величали друг друга не иначе, как братом и сестрой, так  как  при
этом присутствовали лакей и камеристка. Отобедав, мы вернулись в  кабинет,
где перед тем беседовали. Тут  моя  несравненная  Лаура,  дав  волю  своей
природной веселости, спросила меня обо всем, что случилось со  мной  после
нашей разлуки. Я поведал ей  подробно  все  свои  похождения,  а  когда  я
удовлетворил ее любопытство, то она отплатила мне  тем  же,  изложив  свою
историю нижеследующим образом.



   ГЛАВА VII. Приключения Лауры

   Я  расскажу  тебе  возможно  короче,  какими  судьбами   я   попала   в
комедиантки.
   После того как ты покинул меня столь благородным образом,  случилось  у
нас  важное  событие.  Арсения,  моя  барыня,  скорее  соскучившись,   чем
пресытившись светским образом жизни, бросила театр и увезла меня с собой в
прекрасное поместье подле Саморы, которое она перед тем купила на  деньги,
полученные с иностранцев. У нас скоро завелись знакомые в этом городе.  Мы
частенько  ездили  туда  и  оставались  там  на  день  или  два,  а  затем
возвращались обратно, чтоб уединиться в своем замке.
   В одну из наших поездок увидал меня случайно сын коррехидора, дон Фелис
Мальдонадо, и я ему понравилась. Он стал искать случая поговорить со  мной
наедине, и, не желая ничего от тебя  скрывать,  признаюсь,  что  я  слегка
помогла ему найти этот случай. Моему кавалеру шел двадцатый  год.  Он  был
писаным красавцем и хорош, как сам Амур, а его щедрость и галантные манеры
обольщали сердца еще в большей  мере,  чем  его  наружность.  Он  с  такой
предупредительностью и  настойчивостью  предложил  мне  крупный  брильянт,
который носил на пальце, что я была не в  силах  ему  отказать.  Заполучив
такого любезного поклонника, я была на седьмом небе. Но сколь  опрометчиво
поступают гризетки, пленяясь сыновьями могущественных  отцов!  Коррехидор,
самый строгий  из  всей  своей  братии,  проведал  про  наши  отношения  и
поторопился предупредить дальнейшие последствия. Он послал за  мной  отряд
альгвасилов,  которые,  несмотря  на  мой  плач,  отвели  меня   в   Приют
магдалинок.
   Там надзирательница распорядилась без всяких формальностей  отобрать  у
меня перстень и платье и облачить меня в длинное одеяние из  серой  саржи,
перехваченное в поясе широким черным ремешком, с которого свисали до самых
пят четки с крупными бусинами. Затем меня отвели в  залу,  где  я  застала
старого монаха, не знаю какого ордена, который принялся проповедовать  мне
покаяние, примерно так, как Леонарда поучала тебя терпению  в  подземелье.
Он уверял меня, что я должна быть  признательна  людям,  приказавшим  меня
запереть, и что они оказали мне  великое  одолжение,  освободив  из  сетей
дьявола, в которых я, по несчастью,  запуталась.  Признаюсь  откровенно  в
своей неблагодарности: я  не  только  не  чувствовала  себя  обязанной  по
отношению к лицам, доставившим мне это удовольствие, но проклинала  их  на
чем свет стоит.
   Я провела восемь дней в полном отчаянии, но на девятый, - ибо я считала
даже минуты,  -  судьба  моя,  видимо,  пожелала  перемениться.  Пересекая
маленький дворик, я повстречала эконома нашего заведения,  особу,  которой
все там подчинялись, не исключая и самой надзирательницы. Он отчитывался в
своем управлении только перед коррехидором, от которого зависел и  который
питал к нему полное доверие, Звали его Педро Сендоно, и был  он  родом  из
местечка  Сальседон  в  Бискайе.  Представь  себе  высокого,  бледного   и
сухопарого человека, - фигура, прямо созданная для того, чтоб  рисовать  с
него доброго разбойника. Он, казалось, еле  взглядывал  на  магдалинок.  Я
уверена, что тебе не приходилось видеть более лицемерной рожи, хотя  ты  и
жил у архиепископа.
   Итак,  -  продолжала  она,  -  я  встретила  сеньора  Сендоно,  который
остановил меня и промолвил:
   - Утешься, дочь моя, я сочувствую вашим несчастьям.
   Больше он не  сказал  ничего  и  пошел  своим  путем,  предоставив  мне
комментировать как угодно этот лаконичный  текст.  Считая  его  порядочным
человеком, я вправду вообразила, что он потрудился выяснить причину  моего
заключения и,  не  найдя  за  мной  вины,  которая  заслуживала  бы  столь
недостойного обращения, решил похлопотать обо мне перед коррехидором. Но я
плохо знала своего бискайца; у  него  были  совсем  другие  намерения.  Он
обдумывал план поездки, о котором поведал мне несколько дней спустя.
   - Любезная Лаура, - сказал он, - я глубоко тронут вашими  невзгодами  и
порешил положить им конец. Не скрываю от себя, что рискую при этом жизнью,
но я сам не свой и хочу жить только ради  вас.  Положение,  в  котором  вы
находитесь, разрывает мне сердце. Завтра же освобожу вас из  заключения  и
сам отвезу в Мадрид. Я готов пожертвовать всем ради  счастья  стать  вашим
избавителем.
   Я чуть было  не  лишилась  чувств  при  этих  словах  сеньора  Сендоно,
который, заключив  по  моим  благодарственным  излияниям  о  моем  желании
удрать, имел дерзость на следующий же день увезти меня на глазах у всех, и
вот каким способом. Он сказал надзирательнице, что ему приказано доставить
меня к коррехидору, жившему в загородном доме в двух милях  от  Саморы,  и
нагло усадил меня в почтовую  карету,  заложенную  двумя  добрыми  мулами,
которых он купил для этой цели. При нас  не  было  никакой  челяди,  кроме
одного слуги, который правил и на которого эконом мог  вполне  положиться.
Мы двинулись в путь, но не по направлению к Мадриду, как я предполагала, а
к португальской границе, куда прибыли раньше, чем саморский коррехидор мог
узнать о нашем бегстве и послать нам вдогонку своих ищеек.
   Перед въездом в Браганцу бискаец заставил  меня  облачиться  в  мужское
платье, которым предусмотрительно запасся, и, рассчитывая  ехать  со  мной
дальше, сказал мне на постоялом дворе, где мы остановились:
   - Не гневайтесь на меня, прекрасная Лаура, за то,  что  я  увез  вас  в
Португалию. Саморский коррехидор, конечно, будет разыскивать нас  в  нашем
отечестве как преступников, для которых не должно быть убежища в  Испании.
Но, - добавил он, - мы можем спастись от его  преследований  в  чужеземном
королевстве, хотя и находящемся  под  испанским  владычеством  (*121).  Во
всяком случае мы будем там в большей безопасности,  чем  в  нашей  стране.
Дайте уговорить себя, ангел мой;  последуйте  за  человеком,  который  вас
боготворит. Мы отправимся с вами в Коимбру.  Там  я  определюсь  в  шпионы
святой инквизиции, и под крылышком  этого  грозного  трибунала  мы  станем
коротать свои дни в приятном спокойствии.
   Это пылкое предложение убедило меня в том, что я связалась с кавалером,
вовсе  не  расположенным  служить  защитником  инфант  ради  одной  только
рыцарской славы. Я поняла, что он сильно рассчитывал на мою  благодарность
и в особенности на мое бедственное положение. Но, несмотря на то, что  эти
два обстоятельства склоняли меня в его пользу, я гордо отказалась  от  его
предложения. Правда, у меня было два веских основания выказать себя  такой
несговорчивой: во-первых, он мне не нравился, а во-вторых,  я  не  считала
его достаточно богатым. Но когда, продолжая настаивать на своем, он обещал
прежде всего жениться на мне  и  показал  воочию,  что  должность  эконома
обеспечила его на долгое время, то, не  скрою,  я  принялась  внимать  ему
гораздо благосклоннее. Ослепленная золотом и драгоценностями,  которые  он
выложив передо мной, я испытала на себе, что корысть способна  производить
такие  же  метаморфозы,  как  и  любовь.  Мой  бискаец  постепенно   начал
становиться совсем другим человеком в моих глазах. Его  длинное  сухопарое
тело превратилось в стройный стан; его  бледность  показалась  мне  дивной
белизной, и я даже нашла похвальный эпитет для лицемерного  выражения  его
лица. Словом, я без отвращения согласилась стать его  женой  перед  богом,
которого он призвал в свидетели нашего уговора. После  этого  ему  уже  не
пришлось испытывать  никакого  сопротивления  с  моей  стороны.  Мы  снова
пустились  в  путь,  и  вскоре  Коимбра  приютила  в  своих  стенах  новое
семейство.
   Мой муж накупил мне  довольно  пристойных  женских  нарядов  и  подарил
несколько брильянтов, среди коих я узнала камень дона  Фелиса  Мальдонадо.
Этого было достаточно, чтоб  объяснить  мне  происхождение  виденных  мною
драгоценностей и чтоб убедить меня в том, что  я  не  вышла  за  человека,
строго соблюдавшего седьмую заповедь. Но, считая  себя  первопричиной  его
мошенничеств, я охотно простила их ему.  Женщина  способна  извинить  даже
самые дурные поступки, совершенные ради ее  красоты.  Не  будь  этого,  он
казался бы мне самым отъявленным злодеем.
   В течение двух или трех месяцев я в общем была довольна своим мужем. Он
был всегда учтив и, казалось, питал ко мне нежную любовь.  Тем  не  менее,
его знаки внимания были лживой уловкой: негодяй обманывал меня  и  готовил
мне судьбу, которую должна ожидать всякая девушка, соблазненная бесчестным
человеком. Однажды, вернувшись с обедни, я не  нашла  дома  ничего,  кроме
голых стен; мебель и даже мои платья - все было увезено. Сендоно и  верный
его слуга так ловко распорядились, что менее чем в час очистили  весь  дом
до нитки, а я наподобие новой  Ариадны  (*122),  покинутой  неблагодарным,
осталась в одном только  платье,  да  еще  при  перстне  дона  Фелиса,  по
счастью, оказавшемся у меня на пальце. Но уверяю  тебя,  что  я  не  стала
сочинять элегий по поводу своего несчастья, а скорее благословляла небо за
избавление от мерзавца, который рано или поздно не преминул бы  попасть  в
руки правосудия. Я просто сочла прожитое  с  ним  время  за  потерянное  и
твердо решила его наверстать. Если б я захотела остаться  в  Португалии  и
поступить в услужение к какой-нибудь знатной сеньоре, то,  конечно,  нашла
бы себе место; но потому ли, что я любила родину,  или  потому,  что  меня
влекла моя звезда, уготовившая мне лучшую участь, я  только  и  мечтала  о
том, чтоб вернуться  в  Испанию.  Я  обратилась  к  брильянтщику,  который
отсчитал мне стоимость моего перстня червонными, и уехала с  одной  старой
испанской дамой, отправлявшейся в Севилью в дорожной карете.
   Дама эта, по имени Доротея, приезжала в  Коимбру,  чтоб  повидаться  со
своей родственницей, и возвращалась в Севилью, где жила постоянно.  У  нас
оказалось такое сходство вкусов, что мы привязались друг к другу с первого
же дня; и наша взаимная симпатия так окрепла в дороге, что по  прибытии  в
Севилью дама во что бы то ни стало пожелала,  чтоб  я  остановилась  в  ее
доме. Я не раскаялась в том, что завязала это знакомство. Мне  никогда  не
приходилось видеть женщины с лучшим характером. По чертам  ее  лица  и  по
живости глаз еще можно было судить о том, что немало гитар  звучало  в  ее
честь. К тому же она была вдовой нескольких мужей  знатных  родов  и  жила
пристойно на доходы с отказанного ей имущества.
   Помимо прочих славных качеств, отличалась она еще особенным сочувствием
к несчастиям молодых девиц. Когда я поведала ей свои, то она  приняла  так
близко к сердцу мои интересы, что осыпала Сендоно тысячами проклятий.
   - Ах, эти собаки - мужчины! - воскликнула она таким тоном, точно  и  ей
пришлось встретить на своем жизненном пути какого-нибудь  эконома.  -  Ах,
мерзавцы! И подумать только, что существуют такие обманщики,  для  которых
провести женщину - одно удовольствие. Однако, дитя мое, - продолжала  она,
- меня утешает то, что, судя по вашим словам, вы ничем не связаны  с  этим
бискайским клятвопреступником. Если  ваш  брак  достаточно  законен,  чтоб
служить  для  вас  оправданием,  то,  с  другой  стороны,  он   достаточно
незаконен,  чтоб  позволить  вам  вступить  в  лучший,  если  представится
возможность.
   Я выходила всякий день с Доротеей то в церковь,  то  навестить  друзей,
ибо это лучший способ быстро завести любовную интригу. Несколько кавалеров
обратили на меня свое внимание. Нашлись и такие, которые пожелали пощупать
почву. Они подсылали к моей старой хозяйке, но у одних не  было  денег  на
обзаведение, а другие не надели еще гражданской тоги (*123), что  отбивало
у меня всякую охоту выслушивать их: я уже знала, чем это пахнет.
   Однажды Доротее и мне пришла фантазия посмотреть, как играют севильские
комедианты. Они вывесили объявление, что пойдет "La famosa  comedia  -  el
Embaxador de si mismo" (*124), сочинение Лопе де Вега Карпио.
   Между актерками, выступавшими на сцене, я увидала одну из своих прежних
подруг. То была Фенисия, веселая толстушка, которая служила в  камеристках
у Флоримонды и с которой ты не раз ужинал у Арсении. Я знала, что  Фенисия
уже свыше двух лет как покинула Мадрид, но  не  слыхала,  чтоб  она  стала
комедианткой. Мне  не  терпелось  обнять  ее,  и  пьеса  поэтому  казалась
бесконечной. Впрочем, может статься, в этом были повинны и актеры, которые
играли не достаточно хорошо или не достаточно плохо, чтоб меня позабавить.
Ибо, признаюсь тебе, что, будучи хохотушкой, я одинаково  веселюсь,  гляжу
ли я на хорошего или на самого бестолкового актера.
   Наконец, настал желанный момент, т.е. конец этой famosa comedia, и мы с
вдовой отправились за кулисы, где  застали  Фенисию,  которая  кокетничала
вовсю и жеманничала, слушая щебетание юного птенца, видимо, увязнувшего  в
птичьем клее ее декламаторского искусства. Лишь только она  увидала  меня,
как сейчас же милостиво отпустила своего поклонника и, направившись ко мне
с распростертыми объятиями, осыпала меня всякими любезностями.  Я  же,  со
своей стороны, поцеловала ее от  всего  сердца.  Мы  выразили  друг  другу
радость  по  поводу  встречи,  но  так  как  ни   время,   ни   место   не
благоприятствовали  долгой  беседе,  то  условились  на   следующий   день
переговорить у Фенисии более обстоятельно.
   Болтовня  -  одна  из  самых  непреодолимых  женских  страстей,   а   в
особенности моя. Я не смогла сомкнуть глаз во всю ночь, так  мне  хотелось
почесать языком с  Фенисией  и  задавать  ей  вопрос  за  вопросом.  Легко
догадаться, что я не поленилась встать спозаранку, чтоб отправиться  туда,
куда она мне указала. Она жила вместе  со  всей  труппой  в  меблированных
комнатах. Я попросила служанку, попавшуюся