но  эта  девушка,
почитавшая за  долг  выказывать  нечувствительность  к  моим  ухаживаниям,
превратилась в нежную возлюбленную, безудержно  предающуюся  своему  горю.
Она провела остаток  ночи  в  обществе  камеристки,  заливаясь  слезами  и
проклиная своего двоюродного брата дона  Аугустина  де  Олигера,  которого
считала виновником своей скорби и  который,  действительно,  прервал  нашу
серенаду столь неприятным способом. Такой же скрытный, как и  его  кузина,
дон Аугустин не подал виду, что заметил мои намерения, но вообразив, будто
она отвечает  мне  взаимностью,  он  захотел  показать  своим  решительным
выступлением, что далеко не так податлив, как о нем думают.
   Тем не менее это печальное  происшествие  вскоре  увенчалось  радостью,
заставившей меня забыть о своей неудаче. Хотя я и был опасно ранен, однако
искусство врачей спасло мне жизнь. Я еще не выходил из своих покоев, когда
моя тетка, донья Элеонор, отправилась к дону Хорхе и  попросила  для  меня
руки его дочери. Он тем охотнее согласился на этот брак, что уже  не  чаял
увидеть когда-либо дона Аугустина. Добрый старик, однако, опасался, как бы
донья Елена не воспротивилась моему сватовству,  так  как  кузен  Олигера,
Навещавший ее до этого беспрепятственно, мог покорить ее  сердце.  Но  она
охотно подчинилась отцовской воле, из чего можно заключить, что в Испании,
как  и  повсюду,  новый  поклонник  пользуется   у   женщин   значительным
преимуществом.
   При первом же свидании с  Фелисией  я  узнал,  как  сильно  огорчил  ее
госпожу неудачный исход моего поединка. Не сомневаясь более в том, что мне
удалось  стать  Парисом  этой  Прекрасной  Елены,  я  благословлял   рану,
оказавшуюся столь благодетельной для моей любви. Дон  Хорхе  позволил  мне
переговорить с его дочерью в присутствии камеристки. Сколь  сладостен  был
для меня этот разговор! Я умолял и настойчиво упрашивал свою даму поведать
мне, не неволит ли отец ее чувства, заставляя уступить моей любви, но  она
сказала, что я обязан своим счастьем не только ее послушанию. После такого
приятного признания я направил все свои усилия  на  то,  чтоб  понравиться
донье Елене и  изобретать  галантные  празднества  в  ожидании  дня  нашей
свадьбы, который должен  был  ознаменоваться  великолепной  кавалькадой  с
участием всего  дворянства  города  Кории  и  окрестностей,  собиравшегося
блистать на этом торжестве.
   Однажды я задал  роскошный  пир  в  прекрасном  загородном  доме  своей
тетушки, расположенном неподалеку от городских ворот на монройской дороге.
Дон  Хорхе  с  дочерью,  родственниками  и  друзьями  почтил  меня   своим
присутствием.  Я  распорядился  устроить  вокальный   и   инструментальный
концерт, а также пригласить труппу странствующих актеров,  которые  должны
были представить комедию. В самый разгар пиршества мне пришли сказать, что
в зале дожидается какой-то  человек,  желающий  переговорить  со  мной  по
важному делу. Встав из-за стола, я отправился посмотреть,  кто  пришел,  и
увидал незнакомца, смахивавшего  на  камердинера.  Он  подал  мне  письмо,
которое я вскрыл, и в нем оказалось написано следующее:

   "Если вы дорожите своей честью, как подобает  всякому  кавалеру  вашего
ордена, то соблаговолите явиться завтра поутру  в  Монройскую  долину.  Вы
застанете там человека, готового дать  вам  удовлетворение  за  нанесенную
обиду и собирающегося, если ему удастся, лишить вас  возможности  жениться
на донье Елене.
   Дон Аугустин де Олигера".

   Велика над испанцами власть любви, но еще сильнее власть мести.
   Прочитав это письмо, я почувствовал сердцебиение. При одном имени  дона
Аугустина кровь в моих жилах так забурлила, что я чуть было  не  забыл  об
обязанностях, которые мне надлежало выполнить в этот день.  Меня  охватило
искушение бросить все общество и тотчас  же  разыскать  своего  супостата.
Однако же я сдержал себя, чтобы не нарушить празднества, и сказал подателю
письма:
   - Друг мой, вы можете передать пославшему вас кавалеру, что мне слишком
хочется померяться с ним шпагами, чтоб не прийти завтра на рассвете  в  то
место, которое он мне назначил.
   Отпустив посланца с этим ответом, я вернулся  к  гостям  и  занял  свое
место за столом. Мне удалось скрыть свои чувства, и  никто  не  угадал  по
моему лицу того, что происходило у меня в душе.  В  течение  всего  дня  я
притворялся, что  увлекаюсь,  как  и  все  прочие,  забавами  празднества,
которое затянулось до поздней ночи. Гости простились, и каждый  отправился
в город тем же способом, каким оттуда приехал. Я же остался  в  загородном
доме под предлогом подышать с утра свежим воздухом, но на самом  деле  для
того, чтоб пораньше прибыть на место свидания. Вместо того чтобы  заснуть,
я с нетерпением стал дожидаться восхода солнца  и,  как  только  забрезжил
свет, сел на лучшего своего коня и поскакал без провожатых,  объявив,  что
хочу посмотреть окрестности.
   Еду по направлению к Монрою и вижу в долине всадника, мчащегося ко  мне
во  весь  опор.  Лечу  навстречу,  чтоб  сократить  ему   расстояние.   Мы
съезжаемся. Это - мой соперник.
   - Кавальеро, - обратился он ко мне дерзким тоном, - мне  жаль  вызывать
вас вторично на поединок,  но  вы  сами  виноваты.  После  происшествия  с
серенадой вам следовало добровольно отказаться от дочери  дона  Хорхе  или
ожидать, что  вы  дорого  заплатите,  если  будете  упорствовать  в  своем
намерении ей понравиться.
   - Вы слишком кичитесь победой, которой обязаны, быть может, не  столько
своему искусству, сколько темноте, - сказал я. - Вы забываете, что счастье
в поединках переменчиво.
   - Не для меня, - вызывающе возразил он. - Я докажу вам, что умею и днем
и ночью наказывать дерзких кавалеров, осмеливающихся соперничать со мной.
   На эту надменную речь я ответил только тем, что соскочил  с  коня.  Дон
Аугустин последовал моему примеру. Привязав лошадей к дереву, мы принялись
биться  с  одинаковым  упорством.  Должен,  впрочем,  сознаться,  что  мне
пришлось померяться силами с человеком, который был опытнее меня, несмотря
на то, что  я  года  два  упражнялся  в  фехтовальных  залах.  Он  знал  в
совершенстве это искусство. Никогда еще не подвергал я своей жизни большей
опасности.  Все  же,  как  нередко  случается,  слабый  победил  сильного:
несмотря на всю ловкость моего соперника, я пронзил ему сердце шпагой, и в
следующее мгновение он упал мертвым.
   Я тотчас же вернулся в загородный дом и передал  о  случившемся  своему
камердинеру, в преданности которого был уверен. Затем я сказал ему:
   - Друг мой Рамиро, прежде чем правосудие проведает о  поединке,  возьми
доброго коня и скачи к тетушке, чтоб известить ее об этом происшествии. Ты
попросишь у нее от моего имени золота и драгоценностей, а  затем  нагонишь
меня в Пласенсии. Я буду ждать тебя на первом постоялом дворе при въезде в
город.
   Рамиро исполнил мое поручение с такой быстротой, что прибыл в Пласенсию
тремя часами позже меня. Он сообщил мне, что  донья  Элеонор  была  скорее
обрадована, чем огорчена поединком, смывавшим  бесчестье,  нанесенное  мне
первой неудачей, и что она посылала своему племяннику все бывшие  при  ней
деньги и драгоценности, дабы я мог путешествовать с  приятностью  в  чужих
краях, пока она не уладит моего дела.
   Опуская излишние подробности, скажу вам, что я пересек Новую Кастилию и
отправился в Валенсийское королевство, чтоб сесть в Дении  на  корабль.  Я
прибыл в Италию и стал переезжать от  двора  ко  двору,  проводя  время  в
развлечениях.
   Но пока я  вдали  от  своей  Елены  старался  таким  образом  заглушить
любовную тоску и печаль, эта девица тайно оплакивала в  Кории  разлуку  со
мной. Вместо  того  чтобы  сочувствовать  судебному  процессу,  затеянному
против меня ее семьей из-за  убийства  Олигера,  она,  напротив,  сердечно
желала,  чтобы  быстрое  примирение  прекратило  тяжбу  и   ускорило   мое
возвращение на родину. Прошло уже полгода, как мы расстались, и я  уверен,
что ее постоянство восторжествовало бы над временем, если  б  ей  пришлось
бороться только с ним. Но у нее  были  более  могущественные  враги.  Один
дворянин из Западной Галисии, дон Блас де Комбадос, приехал  в  Корию  для
получения крупного наследства, которое его двоюродный брат дон  Мигель  де
Копрара тщетно пытался у него оттягать. Он поселился в  этом  городе,  так
как ему там больше нравилось, чем в  родных  местах.  Комбадос  был  хорош
собой, походил на человека мягкого и воспитанного и  отличался  необычайно
вкрадчивым характером. Он вскоре перезнакомился со всеми приличными людьми
в городе и разузнал всю их подноготную.
   Разумеется, он недолго оставался в неведении относительно того,  что  у
дона Хорхе имеется дочь,  роковая  красота  которой  воспламеняла  мужчин,
казалось, только для того, чтоб ввергать их в несчастье. Это разожгло  его
любопытство, и  ему  захотелось  взглянуть  на  такую  опасную  особу.  Он
постарался для этого снискать дружбу ее отца и так к нему подластился, что
старик, считая  его  уже  почти  зятем,  позволил  ему  бывать  в  доме  и
беседовать в  его  присутствии  с  доньей  Еленой.  Галисиец  не  преминул
влюбиться в нее, ибо этого требовала неизбежная  судьба.  Он  открыл  свои
чувства дону Хорхе, который отнесся благосклонно к его сватовству, но,  не
желая принуждать дочь, предоставил ей  самой  располагать  своим  сердцем.
После этого дон  Блас  прибег  ко  всем  способам  ухаживания,  какие  мог
изобрести,  чтоб  понравиться  этой  сеньоре,  но  она  осталась   к   ним
равнодушна, так как думала  только  обо  мне.  Фелисия  стала  на  сторону
кавалера, убедившего ее с помощью подарков служить его любви, и пустила  в
ход всю свою ловкость. Отец, со своей стороны, помогал субретке,  увещевая
дочь, и, хотя они оба в течение целого года мучили донью Елену, им все  же
не удалось сломить ее верность.
   Убедившись, что дон Хорхе и Фелисия не в  силах  ему  помочь,  Комбадос
предложил им другой способ преодолеть упорство девицы, отличавшейся  таким
постоянством.
   - Послушайте, что я придумал, - сказал он им. - Мы составим  письмо  от
имени итальянского торговца к  какому-либо  корийскому  купцу,  где  после
разных  подробностей,  касающихся  торговли,  будет   сказано   следующее:
"Недавно  прибыл  к  Пармскому  двору  испанский  кавалер  дон  Гастон  де
Когольос. Он выдает себя за племянника и единственного наследника  богатой
вдовы, доньи Элеонор де Ласарилья, живущей в Корни. Этот сеньор  сватается
к дочери одного влиятельного вельможи, но ее дадут за  него  только  после
того, как убедятся в достоверности этих сведений. Мне поручено  обратиться
к вам за справками.  Соблаговолите  сообщить,  знаете  ли  вы  этого  дона
Когольоса и как велико имущество его тетки. Этот брак  зависит  от  вашего
ответа. Парма, такого-то числа" и т.д...
   Старик  счел  такой  обман  за   остроумную   выдумку,   за   хитрость,
простительную любовникам, а субретка, еще менее щепетильная, чем ее барин,
весьма его одобрила. Затея Комбадоса показалась им очень удачной, так  как
они знали Елену за девушку гордую и способную сразу  принять  какое-нибудь
твердое решение, если только она не  заподозрит  подвоха.  Дон  Хорхе  сам
взялся сообщить дочери о моей измене и, дабы придать всей  истории  больше
правдоподобности, решил привести к ней купца, якобы получившего  из  Пармы
означенное письмо. План был выполнен так, как они  его  задумали.  Отец  с
волнением, к которому как будто примешивались гнев и досада, сказал  донье
Елене:
   - Дочь моя, не стану повторять вам того, о чем  ежедневно  просят  меня
наши родственники, которые настаивают, чтобы я не допустил  в  нашу  семью
убийцы дона Аугустина. Но теперь у меня  имеются  более  веские  основания
просить вас отказаться от дона Гастона. Стыдитесь того,  что  хранили  ему
верность! Он ветреник  и  изменник.  Вот  неоспоримое  доказательство  его
вероломства. Прочтите это письмо, полученное  одним  корийским  купцом  из
Италии.
   Елена с трепетом взяла подложное  послание,  пробежала  его  глазами  и
взвесила все его выражения. Известие о моем непостоянстве подействовало на
нее подавляюще. Правда, любовь ко мне заставила  ее  сперва  прослезиться,
но, призвав всю свою гордость, она отерла слезы  и  сказала  отцу  твердым
голосом:
   - Сеньор, вы были  только  что  свидетелем  моей  слабости;  будьте  же
свидетелем победы, которую я одержала над собой. Все кончено; я питаю одно
только презрение к дону Гастону и считаю его последним из людей. Не  будем
больше говорить об этом. Ничего больше меня  не  удерживает,  и  я  готова
сопровождать дона Бласа к алтарю. Пусть же моя свадьба предшествует  браку
изменника, отплатившего мне столь недостойно за мою любовь.
   Дол Хорхе, в восторге от этих слов,  облобызал  дочь,  похвалил  ее  за
мужественное  решение  и,  радуясь  удачному   исходу   этой   стратагемы,
поторопился удовлетворить желание моего соперника.
   Таким образом отняли у меня  донью  Елену.  Она  отдалась  Комбадосу  в
порыве отчаяния, не желая прислушаться к голосу любви,  заступавшемуся  за
меня в глубине сердца, и ни минуты не сомневаясь в  известии,  к  которому
всякая возлюбленная должна  была  бы  отнестись  с  меньшим  доверием.  Но
гордость одержала верх над всем. Желание отомстить за обиду, которую,  как
она думала, я нанес ее красоте, пересилило в ней любовь.  Впрочем,  спустя
несколько дней после свадьбы она отчасти раскаялась в  своей  поспешности:
ей пришло на ум, что письмо купца могло быть подложным, и  это  подозрение
встревожило ее. Но влюбленный дон Блас  отвлек  свою  супругу  от  мыслей,
угрожавших его покою; он приложил все старания, чтобы ее развлечь,  и  это
ему удалось благодаря самым разнообразным увеселениям, какие он  изобретал
с необычайным искусством.
   Донья Елена казалась очень довольной своим галантным мужем, и они  жили
в полном согласии, когда моей тетушке удалось, наконец, уладить мое дело с
родней дона Аугустина. Она тотчас же написала мне  об  этом  в  Италию.  Я
находился тогда в  Реджо,  в  южной  Калабрии.  Оттуда  я  переправился  в
Сицилию, а затем в Испанию, и наконец примчался домой  на  крыльях  любви.
Донья Элеонор, которая ничего не писала мне о свадьбе дочери  дона  Хорхе,
известила меня об этом  только  по  моем  приезде  в  Корию.  Заметив  мое
огорчение, она сказала:
   - Напрасно, любезный племянник,  вы  сокрушаетесь  об  утрате  невесты,
которая не сумела остаться вам верной. Послушайте меня, изгоните из сердца
и памяти особу, недостойную вашего внимания.
   Не  зная  о  том,  каким  способом  обманули  донью  Елену,  моя  тетка
рассуждала вполне правильно и дала мне весьма разумный совет. Я решил  ему
последовать или, по крайней мере, выказать себя равнодушным, если  окажусь
не в состоянии одолеть свою страсть. Все же мне трудно было сдержать  свое
любопытство, толкавшее меня узнать, каким  образом  состоялся  этот  брак.
Желая выяснить подробности, я надумал обратиться к  приятельнице  Фелисии,
то есть к старушке Теодоре, о которой  я  уже  говорил.  Придя  к  ней,  я
случайно застал там Фелисию. Субретка меньше всего ожидала меня встретить,
а потому смутилась и попыталась ускользнуть,  чтобы  избежать  объяснения,
которого, как она думала, я не премину у нее потребовать. Но  я  остановил
ее.
   -  Зачем  вы  бежите  от  меня?   -   спросил   я.   -   Неужели   этой
клятвопреступнице Елене не довольно того, что она мною пожертвовала? Может
быть, она запретила вам слушать мои жалобы? Или вы собирались удрать, чтоб
поставить себе в заслугу перед изменницей ваш отказ меня выслушать?
   - Сеньор, - ответила мне камеристка, - признаюсь вам чистосердечно, что
ваше присутствие меня смущает. Встретившись с  вами,  я  испытала  ужасные
угрызения совести.  Мою  госпожу  обманули,  и  я  имела  несчастье  стать
соучастницей этого обмана. Мне стыдно  после  этого  показаться  на  глаза
вашей милости.
   - О, небо! - воскликнул я с удивлением. - Что вы решились мне  сказать?
Объяснитесь яснее!
   Тогда субретка поведала мне во  всех  подробностях,  к  какому  способу
прибег Комбадос, чтоб отнять у меня невесту. Видя, что ее  слова  пронзили
мне сердце, Фелисия попыталась  меня  утешить.  Она  предложила  мне  свое
заступничество перед  доньей  Еленой,  обещала  рассеять  ее  заблуждение,
описать ей мое отчаяние и не пощадить усилий,  чтобы  смягчить  жестокость
постигшей  меня  судьбы.  Словом,  она  подала  мне   надежды,   несколько
облегчившие мою скорбь.
   Не стану упоминать о бесчисленных возражениях со стороны доньи Елены, с
которыми Фелисии пришлось бороться, чтоб уговорить свою госпожу повидаться
со мной. В конце концов это все же ей удалось. Они условились между собой,
что впустят меня тайно в дом, как только дон Блас отправится  в  поместье,
куда иногда ездил охотиться и где проводил в таких случаях день  или  два.
Это намерение было приведено в исполнение. Муж уехал за город, а  меня  не
преминули известить об этом и проводить ночью в покои его жены.
   Я хотел было начать разговор с упреков, но донья Елена  заставила  меня
умолкнуть.
   - Бесцельно вспоминать прошлое, - сказала она. - Мы здесь не для  того,
чтоб  умилять  друг  друга,  и  вы  заблуждаетесь,  если  думаете,  что  я
расположена потворствовать вашим чувствам. Объявляю вам, дон  Гастон,  что
вы должны отныне забыть меня. Я согласилась  на  наше  тайное  свидание  и
уступила вашим просьбам лишь для того, чтоб лично вам  это  сказать.  Быть
может, я была бы довольнее своей судьбой, если б она соединилась с  вашей,
но небо расположило иначе, и я намерена повиноваться его велениям.
   - Как, сеньора? - отвечал я, - разве мало того, что  я  вас  потерял  и
принужден  лицезреть,  как   счастливец   дон   Блас   спокойно   обладает
единственной особой, которую я могу любить, но необходимо еще изгнать  вас
из своих  мыслей?  Вы  хотите  исторгнуть  любовь  из  моей  души,  отнять
единственное оставшееся у меня благо. Ах, жестокая!  Неужели  вы  думаете,
что человек, поддавшийся вашим чарам, может взять назад  свое  сердце?  Вы
себя недостаточно знаете, а потому перестаньте тщетно убеждать меня,  чтоб
я перестал думать о вас.
   - Коли так, - возразила она поспешно, - то перестаньте и вы  надеяться,
чтоб я когда-либо ответила  взаимностью  на  вашу  страсть.  Мне  остается
сказать еще только одно: супруга дона Бласа никогда не будет  возлюбленной
дона Гастона. Примите это к сведению. Оставьте мой дом, - добавила она.  -
Покончим немедленно разговор, за  который  я  себя  упрекаю,  несмотря  на
чистоту  своих  намерений,  и  который  моя  совесть  не   позволяет   мне
продолжать.
   При этих словах, отнимавших у меня всякую надежду, я упал к ногам своей
дамы. Я обратился к ней с трогательными речами и  даже  прибег  к  слезам,
чтоб ее умилить. Все это,  быть  может,  вызвало  в  донье  Елене  чуточку
жалости, но она постаралась скрыть свои  ощущения,  принеся  их  в  жертву
долгу. После того как я безрезультатно истощил все ласковые выражения, все
мольбы и слезы, мои нежные чувства сменились  яростью.  Я  обнажил  шпагу,
чтоб проткнуть себя на глазах неумолимой Елены, которая, заметив мой жест,
бросилась ко мне с намерением меня удержать.
   - Остановитесь, Когольос! - вскричала она. - Вот как  вы  заботитесь  о
моем добром имени! Лишая себя жизни, вы навлекаете на меня бесчестье, а на
моего мужа подозрение в убийстве!
   Охваченный отчаяньем, я  не  только  не  придал  должного  внимания  ее
словам, но напряг все  силы,  чтобы  воспротивиться  стараниям  госпожи  и
служанки, пытавшихся удержать меня  от  рокового  поступка.  Я,  наверное,
успел бы в своем намерении, если бы им быстро  не  пришел  на  помощь  дон
Блас, который, проведав о свидании, не поехал в  имение,  а  спрятался  за
настенным ковром, чтоб подслушать нашу беседу.
   - Дон Гастон, - воскликнул супруг, удерживая меня за руку, - справьтесь
со  своим