ив,  копил  все  золото  и  серебро,  которое
попадалось ему в руки. А для кого? Для наследников, которых он и знать  не
хотел. После него осталось тридцать тысяч дукатов, которые твой отец, дядя
Бертран и я поделили между собой. Теперь мы в состоянии хорошо  пристроить
своих детей. Брат мой Николае уже позаботился о сестре  твоей  Терезе;  он
только что выдал ее замуж  за  сына  одного  из  наших  алькальдов  (*55):
connubio junxit stabili propriamque dicavit (*56).
   Вот уже два дня, как  мы  с  большой  пышностью  празднуем  этот  брак,
заключенный при весьма  благоприятных  предзнаменованиях.  Мы  разбили  на
равнине эти шатры. У каждого из наследников Педро собственный шатер, и все
в течение трех дней несут по очереди расходы по угощению. Жаль, что ты  не
вернулся раньше, так как застал бы начало празднества. Позавчера,  в  день
свадьбы,  угощал  твой  отец.  Он  устроил  роскошный  пир,   за   которым
последовала карусель с кольцами. Дядя мой, щепетильник, потчевал нас вчера
и развлекал пасторалью. Он нарядил десять самых красивых юношей пастухами,
а десять девушек - пастушками и пожертвовал  для  этого  всеми  лентами  и
бантами своей лавки. Эта нарядная молодежь исполняла разные танцы  и  пела
множество нежных и грациозных бержереток. Все было на редкость изящно,  но
особого успеха не имело: видимо, пастораль отжила свой век (*57).  Сегодня
- моя очередь раскошелиться,  -  продолжал  он,  -  и  я  взялся  угостить
ольмедских горожан пьесой своего сочинения finis coronabit opus  (*58).  Я
приказал сколотить театр, где мои  ученики,  с  божьей  помощью,  исполнят
написанную мною трагедию. Она называется "Забавы Мулея Бухентуфа,  султана
марокканского". Сыграют ее  бесподобно,  так  как  у  меня  есть  питомцы,
которые декламируют не хуже  мадридских  актеров.  Все  эти  дети  хороших
семейств из Пеньяфьеля и  Сеговии,  которые  отданы  ко  мне  в  обучение.
Великолепные исполнители! Правда, я сам натаскивал ребят, и их  искусство,
ut ita dicam (*59), - отмечено печатью учителя. Что касается пьесы, то  не
стану о ней распространяться: не  хочу  лишать  тебя  приятного  ощущения,
вызываемого неожиданностью. Скажу только, что она  должна  захватить  всех
зрителей. Я выбрал один из тех трагических сюжетов, которые потрясают душу
видениями  смерти,  являющимися  нашему  воображению.  Я  разделяю  мнение
Аристотеля: надо возбуждать ужас. О! Если б я  посвятил  себя  театру,  то
выпускал бы на сцену одних только кровожадных правителей и героев-убийц! Я
плавал бы в крови! Все погибали бы в моих трагедиях: и не  только  главные
персонажи, но и  прислужники.  Я  удавил  бы  даже  суфлера.  Словом,  мне
нравится только ужасное (*60), - таков мой вкус.  И  заметьте:  эти  пьесы
увлекают толпу, помогают актерам жить в  роскоши  и  обеспечивают  авторам
безбедное существование.
   В то время как он кончал свою речь, мы увидали  большое  скопище  людей
обоего пола, которые выходили из деревни и направлялись в равнину. То были
молодожены в  сопровождении  родственников  и  друзей.  Впереди  выступали
десять или двенадцать музыкантов, которые играли все зараз, что составляло
весьма шумный: концерт. Мы пошли им навстречу, и  Диего  объявил,  кто  он
такой. Тотчас же понеслись из толпы радостные возгласы и каждый поспешил с
ним поздороваться. Нелегкое это было дело  отвечать  на  все  приветствия,
которыми его осыпали. Вся семья и даже все  присутствующие  принялись  его
обнимать, после чего отец молодого брадобрея сказал:
   -  Добро  пожаловать,  Диего!  Ты  застаешь  своих   родителей   слегка
раздобревшими. Не стану сейчас ничего тебе больше рассказывать, друг  мой,
а уже объясню все в подробности.
   Тем временем вся ватага направилась  в  равнину  и,  дойдя  до  шатров,
разместилась за накрытыми там столами. Я не покинул своего спутника, и  мы
пообедали вместе с новобрачными, которые, на мой взгляд, отлично подходили
друг к другу. Трапеза продолжалась довольно долго, так как учитель,  желая
из  тщеславия  перещеголять   братьев,   ограничившихся   более   скромным
угощением, приказал подать нам три перемены.
   После пирушки все  сотрапезники  выразили  сильное  нетерпение  увидеть
пьесу сеньора Томаса, уверяя, что произведение столь гениального человека,
как он, заслуживает  всяческого  внимания.  Мы  подошли  к  театру,  перед
которым уже разместились музыканты, для того чтобы играть в  антрактах.  В
то время как все в глубоком молчании ожидали  начала  действия,  на  сцене
появились актеры, и автор с текстом в руке уселся  за  кулисами,  так  как
собирался заменить суфлера. Он был совершенно прав, когда предупреждал нас
о том, что пьеса будет носить трагический  характер,  ибо  в  первом  акте
марокканский султан  укокошил  из  лука,  развлечения  ради,  целую  сотню
мавританских  невольников,  во   втором   он   отрубил   головы   тридцати
португальским офицерам, которых привел ему в качестве  военнопленных  один
из его полководцев, а в третьем этот монарх, пресытившись  своими  женами,
собственноручно поджег уединенный дворец, где они были заперты, и  обратил
его в пепел вместе со всеми одалисками. Мавританские невольники, равно как
и португальские офицеры, были чучела, весьма искусно сделанные  из  ивовых
прутьев, а картонный дворец  при  свете  фейерверка  являл  вид  пылающего
здания. Этим пожаром, сопровождавшимся тысячами жалобных стенаний, как  бы
исходивших из пламени, закончилось представление. Такой финал  был  весьма
эффектен (*61), и вся равнина загудела  от  рукоплесканий  в  честь  столь
превосходной трагедии, что свидетельствовало об отличном вкусе поэта и  об
его умении выбирать сюжеты для своих пьес.
   Я думал, что все кончится представлением "Забав  Мулея  Бухентуфа",  но
это оказалось ошибкой. Звуки литавр и труб возвестили нам новое зрелище, а
именно раздачу наград, ибо Томас из Ла-Фуэнте заставил своих учеников, как
экстернов, так и пансионеров, написать по сочинению  и  собирался  оделить
наиболее  успевающих  книгами,  купленными  им  на  собственные  деньги  в
Сеговии. Для этой цели на сцену неожиданно  внесли  две  длинных  школьных
скамьи, а также шкап, наполненный аккуратно  переплетенными  книгами.  Тут
все актеры вернулись на сцену и выстроились вокруг сеньора Томаса, который
своим напыщенным видом не уступал любому  ректору.  В  руках  у  него  был
список тех, кто удостоился награды. Он передал  эту  бумагу  марокканскому
султану, который принялся читать ее вслух.  Каждый  ученик,  имя  которого
выкликалось, почтительно подходил к учителю, чтоб получить  книгу  из  его
рук; затем ученика увенчивали лаврами и сажали на одну из скамеек, дабы он
мог предстать перед взорами  восхищенных  зрителей.  Но  как  ни  хотелось
учителю,  чтобы  все  разошлись  довольными,  это  ему  не  удалось,  ибо,
распределяя награды, как полагается, главным образом среди пансионеров, он
рассердил матерей экстернов, которые обвинили  его  в  пристрастии.  Таким
образом, празднество, служившее до этого момента славе дяди  Томаса,  чуть
было не окончилось столь же печально, как пир лапифов (*62).




КНИГА ТРЕТЬЯ


   ГЛАВА I. О прибытии Жиль Бласа в Мадрид и о первом господине,
   у которого он служил в этом городе

   Я провел несколько дней у молодого цирюльника, а  затем  пристроился  к
одному сеговийскому купцу, проезжавшему через Ольмедо. Он только что отвез
на  четырех  мулах  партию  товара  в  Вальядолид  и  теперь   возвращался
порожняком. Мы познакомились дорогой, и я так ему полюбился, что он просил
меня непременно остановиться у него в Сеговии. Я прогостил в его доме  два
дня, а когда собрался ехать в Мадрид с погонщиком  мулов,  то  этот  купец
вручил мне письмо с просьбой передать его в собственные руки по указанному
адресу, но не сообщил, что письмо было рекомендательным.
   Я не преминул отнести его сеньору  Матео  Мелендесу,  торговцу  сукном,
проживавшему у Пуэрта дель Соль, на углу Сундучной улицы.  Как  только  он
вскрыл письмо и познакомился с его содержанием, то весьма учтиво обратился
ко мне:
   - Сеньор Жиль Блас, мой корреспондент Педро  Паласио  так  настоятельно
вас рекомендует, что я считаю долгом предложить вам приют  в  своем  доме.
Кроме того, он просит  меня  подыскать  вам  хорошее  место,  о  чем  я  с
удовольствием позабочусь. Вполне уверен, что мне нетрудно будет найти  для
вас подходящую должность.
   Я с тем большим удовольствием принял  предложение  Мелендеса,  что  мои
финансы таяли на глазах. Но мне недолго пришлось быть ему  в  тягость.  По
прошествии недели он  сообщил,  что  рекомендовал  меня  одному  знакомому
кавалеру, нуждавшемуся в камердинере, и  что,  по  всей  вероятности,  это
место от меня не ускользнет. Действительно, в ту же минуту  явился  и  сам
кавалер.
   - Сеньор, - сказал ему  Мелендес,  указывая  на  меня,  -  вот  молодой
человек, о котором я вам говорил.  Он  порядочный  и  нравственный  малый.
Ручаюсь вам за него, как за самого себя.
   Кавалер пристально взглянул на меня, сказал, что мое лицо ему  нравится
и что он берет меня в услужение.
   - Пусть идет за мной, - добавил он.  -  Я  объясню  ему,  в  чем  будут
состоять его обязанности.
   С этими словами он распростился с купцом и вывел меня на главную  улицу
прямо против церкви св.Филиппа. Мы вошли в довольно красивый дом, одно  из
крыльев  которого  он  занимал,  и  поднялись  по  лестнице  в  пять-шесть
ступеней. Тут кавалер отпер две основательных  двери,  из  которых  первая
была снабжена  маленьким  решетчатым  окошком,  и  провел  меня  в  первую
горницу,  а  оттуда  с  другую,  где  стояла  постель  и  прочая   мебель,
производившая скорее впечатление опрятности, нежели богатства.
   Если мой хозяин пристально всматривался в меня у Мелендеса,  то  теперь
пришла моя очередь разглядеть его повнимательнее. Это был уравновешенный и
серьезный человек  лет  пятидесяти  с  лишком.  Он  обладал,  по-видимому,
добродушным характером, и я почувствовал к нему расположение. Расспросив о
моей родне и удовлетворившись полученными ответами, он сказал:
   - По-видимому, Жиль Блас, ты весьма разумный малый, и я рад,  что  тебя
нанял. Ты, в свою очередь, тоже останешься доволен службой. Я буду  давать
тебе шесть реалов в день на харчи и содержание, но можешь  рассчитывать  и
еще на кой-какие мелкие доходы. Хлопот у тебя будет немного, так как я  не
веду дома хозяйства и столуюсь в городе. Утром  почистишь  мое  платье,  а
затем весь день будешь свободен. Приходи только по вечерам пораньше  домой
и жди меня у дверей: вот все, что я от тебя требую.
   Объяснив мне мои обязанности, он  вынул  из  кармана  шесть  реалов  и,
соблюдая договор, отдал их мне для почина. Затем мы оба вышли,  и  он  сам
запер двери. Забрав с собой ключи, он сказал:
   - Ты мне больше не нужен, друг мой. Ступай, куда тебе  угодно,  погуляй
по городу, но смотри, чтоб ты был на лестнице,  когда  я  вечером  вернусь
домой.
   Сказав это, он удалился и предоставил мне распоряжаться собой по своему
усмотрению.
   "Честное слово, Жиль Блас, - сказал я самому себе, - лучшего  господина
и сыскать трудно. Как? Ты нашел человека, который платит тебе шесть реалов
в день за то, чтоб чистить ему платье и прибирать поутру горницу,  да  еще
предоставляет  тебе  свободу  гулять  и  развлекаться,  как  школьнику  на
каникулах? Клянусь богом, нет должности приятнее этой! Не удивляюсь  тому,
что мне так хотелось попасть в Мадрид; видимо, я  предчувствовал  счастье,
которое меня здесь ожидало".
   Я провел весь день, шатаясь по улицам и развлекаясь осмотром предметов,
которые были для меня новы,  что  потребовало  немалой  беготни.  Вечером,
поужинав в харчевне неподалеку от нашего дома, я поспешил туда,  куда  мне
было приказано. Мой господин пришел спустя три четверти часа после меня и,
по-видимому, остался доволен моей исправностью.
   - Отлично, - сказал он, - это мне нравится; люблю  слуг,  знающих  свои
обязанности.
   С этими словами он отворил двери квартиры  и  запер  их  за  нами,  как
только мы туда вошли. В квартире было темно, а потому,  достав  кремень  и
трут, он зажег свечу, после чего я помог ему раздеться. Когда он улегся  в
постель, я засветил по его приказанию ночник, стоявший в камине, и, забрав
свечу, унес ее в переднюю, где помещалась небольшая кровать без полога, на
которой я и расположился.
   На следующее утро он встал между девятью и десятью часами.  Я  вычистил
ему платье, а он отсчитал мне шесть реалов и отпустил меня до вечера.  Сам
он  тоже  ушел,  не  забыв  старательно  запереть  двери,  после  чего  мы
расстались друг с другом на целый день.
   Таков был наш обычный образ жизни, и я  находил  его  весьма  для  себя
приятным. Забавнее всего было то, что я не знал, как зовут моего  хозяина.
Даже Мелендес не мог мне этого сказать.  Кавалер  этот  был  ему  известен
только как клиент, изредка заходивший в лавку и покупавший у  него  сукно.
Наши соседи тоже были не в состоянии удовлетворить  мое  любопытство;  все
они уверяли, что не знают, кто он  такой,  хотя  мой  хозяин  жил  в  этом
квартале уже два года. По их словам, он не ходил ни к кому по соседству, а
отсюда, те, кто привык к скороспелым заключениям,  делали  вывод,  что  от
такой личности нечего ждать добра. Некоторые шли еще дальше и  подозревали
в нем португальского шпиона, а мне сочувственно советовали позаботиться  о
своей  безопасности.  Это  предостережение  смутило  меня  и  наводило  на
размышления: действительно,  оправдайся  их  подозрения,  я  сам  рисковал
попасть в мадридскую тюрьму, которая представлялась мне не более приятной,
чем все прочие. Сознание моей причастности к делу не могло меня  ободрить:
испытанные мною злоключения внушили мне страх перед правосудием. Я  дважды
познал на собственном опыте, что если оно и  не  казнит  невинных,  то  во
всяком случае плохо соблюдает по отношению к нам законы гостеприимства,  и
что даже недолгое пребывание в ее теремах всегда бывает весьма неприятным.
   Я переговорил с Мелендесом по поводу этого щекотливого  обстоятельства,
но он не мог подать мне никакого совета. Если ему и не верилось, чтоб  мой
господин оказался шпионом, то, с другой стороны, он не  мог  утверждать  и
противного. А потому я решил понаблюдать за своим патроном и покинуть его,
как только удостоверюсь, что он действительно государственный  преступник;
однако же мне казалось, что осторожность и приятная  моя  служба  требуют,
чтоб я сначала твердо в  этом  убедился.  Приняв  такое  решение,  я  стал
следить за его  поступками  и  однажды  вечером,  помогая  ему  раздеться,
сказал, чтоб его испытать:
   - Ах, сеньор, не знаю уж, как надо жить, чтоб уберечься от злых языков.
Свет чертовски зол! Возьмите  хотя  бы  наших  соседей:  они  хуже  самого
дьявола. Гнуснейшие людишки, сударь! Вы и представить себе не можете,  что
они о нас говорят.
   - Вот как, Жиль Блас? - заметил он, - что же, друг мой, они  могут  про
нас говорить?
   - Ах, сеньор, - отвечал я, - злословие всегда найдет себе пищу; оно  не
пощадит даже добродетели. Наши соседи говорят, что мы  опасные  люди,  что
суд должен обратить на нас внимание, словом, они  почитают  вас  здесь  за
шпиона португальского короля (*63).
   Говоря это, я глядел на хозяина так  же  испытующе,  как  Александр  на
своего врача (*64), и напрягал всю свою  проницательность,  чтоб  угадать,
какое действие произвело на кавалера мое сообщение. Мне показалось, что он
вздрогнул,  а  это  подтверждало  предположения  соседей;  к  тому  же  он
погрузился в раздумье, которое я тоже истолковал не в его пользу. Впрочем,
он скоро оправился от смущения и сказал мне довольно спокойно:
   - Пусть соседи болтают, что хотят, это не должно нарушить наш покой. Не
стоит беспокоиться о пересудах, поскольку мы не подаем никакого повода для
того, чтоб о нас дурно думали.
   С этими словами  он  улегся  в  постель,  а  я,  ничего  не  добившись,
последовал его примеру.
   На следующее утро, собираясь выйти из дому, мы услыхали сильный стук  в
первую дверь, выходившую на лестницу; мой хозяин отпер вторую и, посмотрев
в решетчатое оконце, увидел хорошо одетого человека, который сказал ему:
   - Сеньор кавальеро, я - альгвасил и  пришел  к  вам  от  имени  сеньора
коррехидора, который хочет с вами поговорить.
   - Что ему от меня нужно? - спросил мой хозяин.
   - Не знаю, сеньор, - возразил тот, - соблаговолите пожаловать к нему, и
дело быстро решится.
   - Слуга покорный, - сказал мой хозяин, - он мне вовсе не нужен.
   С этими словами он резко захлопнул  внутреннюю  дверь.  Затем,  походив
некоторое время взад и  вперед  по  комнате  с  видом  человека,  которого
сообщение альгвасила  заставило,  по-видимому,  сильно  призадуматься,  он
отдал мне мои шесть реалов и сказал:
   - Можешь идти, друг мой, и провести день, где тебе угодно. Я еще побуду
здесь, но сегодня утром ты мне больше не нужен.
   Эти слова навели меня на мысль,  что  он  боится  ареста  и  что  страх
заставляет его оставаться дома. Я  ушел  и,  чтоб  проверить  правильность
своих подозрений, спрятался в таком месте, откуда мог видеть его, если  бы
он вышел. У меня хватило бы терпения просидеть там все утро, но он избавил
меня от этого труда. Час спустя я увидел  его  идущим  по  улице  с  такой
самоуверенностью,  которая  заставила  меня  сперва  усомниться  в   своей
проницательности. Все же  я  не  придал  веры  первому  впечатлению  и  не
отступился от подозрений, так как был предубежден против своего хозяина. Я
подумал, что вся его выдержка могла быть показной, и у меня даже  возникло
предположение, что он остался дома только для того, чтоб собрать все  свое
золото  и  все  драгоценности,  и  намеревается  теперь  обеспечить   себе
безопасность поспешным бегством.  Я  не  надеялся  больше  его  увидать  и
сомневался, стоит ли мне вечером дожидаться  у  дверей,  настолько  я  был
уверен, что он в тот же день покинет город, чтоб  спастись  от  угрожавшей
ему опасности. Тем не менее я  отправился  к  нашему  дому  и  был  весьма
удивлен, когда хозяин мой вернулся в  обычное  время.  Он  лег  спать,  не
проявив ни малейшей тревоги, и так же спокойно встал на следующее утро.
   В то время как он кончал свой туалет, неожиданно раздался стук в дверь.
Кавалер  посмотрел  сквозь   решетчатое   окно   и,   увидев   альгвасила,
приходившего накануне, спросил, что ему угодно.
   - Отворите, - отвечал тот, - к вам пожаловал сеньор коррехидор.
   Кровь застыла у меня в жилах от  одного  упоминания  об  этом  страшном
человеке. Я чертовски боялся всех этих господ с тех пор, как побывал в  их
руках, и в этот момент предпочел бы находиться за сто миль от Мадрида. Что
касается моего патрона, то он испугался  меньше  меня  и,  отворив  дверь,
встретил судью весьма почтительно.
   - Вы видите, - сказал коррехидор, -  что  я  пришел  к  вам  почти  без
провожатых, так как не хочу подымать  шума.  Несмотря  на  неблагоприятные
слухи, которые ходят о вас по городу, я все же считаю, что вы заслуживаете
предупредительного обхождения. Скажите мне ваше имя и  что  вы  делаете  в
Мадриде.
   - Сеньор, - отвечал ему мой господин, - я родом  из  Новой  Кастилии  и
зовут меня дон Бернальдо де Кастиль Бласо. А что касается моих занятий, то
я гуляю, посещаю  театральные  представления  и  ежедневно  развлекаюсь  в
обществе нескольких лиц приятного обхождения.
   - Вы, вероятно, получаете большие доходы? - спросил судья.
   - Нет, - прервал его мой хозяин, - у меня нет ни ренты, ни  земель,  ни
домов.
   - На что же вы живете? - удивился коррехидор.
   - Это я вам сейчас покажу, - возразил дон Бернальдо.
   При этом он  приподнял  шпалеры,  отпер  дверь,  которую  я  раньше  не
замечал, за ней другую, находившуюся позади, и, впустив судью  в  каморку,
где стоял большой баул, наполненный золотыми монетами,  показал  ему  свои
сокровища.
   - Сеньор, - сказал он затем, -  вам  известно,  что  ис