мне при входе, указать  комнату
Фенисии, и она повела  меня  наверх  в  коридор,  вдоль  коего  помещалось
десять-двенадцать   клетушек,   отделенных   одними    только    сосновыми
перегородками и населенных веселой ватагой. Моя водительница  постучала  в
одну из дверей, и мне отворила сама Фенисия, у которой язычок  от  долгого
ожидания зудел не меньше, чем у меня. Не успели мы присесть, как принялись
трещать вовсю. И тут началось состязание. Нам  надо  было  переговорить  о
стольких предметах, что вопросы и ответы так  и  сыпались  с  беспримерной
словоохотливостью.
   После того как мы поведали друг другу свои похождения и рассказали  про
теперешнее состояние наших дел, Фенисия спросила меня о  моих  намерениях,
"ибо, - сказала она, - нельзя сидеть сложа руки: девица в  твоем  возрасте
должна приносить пользу обществу". Я отвечала ей, что решила,  в  ожидании
лучшего, поступить в услужение к какой-нибудь знатной особе.
   - Фи! - воскликнула моя приятельница, - и не думай  об  этом!  Неужели,
душечка, ты не чувствуешь омерзения к службе? Возможно ли,  чтоб  тебе  не
претило подчиняться чужой  воле,  угождать  прихотям  других,  выслушивать
брань, - словом, быть рабой? Почему бы тебе не последовать моему примеру и
не заделаться комедианткой? Нет более пристойного звания для  умных  людей
без рода и достатка. Это нечто среднее между знатью и мещанством,  вольное
ремесло, свободное от тягостных приличий, принятых в обществе. Мы получаем
свои доходы наличными деньгами с капитала,  который  хранится  у  публики.
Живя постоянно  среди  радостей,  мы  тратим  деньги  так  же  легко,  как
добываем.
   Театр, - продолжала она, - особенно  благоприятствует  женщинам.  В  то
время как я жила у Флоримонды, - даже стыдно  вспомнить  об  этом,  -  мне
приходилось принимать ухаживания капельдинеров Принцева  театра;  ни  один
порядочный человек не обращал внимания на мою  особу.  А  почему  бы  это?
Оттого что я была не на виду. Повесь картину  в  тень  -  и  никто  ее  не
заметит. Но какая перемена, с тех пор как я взошла на свой пьедестал, т.е.
на сцену! За мной  бегает  по  пятам  самая  блестящая  молодежь  во  всех
городах, где мы бываем. Много приятностей есть  для  комедиантки  в  нашем
ремесле. Если она добродетельна, т.е. не заводит больше  одного  любовника
за раз, то все ее почитают. Люди превозносят ее скромность;  а  когда  она
меняет ухаживателя, то на нее смотрят, как на  вдову,  вторично  выходящую
замуж. Но если настоящая вдова вступит в третий брак, то все ее презирают:
можно  подумать,  что  она  оскорбляет  людскую  щепетильность.  Напротив,
актерка как бы становится тем драгоценнее, чем  больше  у  нее  перебывает
обожателей, а после сотого приключения она ужи - королевское лакомство.
   - Кому вы это говорите? - прервала я Фенисию. - Неужели  вы  полагаете,
что мне не известны все эти преимущества? Я не раз думала о них и не скрою
от тебя, что они весьма соблазнительны для девицы моего пошиба. К тому  же
я чувствую склонность к театру. Но этого мало; надо обладать  талантом,  а
его у меня нет. Я несколько  раз  пыталась  декламировать  перед  Арсенией
отрывки из пьес; но она осталась мною недовольна, и это отвратило меня  от
актерского ремесла.
   - Тебя нетрудно обескуражить, -  продолжала  Фенисия.  -  Разве  ты  не
знаешь, что знаменитые актрисы обычно бывают завистливы? Несмотря  на  все
свое высокомерие, они боятся, как бы какой-нибудь  новичок  их  не  затер.
Наконец, я не стала бы полагаться в этом деле на Арсению, так как  она  не
могла быть искренней. Вообще же скажу  без  всякой  лести,  что  ты  прямо
рождена для театра. В  тебе  все  естественно,  у  тебя  непринужденные  и
грациозные  движения,  сладкий  голос,  прелестная  грудь  и  к  тому   же
приятнейшая рожица. Ах, плутовка, скольких кавалеров ты бы пленила, если б
стала актрисой!
   Она  наговорила  мне  еще  кучу  соблазнительных  вещей   и   заставила
продекламировать несколько стихов,  чтоб  я  сама  могла  судить  о  своих
дарованиях в комедийном  жанре.  Прослушав  меня,  Фенисия  пришла  в  еще
больший восторг. Она наградила меня  всяческими  похвалами  и  превознесла
выше всех мадридских актрис. После этого было  бы  непростительно  с  моей
стороны сомневаться дольше в своих талантах. Арсения  была  заподозрена  и
уличена в зависти и недобросовестности. Мне пришлось  согласиться  с  тем,
что я замечательная исполнительница.
   В этот момент  явились  двое  комедиантов,  и  Фенисия  заставила  меня
повторить те же стихи. Оба они пришли в своего рода  экстаз,  из  которого
пробудились только затем, чтоб осыпать меня похвалами. Думаю, что  если  б
они состязались в том, кто из них троих лучше меня расхвалит, то не  могли
бы придумать больших гипербол. Скромность моя не устояла  против  стольких
славословий. Я начала воображать, что действительно  чего-нибудь  стою:  и
вот разум мой обращен в сторону комедии.
   - Итак, дорогая, -  сказала  я,  -  пусть  будет  по-твоему:  я  готова
последовать твоему совету и поступить в труппу, если меня примут.
   При этих  словах  моя  приятельница  обняла  меня  с  восторгом,  а  ее
собратья, казалось, обрадовались не меньше ее проявленному мною намерению.
Мы уговорились, что я явлюсь в театр на следующий  день  поутру  и  покажу
перед собравшейся труппой тот же образчик своего таланта.
   Комедианты отнеслись ко мне еще благосклоннее, чем Фенисия, как  только
я прочитала в их присутствии  каких-нибудь  двадцать  стихов.  Они  охотно
приняли меня в свою труппу, после чего я перестала думать о чем бы  то  ни
было, кроме своего первого выступления. Чтоб сделать его более  блестящим,
я истратила все деньги, оставшиеся от продажи  кольца,  и  если  их  и  не
хватало на роскошный наряд, то все же  мне  удалось  заменить  великолепие
изысканным вкусом.
   Наконец, я впервые  вышла  на  сцену.  Сколько  аплодисментов!  Сколько
похвал! Я буду лишь скромна, если просто скажу тебе, что привела  зрителей
в восторг. Чтоб поверить этому,  надо  было  быть  свидетелем  того  шума,
который я наделала в Севилье. Весь город  говорил  только  обо  мне,  и  в
течение целых трех недель зрители толпами ходили в комедию. Благодаря этой
новинке театр вернул себе публику,  начинавшую  было  к  нему  охладевать.
Словом, я очаровала всех своим выступлением. Но такой дебют был равносилен
публичному  объявлению,  что  я  отдамся  самому  крупному  и   последнему
наддатчику на  торгах.  Двадцать  кавалеров  всех  возрастов  и  положений
состязались между собой, кому взять меня на содержание. Если б я  захотела
следовать своей склонности, то выбрала бы самого молодого и пригожего;  но
мы, комедиантки, должны считаться только с корыстью  и  тщеславием,  когда
дело идет о том, чтоб устроить свое положение, -  это  театральный  закон.
Вот почему одержал верх дон Абросио  де  Нисана,  человек  уже  пожилой  и
невзрачный,  но  богатый,  щедрый  и  один  из  могущественнейших  вельмож
Андалузии. Правда, я заставила его дорого заплатить за это.  Он  снял  для
меня прекрасный дом, роскошно меблировал его,  приставил  ко  мне  повара,
двух лакеев, горничную и обещал на расходы две тысячи дукатов в  месяц.  К
этому надо еще добавить богатые наряды и  довольно  много  драгоценностей.
Даже Арсении так не везло. Какая перемена фортуны!  Разум  мой  был  не  в
силах это выдержать. Я  вдруг  стала  казаться  сама  себе  совсем  другой
личностью. Не дивлюсь тому, что иные девушки быстро забывают  безвестность
и нищету, из которых извлек их  каприз  какого-нибудь  сеньора.  Признаюсь
тебе чистосердечно: аплодисменты публики, расточаемые мне со всех  сторон,
лесть и страсть дона Амбросио возбудили во мне  тщеславие,  доходившее  до
чрезмерных пределов. Я  стала  смотреть  на  свой  талант,  как  на  некую
дворянскую грамоту. У меня появились замашки знатной  дамы,  и,  столь  же
скупясь на кокетливые взгляды, сколь охотно раньше их расточала, я  решила
не дарить своим вниманием никого, кроме герцогов, графов и маркизов.
   Сеньор де Нисана приходил ко мне всякий  вечер  ужинать  с  несколькими
друзьями. Со своей стороны, я старалась пригласить самых забавных из наших
актерок, и мы проводили большую часть ночи, веселясь и  распивая  вино.  Я
весьма пристрастилась к этой жизни, но  она  продолжалась  всего  полгода.
Вельможи обычно бывают изменчивы; если б не это, то они  были  бы  слишком
обольстительны. Дон Амбросио  покинул  меня  ради  одной  юной  гренадской
прелестницы, только что прибывшей в Севилью и обладавшей, помимо чар,  еще
умением из использовать. Но я огорчалась не более  суток  и  заменила  его
двадцатидвухлетним кавалером, доном Луисом д'Алькасер  (*125),  с  которым
могли равняться красотой лишь немногие испанцы.
   Ты хочешь спросить меня, - вполне резонно, - почему я взяла в любовники
столь  юного  сеньора,  зная,  как   рискованно   связываться   с   такими
обожателями. Но у дона Луиса не было ни отца, ни матери, и он уже  вступил
во владение своим состоянием, а кроме того, скажу тебе,  что  такого  рода
связи  опасны  только  для  девиц,  находящихся  в  услужении,   или   для
каких-нибудь жалких авантюристок. Женщины же нашей  профессии  все  равно,
что титулованные особы: мы не ответчицы за то действие, которое производят
наши чары. Пусть страдают семейства, чьих наследников мы ощипываем.
   Д'Алькасер и я столь сильно пленили друг друга,  что,  мнится  мне,  не
было на свете любви более пламенной, чем наша. Мы оба были  так  влюблены,
что казалось, будто нас околдовали. Те, кто знал  о  нашей  привязанности,
почитали нас самыми счастливыми людьми в мире, а между  тем  мы  являлись,
быть может, самыми несчастными. Хотя дон Луис и был весьма хорош собой, но
зато  так   ревнив,   что   непрестанно   тиранил   меня   несправедливыми
подозрениями. Угождая его слабости, я тщетно старалась сдерживаться  и  не
позволяла себе даже взглянуть на мужчину; но его недоверчивость,  искусная
в  приписывании  мне  всякого  рода  грехов,  делала  все   мои   старания
бесплодными. Когда я выступала на сцене, то ему казалось, будто  я  бросаю
заигрывающие взгляды на каких-нибудь молодых кавалеров, и он  осыпал  меня
упреками; словом, даже нежнейшие наши беседы всегда  прерывались  ссорами.
Не было никакой возможности  выносить  это  долее:  чаша  нашего  терпения
переполнилась, и мы расстались миролюбиво. Поверишь ли, но последний  день
нашей связи был для нас самым счастливым. Устав оба от  перенесенных  мук,
мы дали на прощание волю своей радости,  точно  два  несчастных  пленника,
обретших свободу после жестокого рабства.
   С тех пор я всячески остерегаюсь любви и избегаю привязанности, которая
смутила бы мой покой. Нам, комедианткам, не пристало вздыхать, как прочим,
и мы не должны сами испытывать страстей, над  которыми  насмехаемся  перед
публикой.
   В это время я задала немалую работу Славе: она распространяла  повсюду,
что я  бесподобная  актриса.  Поверя  сей  богине,  гренадские  комедианты
написали мне письмо, предлагая вступить в их труппу, и, дабы я не презрела
этого предложения, прислали мне счет своих каждодневных расходов и  список
абонементов (*126), из чего я  усмотрела,  что  дело  это  было  для  меня
выгодным. А потому я согласилась,  хотя  в  глубине  души  мне  было  жаль
расстаться с Фенисией и Доротеей, которых я любила так, как только женщина
способна любить другую. Первую из них я оставила в Севилье, в то время как
она занималась расплавкой столового серебра  одного  ювелиришки,  которого
тщеславие заставило завести себе метрессу из комедианток.  Я  забыла  тебе
сказать, что, когда я поступила в  театр,  мне  вздумалось  называться  не
Лаурой, а Эстрельей, и под этим именем я отправилась в Гренаду.
   Я начала выступать там с не меньшим успехом, чем в  Севилье,  и  вскоре
оказалась окруженной толпой вздыхателей.  Не  желая  поощрять  никого  без
веских данных, я держала себя так строго, что пустила всем пыль  в  глаза.
Однако, опасаясь, как бы самой не остаться в дурах при таком поведении,  к
тому же не свойственном моей  природе,  я  было  собралась  внять  мольбам
одного молодого аудитора  из  мещан,  который,  кичась  своей  должностью,
хорошим столом и выездом, корчил из себя сеньора. Но тут я впервые увидела
маркиза  де  Мариальва.  Этот  португальский  вельможа,   из   любопытства
объезжавший Испанию, остановился по дороге в Гренаде. Он зашел в  комедию.
Я в тот день не играла. Маркиз весьма внимательно рассматривал выступавших
актрис, и одна из них ему приглянулась. Он познакомился с ней на следующий
же день и хотел было оформить это дело, когда я появилась  в  театре.  Моя
красота и кокетливость молниеносно повернули флюгер, и португалец оказался
у моих ног. Но должна сказать тебе правду:  мне  было  известно,  что  моя
товарка понравилась этому сеньору, а потому я приложила все усилия,  чтобы
его отбить, и это мне удалось. Я знаю, что она на меня в обиде, но  ничего
не поделаешь. Она должна была бы  рассудить,  что  такой  поступок  вполне
естественен для женщины и что даже лучшие подруги не ставят себе  этого  в
упрек.



   ГЛАВА VIII. О приеме, оказанном Жиль Бласу гренадскими комедиантами,
   и о встрече его в артистической со старым знакомым

   Не успела Лаура кончить свое  повествование,  как  ее  соседка,  старая
комедиантка, зашла за ней, чтоб отправиться вместе в театр. Эта  почтенная
героиня подмостков могла бы отлично сыграть  богиню  Котитто  (*127).  Моя
"сестра" не преминула представить своего "брата"  этой  допотопной  особе,
после чего с обеих сторон последовали превеликие учтивости.
   Я оставил их вдвоем, сказав вдове эконома, что увижусь с ней в  театре,
как только справлюсь с переноской своих пожитков к маркизу  де  Мариальва,
жилище коего она мне указала. Зайдя  сперва  в  нанятую  мною  комнату,  я
рассчитался с  хозяйкой,  а  затем  отправился  с  человеком,  несшим  мой
чемодан, в гостиницу, где жил мой новый патрон. У крыльца попался мне  его
управитель, который спросил меня, не брат ли я госпожи  Эстрельи,  на  что
получил утвердительный ответ.
   - Добро  пожаловать,  сеньор  кавальеро,  -  сказал  он.  -  Маркиз  де
Мариальва, у которого я имею  честь  состоять  в  управителях,  велел  мне
оказать  вам  любезный  прием.  Для  вас  отвели  комнату,  и,  с   вашего
разрешения, я провожу вас туда, чтоб показать дорогу.
   Он повел меня на верхний этаж в крошечную клетушку, где еле  помещались
довольно узкая постель, шкап и два стула: это и были мои апартаменты.
   - Вам будет здесь не очень просторно, - заявил  мой  провожатый,  -  но
зато я обещаю предоставить вам в Лиссабоне роскошное помещение.
   Заперев чемодан в шкап, я сунул ключ в карман и спросил, в котором часу
ужинают. Он ответил мне, что португальский сеньор не столуется в гостинице
и что каждый слуга получает ежемесячно известную сумму на харчи.  Я  задал
еще несколько вопросов и убедился, что  люди  маркиза  были  пресчастливые
бездельники. После этой короткой беседы я покинул управителя и  отправился
к Лауре, размышляя не без удовольствия о том, что  сулило  мне  мое  новое
место.
   Лишь только я подошел к театру и назвался братом Эстрельи,  как  передо
мной  распахнулись  все  двери.   Стоило   посмотреть,   как   распинались
привратники,  чтоб  очистить  мне   дорогу,   точно   я   был   одним   из
могущественнейших сеньоров  в  Гренаде.  Все  капельдинеры,  все  сборщики
входных и выходных ярлыков (*128), встречавшиеся на моем  пути,  сгибались
передо мной в  три  погибели.  Но  особенно  хотелось  бы  мне  рассказать
читателю про почетный прием, который, как это ни  смешно,  оказали  мне  в
артистической, где я застал всю группу одетой и уже готовой к выступлению.
Узнав от Лауры, кто я такой, комедианты и комедиантки так и облепили меня.
Мужчины сжимали меня в объятиях, а женщины,  прикладываясь  к  моему  лицу
накрашенными щеками, покрывали его красными и белыми пятнами. Все  спешили
приветствовать меня, а потому говорили разом. Я не успевал им отвечать, но
меня выручила моя сестрица, опытный язычок  которой  помог  мне  исполнить
свой долг перед каждым.
   Я, впрочем, не  отделался  одними  объятиями  актеров  и  актерок.  Мне
пришлось выдержать еще учтивости декоратора, скрипачей, суфлера, счикателя
и  подсчикателя  свеч,  наконец,  всех  театральных  служителей,  которые,
проведав о моем посещении, сбежались, чтоб поглядеть на меня.  Можно  было
подумать, что все эти люди  были  подкидышами,  никогда  не  видавшими  ни
одного брата.
   Между  тем   спектакль   начался.   Тогда   дворяне,   находившиеся   в
артистической,  отправились  смотреть  пьесу,  а  я,  как  свой   человек,
продолжал калякать с актерами, не занятыми на сцене. Среди них  был  один,
которого  величали  Мелькиором.  Имя  это  поразило  меня.  Я  внимательно
поглядел на его носителя, и мне показалось, что я уже где-то  видел  этого
актера. Наконец, я вспомнил и узнал в нем Мелькиора  Сапату,  того  нищего
странствующего комедианта, который, как я  уже  передавал  в  первом  томе
моего жизнеописания, макал хлебные корки в источник.
   Я тотчас же отвел его в сторону и сказал ему:
   - Если не ошибаюсь, вы тот самый сеньор Сапата, с которым я имел  честь
однажды завтракать  на  берегу  прозрачного  ручья  между  Вальядолидом  и
Сеговией. Меня сопровождал тогда  один  цирюльник.  У  нас  были  с  собой
кой-какие припасы, которые мы присоединили к вашим, соорудив таким образом
маленький завтрак, сопровождавшийся многими приятными беседами.
   Сапата призадумался на несколько мгновений, а затем отвечал:
   -  Вы  рассказываете   про   обстоятельство,   которое   мне   нетрудно
восстановить в памяти. Я возвращался тогда в Самору после своего дебюта  в
Мадриде. Помню даже, что дела мои были неважны.
   - И я это помню, - возразил я, - тем более, что ваш камзол  был  подбит
театральными афишами. Я  не  забыл  также,  что  вы  жаловались  тогда  на
чрезмерную добродетель вашей жены.
   - О, теперь я уже не жалуюсь! - поспешно  воскликнул  Сапата.  -  Слава
богу, моя дражайшая половина совершенно исправилась, так  что  мой  камзол
подбит гораздо пристойнее.
   Я было собрался поздравить его с вразумлением супруги, но  тут  он  был
вынужден  покинуть  меня,  чтоб  выступить  на   сцене.   Полюбопытствовав
взглянуть на его жену, я  подошел  к  одному  комедианту  и  попросил  его
показать мне ее. Он исполнил мою просьбу, сказав:
   - Вот она; это - Нарсиса, самая хорошенькая из наших  дам  после  вашей
сестрицы.
   Я решил, что она должна быть  той  самой  актрисой,  которую  облюбовал
маркиз де Мариальва до  встречи  с  Эстрельей,  и  моя  догадка  оказалась
правильной.
   По  окончании  представления  я  проводил  Лауру  домой  и  застал  там
несколько поваров, готовивших парадный ужин.
   - Ты можешь здесь поужинать, - сказала она.
   - И не подумаю, - отвечал я, - маркиз,  вероятно,  захочет  остаться  с
вами наедине.
   - Вовсе нет, - возразила Лаура, - он придет с двумя друзьями и одним из
наших комедиантов. От тебя зависит  быть  шестым.  Тебе  известно,  что  у
артисток  секретари  пользуются  привилегией  кушать  вместе   со   своими
господами.
   - Это так, - заметил я, - но не рано ли мне становиться на одну ногу  с
любимыми секретарями? Я  должен  сперва  исполнить  какое-нибудь  интимное
поручение, чтоб заслужить такое почетное право.
   Сказав это,  я  вышел  от  Лауры  и  направился  в  свой  трактир,  где
рассчитывал столоваться ежедневно, так как мой  господин  не  кормил  дома
своих слуг.



   ГЛАВА IX. О необычайной личности, с которой Жиль Блас ужинал
   в тот вечер, и о том, что произошло между ними

   Я увидал в углу залы старика, смахивавшего на монаха.  Он  был  одет  в
серую сермягу и ужинал в  одиночестве.  Любопытство  побудило  меня  сесть
напротив него. Я вежливо поклонился ему, на что он  ответил  мне  тем  же.
Получив свою п