имеет оснований жаловаться  на  ограбление,  так  как  похищенное  было
возвращено ему с лихвою, и наша  с  вами  совесть  может  быть  совершенно
спокойна на этот счет.
   - В самом деле, - сказал эконом, - перед удалением  в  монастырь  мы  с
братом Амбросио тайно отослали Самуэлю Симону  полторы  тысячи  дукатов  с
одним добрым клириком, который согласился  взять  на  себя  труд  пойти  в
Хельву для возвращения вышеозначенных денег. Тем хуже для Самуэля, если он
способен был принять эту  сумму  после  того,  как  сеньор  де  Сантильяна
возместил ему все полностью.
   - Но ваши полторы тысячи дукатов, - спросил я, - были ли ему доставлены
в точности?
   - Без сомнения! -  воскликнул  дон  Рафаэль.  -  Я  готов  отвечать  за
честность этого клирика, как за свою собственную.
   - Я тоже за него поручусь, -  сказал  Ламела.  -  Это  -  благочестивый
священник, наловчившийся в таких поручениях: из-за вверенных  ему  сумм  у
него уже было два или  три  процесса,  и  все  он  выиграл  с  возмещением
судебных издержек.
   Наш разговор продлился еще некоторое время; затем мы расстались, причем
они увещевали  меня  непрестанно  иметь  перед  глазами  суд  божий,  а  я
препоручил себя их святым молитвам. После этого я немедленно отправился  к
дону Альфонсо.
   - Вы ни за что не угадаете, - оказал я ему, -  с  кем  мне  только  что
довелось продолжительно побеседовать. Я пришел сюда прямо от двух знакомых
вам почтенных картезианцев, один зовется отцом  Иларио,  другой  -  братом
Амбросио.
   - Вы ошибаетесь, -  ответил  дон  Альфонсо,  -  я  не  знаю  ни  одного
картезианца.
   - Простите, - возразил я, - вы в  Хельве  видели  отца  Иларио  в  роли
комиссара инквизиции, а брата Амбросио в должности повытчика.
   - О небо! - с изумлением воскликнул губернатор, -  возможно  ли,  чтобы
Рафаэль и Ламела стали картезианцами!
   - Воистину так, - отвечал я. - Вот уже несколько лет, как  они  приняли
постриг; первый из  них  -  эконом  обители,  второй  -  привратник.  Один
стережет казну, другой - ворота.
   Сын дона Сесара задумался на несколько секунд, затем покачал головой.
   - Я  сильно  подозреваю,  -  оказал  он,  -  что  господин  ко-комиссар
инквизиции и его повытчик разыгрывают здесь какую-то новую комедию.
   - Вы судите в силу предубеждения, - отвечал я ему, -  но  я  говорил  с
ними и вынес более благоприятное впечатление. Правда, человеческая душа  -
потемки;  но,  по  всей  видимости,  эти  два  мошенника,   действительно,
обратились на путь истинный.
   - Это возможно, - сказал дон Альфонсо, - немало есть забулдыг, которые,
возмутив мир своим распутством, затем удаляются в  монастыри  и  предаются
там суровому покаянию; от души желаю, чтоб наши два инока  принадлежали  к
их числу.
   - А почему бы и не так? - сказал я.  -  Ведь  они  добровольно  приняли
иноческий чин и уже долго ведут жизнь благочестивых монахов.
   - Говорите, что хотите, - возразил губернатор,  -  а  мне  все-таки  не
нравится, что монастырская казна находится в руках этого  отца  Иларио,  к
которому я поневоле чувствую недоверие. Вспоминая то, что он рассказал нам
о своих милых похождениях, я дрожу за отцов-картезианцев. Я готов вместе с
вами поверить, что рясу он надел совершенно искренне, но вид золота  может
вновь пробудить корыстолюбие. Пьяницу, отрекшегося  от  вина,  не  следует
пускать в погреб.
   Несколько дней спустя  подозрения  дона  Альфонсо  вполне  оправдались:
отец-эконом и брат-привратник скрылись, захватив монастырскую  казну.  Эта
новость, немедленно распространившаяся по городу, разумеется,  развеселила
всех  насмешников,  которые  радуются  всякой  неприятности,   постигающей
богатых монахов.  Мы  же  с  губернатором  пожалели  картезианцев,  но  не
хвастались знакомством с двумя отступниками.



   ГЛАВА VII. Жиль Блас возвращается в свой замок Лириас.
   О приятной новости, сообщенной ему Сипионом, и о реформе,
   которую они произвели в своем штате

   Я провел неделю в Валенсии, вращаясь в высшем свете и ведя жизнь  графа
или маркиза. Спектакли, балы, концерты, пиршества, разговоры  с  дамами  -
все эти удовольствия были доставлены мне сеньором губернатором и  сеньорой
губернаторшей, которым я так угодил, что они с сожалением отпустили меня в
Лириас. Перед отъездом они даже заставили меня обещать, что я буду  делить
время между ними и своим эрмитажем. Было  установлено,  что  зиму  я  буду
проводить в Валенсии, а лето - в  своем  замке.  Заключив  со  мной  такое
соглашение,  благодетели  мои,  наконец,  разрешили  мне   уехать,   чтобы
насладиться плодами их щедрости, и я отправился в Лириас, весьма довольный
своей поездкой.
   Сипион, с нетерпением дожидавшийся моего возвращения, очень обрадовался
при виде меня, а я еще усугубил его радость подробным  рассказом  о  своем
путешествии.
   - А ты, друг мой, - сказал я ему затем, - приятно  ли  использовал  дни
моего отсутствия? Хорошо ли ты развлекался?
   - Настолько  хорошо,  насколько  может  слуга,  которому  дороже  всего
общество  своего  господина.  Я  прогуливался  вдоль  и   поперек   нашего
маленького государства. То сидя на берегу ручейка, протекающего по  нашему
лесу, я наслаждался прелестью его струй, таких же чистых,  как  воды  того
священного источника, чей шум оглашал обширную рощу  Альбунеи  (*189);  то
лежа под деревом, внимал пению малиновок и соловьев. Наконец, я удил рыбу,
охотился и - что доставило мне большее удовольствие, чем все эти забавы  -
прочел несколько книг, столь же полезных, сколь и развлекательных.
   Я поспешно перебил своего секретаря, чтобы спросить его, откуда он взял
эти книги.
   - Я нашел их, - сказал он, - в прекрасной библиотеке, имеющейся здесь в
замке и показанной мне мастером Хоакином.
   - А в каком же углу, - подхватил я, - может  она  помещаться,  эта  так
называемая библиотека? Разве  мы  не  обошли  всего  дома  в  день  нашего
приезда?
   - Это вам так кажется, - отвечал он мне, - но узнайте, что мы осмотрели
только три башенки, а про четвертую забыли. Там-то дон  Сесар,  наезжая  в
Лириас, и проводил часть своего  досуга  за  чтением.  В  этой  библиотеке
имеются очень хорошие книги, которые оставлены здесь для вас, как надежное
лекарство против скуки на то время, когда наши сады лишатся цветов, а леса
- листьев и уже не сумеют предохранить вас от тоски. Сеньоры де  Лейва  не
сделали дела наполовину: они  позаботились  равно  о  духовной,  как  и  о
телесной пище.
   Это известие доставило мне истинную радость. Я велел проводить  себя  в
четвертую башню, которая явила глазам  моим  весьма  приятное  зрелище.  Я
увидал комнату, которую в тот же момент решил,  по  примеру  дона  Сесара,
превратить в свою опочивальню. Там стояла  кровать  этого  сеньора  и  вся
прочая  обстановка,  а  на  стене  висел  фигурный  ковер  с  изображением
сабинянок, похищаемых римлянами. Из спальни я прошел в кабинетик,  где  по
всем стенам стояли набитые книгами низкие шкапы, над которыми  красовались
портреты всех наших королей.  Подле  окна,  из  коего  открывался  вид  на
веселящую взоры местность,  помещалось  бюро  черного  дерева,  а  за  ним
большая софа, крытая  черным  сафьяном.  Но  я  обратил  внимание  главным
образом на  библиотеку.  Она  состояла  из  сочинений  философов,  поэтов,
историков и большого количества рыцарских романов.  Я  заключил,  что  дон
Сесар любил этот последний жанр литературы, раз  он  так  основательно  им
запасся. К стыду своему, признаюсь, что и мне этого рода  произведения  не
были противны, несмотря на  все  несуразности,  из  которых  они  сотканы,
потому ли, что я был тогда не очень требовательным читателем, или  потому,
что чудесное делает испанцев снисходительными ко всему остальному.  Скажу,
однако, в свое оправдание, что больше  удовольствия  я  находил  в  весело
преподнесенной  морали  и  что  Лукиан,  Гораций  и  Эразм   стали   моими
любимыми-писателями.
   - Друг мой, - сказал я Сипиону, пробежав глазами свою библиотеку, - вот
чем мы будем развлекаться; но теперь надлежит  произвести  реформу  нашего
штата.
   - Могу избавить вас от этой заботы, - отвечал он. - Пока вас не было, я
хорошо изучил ваших людей и  могу  похвастаться,  что  знаю  их  насквозь.
Начнем с нашего мастера Хоакина; я считаю его  законченным  жуликом  и  не
сомневаюсь в том, что  он  был  выгнан  из  архиепископского  подворья  за
кой-какие арифметические ошибки  при  подсчете  расходов.  Тем  не  менее,
необходимо оставить его по двум причинам: во-первых, он - хороший повар, а
во-вторых, я не буду спускать с него глаз; я намерен следить за всеми  его
поступками, и уж очень он будет хитер, если сумеет меня  провести.  Я  уже
сказал ему, что вы намерены отпустить три  четверти  своей  прислуги.  Эта
новость его огорчила, и он сообщил мне, что, чувствуя  склонность  служить
вам, готов удовольствоваться половинным жалованьем, лишь  бы  не  покидать
вас. Это наводит меня на мысль, что в нашем поселке  имеется  какая-нибудь
девчонка, от которой ему не хочется,  удаляться.  Что  касается  помощника
повара, то он - пьяница, а привратник - грубиян, который так же мало нужен
нам, как и егерь. С должностью этого последнего я прекрасно  управляюсь  и
завтра же докажу вам это, так как у  нас  имеются  здесь  ружья,  порох  и
свинец. Среди лакеев есть один арагонец, который кажется мне добрым малым.
Этого мы оставим. Все же остальные такие негодяи, что я не посоветовал  бы
вам удерживать их, если бы даже вам понадобилась сотня лакеев.
   После пространного обсуждения этого вопроса мы порешили удовлетвориться
поваром, поваренком и арагонцем, а от  остальных  отделаться  по-хорошему,
что и было исполнено в тот же день с помощью нескольких пистолей,  которые
Сипион извлек из нашего сундука и роздал им от  моего  имени.  Покончив  с
этим  переустройством,  мы  установили   порядок   в   замке,   определили
обязанности каждого служителя и зажили на собственный счет.  Я  бы  охотно
удовольствовался скромным столом, но мой секретарь, любивший рагу и прочие
вкусные кусочки, был  не  таким  человеком,  чтобы  дать  погибнуть  втуне
талантам мастера Хоакина. Он так хорошо их использовал, что наши  обеды  и
ужины превратились в настоящие бернардинские трапезы.



   ГЛАВА VIII. О любви Жиль Бласа к прелестной Антонии

   Два дня спустя после моего возвращения из Валенсии в Лириас  явился  ко
мне поутру, пока я одевался, крестьянин Басилио, мой арендатор, и попросил
разрешения представить свою дочку Антонию, которая, по его словам,  хотела
приветствовать нового  хозяина.  Я  отвечал  ему,  что  это  доставит  мне
удовольствие. Он вышел и вскоре вернулся  со  своей  прелестной  Антонией.
Кажется, я смело могу применить такой эпитет к шестнадцатилетней  девушке,
в которой правильные черты сочетались с прекраснейшими в  мире  глазами  и
цветом лица.  Она  была  одета  в  простую  саржу;  но  роскошная  фигура,
величественная осанка и прелести, не всегда являющиеся спутницами  юности,
составляли противовес простоте ее наряда. Голова ее была непокрыта, волосы
сзади были завязаны узлом и украшены пучком цветов, как у лакедемонянок.
   Когда она вошла в мою комнату, я так же был поражен  ее  красотой,  как
паладины Карла Великого - прелестями Анджелики (*190),  представшей  перед
ними. Вместо того чтобы принять Антонию с непринужденным видом  и  сказать
ей несколько комплиментов, вместо того чтобы поздравить ее  отца  с  такой
обворожительной  дочерью,  я  удивился,  смутился,  опешил:  слова  так  и
застряли у меня в глотке. Сипион,  подметивший  мое  замешательство,  взял
слово вместо меня и высказал этой любезной девице все похвалы, которыми  я
должен был ее осыпать. Она же, нимало не ослепленная моей фигурой в халате
и ночном колпаке, поклонилась мне  без  малейшего  смущения  и  произнесла
приветствие, которое окончательно меня  пленило,  хотя  и  было  из  самых
непритязательных.  Однако  пока  мой  секретарь   Басилио   и   его   дочь
обменивались учтивостями, я пришел в себя, и, словно желая искупить глупое
молчание, которое хранил до тех пор, ударился из одной крайности в другую,
то есть рассыпался  в  галантных  выражениях  и  притом  говорил  с  такой
страстностью, что встревожил Басилио, который, уже видя во  мне  человека,
собиравшегося приложить все силы, чтобы соблазнить Антонию, поспешил выйти
с ней из моей комнаты, может быть, с намерением навсегда скрыть ее от моих
взоров.
   Оставшись наедине со мною, Сипион сказал мне улыбаясь:
   - Вот вам еще одно средство против скуки, сеньор Сантильяна! Я не знал,
что у вашего арендатора такая пригожая дочка: я ее еще не видал, хотя  уже
дважды был у  него.  Видно,  он  тщательно  ее  прячет,  и  я  считаю  это
простительным. Вот так лакомый кусочек, черт  побери!  Но  как  будто  нет
необходимости вам это говорить: она сразу ослепила вас,  насколько  я  мог
заметить.
   - Не стану отрицать, - отвечал я. - Ах, дитя мое! Мне казалось, будто я
вижу  небесное  существо!  Она  сразу  зажгла  во   мне   любовь;   молния
медлительнее той стрелы, которую она метнула мне в сердце.
   - Вы приводите меня в восторг, - подхватил Сипион, - сообщая мне,  что,
наконец, влюбились. Вам не хватало только  любовницы,  чтобы  наслаждаться
полным счастьем в своем уединении. Но теперь  у  вас,  благодарение  небу,
имеется все, что нужно! Я  знаю,  -  продолжал  он,  -  что  нам  придется
несколько потрудиться, чтобы обмануть бдительность Басилио; но это  -  моя
забота; и я берусь меньше чем в три дня устроить  вам  тайный  разговор  с
Антонией.
   - Сеньор Сипион, - сказал я ему, - возможно, что вы не сдержите  своего
слова, и я не любопытствую это проверить. Я не желаю искушать  добродетель
этой девушки, которая, как мне кажется,  достойна  более  высоких  чувств.
Поэтому я не только не требую от вашей преданности, чтобы вы  помогли  мне
обеспечить Антонию, но, напротив, намереваюсь жениться на  ней  при  вашем
посредничестве, лишь бы только сердце ее не было занято другим.
   - Я не ожидал, - ответил он, - чтобы вы так  внезапно  приняли  решение
жениться. Не всякий ленный сеньор  поступил  бы  на  вашем  месте  так  же
честно: он стал бы питать в  отношении  Антонии  законные  намерения  лишь
после того, как незаконные оказались бы бесплодными. Не  думайте,  однако,
будто я осуждаю  вашу  любовь  и  собираюсь  отклонить  вас  от  принятого
намерения: дочь вашего арендатора заслуживает чести, которую вы ей  хотите
оказать, если может принести вам сердце,  нетронутое  и  чувствительное  к
вашим благодеяниям. Об этом я узнаю сегодня же из разговора с ее отцом,  а
может быть, и с ней самой.
   Мой наперсник был точен в исполнении данного слова.  Он  тайно  посетил
Басилио, а вечером пришел ко мне в кабинет, где я  дожидался  его,  полный
нетерпения, смешанного со страхом. Вид у него  был  веселый,  что  я  счел
хорошим признаком.
   - Судя по твоему смеющемуся лицу, - сказал я,  -  ты  пришел  известить
меня, что я скоро достигну предела своих желаний.
   - Да, дорогой хозяин, - ответил он, - все нам улыбается.  Я  говорил  с
Басилио и с  его  дочерью;  я  объявил  им  о  ваших  намерениях.  Отец  в
восхищении от того, что вы пожелали стать его зятем, и могу  вас  уверить,
что и Антонии вы пришлись по вкусу.
   - О небо! - прервал я его вне себя от радости. -  Как!  Неужели  я  так
счастлив, что понравился этой любезной девице?
   - Не сомневайтесь в том, - подхватил  он,  -  она  вас  уже  любит.  Я,
правда, не слышал признания из ее уст, но сужу по той радости, которую она
проявила, узнав о вашем сватовстве. И, однако, - продолжал  он,  -  у  вас
есть соперник.
   - Соперник? - вскричал я бледнея.
   - Пусть это вас не тревожит, - сказал он. - Этот соперник не похитит  у
вас сердца возлюбленной; это - мастер Хоакин, ваш повар.
   - Ах, он висельник! - сказал я, разражаясь смехом. - Оттого-то ему  так
и не хотелось бросать здешнюю службу.
   - Вот именно, - отвечал Сипион, - на этих днях он просил руки  Антонии,
но она вежливо ему отказала.
   - Не в обиду тебе будь сказано, - заметил я, - нам пора,  мне  кажется,
избавиться от этого плута прежде, чем он узнает, что я собираюсь  жениться
на дочери Басилио: повар, как тебе известно, соперник опасный.
   - Вы правы, - ответил мой наперсник, - надо очистить от него наш  штат.
Я уволю его завтра с утра, прежде чем он успеет взяться за дело, и вам уже
нечего будет бояться ни  его  соусов,  ни  его  влюбленности.  Все  же,  -
продолжал он, - мне слегка неприятно терять такого хорошего повара;  но  я
жертвую своим чревоугодием ради вашей безопасности.
   - Незачем тебе так о нем жалеть, - сказал  я.  -  Эта  утрата  вряд  ли
непоправима: я  выпишу  из  Валенсии  повара,  который  ему  нисколько  не
уступит.
   И, действительно, я тотчас же написал дону Альфонсо, сообщая  ему,  что
нуждаюсь в поваре, и на следующий же день он прислал мне  такого,  который
сразу утешил Сипиона.
   Хотя этот ревностный  секретарь  и  уверял  меня,  будто  заметил,  что
Антония в глубине души радуется победе над сердцем своего сеньора, все  же
я не решался довериться его свидетельству; я опасался, как бы  он  не  был
введен  в  заблуждение  обманчивой  видимостью.  Чтобы   добиться   полной
уверенности, я решил сам поговорить с прелестной Антонией. Я отправился  к
Басилио, которому подтвердил все, что сказал ему мой посланец. Добрый  сей
хлебопашец, человек простой и преисполненный  откровенности,  заявил  мне,
что отдаст мне свою дочь с величайшей радостью.
   - Не думайте, однако, - добавил он, - будто это ради  того,  что  вы  -
сеньор нашей деревни. Если бы вы все еще были только  управителем  у  дона
Сесара и дона Альфонсо, я все же предпочел бы вас всем прочим  женихам:  я
всегда чувствовал к вам расположение. Огорчает меня лишь то,  что  Антония
не может принести вам большого приданого.
   -  Мне  никакого  приданого  не  нужно,  -  сказал  я.  -  Она  сама  -
единственное благо, которого я жажду.
   - Слуга покорный! -  вскричал  он.  -  На  это  я  не  согласен;  я  не
голодранец, чтобы так выдавать свою  дочь.  Басилио  из  Буэнтриго,  слава
богу, может дать своей дочке приданое; по-моему так:  ваш  обед,  а  женин
ужин. Коротко говоря, доход с замка составляет всего пятьсот дукатов; а  я
повышу его до тысячи по случаю этой свадьбы.
   - Я соглашусь на все, что вам будет угодно, дорогой Басилио, -  отвечал
я, - у нас с вами не будет спора из-за денег. Итак, мы сговорились; теперь
остается только заручиться согласием вашей дочери.
   - Вы заручились моим, - сказал он, - этого довольно.
   - Не совсем, - возразил я.  -  Ваше  разрешение  необходимо,  но  и  ее
согласие - тоже.
   - Ее  согласие  зависит  от  моего,  -  подхватил  он.  -  Хотел  бы  я
посмотреть, как она осмелится пикнуть при мне!
   - Антония, - возразил я, - покорная родительской  воле,  без  сомнения,
готова слепо вам повиноваться; но я не знаю, сделает ли она это  в  данном
случае без отвращения. Если она испытывает его хоть  в  малейшей  доле,  я
никогда  не  прощу  себе,  что  стал  виновником  ее  несчастья.   Словом,
недостаточно того, что я от вас получу ее руку; нужно еще, чтобы  она  это
одобрила.
   - Ого! - сказал Басилио, - я ничего не смыслю во всей  этой  философии;
поговорите-ка сами с Антонией, и я сильно ошибаюсь, если  она  не  спит  и
видит, как бы ей стать вашей женой.
   С этими словами он кликнул  дочь  и  на  некоторое  время  оставил  нас
вдвоем.
   Чтобы использовать столь драгоценные минуты, я прямо приступил к делу.
   - Прелестная Антония, - сказал я, - решите мою судьбу. Хотя я и добился
согласия вашего отца, однако не думайте,  что  я  воспользуюсь  им,  чтобы
насиловать  ваши  чувства.  Сколь  ни  привлекательно  обладание  вами,  я
откажусь от него, если вы мне скажете, что я буду обязан им  исключительно
вашему послушанию.
   - Вот уж чего я вам не скажу! - отвечала она, слегка по