апа лежала  печать  содомских
пороков, он окружал себя красавцами адъютантами, а когда жена  вознамерилась
прочесть "Анну Каренину", то роман полетел  в  печку:  "Это  безнравственная
книга", - заявил он.  4  февраля  бомба  эсера  Каляева  в  клочья  разнесла
великого князя. Мозгами "дяди Сережи"  была  щедро  забрызгана  мостовая,  и
москвичи говорили, что это, кажется,  первый  случай,  когда  великий  князь
"раскинул мозгами". После похорон гимназисты сдали в полицию  ногу  убитого,
найденную ими на крыше. На месте убийства долго  стоял  городовой.  Говорят,
одна  старушка  спрашивала  его:  "Скажи,  родимый,  кого  здесь  убили?"  -
"Проходи, не задерживайся, - пасмурно отвечал городовой. - Кого надо, того и
убили..." В эти дни Элла приехала к коронованной сестре.
   - Каляеву я останусь благодарна всю жизнь, -  призналась  старшая  сестра
младшей. - Мне известно, что, рискуя собой, он трижды выбегал перед каретой,
но бомбу не бросал, видя, что в карете ехала я с детьми... Такой благородный
поступок обязывает  меня  просить  у  вас  помилования  для  этого  молодого
человека.
   - Боже, о чем ты просишь, Элла! - отвечала царица...
   Каляева повесили. В эти же дни у  наследника  прорезался  первый  зуб.  А
далее следовала Цусима. За поражение  наших  эскадр  потом  судили  стариков
адмиралов Рожественского и Небогатова. Судили офицеров, которые закрыли люки
раньше времени. Судили механиков, открывших люки  позже  времени.  Это  были
опять легендарные "стрелочники", но главные виновники остались целы... Был у
царя еще один любимый "дядя Алеша" - великий князь  Алексей,  главный  пират
дома Романовых по прозванию "Семь пудов августейшего мяса", - именно  ему-то
мы и обязаны Цусимой! К  пальцам  этого  хапуги  прилипли  миллионы  рублей,
взятые у народа на создание флота. Дело дошло до того,  что  броня  кораблей
расползалась, ибо, разворовав заклепки, броневые листы  крепили  деревянными
втулками. Остается непреложным фактом, что один новейший миноносец  едва  не
затонул на полпути между Кронштадтом и Петербургом,  так  как  в  дырки  для
заклепок кто-то сверхпремудро воткнул сальные свечки. При таком  флотоводце,
как "дядя  Алеша",  снаряды  кораблей  уже  не  взрывались,  зато  частенько
взрывались сами пушки... По причине "беспробудного залитая глаз" дядя  Алеша
не успел даже жениться. Но много лет содержал на флотских харчах французскую
балерину Элизу Балетта - толстую, как мешок с картошкой,  и  я  до  сих  пор
удивляюсь, как она умудрялась "порхать" на  сцене.  Даже  ничтожный  декорум
приличия генерал-адмирал не соблюдал, публично раздеваясь догола, чтобы  все
видели татуировку, покрывавшую его высочество  с  головы  до  пяток,  словно
дикаря из племени ням-ням. По таблицам Ломброзо - уголовник!
   А чужое и зловещее слово "Цусима" больно стегнуло по русскому народу.
   Такие трагедии выпадают на долю великих наций не часто. Дежурный  генерал
Рыдзевский, которому выпала обязанность  докладывать  императору  о  Цусиме,
весь истерзался,  предчувствуя  тяжесть  объяснения  с  государем.  Царя  он
встретил на выходе из храма (он возвращался от обедни в форме капитана  2-го
ранга). Весело поздоровавшись, царь с улыбкой выслушал известие о  поражении
своего флота и, показывая за окно, ответил:
   - А погода-то какая! Не хотите завтра поохотиться?
   Через полчаса Рыдзевский встретил  царя  в  парке:  с  увлечением,  почти
детским, он стрелял из ружья по воронам... Вечером  этого  дня  "Семь  пудов
августейшего мяса", как всегда, развалились  в  ложе  Михайловского  театра,
аплодируя  своей  "порхающей"  любовнице.  Публика  устроила  Элизе  Балетта
скандал.
   - Вон из России!  -  кричали  даже  из  бархатной  ложи.  -  На  тебе  не
бриллианты - это наши погибшие крейсера и броненосцы...
   В это  время  юмористический  журнал  "Зритель"  под  рубрикой  "Полезные
советы" поучал российских читателей: "Когда  зуб,  хотя  и  крепко  сидящий,
прогнил до основания, его следует удалить. Если при выдергивании свалится  и
корона, то этого еще недостаточно. Необходимо рвать с корнем, как бы  больно
ни было!"
   Летом 1905 года революция брала разбег. По всей  русской  земле  полыхали
поместья, замирали станки, пустели фабрики, на  путях  безжизненно  остывали
раскаленные в беге паровозные туши...
   Императрица настырно внушала мужу:
   - Ники, сейчас ты должен быть как Иоанн Грозный.., До сих пор народ видел
от тебя только любовь и ласку - так покажи ему свой крепкий кулак.
   Но пролетариат сам напугал царскую власть,  и  она,  крайне  растерянная,
уговаривала растерянного царя:
   - Существует три способа управления серым народом. Первый - дать ему  что
он просит. Второй - ничего ему не давать. И, наконец, третий  способ,  самый
мудрейший: дать и тут же отнять то, что дали... Ваше величество, решайтесь -
время не ждет!
   Речь уже не шла о том, как подавить революцию.
   Речь шла о том, как спасти династию...
   - Неужели  ты,  Ники,  поступишься  прерогативами  власти?  -  спрашивала
царица. - Здесь тебе не Англия, да и ты - на кого ты будешь похож,  если  от
принципа самодержавия останется только титул? Ты силен, пока самодержавен.
   Одной короной на голове сыт не будешь. Нужна еще власть над страной...
   Николай  II  покалывал  по  утрам  дровишки.  По  аллеям  парка  возил  в
кресле-коляске жену, катался на  байдарке.  В  его  покоях  два  музыкальных
моряка играли сонату Моцарта: лейтенант  Остен-Сакен  терзал  виолончель,  а
мичман Волков нежно трогал клавиши рояля. Россия, осыпанная теплыми дождями,
вздрагивая от ночных гроз, жила за стенами дворца какойто особой и чужой для
них жизнью. Забастовки прервали связь между городами. Николай II, проживая в
Петергофе, подальше от волнений столицы, чувствовал себя в осаде.
   Дело дошло до того, что  министры  уже  не  могли  добраться  до  царя  с
докладами - поезда не  ходили!  Сановники  империи  доплывали  до  Петергофа
морем, и казалось, что именно в 1905 году исполнилась заветная мечта первого
русского императора, дабы "Господа Высокий  Сенат"  плыли  до  места  службы
водою, яко легендарные аргонавты... Наконец  решение  было  извергнуто  -  в
муках и страданиях: словно подачку нищему,  в  народное  восстание  швырнули
манифест о Государственной Думе.
   Первый русский парламент - чудеса  в  решете!  Мы,  читатель,  подошли  к
финалу первой части...

ФИНАЛ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

   Революция не только всколыхнула в народе благородные силы,  дремавшие  до
этого втуне, но и подняла на поверхность жизни немало мути, лежавшей на  дне
нашей трудной и глубокой истории. Тогда же и родился "Союз русского народа",
иначе черная сотня. Впрочем, его  создатели  обижались,  когда  их  называли
черносотенцами, им больше нравилось слово "союзники".
   Немало было тут и дешевой демагогии.
   - Позвольте, - волновался камергер Майков (сын поэта), - в  чем  вы  нас,
союзников, обвиняете? Мы же не доисторические зубры, а тоже идем в  ногу  со
временем... Пожалуйста! В нашей программе записано:  борьба  с  бюрократией,
уравнение прав всех сословий и государственное страхование жизни рабочих...
   Не будем наивно думать, что черносотенцы - сплошь  гужбанье  с  узенькими
лбами, в поддевках и передниках, которые с железным ломом в руках дежурят  в
подворотнях, выжидая появления  студента,  чтобы  с  хряском  проломить  ему
череп. Хотя  такие  союзники  на  Руси  тоже  водились,  но  они  были  лишь
исполнителями чужой воли. Во главе же "Союза русского народа" стояли  врачи,
литераторы,  генералы,  адвокаты,  педагоги,  промышленники  -  люди  вполне
грамотные,  при  манишках  и  фраках,  знающие,  под  каким  соусом  следует
истреблять осетрину.  Среди  них  обретался  и  протоиерей  Иоанн  Иоаннович
Восторгов, духовный вития и журналист, издатель газет и  автор  брошюрок,  в
которых он силился доказать, что социализм зародился  из  христианства.  Это
был (как тогда говорилось) "активуй" черной  сотни  -  человек  дела,  смело
берущийся за любое поручение ЦК своей партии. Манифест царя, суливший России
блага парламентарной системы, припекал союзников,  словно  горчичник.  "Ради
пропаганды, - рассуждали они, - не станем бояться залезать в самые  медвежьи
углы. Наши агенты должны проникнуть в любую Тмутаракань,  если  надо,  и  до
Харбина... Мы посеем  на  Руси  свои  семена,  а  наши  великолепные  всходы
произрастут из  кресел  Государственной  Думы  головами  передовых  мыслящих
личностей..." Словесная лирика тут же была переведена на  московские  рельсы
практической жизни:
   - Господа, кто и куда поедет для пропаганды?
   Охотников покидать  уютные  квартиры,  чтобы  потом  таскаться  по  грязи
провинций, не находилось. Тогда решили  бросить  жребий.  Иоанну  Восторгову
выпала Тобольская губерния.
   - Мама дорогая! - застонал он. - А у меня как раз зубы болят.
   Впрочем, вижу в жребии указующий перст  божий.  Приложу  все  старания  и
по-христиански смиренно стану убеждать избирателей  народных,  чтобы  дурака
они не валяли...
   Тобольская губерния длиннющей килой вытянулась с юга на север. Южные края
погибали в суховеях Барабинской степи, гранича с Акмолинской областью, а  на
севере уже пылили  метели  Ямала,  там  жил  одинокий  самоед,  там  бродили
одичалые русские трапперы. Конечно, Восторгову было  не  осилить  гигантских
просторов этого края, глухого и жуткого, в  котором  лишь  изредка  сверкали
искорки городов - Тюмени, Ишима, Кургана, Туринска и прочих. Едешь и едешь -
день за днем течет безлюдное марево тайги, а уж коли встретилось  село,  так
оно забито плотно, мужик к бабе,  старик  к  внуку,  ибо  в  этих  просторах
человек жался поближе к человеку, как горошины в одном стручке...  Восторгов
объезжал молодые села,  возникшие  сравнительно  недавно  (от  бедноты,  что
переселилась сюда при Александре III); поездка складывалась удачно, и  текли
в карман денежки - подъемные, суточные, дорожные,  квартирные,  столовые.  В
сопровождении исправника  Казимирова  протоиерей  напоследки  остановился  в
Покровском; на следующий день Покровский староста Белов обходил село, стучал
в слеповатые окошки:
   - Эй, хозяева! Есть кто дома? Давай на сходку.
   - А чего там будет? - спрашивали.
   - Да про Думу эту самую загибать станут.
   - Ааа... Вот младшего высеку и припруся. Белов заглянул и в  избу  Гришки
Распутина:
   - А ты пойдешь? Или лучше не будить тебя?
   Из-под потолка раздался сочный хруст челюсти - это  сладостно  прозевался
на печи Распутин; потом затрещали кости - он потянулся. Наконец свесил ноги,
и теперь староста наблюдал его черные пятки и  грубые  заскорузлые  ногти  -
желтые, как дурной воск.
   - Пойду! - сказал Гришка, легко спрыгивая с печи. - Нешто ж я не человек?
Все людское для меня забавно...
   Собрались мужики в доме церковноприходской школы. При виде исправника  на
всякий случай  поскидали  шапчонки.  Приосанились  старики,  всегда  готовые
слушать, что в мире творится и чего им следует от начальства бояться.
   Восторгов сразу стал врать: будто послан в  Покровское  лично  государем,
дабы "привлекать достойнейших,  доверием  народа  облеченных,  избранных  от
населения людей к участию" в делах будущей Думы. В прошлом видный миссионер,
Восторгов умел брать людей за живое и сейчас говорил  хорошо,  крепко  строя
фразы, украшенные церковным пафосом. Бабы мало что понимали и,  пригорюнясь,
дергали узелки платочков на шеях, подпирали кулаками  щеки.  Зато  по  живым
глазам мужиков было видно, что все они себе  на  уме  -  хитрые,  размышляют
сейчас, как бы их и в этом деле не обжулили...
   - Да хватит тебе! Дума царская - ну, и бог с ней со всею. Знаем, что  там
про буджет да фунансы размусоливать станут. А ты нам, батька, лучше о  земле
скажи: улучшеньице-то когдась будет? Или плюнуть и не ждать?
   Улучшеньица-то?
   Восторгов завертел головой,  отыскивая  дерзкого.  Среди  крестьян  стоял
унылый и понурый мужик лет сорока, а руки он имел  столь  непомерной  длины,
что даже не сгибаясь, ладонями свободно касался коленей. Исправник Казимиров
шепнул протоиерею:
   - Не обращайте внимания! Это Распутин, самый непутевый мужик: не жнет, не
пашет. Зачем ему земля? Только ради скандала. Я уже порол  его  однажды,  но
он, увы, неисправим-с!
   А  толпа  мужиков  заволновалась:  вопрос  о  землице  расшевелил  их,  и
Восторгов подхватил с горячностью:
   - Хорошо! О земле так о земле... Сами  знаете,  что  господь  бог  Россию
землей не обидел, и наш великий осударь готов хоть завтра наделить вас ею.
   Но вот как посмотрит  на  это  Дума,  которая  вскоре  должна  собраться?
Известно, что нашлись нечестивцы, желающие пропереть в депутаты  всяких  там
жидов и социалистов, злейших  врагов  крещеного  люда.  Они  станут  в  Думе
разводить всякие резолюции, чтобы помешать вам получить от царя землицу. Вот
вы, мужики, и старайтесь послать от общества таких депутатов,  кои  воистину
православные...
   Было тихо. И - снова голос Распутина:
   - А нешто мы нехристей  в  Думу  пошлем?  Мужики  загыгыкали,  довольные,
пронесся шумок:
   - Во, Гришка-то наш, во срезал! Ох, и бедоваай...
   Опытный оратор всегда старается не замечать насмешек толпы,  и  Восторгов
напористо заговорил далее: крестьянство не получит земли до тех пор, пока их
выборные в Думу не пройдут по партийным спискам "Союза русского  народа",  а
всем прочим вообще не попасть в царствие небесное... Сколько раз  произносил
Восторгов эту скользкую фразу на сходках, и  все  сходило  благополучно,  но
здесь, в селе Покровском, нашла коса на камень.
   - Погодь тараторить... погода, -  заговорил  Распутин,  продираясь  через
толпу ближе к оратору. - По-вашему, царство  небесное  одни  твои  партейные
получат? А мы-то, дурни, иначе Евангелие толковали... Жизнь  небесную  мы  и
сами как-нибудь отмолим для себя. А ты вот, городской,  лучше  нам  скажи  -
будет ли когда здесь, на земле, царство мужицкое?
   Старики в первых рядах затрясли бородами:
   - Ой, Гришка, хоша и сволота, а правду  режет!  Восторгов  осекся.  Перед
ним,  бывалым  оратором,  стоял  наглый  оппонент,  с   ехидцей   подначивал
агитатора:
   - Что, поп? На мой спрос - ни бэ, ни мэ,  ни  кукареку?  Митинг  оказался
скомкан, что немало сконфузило местные власти. Казимиров услужливо предложил
взять Гришку  за  цугундер  и  подержать  с  недельку  в  "холодной",  чтобы
одумался.
   - Не надо! - отвечал  Восторгов,  стойко  вынося  свое  поражение.  -  Я,
батюшка вы мой, на Кавказе  лезгин  в  православие  обращал.  Вот  там  было
страшно - они на меня  с  кинжалами  бросались...  А  такие  люди,  как  ваш
Распутин, тоже нужны царю!
   Григорий Ефимыч уходил  в  окружении  односельчан.  Он  был  триумфатором
скучного и серого, как застиранная портянка, мужицкого  дня,  и  сам  хорошо
понимал это... Вокруг толковали:
   - Ты, Гришка, это верно ему холку намял. О царствии небесном в нехристях.
Ловко ввернул! Дурак ты, а иногда проясняет... В  душе  заважничав,  Гришка,
однако, держался скромником:
   - А чего уж там, - говорил,  заворачивая  по  тропке  к  своему  дому.  -
Таких-то попов мы завсегда на попа поставим!
   Закончив пропагандистские турне,  Восторгов  возвратился  в  Москву,  где
отбоярился перед союзниками в командировочных деньгах, истраченных в дороге;
потом в  ЦК  монархических  организаций  состоялся  его  отчетный  доклад  о
результатах поездки...
   - Что мы все с вами, господа? - завершая речь, вопросил Восторгов. -  Как
бы ни переодевались мы в мужицкие зипуны, все  равно  из-под  сермяги  будет
выглядывать наша ряса или фрачная пара. Иное дело, когда сам мужик говорит с
мужиком. Такая пропаганда всегда успешнее... И я предлагаю (прошу занести  в
протокол!) вытащить из глубин захолустья крестьян,  обладающих  даром  речи,
умеющих не бояться критики толпы. Пусть они прослушают особый курс лекций  и
станут агитаторами могучего национального движения. От земли,  от  сохи,  от
гущи народной - пусть они и вернутся в народ, чтобы сеять полезное,  вечное,
доброе...
   Бурные  аплодисменты!  Восторгов,  насладясь  ими,  растряхнул   в   руке
цветастый платок, изобразил улыбку.
   - Кстати, позвольте поведать собранию, что один такой златоуст на примете
уже имеется. Это Григорий  Распутин  из  села  Покровского.  -  Рассказав  о
встрече с ним, протоиерей честно сознался, что в открытом  бою  потерпел  от
него поражение. - Вот и предлагаю начать с этого  тюменского  Цицерона...  с
богом!

   И вот он - из кельи
   Выходит Распутан
   И валит империю на постель.
   Николай Асеев

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВОЗЖИГАТЕЛЬ ЦАРСКИХ ЛАМПАД

(1905-1907)

ПРЕЛЮДИЯ КО ВТОРОЙ ЧАСТИ

   Хотя время и было жертвенное, но жертвовать на  Гришку  Распутина  черная
сотня не хотела. Дело о субсидировании этой глупой затеи с  его  приездом  в
первопрестольную пошло в высшие инстанции империи.
   Министр финансов Коковцев, умный  и  тонкий  говорун,  трижды  отбрасывал
перо, произнося с возмущением:
   - Бред! Война с японцами  истощила  кладовые  имперского  банка,  золотой
запас на исходе. Получилось,  как  у  Салтыкова-Щедрина:  "Баланец  подвели,
фитанец выдали, в лоро и ностро записали, а денежки-то - тютю...
   Плакалис!" У меня уже трещит голова от мыслей о новом займе в  Европе,  а
вы... Господа, что за ахинея!
   Ему стали втолковывать о приезде Распутина.
   - Можно подумать, к  нам  собрался  Ротшильд  и  вы  обеспокоены,  какими
гладиолусами украсить его спальню. А едет всего-навсего мужик,  которому  на
билетишко  не  наскрести!  Подписывать  галиматьи  не  буду.  Если  я  стану
оплачивать путешествия всех чалдонов, то, посудите сами, долго ли я усижу на
своем министерстве?
   - Владимир Николаич, - убеждали его чиновники, уже зараженные  "союзными"
взглядами, - поймите, что от таких Распутиных крепнет власть нации.  Пройдет
еще годдругой, и... Возникла рискованная пауза.
   - И что тогда будет? - спросил министр.
   - Вы просто не узнаете России! - заверили его.
   - Вот это-то и плохо, - огорчился Коковцев,  -  что  через  два  года  я,
русский человек, перестану узнавать Россию...
   Но перед Коковцевым  тут  же  была  нарисована  идиллическая  картина.  В
чайной, где ни одного пьяного, сидит под иконою благостный старец Распутин в
чистейших онучах, самым скромным  образом  дует  с  блюдца  липовый  чай  и,
прикусывая постный сахарок, произносит  умиленные  речи,  свободно  оперируя
такими выражениями,  как  "конгломерат  общества"  или  "деформация  русской
личности".
   - Вошь с ним! - сказал Коковцев, берясь за перо. - Пусть этот ваш...  как
его? Развратин или Паскудин, да, пусть он едет.  Но  эту  нечистую  бочку  я
перекачу подальше от себя...
   И переправил счет на департамент полиции. Владимир Николаевич,  повторяю,
был человеком умным. В меру реакционер. В меру либерал.
   Выпестованный в  канцеляриях  Витте,  он  старался  не  подражать  своему
учителю, любившему в тиши кабинетов общаться с любою мразью. Сейчас война  с
Японией близилась к завершению, говорили, что заключить мир  поедет  министр
юстиции Муравьев, но Витте уже дал Муравьеву взятку в полмиллиона,  и  стало
ясно, что на конференцию в Портсмуте поедет Витте.
   - Почему Витте? Ну, как же не понять, господа:  Сергею  Юльевичу  хочется
стать графом, хочется быть премьером. Если  он  облапошит  японцев,  значит,
дорога в бессмертие ему открыта!
   Революция диктовала свою  волю  властям.  Когда  все  гайки  в  механизме
царизма ослабли, в это время  -  исправно  и  точно!  -  продолжал  работать
налаженный  аппарат  министерства  внутренних  дел,  который  было   принято
называть сокращенно (эмвэдэ)... Министр сидит  в  желтом  доме  у  Чернышева
моста, а департаменты МВД, будто головы Змея Горыныча, пышут огнем  по  всей
столице. Самый ответственный департамент - департамент полиции, главный нерв
потрясенной революцией империи...
   Что мы о нем знаем? Да ничего мы о нем не знаем!