в  постель.  В  нашем  распоряжении  остался  только  один
свидетель. Это Катя Печеркина, вывезенная из Покровского в помощь  Нюрке  на
роль прислуги - старая деревенская пассия Гришки, которую он  развратил  еще
смолоду... Именно-то при ней Распутин и начал готовиться к визиту во  дворец
князей Юсуповых!
   Пуришкевич запомнил шелковую рубаху кремового цвета. Я больше  верю  Кате
Печеркиной, которая  сама  его  обряжала.  Распутин  надел  голубую  рубаху,
расшитую васильками, "но,  -  показывала  Печеркина  в  полиции,  -  не  мог
застегнуть все пуговицы на вороту и пришел ко мне на кухню,  я  ему  пуговки
застегнула". При этом Гришка повертел шеей в тугом воротнике: "Фу,  тесно-то
как! Зажирел я, быдто  боров  какой..."  Затем  он  натянул  узкие  хромовые
сапога, собрал их в гармошку - для шика! Рубаху подпоясал  шелковым  шнурком
малинового цвета с золотыми кистями. Таков он был в эту ночь -  в  последнюю
ночь своей жизни.
   Одевшись, Гришка в сапогах завалился на кровать,  велев  Кате  Печеркиной
спать, но она засела на кухне, бодрствуя.  Часы  пробили  полночь  -  Россия
вступила в ночь на 17 декабря 1916 года, и эта  ночь  была,  в  своем  роде,
ночью исторической...
   Далее, читатель, следуем показаниям дворника  Ф.А.Коршунова,  который  во
втором часу ночи, дежуря возле ворот, видел автомобиль  "защитного  цвета  с
брезентовым верхом и окнами из небьющегося стекла,  сзади  была  прикреплена
запасная  шина".  Автомобиль  приехал   со   стороны   Фонтанки   и,   ловко
развернувшись, замер возле подъезда.  Дворник  запомнил,  что  шоферу  около
тридцати пяти лет, он был усат, в пальто с  барашковым  воротником,  руки  в
длинных перчатках ярко-красного цвета  (это  он  описал  доктора  Станислава
Лазоверта). Из автомобиля вышел неизвестный для дворника  господин  -  князь
Феликс Юсупов.
   На вопрос дворника "к кому?" Юсупов ответил: "К Распутину" -  и  добавил,
что парадный вход открывать не надо, он пройдет по черной лестнице.
   Ф.А.Коршунов показал: "По всему было видно, что этот человек очень хорошо
зная расположение дома". А черная лестница и была черной - на всех этажах не
горело ни единой лампочки. Юсупов ощупью, часто  чиркая  спички,  поднимался
все выше - на третий этаж, из-под ног с фырканьем выскочила гулящая кошка...
Вот и нужная дверь! Феликс еще раз чиркнул спичкой...

****

   Пуришкевич этот день провел в своем  поезде,  не  вылезая  из  купе,  где
читал,  читал,  читал...  древних  авторов!  Только  к  вечеру,  в  половине
девятого, он на дребезжащем от старости трамвае  приехал  не  в  Думу,  а  в
городскую думу на Невском (известное ленинградцам здание  с  каланчой),  где
собирался убить время на пустопорожнем заседании по  какому-то  вопросу,  не
имеющему к Пуришкевичу никакого касательства. С ним был  стальной  кастет  и
револьвер системы "соваж". Зал думы не  был  освещен,  швейцар  сказал,  что
господа разошлись, заседание не состоялось за малою явкой депутатов.
   Пуришкевич взмолился, чтобы тот  пустил  его  в  кабинет,  где  он  зажег
настольную лампу и стал писать письма.
   В эту ночь думец был облачен в форму офицера.
   Покончив с письмами и глянув на часы, он не знал, что ему делать, и решил
позвонить Шульгину... Сказал веско:
   - Запомните шестнадцатое декабря.
   Шульгин понял, в чем соль этих слов, и ответил:
   - Владимир Митрофаныч, не делайте вы этого!
   - Как не делать? - оторопел Пуришкевич. - Согласен, что дело грязное.  Но
кто-то в истории человечества вынужден стирать грязное чужое  белье,  а  вы,
Василий Витальевич... белоручка!
   - Может, и так. Но я не верю в его влияние. Все это вздор.  Влиятелен  не
он сам, влиятельны те люди, за спинами которых он прячется...  Что  это  вам
даст - не понимаю!
   Ровно в 11.50 Лазоверт подвел машину к зданию Думы, Пуришкевич  уселся  в
кабину; развернувшись у Казанского собора,  они  долго  ехали  вдоль  темной
Мойки. Часы  показывали  первые  минуты  17  декабря,  когда  доктор  вкатил
автомобиль  на  условленное  место  -  внутрь  двора   юсуповского   дворца,
затормозив возле малого подъезда, через который Феликс должен будет провести
Распутина в подвал. Сам хозяин дома, великий князь Дмитрий и капитан Сухотин
встретили Пуришкевича и врача радостным возгласом:
   - Вот и вы! А то ведь мы просто измучились...
   Из верхней гостиной все пятеро спустились через тамбур по витой  лестнице
в подвал, который теперь никто бы не осмелился  так  назвать.  За  несколько
дней рабочие превратили низы дворца в сказочное жилище принца.
   Пуришкевич  был  просто  потрясен,  не  узнавая  прежнего   захламленного
погреба, каким он был совсем недавно. Помещение разделялось сводами  как  бы
на две комнаты. Неподалеку находилась дверь,  ведущая  на  двор.  По  стенам
висели портьеры, каменные плиты пола  устилали  драгоценные  ковры  и  шкуры
медведей.
   Старинная, удивительной выделки парча  покрывала  стол,  вокруг  которого
сдвинулись черные кресла  с  высокими  готическими  спинками.  На  шифоньере
красовалась дивная  чаша  из  слоновой  кости.  Привлекал  внимание  шкафчик
черного дерева - с инкрустациями, зеркалами и массою потайных  ящичков.  Над
этим шкафчиком, трагически и скорбно,  возвышалось  драгоценное  распятие  -
целиком  из  горного  хрусталя  с  тончайшей  чеканкой  по  серебру  (работы
итальянского мастера XVI века).
   -  Располагайтесь,  господа,  -  радушно  предложил  Феликс,  и  все  без
церемоний, запросто расселись вокруг стола.
   Юсупов вспоминал: "На столе уже пыхтел самовар. Кругом  были  расставлены
вазы с пирожными и любимыми распутинскими лакомствами.  Старинные  фонари  с
цветными стеклами освещали комнаты сверху. Тяжелые красные штофные  занавеси
были опущены. Казалось, что мы отгорожены  от  всего  мира.  И,  что  бы  ни
произошло здесь ночью, все  будет  похоронено  за  толщею  этих  капитальных
стен..." Доктор Лазоверт щелкнул крышкой часов:
   - Не пора ли все отравить? Уже время... Юсупов сказал, что еще  успеется,
и предложил:
   - Пока не отравлено, давайте, господа, выпьем по рюмочке и закусим  этими
очаровательными птифурами.
   В каминах с треском  разгорались  дрова.  Рюмки  были  из  тяжелого,  как
свинец, богемского хрусталя. В бутылках - марсала, херес, мадера, крымское.
   Юсупов сказал, что Распутин будет  ждать  его  с  черной  лестницы,  дабы
обмануть шпиков, следящих за парадным ходом. Дмитрий спросил его  -  спокоен
ли Распутин?
   - Нет причин волноваться. Мы с ним целуемся,  как  отец  с  сыном,  и  он
верит, что еще проведет меня в "министеры".
   - Ты его не спрашивал - в какие министры?
   - Это безразлично... Господа, - попросил Феликс, - прошу вас  насвинячить
на столе, ибо у Распутина глаз очень острый, а я предупредил его, что у меня
сегодня гости...
   Пуришкевич накрошил вокруг кусков кекса, надкусил пирожное да так  его  и
оставил. ("Все это, - писал он, - необходимо  было,  дабы,  войдя,  Распутин
почувствовал, что он напугал дамское общество, которое поднялось из столовой
в гостиную наверх"). Настала торжественная  минута...  Лазоверт  со  скрипом
натянул тонкие резиновые перчатки, растер  в  порошок  кристаллы  цианистого
калия. Птифуры были двух сортов - с розовым и шоколадным кремом.
   Приподымая ножом их  красивые  сочные  верхушки,  доктор  щедро  и  густо
насыщал внутренности пирожных страшным ядом.
   - Достаточно ли? - усомнился капитан Сухотин.
   - Один такой птифурчик,  -  отвечал  Лазоверт,  -  способен  в  считанные
мгновения убить всю нашу конфиденцию...
   Закончив возню с ядами, он  бросил  перчатки  в  камин.  Растворенный  яд
решили наливать в бокалы перед самым приездом Распутина, чтобы сила циана не
улетучилась. Юсупов сказал:
   - Два бокала оставьте чистыми - для меня. Сухотин задал ему  естественный
вопрос:
   - А вы, князь, не боитесь перепутать бокалы? Феликс со значением  отвечал
офицеру:
   - Капитан, со мною этого никогда не случится...
   Лазоверт облачился в шоферские доспехи; Феликс, под стать  своим  высоким
охотничьим сапогам, накинул на себя длинную оленью доху шерстью  наружу.  Он
посмотрел на часы.
   - Я думаю, - сказал, - минут эдак через двадцать вы можете  уже  заводить
граммофон. Не забудьте про "Янки дудль дэнди"!
   Когда шум отъехавшего мотора затих, Пуришкевич отметил время: 00.35.
   Все  покинули  подвальное  помещение,  собрались  в  гостиной  бельэтажа,
капитан Сухотин уже копался в пластинках, отыскивая бравурную -  с  мелодией
"Янки дудль дэнди" (пускай распутинская душа возликует!). Без  четверти  час
сообщники снова спустились в подвал и аккуратно наполнили ядом бокалы.
   Великий князь, закурив сигару, бросил спичку в камин.
   - Итак, с розовым кремом отравлены, а Феликс уже знает,  в  какие  бокалы
налит нами цианистый калий.
   Пуришкевич сказал - выдержат ли у Феликса нервы?
   - Он у нас англоман, а у настоящих джентльменов нет  нервов.  Такие  люди
ничего не делают сгоряча, их поступки продуманны... Сухотин спустился к  ним
- с гитарой в руках.
   - Мы забыли об этой штуке, - сказал он, кладя гитару на тахту. - А  вдруг
Гришка захочет, чтобы ему сыграли?

****

   Феликс еще раз чиркнул спичкой,  осветив  ободранную  клеенку  на  дверях
распутинской квартиры. Тихо, но внятно постучал.
   - Кто там? - послышался голос.
   - Это я... откройте.
   Громыхнули запоры, Дориан Грей крепко обнял Распутина и поцеловал  его  -
радостно. Гришка, вроде шутя, сказал ему:
   - Мастак целоваться... Не иудин ли поцелуй твой?
   С византийским коварством Юсупов еще раз горячо облобызал свою  жертву  и
сказал, что машина подана... Все, кто видел  Феликса  в  этот  день,  хорошо
запомнили, что глаза князя были окантованы страшною синевой. На кухне  "было
темно, и мне казалось, что кто-то следит за мной из соседней комнаты. Я  еще
выше поднял воротник и надвинул шапку. "Чего ты  так  прячешься?  -  спросил
меня Распутин..." Нервные ощущения Юсупова не подвели его: в этот момент  он
действительно уже находился под негласным наблюдением.
   Из показаний Кати  Печеркиной:  "Распутин  сам  открыл  дверь.  Входивший
спросил: "Что, никого нет?", на что Григорий Ефимович ответил: "Никого  нет,
и дети спят". Оба прошли по кухне мимо меня в комнаты,  а  я  находилась  за
перегородкой кухни и, отодвинув занавеску, видела, что прошел Маленький, это
муж Ирины  Александровны"  (считайте,  что  убийца  уже  известен  полиции!)
Юсупова, когда он прошел в комнаты, стало  колотить,  зубы  Невольно  отбили
дробь, и Распутин, заметив, что с князем не все  в  порядке,  предложил  ему
успокоительных капель:
   - Бадмаевские! Хошь, накапаю?
   - Ну, давай. Накапай.
   - Чичас. Как рукой все сымет. Хорошие капли...
   Комичность этой  сцены  очевидна:  жертва  недрогнувшей  рукой  подносила
успокоительную микстуру своему палачу, чтобы тот не волновался  перед  актом
убийства. Юсупов жадно проглотил густую пахучую жидкость. Немного  освоился,
даже подал  Распутину  шубу;  в  передней  Гришка  нацепил  на  свои  сапоги
большущие резиновые боты ј 10 фирмы "Треугольник". Покинули квартиру тем  же
черным ходом, минуя кухню, где их проводили все замечавшие глаза Печеркиной.
На лестнице Гришка вцепился в руку Юсупова.
   - Дайкось я тебя сам поведу... Темно-то как! Во где убивать людей хорошо.
Не хошь ли, я тебя угроблю?
   - Что за глупые шутки! - возмутился князь.
   - Ха-ха-ха... Осторожней. Здеся ступенька...
   Бадмаевские капли подействовали, и далее, до какой-то определенной черты,
Юсупов сохранял воистину  спартанское  спокойствие.  Лазоверт  завел  мотор,
велел пассажирам .плотное захлопнуть  дверцы  кабины,  и  автомобиль  поплыл
между сугробов вдоль заснеженной улицы, подмигивая редким  прохожим  желтыми
совиными глазами фар... Распутин устроился поудобнее и начал:
   - Иринку-то покажешь?
   - Покажу.
   - А не боишься? - с бесовской вежливостью  спросил  Гришка,  хихикнув,  и
больно пихнул Юсупова в бок. -  Сам  ведь  знаешь,  каки  слухи-то  обо  мне
ходят... Мой грех - бабье люблю.
   Здесь же, в машине, он признался:
   - А ко мне тут Протопопов заезжал. Говорит, меня убить кто-то хочет.
   Но этот номер у них не пройдет. Я ему так и сказал - руки коротки!

6. ВЕЛИКОСВЕТСКИЙ РАУТ

   Заранее предупреждаю: следственное дело  об  убийстве  Распутина  сожжено
лично Николаем II сразу же после революции, а  само  убийство,  несмотря  на
кажущееся изобилие материалов, до сих пор полностью еще не раскрыто,  будучи
отлично замаскировано самими же убийцами.
   Меня не покидает  ощущение,  что,  помимо  пяти  участников  убийства,  в
юсуповском дворце был кто-то еще. Кто они? Об этом убийцы сохранили  мертвое
молчание. В литературе имеется намек, будто в задних комнатах  дворца  сидел
сам  А.Н.Хвостов,  бывший  министр  внутренних  дел.  Мало   того,   полиция
зафиксировала женские крики, но имен этих женщин раскрыть уже не удастся.
   Во всяком случае, там не было знаменитой красавицы Веры Каралли, а  слухи
упорно держались, что не Ирина, а именно она,  звезда  русского  киноэкрана,
послужила главной приманкой для вожделений Распутина. Я пришел к выводу, что
заговор раскинулся  гораздо  шире,  нежели  о  нем  принято  думать.  Глухая
тропинка домыслов заводит  меня  даже  в  крымский  Айтодор,  где  проживала
императрица  Мария  Федоровна.  Гневная,  несомненно,  была   поставлена   в
известность,   что   Распутин   будет   устранен   с    горизонта    русской
действительности...
   Итак, продолжим отбор фактов! Пуришкевич сказал:
   - Едут. Капитан, ставьте "Янки дудль дэнди".  На  дворе  хлопнула  дверца
автомобиля, послышался топот распутинских ног, отряхивающих снег с ботов,  и
- голос:
   - Кудыть идти-то мне, милаай?
   - Вот сюда, - мелодично ответил Юсупов. Пуришкевич продел пальцы в  дырки
кастета.

****

   Мушка и голоса сразу привлекли его внимание.
   - Никак гости у тебя?
   - Это у жены. Скоро уйдут...
   Гришка с любопытством ребенка обошел помещение, разглядывая убранство.
   "Шкафчик с  инкрустациями  особенно  заинтересовал  его.  Он,  как  дитя,
забавлялся тем, что выдвигал и задвигал многочисленные ящички". Юсупов далее
пишет, что в этот момент он сделал последнюю попытку уговорить его  покинуть
столицу, но я не верю в это, -  не  ради  отъезда  Распутина  был  составлен
заговор! Феликс придвинул пирожные, взялся за бутылку.
   - Хорошее крымское из моих имений... попробуй.
   - Не, - сказал Распутин, - У меня ишо опосля вчерашнего гудит все.
   Давеча уже похмелял себя... Не буду пить!
   "Но я твердо решил, - писал Юсупов, - что он ни при каких обстоятельствах
живым отсюда не выйдет".
   - Пирожные вот... угощайся.
   - А ну их... Сладкие? Что я, не маленький. Делать нечего.  Надо  заводить
беседу.
   - Так зачем к тебе заезжал Протопопов?
   - Все об этом... быдто меня умертвить хотят.  -  Распутин  вдруг  треснул
кулаком по столу, так что рюмки вздрогнули; поблескивая  глазами,  заговорил
напористо:
   - Ничего со мной не случится! Нет таких мазуриков, которых бы  я  боялся.
Уж скока раз хотели меня  продырявить,  но  господь  всегда  разрушал  козни
нечистого. Погибнет тот, кто руку на меня вздымет!
   Юсупову от этих слов стало не по себе, но князь успокоился, когда  Гришка
вполне ровным голосом попросил дать чаю.
   Феликс поднялся, сказал невозмутимо:
   - Будет и чай. Я на минутку отлучусь...
   Он поднялся наверх, где маялись заговорщики.
   - Что делать? Эта зажравшаяся скотина ото  всего  отказывается.  Вина  не
хочет. От пирожных воротится.
   - А как его настроение? - был задан вопрос.
   - Нневаажное, - с  заминкою  произнес  Феликс.  -  Похоже,  он  о  чем-то
догадывается... намекает! Дмитрий Павлович горячо заговорил:
   - Феликс, не оставляй его одного. А вдруг он,  привлеченный  граммофоном,
пожелает подняться сюда...
   - Веселое дело,  -  буркнул  Пуришкевич,  -  если  он  здесь  увидит  его
высочество с револьвером и мое ничтожество с кастетом!
   - Надо без шума, - добавил Лазоверт. Юсупов спустился вниз - к Распутину.
   - Чаю подожди. Все-таки давай выпьем...
   Гришка согласился: "А! Налей". Хлопнула пробка, и этот звук  был  услышан
наверху ("Пьют, - шепнул Дмитрий, - теперь ждать осталось  недолго...").  Но
Юсупов по причине, которая и  самому  была  непонятной,  наполнил  вином  те
бокалы, в которых не было яда. Распутин с удовольствием выпил.
   - А вон мадерца, - узрел он. - Плесника мадерцы. Юсупов, чтобы  исправить
свою ошибку, хотел наливать мадеру в бокал с ядом,  но  Распутин  неожиданно
заартачился:
   - Лей в эту, из которой я уже пил.
   - Да ведь нельзя мешать крымское с мадерой.
   - Лей, говорю. Ты ни хрена не понимаешь. Феликс доказал, что нервы у него
крепкие. Одно неверное движение, и бокал, из которого пил Распутин,  упал  и
разбился.
   - Ну вот, - заворчал Гришка, -  ты  хуже  коровы...  Мадеру  с  цианистым
калием он пил с  особенным  удовольствием,  причмокивая,  похваливал.  Потом
сказал:
   - Чего ж это Иринка твоя не идет? Я, знаешь, брат, ждать не привык.
   Даже царицка меня ждать не заставляет.
   - Погоди. Придет.
   - Налейка еще, - протянул Распутин бокал...
   С неохотой съел пирожное с ядом. Понравилось - потянулся за вторым.
   Юсупов внутренне напрягся, готовый увидеть перед собой труп. Но  Распутин
жевал, жевал... Он спокойно доедал восьмой птифур. И, поднося руку к  горлу,
массировал его.
   - Что с тобою? - спросил Юсупов в надежде.
   - Да так... першит что-то.
   "Распутин преспокойно расхаживал по комнате. Тогда я взял второй бокал  с
ядом, наполнил его вином и протянул  Распутину.  Тот  выпил  его  с  тем  же
результатом... Внезапно его лицо исказилось яростью. Ни разу я не видел  его
таким страшным. Он вперил в меня взгляд, полный сатанинской  злобы...  Между
нами как будто шла безмолвная, таинственная и беспощадная борьба".
   - Чаю подавать? - спросил Юсупов.
   - Давай. Жажда началась... мучает...
   Увидев на тахте гитару, он попросил спеть ему. "Мне нелегко было  петь  в
такую минуту, однако я взял гитару и запел:

   Все пташки-канарейки так жалобно поют,
   А нам с тобой, мой милый, разлуку подают.
   Разлука ты, разлука, чужая сторона,
   Никто нас не разлучит, одна сыра земля.
   Подайте мне карету да сорок лошадей,
   Я сяду и поеду к разлучнице своей..."

   В это время наверху Пуришкевич сказал:
   - Ничего не понимаю... При чем здесь песни?
   - Я тоже, - поддержал Дмитрий, - не могу уяснить, что там творится.
   Если Распутин мертв, то не сошел же Феликс с  ума,  чтобы  распевать  над
покойником дурацкие песни. А если Распутин  жив,  тогда  для  меня  остается
загадкой назначение цианистого калия... Ничего не поделаешь - надо сидеть  и
ждать.
   Часы  отмечали  половину  третьего.  Юсупов   уже   стал   бояться,   что
заговорщики, не выдержав напряжения, ворвутся в подвал.
   - Я схожу посмотрю, что там у моей жены...
   Капитан Сухотин держался молодцом, а доктор  Лазоверт  скис.  Сначала  он
нервно мотался по комнатам, пересаживаясь из одного кресла в  другое,  потом
осунулся и стал белым-белым.
   - Господа, мне дурно, - сознался он. - Никогда не думал,  что  могу  быть
такой тряпкой. Стыжусь... простите меня...
   Два Георгия украшали грудь этого врача, не раз смотревшего в лицо смерти.
Но одно дело - война и фронт, другое - убийство. Пуришкевич посоветовал  ему
выйти на двор, умыться снегом. Лазоверт спустился к автомобилю, где  упал  в
обморок и долго лежал на снегу. Юсупов тем временем поднялся наверх.
   - Что-нибудь одно: или наш  Распутин  действительно  святой  или...  Будь
проклят Маклаков, давший нам калий! Яд беспомощен.  Гришка  выпил  и  сожрал
все, что отравлено. Но только рыгает и появилось сильное слюнотечение...
   Нужно решать скорее, ибо  скотина  выражает  крайнее  нетерпение,  отчего
Ирина не приходит, и он измучил меня вопросами... Даже подозревать стал...
   Великий князь сказал, даже с облегчени