стороны  двора
он перекупал ворованные драгоценности. Добровольский пришел  в  ужас,  когда
увидел в его руках векселя, данные в свое время ювелиру Маршаку.
   - Маршак умер, - сообщил Симанович, - а перед  смертью,  любя  меня,  как
сына, завещал ваши векселя мне...
   Капкан  захлопнулся!  Далее  отношения  развивались  по   всем   правилам
кредитной науки: Симанович давал, как раньше давал Маршак, прокурор  брал  у
него, как раньше у Маршака, а за это покрывал аферы своего кредитора.
   Добровольского перевели в Гродно вице-губернаторствовать,  но  неутомимый
маклер тронулся следом за должником, как лиса по следу робкого зайца.
   Здесь, в Гродно, губернатор (стыдно сказать!) носил штаны в заплатках: не
было  денег  на  покупку  новых  -  все  забирала  игра.   Отличный   знаток
бухгалтерского учета, Добровольский много лет успешно подделывал  губернские
сметы,  пока  не  схватили  за  руку.  Что  делают  цари,  если  губернаторы
проворовываются? Они сдают губернаторов на вечное хранение в  Сенат,  словно
закладывают в ломбард вещи, вышедшие из моды,  и  там  они  лежат,  пока  не
понадобятся...
   Сенатор! Чести много, а денег мало. Симанович сказал, что в  одну  минуту
сделает его богатым. Он привел к Добровольскому некоего дворянина  Нахимова,
просившего закрепить за ним  нефтеносный  участок  на  Кавказе,  который  он
бурить не собирается, а продаст его англичанам - деньги поделят поровну.
   "На  троих!"  -  не  забыл  напомнить  Симанович...   Англичане   навезли
королевской техники, стали просверливать Кавказ, но нефти - кот наплакал. Не
понимавшие всех тягот сенаторской жизни англичане  (экие  подлецы!)  подняли
шум. Нахимову дали три года каторги на Сахалине, Симановичу ничего не  дали,
а  Добровольскому  дали  по  шапке  -  он  был  изгнан  из  прокуроров  1-го
департамента. Все затихло... Но денег-то опять не было! Годы скользили,  как
вода по клеенке, состарилась жена,  так  и  не  увидев  счастья,  выросли  у
Добровольского дочери, стыдившиеся бедных платьев, а он,  муж  и  отец,  все
играл, все ставил, все просаживал...  Подрастали  сынишки  и  у  Симановича,
который предъявил должнику своего старшего Шиму.
   -  Гениальный  ребенок!  -  аттестовал   он.   -   Мальчик   чрезвычайных
способностей, но вы же сами знаете, какие страшные антисемиты эти профессора
Технологического института...
   По блату с министерством просвещения Добровольский пропихнул  в  институт
"гениального ребенка", а Симановичу сказал:
   - Ты когда-нибудь от меня отвяжешься или нет?
   - Отвяжусь, когда получу с вас по векселям... Добровольский  протер  свои
последние штаны и, сильно сгорбленный, пошел на последнее средство - видели,
как, подняв воротник пальто, он крался, словно вор, по черной лестнице  дома
ј 64 по Гороховой улице... Что ж,  естественный  финал.  О  Распутине  ходит
много легенд, и среди них - одна,  будто  он  был  очень  добрым  человеком.
Правда, что широким жестом Гришка давая нищенке пять рублей, на свои кровные
мог насмерть упоить оркестр балалаечников. Но  добрым  он  никогда  не  был!
Опутанный массою невидимых финансовых пут, он  черпал  деньги  из  различных
источников и скоро, будучи не в ладах с арифметикой, уже ничего не понимал в
своей загадочной бухгалтерии. Множество дельцов,  окружавших  его,  конечно,
грабили Гришку со всех сторон, действуя при этом секретно друг  от  друга  и
аккуратно  поддерживая  в  Распутине  постоянное  чувство  подозрительности.
("Распутин, - писал Белецкий перед расстрелом, -  зорко  следил  за  охраною
материальных интересов, он производил подробный сыск о тех, кого  подозревал
в обмане, и затем публично их разоблачал, не стесняясь формой выражений...")
Добровольский и стал главбухом Распутина?
   Служил, аки пес служит за мозговую кость.
   Для верного пса нужна хорошая будка, чтобы сверху не протекало,  а  сбоку
не поддувало. Распутин усадил сенатора в чулане своей квартиры, где валялись
дрова и старые корыта и куда никто из  гостей  заглядывать  не  отваживался.
Там, вооружась счетами,  Добровольский  подводил  баланс  грандиозных  афер,
ревизовал доходы и уличал не Распутина,  а  тех,  кто  залезал  в  карман  к
Распутину... Униженный нищетой и проигрышами в ночных клубах,  Добровольский
опускал свои очи все ниже, а Распутину это в людях никогда не нравилось.
   - Ты, счетовод, чего в глаза не глядишь? Не украл ли ты?
   О присутствии Добровольского  в  Гришкиных  делах  знали  очень  немногие
(знала и Вырубова).  До  "будки",  где  сидел  верный  распутинский  Трезор,
добрался тот же Аарон Симанович.
   - Аа, вот вы где! Ну, не ожидал...
   Пристыженный низким падением высокого дворянского престижа, Добровольский
имел неосторожность, на  основании  точной  бухгалтерии,  припугнуть  своего
кровососа... Тот сказал ему:
   - Вы очень много стали знать обо мне. - И Симанович вытолкал сенатора  из
"будки", а Распутин даже не возражал.
   - Вроде бы и ничего мужик, да в глаза не смотрит!

****

   Распутин чувствовал, что эта сладкая жизнь горько кончится, и  всю  войну
(после покушения Гусевой) "зажимал деньгу", рачительно  складывая  деньги  в
кучки и кучи, которые потом старательно прятал по углам и щелям...
   Интересно бы знать - из чего он сложил свои грязные  миллионы?  Симанович
не открыл, а лишь приоткрыл занавес: "Я доставал Распутину деньги из  особых
источников, которые, чтобы не  повредить  моим  единоверцам,  я  никогда  не
выдам!" Может, тайна вообще непрошибаема, как  стенка?  Не  закрыть  ли  нам
глаза, отступив в бессилии?..
   Нет, в этой уголовщине стоит нам покопаться!
   Когда Симанович впервые появился в Петербурге, имея  зашитыми  в  пиджаке
несколько ворованных бриллиантов, мечты его  были  вполне  скромными:  иметь
свой публичный дом - вот крайний потолок его фантазии. Но у него,  как  и  у
Добровольского, была страсть - карты. Великолепный  шулер,  почти  фокусник,
умевший из девятки делать туза, а из дамы  валета,  он  иногда  по  странной
прихоти каприза разрешал себе играть "наперекор судьбу" (т.е. играл честно и
мгновенно продувался догола). Но знание жизни ночной столицы и обширный круг
знакомств привели его перед войной к мысли -  пустить  в  финансовый  оборот
человеческие пороки.  Белецкий  знал,  что  на  руках  Симановича  постоянно
имелось двести тысяч рублей, которые он давал в рост  под  большие  проценты
кутящим людям. Но Белецкий не знал главного!..
   Да и вообще мало  кто  догадывался,  что  "секретарь  старца"  возглавлял
громадный подпольный синдикат по обслуживанию людской порочности.
   Рубинштейны  и   Гинцбурги   вложили   немало   средств   в   процветание
многочисленных клубов, которые работали без вывесок, открываясь  сразу,  как
над столицей опускался царственный вечер. Это и была та  золотоносная  жила,
которую Симанович, вкупе с Распутиным, старательно разрабатывал. Внешне  все
выглядело благопристойно. Президентами клубов избирались графы  и  князья  -
почтенные люди громких исторических фамилий, которые никогда не думали,  что
их  титулами  прикрывается  низкое   мошенничество.   Симанович   действовал
осторожно:  сначала   в   клубе   ставились   картежные   столики,   начинал
приторговывать буфет, а потом уже появлялись и странные  гибкие  женщины,  с
глазами, как ложки,  расширенными  от  кокаина.  Когда  клуб  превращался  в
свинарник, солидные учредители его с возмущением уходили.  Но  устав  клуба,
заверенный в полиции, оставался прежним, а Симанович оказывался на положении
клубного  распорядителя...  Вот  он,  главный  источник  обогащения   мафии,
пайщиком в которой состоял и Распутин, имевший колоссальный барыш с  игровых
клубов и публичных домов. МВД выплачивало ему по пять тысяч рублей в  месяц,
но это... разве же это деньги для Гришки! С войною  работа  синдиката  сразу
оживилась, ибо в столицу с фронта наезжали отпускные офицеры, которые,  ценя
жизнь в копейку, рублей тоже не щадили.  Когда  во  главе  Ставки  находился
Николай Николаевич, его агентура, следившая за  подвигами  старца,  все-таки
докопалась, что пайщиком в делах шантана "Аполло" является сам  "возжигатель
царских лампад". Генералы не стали разводить китайских  церемоний  -  шантан
прикрыли! Распутин тоща же поклялся сионистам, что он дядю Николашу сожрет с
костями, - и кажется, что  в  этот  момент  Гришка  не  столько  страдал  за
еврейский вопрос, сколько от потери своих доходов...
   Симанович в деле с "Аполло" подозревал Добровольского:
   - Это не вы ли сделали донос в Ставку?
   Сенатор, действуя через  Вырубову,  с  большим  трудом  оправдался  перед
Распутиным, но глаз так и не поднял,  чтобы  смело  заглянуть  в  ясные  очи
праведного старца Григория Ефимовича.
   - Что ты за человек - не пойму! - говорил Распутин.

****

   - Григорий, - сказала царица осенью 1915 года, - мне нужен свой  человек,
заведомо преданный, который бы втайне ото всего мира перевел  большие  суммы
денег в... Германию.
   - Эге, - сказал Распутин, задумавшись.
   - Но этот человек должен действовать настолько точно, чтобы, как  говорят
русские, комар носу не подточил.
   Задача  невыполнимая  -  в  разгар  войны  из  России,  ведущей  войну  с
Германией, перекачать русское золото в немецкие банки!
   - Есть у меня умный банкир, - начал Распутин... "Умный банкир" -  так  он
называл Рубинштейна.
   - Вам все шуточки, - отвечал Митька, когда ему предложили эту аферу.
   - А вы забыли, что существует комиссия генерала  Батюшина,  что  за  мной
давно следит контрразведка Бонч-Бруевича... Если меня  схватят,  то  веревка
уже намылена.
   Симанович на это сказал:
   -  Зато  нам  предоставляется  удобнейший  случай  использовать   интригу
императрицы, чтобы потом крутить самой императрицей в целях нашего  великого
иудейского дела...
   - Вешать-то будут не наше дело, а меня!
   - А на что тогда Распутин? Он не даст повесить...
   В книге "Весь Петербург" Митька Рубинштейн, крупнейший капиталист-выжига,
был представлен набором титулов, занимавших семнадцать  строчек  петитом.  А
дело пахло статьей ј 108 Уголовного кодекса (государственная  измена!).  Еще
не пойманный, Митька давно преступил эту статью, переведя русские процентные
бумаги через германские банки. Подумав, банкир решил  помочь  императрице  и
вызвал к себе Манасевича-Мануйлова, который давно состоял его тайным агентом
(о чем Белецкий не догадывался, считая его своим преданным шпионом).  Митька
сказал Ванечке прямо:
   - Теперь ты будешь получать от меня сколько  хочешь,  но  за  это  обязан
прикрыть меня своим телом, когда я попаду  под  обстрел.  Ничего  больше  не
спрашивай. Пока вокруг сплошная темнота.
   - А ты не волнуйся, - успокоил его Ванечка. - Когда ты  будешь  орать  от
страха, - окажусь рядом с тобой...
   Он сдержал слово, и, когда  Рубинштейн  пойдет  в  тюрьму,  обыск  в  его
квартире станет проводить сам неустрашимый Ванечка!  Рубинштейн  повел  себя
осторожно,  переводя  деньги  как  будто   не   для   Германии,   а   для...
гессендарм-штадтских родственников императрицы (что, впрочем, одно и то же).
   Операция не отличалась особой сложностью. Акции русского общества "Якорь"
он переправил в Швецию на имя  финансового  агента  Виста,  который  тут  же
перевел акции в наличные деньги, незаметно уплывшие в Германию.
   Пока было тихо... Рубинштейн предупредил:
   -  Я  сделал,  как  просила  меня  государыня,  но  в  обеспечение  своей
безопасности я ставлю условия - чтобы премьером стал Штюрмер, а  в  министры
юстиции посадили нашего человека.
   - Такой уже есть! - заверил его Симанович...
   Если   Побирушка   делал   Хвостова   министром   внутренних    дел,    а
МанасевичМануйлов проводил в премьеры Штюрмера, то почему бы,  спрашивается,
жрецу "макавы" не позаботиться о своем собственном министре юстиции?..
   Симанович дал понять Распутину:
   - Не мешало бы нам Добровольского запихнуть в юстицию, и  пускай  он  там
посиживает, пока мы тут хозяйничаем.
   - Хорош министер, что в глаза не глядит! Как иметь дело с ним,  ежели  ты
ему, беспортошному, сказки сказываешь, а он, будто украл что, под  ногами  у
меня половицы пересчитывает...
   - Это плевать, что он в глаза не смотрит, зато он сделает  для  нас  все,
что мы ему прикажем. А  без  хорошей  юстиции,  подумай  сам,  мы  все  ноги
протянем...
   Распутин отрезал себе большой кусок торта.
   - Нук што. Не спорю. Тоже верно. Юстицка, она штука  такая.  Есть  она  -
плохо. А нет ее - и без юстицки в тюрьме навоешься!

****

   В октябре 1915 года Болгария на стороне Германии выступила против России.
Манифест болгарского царя Фердинанда начинался чудовищными словами:
   "Распутинская клика объявила нам войну..."
   Генерал М.В.Алексеев (седенький, косоглазый, тихий,  умный,  кропотливый,
делавший за царя в  Ставке  всю  работу  верховного)  боялся  показать  этот
позорный манифест Николаю II.
   Германские газеты отзывались о Распутине с преднамеренной похвалой, рисуя
его в воображении немцев вроде сказочномогучего  витязя,  ведущего  династию
Романовых на край пропасти.
   В преддверии холодов русские самолеты разбрасывали над  позициями  немцев
отлично исполненные художественные открытки с видами  картин  Верещагина,  в
которых был отображен весь морозный ужас зимы 1812 года, - запугать  хотели,
что ли?

   Отдельные  кабинеты,  дамочки,  рюмочки,  секретная  агентура,  растраты,
подлоги и опять дамочки, взяточки, рюмочки... Таково общее впечатление.
   Газеты - об А.Н.Хвостове

   Вы знаете меня - я человек без задерживающих центров. Я люблю эту игру, и
для меня все равно - что водки выпить, что придавить Гришку Распутина!
   А.Н.Хвостов - для газет

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ХВОСТОВЩИНА С ХВОСТАМИ

(ОСЕНЬ 1915-ГО - ОСЕНЬ 1916-ГО)

ПРЕЛЮДИЯ К СЕДЬМОЙ ЧАСТИ

   Хвостов ведал графиком движения  царского  поезда,  курсировавшего  между
Ставкой и фронтами; ответственность была велика, ибо достаточно одной  бомбы
с немецкого "альбатроса", чтобы в династии Романовых все перевернулось вверх
тормашками! Секретность маршрутов очевидна, и Хвостов никак не мог разуметь,
почему в Берлине всегда знают, в  какое  время  на  какую  станцию  прибудет
литерный с самим царем и наследником престола.
   Кого можно подозревать, если почасовики расписаний  министр  скрывал  ото
всех сослуживцев, доверяя их одной императрице...  Алиса  успокаивала  мужа,
что Хвостов "привез мне твои секретные маршруты, и я никому ни слова об этом
не скажу, только нашему Другу, чтобы Он тебя всюду охранял". В ноябре, когда
царский поезд отошел от станции Сарны, разведка  задержала  его  движение  -
навстречу летели немецкие самолеты, неся бомбы... Распутин всегда имел копию
маршрута, дабы обращать свои молитвы за царя и наследника соответственно  их
географическому  положению.  Будучи  трезв,  Гришка  помалкивал.  Но  стоило
"заложить за галстук", как он начинал трезвонить направо и налево  все,  что
знал, дабы показать свою осведомленность в делах государства. Каждую субботу
Распутина призывал на уху Игнатий Манус, усиленно потчуя его мадерой первого
сорта. В союзных посольствах были убеждены, что именно  из  квартиры  Мануса
сведения о делах Ставки струятся в лоно германского генштаба. Николай  II  в
письмах к жене подробнейшим образом описывал обстановку на  фронте  и  планы
будущих операций (После  революции,  при  разборе  бумаг  императрицы,  была
найдена  карта  с  детальным  обозначением  войск  всего   фронта,   которая
готовилась в Ставке лишь в двух экземплярах -  для  Николая  II  и  генерала
М.В.Алексеева. Интересно, кто мог ею пользоваться?),  не  забывая  при  этом
напомнить: "Прошу, любовь моя, не сообщай этих деталей никому, я написал  их
только тебе"... Только тебе - это значит, что будет знать и  Распутин!  Сама
императрица в военных делах  не  разбиралась,  но  зато  чутко  воспринимала
распутинские директивы, рождавшиеся в его голове после тяжкого  похмелья.  В
ноябре она диктовала мужу: "Теперь, чтобы не забыть, я должна передать  тебе
поручение от нашего Друга, вызванное Его ночным сновидением. Он просит  тебя
приказать начать наступление  возле  Риги..."  В  результате  была  страшная
ночная атака у озера Бабитэ, шрапнель косила  стрелков;  обратно  ползли  по
окопам, словно крабы, боясь поднять головы... Вот так! А вывод тошнотворный:
в одном случае наступление  не  состоялось,  ибо  Распутин,  пожалев  своего
сыночка, сорвал призыв ратников;  в  другом  случае  наступление  состоялось
только по-тому, что Гришка видел приятный сон...
   В конце  года  Ставку  посетили  премьер  Горемыкин  и  генерал  Рузский,
начальник СевероЗападного фронта, прикрывающего столицу от немцев под  Ригой
и  Двинском.  Они  предупредили  Николая  II  об  угрожающем   положении   в
Петрограде.
   - Возможны беспорядки, - сообщил Рузский.
   - Ваше дело, генерал, войсками своего фронта  подавить  беспорядки,  если
таковые возникнут, - заметил Горемыкин.
   - А я такого приказа не дам.
   - Почему? - спросил царь.
   - Приказы можно отдавать, когда уверен в их исполнении. Но  я  знаю,  что
сейчас не пятый год, и солдаты не станут стрелять в народ, как бы  энергично
я ни приказывал.
   - Не пугайте меня гидрой революции, - ответил царь. Этот диалог тоже стал
известен в Берлине,  он  обсуждался  в  нашем  посольстве  в  Стокгольме,  а
Рузского скоро сместили!

****

   Дочери  царя  превратились  в  смешливых  барышень,   весьма   критически
относившихся  к  родителям.  Сестры   отлично   владели   английским,   хуже
французским, а по-русски говорили неграмотно,  употребляя  такие  выражения,
как "ашо", "нетуги", "гляньте", "аль не  знаешь".  Царица  выдавала  им  "на
булавки" по пятнадцати рублей в месяц, они ходили в ситцевых платьях,  спали
на железных кроватях под серыми  суконными  одеялами,  будто  солдаты.  Надо
отдать справедливость, что воспитаны они были без  зазнайства:  если  старик
лакей ронял что-либо на пол, все четыре великие княжны  сразу  же  бросались
поднимать... Заводилой и главным критиком своих венценосных  родителей  была
Ольга, самостоятельная,  начитанная  в  русской  истории,  тайком  от  семьи
писавшая стихи. Все четыре царские дочери были подевичьи несчастны.
   Причиной несчастья являлся Распутин, ибо  газеты  Европы  писали  о  быте
Царского Села страшные вещи, и потому  богатейшие  невесты  мира  совсем  не
имели женихов. Правда, незадолго до войны Ольгу возили  напоказ  в  Румынию,
были все шансы для того, чтобы она  стала  румынской  королевой,  но  Ольга,
вернувшись домой, долго бродила по царскосельским паркам, а  потом  заявила,
что жениху отказывает, ибо не может представить себе жизни  без  России.  Ее
женихом стал великий князь Дмитрий Павлович,  которого  Николай  II  выделял
среди своей родни, еще не зная,  что  он  станет  убийцей  Распутина.  Ольга
безумно влюбилась в Дмитрия, но роман закончился катастрофой...
   Четыре барышни оказались на положении "вечных невест", и Ольга, девица  с
характером, возненавидела Распутина -  лютейше  и  страстно.  По  вечерам  в
гостиной Александрии  стрекотал  киноаппарат,  царская  семья  очень  любила
просматривать хроникальные фильмы о себе, снятые практичным Хвостовым.
   Тишком от матери сестры подшучивали над  дрыгающими  на  экране  фигурами
родителей, а когда экран заполнял Распутин, рассказывающий сказки наследнику
Алексею, Ольга открыто фыркала, возмущаясь:
   - Опять этот... нет сил выносить его!
   - Он молится за всех нас, - возражала мать. Наконец,  выступая  от  имени
всех сестер, Ольга устроила матери крупный семейный скандал.
   - К нам уже никто не ходит,  мы  живем  хуже  пещерных  дикарей  и  всего
боимся. Только один Распутин шляется к нам, когда  ему  вздумается!  Иногда,
мама, стоит послушать, что говорят в госпитале солдаты... Мне все  противно,
и я лучше уеду на фронт санитаркой, только б не видеть твоего любимца? Боже,
где у тебя глаза? Неужели ты сама не ви