т.  Все  будет
гораздо проще, чем вы думаете. Я та самая кофеинка,  которая  попала  в  рот
государю, когда он пил  кофе:  мешает,  а  сразу  не  выплюнешь.  Однако,  -
продолжал  Столыпин,  покручивая  в  пальцах  обгорелую  спичку,  -  сейчас,
оглядываясь назад, я  понимаю,  что  Царское  Село  не  может  простить  мне
одного...
   Чай был невкусен, и Гучков отставил чашку.
   - Чего же там не могут простить вам? Столыпин через плечо выбросил спичку
в окно.
   - Я не сошелся с Гришкой Распутиным! Меня с ним не раз сволакивали.
   Почти насильно, будто женить собирались.  Я  способен  бороться  с  любым
дьяволом. Но я бессилен побороть те силы, что стоят за Распутиным... Мы  еще
не знаем, кто там стоит!
   Гучков вынес от этой встречи ужасные впечатления. Казалось, он пил чай  с
политическим трупом, который ронял мертвые земляные слова, а рука  покойника
играла обгоревшей спичкой, и костяшки пальцев опускали в чашку гостя большие
куски искристого бразильского рафинада из царских запасов.
   Зарождалась какая-то новая бесовская  авантюра,  в  которой  до  сих  пор
многое еще не выяснено, но Столыпин уже предчувствовал близость гибели...
   ...За неделю до отбытия в Киев царской семьи тронулись  в  путь  еще  два
путешественника - Егорий Сазонов и Гришка Распутин, билеты  у  которых  были
взяты до Нижнего Новгорода.
   Уже начинался дележ столыпинского наследства!
   Пропились в дороге так, что, когда вылезли из поезда на вокзале в Нижнем,
наскребли  в  карманах  только  три   рубля   и   шестнадцать   копеек.   От
путешественников нехорошо пахло... Сазонов сказал:
   - С тобой ездить - живым не вернешься.
   - Ништо! Дорога - праздник. Коли в поезд запихнулся так пей  без  памяти,
покеда не приедешь... А иначе-то как же?
   - Ты есть хочешь? - спросил его Сазонов. - Чай, губернатор-то накормит  и
денег даст...
   Одного прохожего господина Распутин спрашивал:
   - Где туг Хвост-то ваш сыскать?
   - Алексея Николаевича Хвостова, - уточнил Сазонов.
   - Губернатора? Так вы на месте его вряд  ли  застанете.  За  Окой  искать
надо... Сейчас ведь шумит наша славная ярмарка!
   Но  все  же  показал,  как  пройти  до   присутственных   мест,   которые
располагались внутри древнего нижегородского  кремля,  вблизи  Аракчеевского
кадетского корпуса. На их счастье, в канцелярии сказали, что  губернатор  на
месте - в кабинете.
   - Веди нас к нему, - велел Гришка чиновнику.
   - Господа, а кто вы такие?
   - Я говорю - веди, а то хужей будет...  Хвостов  без  промедления  принял
обоих.
   - Я о вас немало слышал, - сказал он Гришке.
   Это воодушевило Распутина, который, сидя на стуле, расставив ноги,  битых
полчаса размусоливал зловещую тему о том, как его  уважают  цари  и  что  он
может сделать все что хочет.
   - Все можете сделать? - прищурился Хвостов.
   - Все, - ответил Распутин, не поняв иронии.
   - Отлично, если так. А зачем в Нижний пожаловали?  Распутин  сказал,  что
прибыли "посмотреть его душу".
   - Душа - это слишком расплывчато. Нельзя ли точнее?
   Молодой толстяк смотрел на них с умом, в щелках глаз  Хвостова  светилась
нескрываемая усмешечка. Распутин сгоряча выпалил:
   - Хошь быть министером дел унутренних?
   - Премьер Столыпин и есть по совместительству эмвэдэ. Так  что,  господа,
вы предлагаете мне занятое место.
   Распутин вскочил, пробежался по  кабинету,  приседая,  длинные  руки  его
хватали воздух, он выкрикнул:
   - Ах,  глупый!  Сегодня  есть  Столыпин  -  завтра  нету...  Тут  Хвостов
оторопел, а потом даже возмутился:
   - Да вы что? Из какого бедлама бежали?
   Можно понять  недоумение  Хвостова:  ему  тридцать  восемь  лет,  гор  не
своротил, рек вспять не повернул, и вдруг ему, человеку с дурной репутацией,
предлагают сесть на место Столыпина.
   - Столыпин знает об этом? - спросил он.
   - Упаси бог! - отвечал Распутин. В разговор вклинился Сазонов:
   - Вы нас неверно поняли. О нашей поездке никто не знает. Но поймите,  кто
послал... Мы же ведь тоже не с печки свалились.
   - Я вас понимаю как самозванцев.  Распутин  переглянулся  с  Сазоновым  и
сказал:
   - Не веришь? Тогда скажу - мы из Царского Села...
   Но имени царя не произнес,  а  Хвостов  сильно  колебался.  До  провинции
столичные отголоски доходили не  сразу,  и  фигура  Столыпина  из  отдаления
высилась нерушимо.
   - Я вас больше не держу, - суховато кивнул он. Сазонов шепнул Гришке:
   - Скажи, чтобы на обед позвал... жрать-то надо. Распутин  снова  расселся
перед губернатором.
   - Ты меня с женой да детками ознакомь.
   - Это не обязательно.
   - Тогда обедать нас позови.
   - Обедать идите в кухмистерскую...
   - Невежливый  ты  человек,  -  вздохнул  Распутин.  Чрезвычайные  царские
эмиссары убрались. Хвостов тут же позвонил губернскому почтмейстеру:
   - Переслать мне все копии телеграмм в Царское Село...
   Примерно  через  полчаса  на  его  столе  лежали  бланки  двух  телеграмм
Распутина о визите к Хвостову. Первая  -  императрице:  "Видел  молод  горяч
подождать надо Роспутин". Вторая - Вырубовой: "Хотя бог  на  нем  почиет  но
чего то недостает..."
   Отправив эти телеграммы, друзья подсчитали деньги.
   - Руль с медью! - сказал Гришка. - Хоть плачь! Они зашли в тень памятника
гражданину Минину.
   - Что делать? - мучился Сазонов. -  Ведь  нам  же  еще  билеты  До  Киева
брать... Говорил я тебе, не пей, лопнешь.
   - Не лопнем! У меня тута, в Нижнем, одна знакомая огородница живет.
   Ты постой в тенечке, а я мигом сбегаю.
   - Не пропади! К бабе идешь, а я тебя знаю.
   - Не бойсь. В момент управлюсь...
   Управился он быстро и пришел с синяком под глазом.
   - Ну как? Дала она денег? - спросил Сазонов.
   - Сам вишь, червонец отвалила... Совсем  озверела  баба!  Отколе  же  мне
знать-то, что она замуж вышла? - Выбрав пятачок, он приладил его к синяку...
   - Как же нам без денег до Киева добраться?
   - Без нас там обойдутся...
   Прибыв на вокзал к  отходу  киевского  поезда,  Распутин  горячо  убеждал
своего робкого приятеля:
   - Скажи кондуктору, будто товарища потерял, и ныряй  в  вагон.  Он  орать
станет, а ты ничего не слушай. Заберись в  уборную,  на  крючок  закройсь  и
притихни. Будут стучать - не пущай...
   - А как же ты, Ефимыч?
   - Э-э! Здесь не останусь... Первый раз, што ли!
   - Ну, а если нас ссадят с поезда?
   - С одного ссадят - на другой пересядем... Не пойму я тебя, Егор!
   Вроде бы не дурак. Книжки пишешь.  Журналы  печатаешь.  А  такого  дерьма
скумекать не можешь... Давай! Поехали...
   Утром на киевскую товарную станцию прибыл, громыхая буксами, порожняк для
перевозки скота. Из грязной пахучей теплушки вывалились под насыпь  издатель
и праведник.
   - Ну, - сказал Гришка, позевывая, - вот и Киев... Сазонов, чуть не плача,
отдирал от своих брюк присохшие комки коровьего навоза, вычесывал  из  волос
солому.
   - Теперь, как говорят футуристы, пора "обсмокинговаться" заново.  А  цена
костюма - как раз цена билета до Киева.
   - Вот зануда! Приехали. Киев.  Так  ему  опять  плохо...  Пошли,  Егорка,
начинаются киевские торжества!

****

   27 августа часы на киевском вокзале показывали  00.44,  когда  к  перрону
подкатил столичный экспресс. Киев  уже  спал,  отворив  окна  квартир,  было
душно. Из вагона вышел Столыпин с женою, их встречал генерал  Курлов  -  без
мундира, в пиджаке.
   - Ну, как здесь? - спросил Столыпин.
   - Тихо, - отвечал Курлов.
   Сунув руки в  карманы  кителя,  Столыпин  через  пустынный  зал  ожидания
тронулся на выход в город. Впереди  диктатора,  сжимая  в  ладони  браунинг,
шагал штабс-капитан Есаулов. Захлопнув дверцы  машины  за  премьером  и  его
супругой, Курлов не спеша обошел автомобиль вокруг и уселся рядом с шофером.
   - По Безаковской - быстро, направо - по Жандармской...  Петр  Аркадьевич,
вам приготовлены три комнаты в нижнем этаже.
   - Спасибо. Я хочу отдохнуть...
   В этот же день от Петербурга отошел литерный экспресс с царской семьей.
   Сейчас  уже  мало  кто  знает,  что  поездки   Николая   II   по   стране
сопровождались убийствами. Войска для охраны собирались  как  на  войну;  на
протяжении тысяч верст солдат расставляли вдоль рельсов. На пути  следования
литерного  вводилось  военное  положение.   Другие   поезда   задерживались,
пассажиры нервничали, не понимая причин остановки. Перед  проходом  царского
экспресса убивали всякого, кто появлялся на путях, и первыми  гибли  путевые
обходчики или стрелочники, не  успевшие  укрыться  в  будках.  Движение  под
мостами полностью прекращалось. Плотогоны, летевшие по  течению  реки,  если
они  попадали  под  мост  во  время  прохождения  царского  поезда,  тут  же
расстреливались сверху -  мостовой  охраной,  погибали  и  люди,  плывшие  в
лодках...

7. СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА

   В полдень 26 августа Богров позвонил в  охранку  и  попросил  к  телефону
"хозяина". Кулябки да месте не было, а дежурный филер Демидюк велел пройти в
Георгиевский переулок, где они и встретились,  зайдя  в  подворотню.  Богров
сообщил о прибытии в Киев революционеров с оружием, на что Демидюк сказал:
   - Дело швах! Повидай самого "хозяина"...
   В четыре часа дня этот же  Демидюк,  со  стороны  Золотоворотской  улицы,
провел Богрова в квартиру  Кулябки  по  черной  лестнице.  Кулябка  встретил
агента в передней, через ванную  комнату  они  прошли  в  кабинет.  Дверь  в
гостиную была открыта, доносился звон бокалов и крепкие мужские голоса.
   Кулябка сказал:
   - Это мои приятели. Итак, что у вас серьезного? К ним  вышли  подвыпившие
жандармы - Курлов и  полковник  Череп-Спиридович,  женатый  на  сестре  жены
Кулябки.
   - Пусть говорит при нас, - хамовато заметил Курлов.
   Суть рассказа Богрова была такова: в Киев прибыли загадочные террористы -
Николай Яковлевич и какая-то Нина. Вооружены. Готовят покушение.
   - На кого? - спросил Кулябка.
   - Наверное, на Столыпина.
   - Где они остановились? - вмешался Череп-Спиридович.
   - У меня же... на Бибиковском бульваре.
   Историк пишет:  "Жандармы  всех  стран  и  времен,  как  показывает  опыт
истории,  являются  весьма  проницательными  психологами,  умеющими   хорошо
разбираться  в  людях,  даже  самых  сложных:  к  этому  их  обязывает  сама
профессия!" И вот, когда Богров закончил рассказ, Курлов пришел в  небывалое
волнение. Несколько минут он отбивал пальцами по столу бравурный гвардейский
марш: "Трубы зовут! Друзья, собирайтесь..." Потом сказал Кулябке:
   - Ну что ж. Ничего страшного. Адрес агента  господина  Богрова  известен.
Бибиковский бульвар. Установим наблюдение.
   Череп-Спиридович, как автор нашумевшей  книги  о  партийности  в  русской
революции, не преминул спросить у Богрова:
   - К какой партии принадлежат ваши приятели?
   - Кажется, эсеры, - ответил Богров.
   Кто был сейчас дураком? Кажется,  один  полковник  Кулябка,  чего  нельзя
сказать про Курлова и Черепа-Спиридовича - опытных "ловцов человеков".
   Приход Богрова с его нелепой  сказочкой  про  белого  бычка  -  это  была
жарптица удачи,  сама  летевшая  им  в  руки.  Курлов  недавно,  в  связи  с
женитьбой, промотал несколько тысяч казенных денег, о чем  Столыпин  еще  не
знал. Но Курлов (через дворцового коменданта  Дедюлина)  уже  пронюхал,  что
царь позволил Столыпину уволить Курлова после "киевских торжеств". При сдаче
дел, несомненно, обнаружится и растрата. Значит...
   - Значит, - сказал он, - нужны особые меры охраны!
   Передать все тончайшие нюансы этой встречи невозможно. Богров, кажется, и
не предполагал,  что  жандармы  так  охотно  клюнут  на  его  приманку.  Вся
обстановка напоминала грубейший фарс: сидят матерые волкодавы  политического
сыска и делают вид, что поверили в детский лепет дешевого  провокатора.  Это
свидание подверглось анализу наших историков: "Гениальным политическим нюхом
Курлов  и  КВё  учуяли,  что  неожиданный  приход   Богрова   является   тем
неповторимым случаем, который могут упустить только дураки  и  растяпы.  Они
отлично  знали,  что  предвосхищают  тайное  желание  двора  и  камарильи  -
избавиться от Столыпина! Риск, конечно, был. Но игра стоила свеч..."
   Курлову стало жарко - он раздернул крючки мундира на  шее.  Через  десять
лет, жалкий белоэмигрант, сидя  на  задворках  мрачного  Берлина,  он  будет
сочинять мемуары, в  которых,  не  жалея  красок,  распишет,  как  он  любил
Столыпина, а Столыпин обожал  его  -  Курлова!  Подобно  лисе,  уходящей  от
погони, он пышным жандармским хвостом станет заметать свои  следы,  пахнущие
предательской псиной. Но это случится через десять лет,  когда  Курлов  даже
бутылочке пивка будет рад-радешенек, а сейчас - за стенкой! -  стол  ломился
от яств, и жандарм, в предвкушении небывалого взлета  своей  карьеры,  хотел
только одного: стопку холодной,  как  лед,  анисовой  и  немножко  икорки  с
зеленым луком...
   - Я думаю, все уже ясно, - сказал он, поднимаясь.
   Курлов остался пить анисовку, понимая, что Богров сделает  его  министром
внутренних дел. Как сделает - это, пардон, уж дело самого Богрова...  Грязно
сделает? Плевать. Пускай даже  грязно!  Вообще,  читатель,  политика  иногда
выписывает такие сложные кренделя, каких не придумать и на трезвую голову.
   Богров уходил вдоль оживленного Крещатика, предоставленный  самому  себе,
уже вовлеченный в водоворот честолюбивых страстей,  и  -  что  поразительнее
всего!
   - Богров в этот день ощущал себя  государственным  человеком...  Дома  он
сказал родителям:
   - У меня сегодня был на редкость удачный день!
   Папа и мама порадовались за сыночка,  не  догадываясь,  что  их  дом  уже
насквозь  просвечен  полицейским  рентгеном.  В  практике  царской   охранки
известны два вида фидерного наблюдения - густое и редкое. За домом  Богровых
установили густое! При этом даже самый хитрющий клоп, если бы ему пожелалось
выбраться на улицу,  не  смог  бы  этого  сделать  -  клопа  заметили  бы  и
арестовали. Конечно, никакая Нина, никакой Николай Яковлевич в дом  Богровых
не входили и не выходили...
   Генерал Курлов начинал большую игру!
   Вабанк своей карьеры он ставил жизнь премьера. И не только его...
   Может быть, и царя?
   Кулябка навестил киевского городского голову.
   - Господин Дьяков,  первого  сентября  в  театре  будет  исполнена  опера
"Сказка о царе Салтане"... Мне бы билетов...
   - Вам с женою - пожалуйста, всегда рады.
   - Не мне. Надо обставить охрану царя.
   Кулябка просил двадцать билетов, Дьяков дал ему семь.
   - Простите, я должен записать номера рядов и кресел.
   - К чему такой педантизм? - возмутился жандарм.
   - Ах, милый Николай Николаич, - отвечал Кулябке  городской  голова  града
Киева, - мало ли чего в нашей паршивой жизни не  случается!  И  я  не  хочу,
чтобы мне потом голову сняли...
   Дьяков, среди прочих номеров, записал и данные рокового билета: ряд ј 18,
кресло ј 406. Здесь будет сидеть Богров!

****

   Киев, 29 августа, обычный день... Коковцев вывез из  столицы  целый  штат
министерства - шло составление государственной сметы, и финансисты  купались
в  морях  монопольной  водки,  ухали  миллиарды  на  постройку   дредноутов,
вкладывали миллионы в казенные пушечные заводы. В пушистом  халате,  попивая
остывший чай, Коковцев расхаживал по канцелярии и чаще  всего  говорил,  что
"здесь надо урезать... тут сократить...".  Потом  фланирующим  барином  (еще
красивый холеный мужчина), помахивая тросточкой, он прогулялся  до  квартиры
премьера. С улицы стояла очередь ходоков и просителей: Столыпин продолжал  в
Киеве работу как министр внутренних дел, - нервный, задерганный, крикливый.
   - Сейчас я кончу, - сказал он, завидев Коковцева. Они прошли  в  комнаты,
где Ольга Борисовна, жена Столыпина, сервировала чай; премьер негодовал:
   - Я оставил свой автомобиль в Питере, надеясь,  что  мне,  не  последнему
человеку в мире, выделят киевский... Черта с два! Жандармы забрали его себе.
Просил у Фредерикса карету - говорит, что все  заняты.  И  вот  я,  премьер,
вынужден кричать на улицах: "Эй, извозчик!.."
   Он спросил - надолго ли Коковцев в Киеве?
   - Первого сентября мой вагон прицепят к питерскому.
   - Завидую вам, - вырвалось у Столыпина. - Хочется домой.  Честно  говоря,
неспокойно мне как-то... в этом Киеве!
   Коковцев барственным жестом извлек из кармашка пестрого жилета  дедовские
часы, щелкнул крышкой.
   - Ого! Скоро прибудет царь. Как бы не опоздать... Столыпин ехал встречать
царя на вокзал в наемной  колясочке.  Киев  был  расписан,  как  праздничный
пряник. Дома украсились флагами, вензелями, портретами.
   Буржуазия задрапировала балконы  коврами,  в  окнах  выставлялись  цветы,
горела иллюминация. В густой толпе народа,  средь  шума  и  гвалта,  полиция
задержала коляску с премьером. "Назад!" - последовал окрик.
   - Вы что, не узнаете меня? Я же Столыпин...
   Он все-таки пробился  на  перрон,  но  в  суматохе  царь  не  обратил  на
Столыпина внимания. Разъезд кортежа прошел без него, и премьер в самом конце
процессии трясся на своих дрожках, следуя за дежурными флигель-адъютантами.
   "Меня  сознательно  оскорбляют",  -  шепнул  он  Есаулову...  В   публике
городовые  бесплатно  раздавали  брошюрки,  срочно   отпечатанные   тысячным
тиражом. Автором брошюрки считался  Распутин,  но  я  в  это  не  верю.  Вот
образчики   пропагандистской   чепухи:   "Что   поразило   встрепенуться   и
возрадоваться Киевскому граду? Так трепещет весь народ и аристократия,  одни
жиды шушукаются  и  трепещут...  Солдатики  просто  не  человеки  -  подобны
ангелам: они от музыки забыли все человечество,  и  музыка  отрывает  их  от
земли в небесное состояние". Глупее  -  и  хотел  бы,  да  не  придумаешь!..
Столыпину в политической феерии отвели место в хвосте, а все цветы и  улыбки
выпали на долю царя и царицы. Александра Федоровна сидела в ландо с гримасой
на лице, которая по плану должна бы выражать любезность. И вдруг, презренная
ко всем, она поклонилась - она отвесила поклон! -  прямо  в  толпу  киевлян,
которые зашушукались:
   - Кому ж из нас это она кланялась?
   А средь прочих стоял мужик, который сказал:
   - Да не шумите... это она мне кланялась!
   Так киевляне узнали о присутствии в Киеве Распутина. Но в этой сцене была
одна деталь. Когда царский кортеж проехал и показалась колясочка  с  жалким,
словно его обухом пришибли, Столыпиным, Гришка взмахнул  ручищами  и  громко
запричитал:
   - Смерть за ним идет! Смерть глядит на Петра...
   Так и невыяснен деликатный вопрос: что знал Распутин и  в  какой  степени
был он посвящен в программу дальнейших событий? Но если  знал  Распутин,  то
выходит, что знал и... царь?
   Столыпин выбрался из коляски, расплатился с извозчиком. Пройдя в комнаты,
сразу же просил соединить себя с  генералом  Курловым,  занимавшим  номер  в
"Европейской" гостинице:
   - Почему во время проезда я не был обеспечен охраной?
   - Охрана была. Вы  ее  просто  не  заметили.  Столыпин  бросил  трубку  и
выругался:
   - Врешь, морда каторжная! Я все замечаю...
   31 августа, время - 12.40...
   Некто М. Певзнер позвонил на телефонную станцию:
   - Барышня, мне нужен номер шестьсот девять...
   Это был телефон  Богровых  в  доме  ј  4  по  Бибиковскому  бульвару.  На
коммутаторе произошла осечка, и, подключив Певзнера к Богровым, барышня - по
ошибке!  -  не  разъединила  прежнего  разговора.  Таким  образом   киевский
обыватель М.  Певзнер  явился  нечаянным  слушателем  беседы  Д.Г.Богрова  с
полковником Кулябкой:
   - Вы обещали дать мне билет в Купеческий сад, где сегодня  вечером  будет
встреча царя и его августейшей семьи.
   - Я оставлю вам билет. Пришлите за ним кого-либо.
   - Хорошо, - ответил Богров, - я пришлю. Спасибо.
   Певзнер решил использовать эту ситуацию в своих личных целях. Позвонив на
станцию, он  попросил  барышню  снова  соединить  его  телефон  с  квартирой
Богровых.
   - Слушай, Мордка, - сказал он ему на жаргоне "идиш", - я  сейчас  слышал,