в  кабинете
председателя Думы, и сейчас в царской грязи начнут ковыряться  внешне  очень
чистоплотные люди, сдувавшие со своих вечерних смокингов каждую пушинку.

12. НАТИСК ПРОДОЛЖАЕТСЯ

   Настал 1912 год, в котором Россия отмечала 100-летие со  дня  Бородинской
битвы, а кайзеровская Германия пышно праздновала 100-летие пушечно-рявкающей
фирмы сталелитейного Круппа...
   Кончились те времена, когда у нас в учебниках по истории Россию  ошибочно
называли "полуколонией", зависимой от того, что скажут  банкиры  Парижа  или
Лондона. Теперь, напротив, наши историки справедливо указывают, что  русская
мощь во многом определяла всю тональность европейской политики.
   Промышленный подъем империи начался в 1909 году,  еще  при  Столыпине,  а
расцвет капиталистического производства пал на период премьерства Коковцева.
Этому способствовали напряженный труд рабочих и активная деятельность ученых
- химиков и физиков, металлургов и горных инженеров.
   Россия стояла в одном ряду с Францией и Японией (но отставала от Англии и
Германии); зато по степени концентрации производства русская  империя  вышла
на первое место в мире. Бурный рост синдикатов и картелей шел параллельно  с
развитием в стране революционного движения. Близилась первая мировая война.
   А в 1943  году  в  оккупированном  гитлеровцами  Париже  умирал  человек,
подготовивший экономику России к войне с кайзеровской  Германией.  Советские
историки относятся к Коковцеву более благосклонно, нежели его  современники:
он обогатил русскую казну золотым запасом, без которого немыслимо  сражаться
с могучим противником. Правые упрекали Коковцева  в  недостатке  монархизма.
Левые критиковали за излишек монархизма. А середина есть:
   Владимир Николаевич попросту  был  либерал.  Распутин  всюду  гудел,  что
"Володя - свой парень", но Коковцев не считал, что "Гриша - свой  в  доску"!
Саблер при встрече с премьером однажды заметил, что Распутин -  личный  друг
царской семьи, вмешиваться в их отношения нельзя, ибо это...  семейные  дела
Утонченный аристократ отвечал с вежливым ядом:
   - Но существует извечный закон: в  монархиях  семейные  дела  закономерно
становятся делами государственными.
   - Не вмешивайтесь в дела Распутина, - настаивал Саблер.
   - Если он не вмешивается в мои, - отвечал Коковцев...
   Между тем Распутин надавал в обществе столько авансов о  своей  дружбе  с
Володей, что теперь ему  ничего  не  оставалось,  как  заверить  эту  дружбу
визитом. Однажды поздним вечером, сидя  в  приемной,  Коковцев  просматривал
длинные списки лиц, чающих у  него  аудиенции,  и  холеный  палец  премьера,
полыхая теплым огнем крупного бриллианта в перстне,  задержался  на  колонке
списка как раз напротив имени Распутина... Так-так!
   - А ведь неглупо придумано, -  сказал  он.  -  Бестия  знает,  что,  если
вломиться ко мне как Гришка Распутин, я  выставлю  его  пинком.  Но  я,  как
премьер, по долгу службы обязан принять всех просителей по списку, и  в  том
числе не могу отказать просителю Распутину только потому, что он...
   Распутин!
   Был февраль, хороший, снежный, морозный.
   Распутин пришел.

****

   Распутин пришел, и Коковцев, ничем не выделяя его  из  массы  просителей,
предложил ему сесть... Сказал вежливо:
   - Прошу изложить ваше дело касательно до меня.
   Далее события развивались стихийным образом.
   Распутин сидит. И министр сидит.
   Распутин молчит. И министр молчит.
   Коковцев,  чтобы  не  тратить  времени  зря,  придвинул  к  себе   отчеты
губернских казенных палат, щелкал на счетах, думал...  Наконец  все-таки  не
выдержал:
   - Так какое же у вас ко мне дело?
   - Да нет... я так, - отвечал Гришка, гримасничая; с тщательным  вниманием
он рассматривал потолок министерского кабинета. - Нет у меня никакого  дела,
- сознался Распутин.
   - Зачем же записывались на прием?
   - Посмотреть на вас.
   - Ну, посмотрели. Что дальше?
   - Теперь вы на меня посмотрите. Коковцев посмотрел на него и сказал:
   - Очень... неприятно!
   После долгого молчания Гришка наивно спросил:
   - Неужто я такой уж плохой?
   - А если вы такой уж хороший, так убирайтесь к себе в Тюменскую область и
не лезьте в чужие дела...
   Распутин растрезвонил по свету, что именно он провел Коковцева в премьеры
и теперь хотел получить с Коковцева хорошей "сдачи".  А  потому  не  уходил,
хотя ему на дверь  было  точно  указано.  Владимир  Николаевич  отодвинул  в
сторону иллюстрированную "Искру", в  глаза  невольно  бросилась  фотография:
голод в Сибири! Под трагическим снимком было написано: "Семья вдовы  кр.  д.
Пуховой Курган, у., идущей на урожай. В запряжке жеребенок по второму году и
два мальчика на пристяжке, сзади - старший сын, упавший от  истощения".  Эта
фотография направила мысли Коковцева совсем в другую сторону.
   - Кстати, - сказал он без подвоха, - в Сибири был недород, а  как  там  у
вас в волости обстоят дела с хлебом?
   Распутин заговорил о крестьянских делах четко, здраво, разумно, между ним
и  Коковцевым  возник  содержательный  разговор.  Далее  цитирую   показания
Коковцева: "Я его прервал и говорю:  "Вы  бы  так  говорили  обо  всем,  как
сейчас". Моментально (он) сложился в идиотскую улыбку, опять  рассматривание
потолка и проницательные, колющие насквозь глаза. Я сказал ему: "Вы напрасно
так смотрите... ваши глаза впечатления не производят".
   - Когда-то был случай, - нечаянно вспомнил Коковцев, - когда я,  грешный,
выписал на ваш приезд из Сибири деньги. Теперь я согласен выписать их  снова
в любой сумме,  какую  ни  попросите  (По  слухам,  бытовавшим  в  обществе,
Коковцев предложил "отступного" Распутину  в  двести  тысяч  рублей.),  ради
вашего отбытия в Сибирь... Хватит валять дурака! В вашу  святость  не  верю,
ваш гипноз не оказал на меня никакого  действия,  а  делать  из  министерств
спальни я вам не позволю.
   Распутин, несолоно хлебавши,  убрался,  но  оставил  Коковцева  в  крайне
затруднительном положении. Если он не  доложит  царю  об  этой  встрече,  то
Распутин изложит царю ее сам, но уже в той интерпретации,  какая  ему  будет
выгодна. Следовало опередить варнака, и Коковцев при первой же  аудиенции  с
императором сам начал рассказ о своем знакомстве с Распутиным.
   - Давно пора! И какое впечатление он произвел? Подлинный ответ Коковцева:
   - Государь, я одиннадцать  лет  служил  в  главном  тюремном  управлении,
исколесил мать-Россию от Млавы до Сахалина и побывал во всех тюрьмах,  какие
у нас существуют. Я ходил по камерам без конвоя, и за все это  время  только
один арестант бросил в меня миской, да и тот оказался сумасшедшим...
   - Вы говорите мне о Распутине! - напомнил царь.
   - Я говорю именно о  нем...  Средь  множества  сибирских  варнаков-бродяг
таких Распутиных сколько душе  угодно!  Это  ведь  типичный  уголовный  тип,
который одной рукою перекрестится, а второй тут же  невозмутимо  хватит  вас
ножом по горлу.
   Царь дал такой ответ, что можно ахнуть:
   - Ну что ж! У вас свои знакомые, а у меня свои...

****

   В харьковском театре во время представления оперы "Кармен",  полицмейстер
вылез  на  сцену  и  велел  прекратить  "это   безобразие".   Ему,   дураку,
послышалось, будто хористы пели:

   Илиодор,
   Смелее в бой,
   Илиодор!
   Илиодор!

   Распутин указывал: "Миленькаи папа  и  мама.  Илиодора  нужно  бунтовщека
смирять. А то он собака всех сеет собака злой. Ему ништо. А зубы обломать.
   Построже  стражу  больше.  Да.  Грегорий".  Заштатная  Флорищева  пустынь
затерялась в Гороховецких лесах; Илиодора вторгли  в  темницу,  окна  забили
досками, в коридоре толпились вооруженные солдаты. Стены монастыря высокие!
   Но русские семинаристы  из  поколения  в  поколение,  от  деда  к  внуку,
передавали секрет сложного трюкачества - как перемахнуть через ограду,  имея
при себе громадную бутылищу с водкой (и чтобы она не разбилась  при  этом!).
Илиодор и показал страже, как это делается... Его догнали.  Стали  избивать.
Бок пропороли штыком. Сапогами расквасили лицо. Илиодор с трудом поднялся.
   - Братцы, да ведь я же... священнослужитель!
   - Так точно.
   - Нельзя же так... с человеком-то!
   - Нельзя, - соглашались с ним.
   - За что же вы меня излупили?
   - А нам так приказано...
   Гермоген переслал узнику письмо, умоляя его смириться и не гневать царей.
Илиодор отвечал  злобной  бранью,  он  писал  епископу,  что  презирает  его
трусливую душонку, и напомнил из истории:  Французская  революция  началась,
когда королева оказалась замешана в краже бриллиантов, - дай  бог,  чтобы  у
нас революция началась с публикации  писем  царицы  к  Распутину!  Флорищеву
пустынь часто навещала Ольга Лохтина ("не теряя надежды на мое примирение  с
Григорием"). Илиодор издали кричал дуре, чтобы бросила Гришку и вернулась  в
семью, как положено жене и матери. "Она ходила, - записывал монах, -  вокруг
моей кельи, забиралась на стену, на крышу сарая и все кричала одно и то  же:
"Илиодорушко! Красно солнышко!" Монахи, думая, что у меня с ней были грешные
отношения, смеялись, а стражники таскали ее за волосы, босые ноги  разбивали
сапогами до крови, потом сажали в экипаж и увозили в Гороховец.
   Она никогда не сопротивлялась, притворяясь мертвой". Под видом  бродячего
странника во Флорищеву пустынь проник хвостовский журналист Ржевский.
   - Я очень нуждаюсь. Дайте мне на вас заработать. Такой честный  подход  к
делу подкупил Илиодора.
   - Пиши, - сказал он, - что меня заточили в дом терпимости.  Здесь  каждый
монах имеет женщину, а то и двух. Молодые послушники, которым  женщин  иметь
еще не дозволено, бесстыдно преданы мужеложству. Пьянство непомерное!
   Однажды я видел, как монахи испражнились в таз с водою,  потом  этот  таз
таскали вокруг собора, а встречным богомольцам кричали: "Поклоняйтесь!
   Жертвуйте на святые мощи..."
   - Вы бы о себе побольше, - сказал Борька. - Говорят,  Распутин  поклялся,
что засадит вас в крепость,  а  Саблер  готовит  документы  о  том,  что  вы
спятили. Мне один знакомый телеграфист подарил копию телеграммы Распутина  к
царице. Вот,  прочтите:  "Илиодору  собаке  живот  распорю..."  Что  на  это
скажете?
   - Я сам ему кишки выпущу,  -  ответил  Илиодор,  потом,  прочтя  репортаж
бездарного писаки, он покривился. - Так писать  -  все  мухи  сдохнут.  Если
хотите на мне заработать, так я сам за вас накатаю!
   Он сочинил интервью  с  самим  собою,  и  в  репортаже  об  узнике-монахе
послышался голос разгневанного человека. Борька Ржевский напечатал  его  под
своим именем в газете "Голос Москвы", что сослужило ему хорошую службу - его
заметили, стали публиковать в центральных газетах России...
   В темной келье иеромонах внушал себе:
   - Думай, Илиодор, думай... крепко думай.
   Пришлось проделать анализ прошлого,  начиная  с  тех  времен,  когда  он,
крестьянский сын, пахал с отцом землю на  хуторе  близ  станицы  Мариинской;
анализ уводил далеко - до небес, и вскоре Илиодор пришел к  выводу,  который
стал неожиданным для Синода и самодержавия, - он  будет  неожиданным  и  для
тебя, читатель!

   Илиодор,
   Смелее в бой.
   Илиодор!
   Илиодор!

****

   Неясно кто - Бадмаев или Родзянко, но  письма  царицы  к  Распутину  были
кем-то размножены. Отпечатанные под копирку на  "ремингтонах",  они  сотнями
экземпляров   расходились   по   стране.   Над   словами   царицы   хихикала
барышня-бестужевка и мрачно плевался старый сановник: "Черт знает до чего мы
дожили!" Во дворце разыгралась  некрасивая  сцена  (по  слухам,  Николай  II
отпустил жене хорошего гвардейского "леща"), и Алиса срочно  депешировала  в
Покровское, спрашивая Распутина: каким образом мои письма к тебе очутились в
чужих руках? "Миленкая мама, - телеграфировал Распутин, - фу собака Илиодор!
Вот вор. Письма ворует. Украл из сундука или еще как. Да. Бесам служит.  Это
знай. У него зубы остры у вора. Да. Грегорий". Дума бурлила.
   Пуришкевич громил с трибуны "швабского жида" Саблера, а Синод  в  это  же
время подносил Саблеру подхалимские адреса в переплетах из пергамента.  Дума
сражалась с Распутиным,  дабы  спасти  престиж  царской  власти...  Родзянко
предупреждал депутатов: "Мне стало известно, что  если  запрос  о  Распутине
последует на обсуждение, то Думу сразу прикроют. Лучше вы не шумите, а я сам
буду  говорить  с  императором".  Неожиданно  из  департамента  полиции  его
поддержал Степан Белецкий, сказавший по  телефону:  "Вы  решили  говорить  с
царем? Очень рад... Гришка так надоел нам! Прямо с  вокзала  берет  каких-то
барынь и тащит их в баню. У нас вылетают в трубу тысячи рублей на слежку  за
ним. Даже наблюдение за Борисом Савинковым обходится нам дешевле!"  В  конце
февраля Родзянку навестил генерал Озеров, состоявший при вдовой  императрице
Марии Федоровне: "Она крайне обеспокоена слухами о Распутине. Не могли бы вы
навестить  императрицу   завтра   в   одиннадцать   часов   дня   со   всеми
документами?.."
   Свидание  состоялось.  Всегда  очень  собранная,  подтянутая,   неизменно
добродушная, с располагающей улыбкой,  вдовая  царица  приняла  председателя
Думы  в  своем  маленьком  гатчинском  кабинете.  Разговор   происходил   на
французском языке, что не мешало Гневной вставлять в  свою  изящную  речь  и
чисто русские выражения - вроде "меня огорошили", "я взбеленилась" и прочее.
   - Какова  же  причина  запросов  в  Думе  об  этом  мужике?  Нет  ли  тут
революционной подоплеки? - сразу же спросила она.
   Родзянко отвечал, что успокоение умов - вот главная цель этой  шумихи,  а
революцией тут  и  не  пахнет.  Он  прочел  женщине  некоторые  выдержки  из
конфискованных  газет  и  брошюр,  в  которых  говорилось  о  дикой  карьере
Распутина... Царица задумалась:
   - Может, и правда, что он какой-то святой? Я в это не верю, но в  простом
народе, знаете, всегда какие-то юродивые...
   - В том-то и дело, - отвечал Родзянко, - что  простой  народ  никогда  не
верил в святость Распутина. Вот извозчик - отвозил Гришку в  публичный  дом.
Вот дворник - тащил пьяного Гришку из саней на  пятый  этаж.  Вот  банщик  -
видел, какой содом развел  Гришка  с  дамами...  Именно  люди  нашего  круга
вознесли его до палат царских! Государыня, мы, монархисты, больше не в силах
молчать. Последствия слишком опасны для династии...
   Гневная - с гневом же! - отвечала:
   - Моя невестка только и делает, что катает свою корову из  одной  лужи  в
другую, где погрязнее. Сына я не защищаю. Очевидно,  справедлива  поговорка:
муж и жена - одна сатана.
   Наконец она подошла к самому каверзному вопросу.
   - Я слышала, у вас подлинник письма моей невестки к Распутину,  где  есть
очень неудобные выражения... Покажите мне!
   Родзянко записывал: "Я сказал, что не  могу  этого  сделать.  Она  сперва
требовала, потом положила свою руку на мою:
   - Не правда ли, вы его уничтожите?
   - Да, ваше величество, я его уничтожу". Родзянко не сдержал своего слова,
и эти письма впоследствии оказались в Югославии, где их следы затерялись...

13. ОДИН РАСПУТИН ИЛИ ДЕСЯТЬ ИСТЕРИК

   Был 1924 год, когда в поезде,  идущем  в  Белград,  в  столицу  сербского
королевства, врангелевские офицеры избивали жалкого бедного старика,  одежда
на котором болталась как на вешалке. Это был Родзянко -  бывший  камергер  и
председатель Государственной Думы;  в  глазах  белогвардейщины  он  выглядел
крамольником. Ехавший в Белград за получением ничтожной пенсии,  Родзянко  и
скончался - от жестоких побоев... Конец жизни страшный!
   Он принял бразды правления Думы из рук Гучкова  и  председательствовал  в
парламенте до самой революции - фигура, таким образом,  историческая.  Лидер
октябристов, глава помещичьей партии, Родзянко внешне напоминал  Собакевича,
но  за  этой  внешностью,  словно  обтесанной  топором,   скрывался   тонкий
проницательный  ум,  большая  сила  воли,  стойкая  принципиальность  в  тех
вопросах, которые он защищал со своих - монархических! -  позиций.  Лелея  в
душе идею царизма, Родзянко невзлюбил  самого  царя,  он  с  трудом  выносил
императрицу. Наш историк С.Пионтковский писал, что "для  династии  Романовых
Родзянко был определенно врагом". Царица платила ему острой ненавистью:
   "Нахал, - говорила она. - Заплыл жиром, сипит, как самовар...  Хорошо  бы
им висеть рядом - тощему Гучкову и толстому Родзянке!" Родзянко  всегда  был
самым твердым и самым неутомимым врагом Распутина. Во  имя  идеи  монархизма
монархист не боялся идти на обострение конфликта с монархами. После беседы с
вдовою императрицей придворный мир пребывал в страшном волнении: примет царь
Родзянку для  доклада  о  Распутине  или  отвергает?..  Распутин,  прибыв  в
столицу, сказал царской чете:
   - Я знаю, что злые люди подстерегают меня. Воля ваша - слушать их или  не
слушать. Но если вы меня покинете, то потеряете сына и престол  через  шесть
месяцев... Вот так-то!
   Неприличный шум вокруг Распутина все возрастал,  имя  царицы  трепали  на
всех перекрестках, полиция  была  бессильна  заткнуть  рты  всем  россиянам;
художник В. М. Васнецов, человек глубоко  верующий,  обратился  к  Синоду  с
гневным протестом против вмешательства Распутина в  церковные  дела.  В  это
сложное и трудное для правительства время Родзянко запросил аудиенции у царя
для доклада о распутинских мерзостях. Родзянко шел на штурм, вооруженный  до
зубов  фотографиями  и  документами,  способными  оставить  от  дворца  одни
головешки... Примет ли его царь?
   Коковцев после очередного доклада уже собрался  уходить,  но  Николай  II
задержал его словами:
   - Владимир Николаевич, возьмите вот это...
   Это была резолюция об отказе Родзянке в аудиенции!
   - Ясно одно, - рассуждал Коковцев перед женою, - правила дворянской чести
заставят Родзянку сразу же подать в отставку, как только он узнает  об  этой
изуверской резолюции царя. Но уход Родзянки вызовет перевыборы,  и  возможен
думский кризис... Я растерян. Не знаю, что и делать.
   Родзянко звонил ему по телефону - радостный:
   - Мы с женой побывали в Казанском соборе, я заказал молебен перед  святым
делом сказывания правды в глаза царю, святых тайн я уже приобщился...
   Владимир Николаевич, резолюция была?
   - Нет, пока не было, - солгал Коковцев.
   - Я вам еще позвоню.
   - Да, пожалуйста...
   Николай II, когда вручат эту резолюцию, сказал: "Он будет докладывать,  а
я должен кивать головой и  благодарить  его  за  то,  что  благодарности  не
стоит".  Теперь  надо  было  как-то  спасать  положение,  спасать  доклад  о
Распутине и спасать самого Родзянку  от  унижения,  а  потому  Коковцев  сам
позвонил Родзянке:
   - Михаила Владимирович, я думаю, вам лучше завтра к  шести  вечера  прямо
подъехать  в  Царское.  Наверное,  резолюция  застряла  где-либо  в  каналах
бюрократии, и царь будет вас ждать.
   - Я тоже так думаю, - согласился Родзянко...
   Николай II не ждал его, когда он, сипло дыша, вперся к нему, -  со  всеми
фотокарточками и документами,  отчего  в  кабинете  его  величества  запахло
винным перегаром, вонючими портянками, банными мочалами и  клиникой  доктора
Бадмаева с цветками азока...
   Коковцев обманул царя! А Родзянко оставил протокол своей беседы с  царем,
и потому писать мне будет легко.

****

   Закончив говорить о думских делах, Родзянко  предупредил  царя,  что  его
доклад выйдет за пределы обычного. Николай II поморщился.
   - Я имею в виду, - закинул удочку Родзянко, -  Распутина  и  недопустимое
его присутствие при дворе вашего величества... Царь тихо сдался: "Ну, что ж.
Послушаю".
   - Никакая революционная пропаганда не  может  сделать  того,  что  делает
присутствие Распутина в царской семье... Влияние, которое Распутин оказывает
на церковные и государственные дела, внушает ужас всем честным людям.  А  на
защиту проходимца поставлен весь государственный аппарат, начиная от  верхов
Синода и кончая массою филеров... Явление небывалое!
   Родзянко  говорил  очень  долго,  оперируя   точными   фа