душе жаждут снова иметь на своих шеях Столыпина...
Мы нежно тоскуем о диктатуре!
   Семь  тысяч  жирных   десятин   земли,   суконные   фабрики,   дворянское
происхождение,  общественное  положение   и,   наконец,   блестящее   знание
английского языка - этот комплекс преимуществ  заметно  выделял  Протопопова
средь прочих думцев. Но вдумайтесь: всю жизнь  человек  провел  за  кулисами
активной жизни, изображая  только  "голос  певца  за  сценой",  и  никак  не
удавалось дать, сольный концерт в заглавной роли душкитенора...
   Парламентская  делегация  России  вернулась  в  Петроград  17   июня,   а
Протопопов задержался по  дороге  в  Стокгольме,  и  здесь  историки  ощупью
пробираются под покровом занавеса, опущенного над  свиданием  Протопопова  с
немецким дипломатом Варбургом. "Навьи чары" заманивали октябриста в туманные
дебри войны и мира... На самом деле все было просто!
   Шведский банкир Ашберг сказал Протопопову:
   - Вас желает видеть представитель германского посольства  Варбург,  и  мы
обеспечим тайну этого свидания...
   Свидание подготовили три капиталиста: Ашберг - шведский банкир, Гуревич -
русский  коммерсант,  Полляк  -  нефтепромышленник  из  Баку  (все  трое   -
сионисты!). В стокгольмском "Грандотеле" состоялась  встреча  Протопопова  с
Варбургом.
   - Вы, - начал Варбург, -  имели  неосторожность  поместить  в  английской
прессе статью, что у вас появился новый союзник - голод в Германии.  Это  не
совсем так. Да, у нас карточная  система.  Но  мы  рискнули  на  ограничение
продуктов не потому, что испытываем голод. Просто мы,  немцы,  привыкли  все
приводить в систему. Мы не пресекаем события, мы их предупреждаем...  -  При
этом Варбург с умом не коснулся карточной системы на сахар в России, ибо  он
наверняка знал, что как раз в это время  Брусилов  хотел  повесить  киевских
сахарозаводчиков Бродского и Цейтлина (за то, что они продавали  в  Германию
украинский сахар!). - Война, - продолжал Варбург,  -  потребует  еще  немало
крови, однако никакой выгоды нашим  странам  не  принесет.  Общие  очертания
границ останутся прежними, но Курляндия должна принадлежать Германии,  а  не
России, к которой она привязана слишком искусственно.
   -  Латыши  не  привязаны  к  нам  искусственно,  -  справедливо   заметил
Протопопов. - Их давнее тяготение к России известно.
   - Латыши, - отвечал Варбург, - это... мелочь!
   - Но поляки-то уже не мелочь.
   - Верно, - согласился Варбург, - и Польша должна стать самостоятельной...
в этнографических границах. Протопопов отвечал на это весьма толково:
   - Если вы обеспокоены созданием Польши  в  ее  этнографических  границах,
тогда вы сами понимаете, что в состав  польского  государства  войдут  и  те
области  Германии,  которые  населены  исключительно  поляками...  Хотя   бы
промышленная Силезия!
   Варбург сделал крайне изумленное лицо:
   - Но в рейхе нет поляков! Поляки есть только в  России  и  в  Австрии,  а
германские поляки, спроси любого из  них  -  и  они  скажут,  что  счастливы
принадлежать к великой германской нации...
   Гнусная ложь! Из-под маски учтивого немецкого дипломата вдруг  проступило
клыкастое мурло "высшей расы". Далее коснулись Эльзаса и Лотарингии;  сербов
и бельгийцев Варбург даже чуточку пожалел, а в заключение он бурно ополчился
против Англии:
   - Эту бойню вызвала к жизни политика лондонского кабинета. Если бы в июле
четырнадцатого Англия твердо определила свою позицию - войны бы не  было  (в
чем Варбург отчасти прав). Лондон заварил  это  гнусное  пиво,  от  которого
бурчит в животе у меня и у вас. Так не лучше ли вам, русским, отвернуться от
вероломной Англии и обратиться к нам с открытым забралом?..
   Нащупывая скользкую тропинку к миру, беседу вели два видных капиталиста -
Протопопов с его ситцевыми фабриками и Варбург, гамбургский банкир,  который
до войны обслуживал германские интересы в РусскоАзиатском банке. Скреплял же
их   рукопожатие   Лев   Соломонович    Полляк    -    директор    правления
нефтепромышленного общества "Кавказ", он  же  директор  московского  филиала
нефтепромышленного общества "Мазут" (нефть и мазут - кровь XX века!).
   В бадмаевской клинике его встретил Распутин.
   - А ты с башкой! - похвалил он Протопопова.
   - Пациент очень дельный, - согласился Бадмаев. А большой знаток тюремного
быта и любитель блатных песен, "безработный" генерал  Курлов  хрипло  пропел
Протопопову:

   Эх, будешь ходить ты - вся золотом шитая,
   Спать на парче да меху!
   Эх, буду ходить я - вся морда разбитая,
   Спать на параше в углу!

   - Сашка, - сказал он потом, - ты имеешь на руках такие козыри, что будешь
полным кретином, если сейчас продуешься...
   - Я мечтаю о министерстве торговли и промышленности, и я уверен, что Дума
и Родзянко поддержат мою кандидатуру.
   - Дерьмо, а не министерство.  Нашел  о  чем  мечтать!  Пуды-то  да  фунты
мерить? Пойми: эмвэдэ - это пупок всей власти...
   "Голос певца за сценой" приближался. Боже мой, как он исполнит свою арию!
Самое удивительное, что Протопопов не сфальшивит.

****

   Распутин был такой пьяный, что когда Вырубова  звонила  ему  из  Царского
Села, спрашивая о том думце, что ездил в  Англию  и  задержался  проездом  в
Стокгольме, - тогда Гришка, не будучи опохмелен, все  перепугал  и  переврал
фамилию Протопопова:
   - Калинин, кажись, хрен его знает!
   Царю так и доложили, что с Варбургом беседовал Калинин.
   - Калинин? - удивился царь. - Но я такого не знаю... Об этом  Протопопову
поведал огорченный Бадмаев:
   - Напился, свинья... Даже фамилию друга забыл. Сколько раз я ему твердил:
не пей - сам погибнешь и всех нас погубишь. Протопопов, громко рыдая, звонил
на Гороховую:
   - Как вы могли? Меня, дворянина, мало того,  предводителя  дворянства,  и
вдруг... так подло извратили мою фамилию!
   - Да не серчай... Стока народу крутится, рази всех тут  упомнишь!  А  чем
тебе, дураку, плохо быть Калининым?
   Под этой кличкой он и был зашифрован в Царском Селе.

12. ГОЛОСА ПЕВЦОВ ЗА СЦЕНОЙ

   - У меня был Распутин и, кристально трезвый, сказал, что его "осенило"  в
отношении вас. Он сейчас недоволен автономностью Штюрмера, а вы... Почему бы
вам не стать премьером?
   - Господи! - отвечал Протопопов. - Что так много обо мне разговоров?
   Мне светит звезда министра торговли. -  Слушайтесь  Пашу:  хватайтесь  за
эмвэдэ...
   В этом тоже была подоплека.  За  время  "безработицы"  Курлов  так  много
задолжал Бадмаеву, что тот был в отчаянии. Провести жандарма в МВД  врач  не
мог, но зато можно провести Протопопова, Сашка потянет  за  собой  Пашку,  и
тогда Курлов вернет  долги...  Логика  железная!  А  по  законам  Российской
империи, человек, не оплативший векселей, не вправе занять пост министра.
   "Протопопов - наша последняя карта".  Именно  так  было  решено  в  кругу
сионистов, и они сразу же, без промедления, схватили его за жабры.
   Симанович, скромно именовавший себя "евреем без портфеля",  нагло  заявил
кандидату в министры внутренних дел, что в любой момент они  могут  объявить
его несостоятельным должником.
   - Ваши векселя у меня, - сказал ювелир.
   Николай II как раз вызывал Протопопова в Ставку, все  складывалось  столь
удачно, и вдруг... эти векселя! "Навьи чары" скользили  за  окном,  оплывая,
словно воск старинных свечей.
   - Дайте мне сто пятьдесят тысяч, - взмолился Протопопов.
   - Дадим! Но вы же не погасили прежних долгов.
   - О боже! - закатил глаза Протопопов. - Сразу, как я стану  министром,  я
верну вам все... всевсе, даже с лихвою!
   Свидания Протопопова с еврейской мафией происходили тайно в доме ј 44  по
Лиговке,  где  жила  княгиня  Мария   Мышецкая,   урожденная   МусинаПушкина
(двоюродная  сестра   Протопопова).   Сионисты   уже   поддели   на   крючок
запутавшегося  в  долгах  Добровольского,  теперь  зацепили  за  кошелек   и
Протопопова... Симанович писал: "Мы взяли с него обещание что-нибудь сделать
для евреев. Мы заверили его, что почва в  этом  отношении  уже  подготовлена
нами и дальнейший успех зависит исключительно от его ловкости и умелости..."
Протопопов сказал, что в  разговоре  с  царем  хотел  бы  в  первую  очередь
коснуться злободневного "продовольственного  вопроса",  но  Симанович  грубо
пресек его:
   - Сначала - евреи, а жратва - потом...
   "Еврейский вопрос - это выдумка! Российскую  империю  населяло  множество
угнетенных народов, так или иначе бесправных. Если вникнуть в суть дела,  то
якуты имели еще больше прав на выдвижение якутского вопроса,  таджики  могли
поставить свой - таджикский, армяне - армянский, а чукчи - чукотский... Да и
о каком, спрашивается, "бесправии" могли  толковать  Рубинштейны  и  манусы,
гинцбурги и симановичи, владевшие банками,  державшие  конторы  на  Невском,
хозяева редакций и универсальных магазинов? Может, их беспокоила трагическая
нужда  сапожника  Ицека  Хаймовича  из  заштатной   Хацепетовки?   Или   они
тревожились за бердичевского  портного  Мойшу  Шнеерзона,  сгорбленного  над
перелицовкой задрипанных штанов? Леонид Утесов, сын одесского еврея,  описал
нам только одну ночь своего отца, проведенную им  без  права  жительства  на
скамейке в садах Петербурга, - и  это  действительно  страшно!  Но  подлинно
бесправные евреитруженики никогда и не были сионистами: напротив,  все  свои
надежды на равноправие они возлагали на единение с русским народом,  который
сокрушит систему угнетения множества больших и малых народов империи.
   Звонком по телефону Штюрмер объявил Протопопову, что сегодня вагон  будет
подан - можно ехать. Протопопов накануне  не  выспался,  так  как  всю  ночь
провел в  салоне  госпожи  Рубинштейн,  страстной  спиритки,  и  сообща  они
вызывали могучий дух Столыпина, который под утро явился к ним и  произнес  в
утешение одно коротенькое слово из трех букв, на что банкирша сказала:
   "Это  он...  Как  же  я  сразу  не  догадалась?"  Александр   Дмитриевич,
изможденный, заснул на плюшевых диванах купе, разбудил его визг тормозов.
   - Ставка! - объявили ему...
   Протопопов не стал умываться, а сразу нацепил  пенсне.  Могилев  встречал
его клубами паровозного дыма  из  распахнутых  ворот  депо,  серыми  досками
перрона, рыхлыми заколоченными дачами на огородных  окраинах...  Вот  первый
вопрос императора:
   - Вы видели английского короля Георга Пятого? Скажите, так ли я похож  на
него лицом, как это все говорят мне?
   - Ваше величество, - отвечал Протопопов, - это не вы похожи на него,  это
он старается походить на вас...
   Царю такая лесть показалась приличной (хотя Протопопов  украл  остроту  у
Виктора Гюго). Позже он дал показания: "У меня был довольно долгий  разговор
с государем... после обеда он мне сказал. "А теперь  мы  поговорим".  Я  ему
подробно говорил о еврейском вопросе... потому что  я  его  довольно  широко
поставил"! Конечно, если бы Протопопов  заострил  не  еврейский,  а  половой
вопрос, царь все равно, как человек воспитанный, и этот вопрос выслушал бы с
пониманием общей суш дела. Сейчас его больше волновало свидание  Протопопова
с Варбургом, но коли уж завели разговор о евреях, Николай II  поддержал  эту
тему, не догадываясь, что в данном случае он, император, оплачивает те самые
векселя, которые были учтены Аароном Симановичем и его компанией...
   Протопопов сумел произвести на государя приятное впечатление, ибо  помнил
слова Курлова о козырях, которые попадают в руки игрока не так уж часто.  На
прощание государь сложил руку дощечкой и протянул ее:
   - Александр  Дмитриевич,  благодарю  вас  от  души.  А  вы  уже  посетили
госпиталь моей супруги? Как он вам показался?
   Тут Протопопов понял, что хоть сам без штанов  оставайся,  но  сто  тысяч
рублей надобно подарить государыне, а это значило, что  предстоит  и  дальше
залезать в долги к Симановичу...
   1 июня Штюрмер был назначен диктатором! Указ об  этом  ордонансе  русской
истории царь уже заготовил, но  опубликовать  его  не  решился.  Выжидал.  А
генералы в Ставке выковывали свою диктатуру -  военную,  замышляя  свержение
Николая II и заточение его жены, чтобы передать власть русской буржуазии.
   Самодержавие еще существовало, но в  преисподней  царизма  уже  вызревали
будущие режимы корниловщины, деникинщины и колчаковщины... Лето 1916 года  -
жаркое, удушливое, бурные теплые ливни не освежали земли.

****

   Люди, близко знавшие Николая II, писали, что царь  вообще  никого  (кроме
сына) не любил. Он имел собутыльников, но друзей - никогда! Вокруг него было
много убежденных монархистов, но мало кто  из  них  уважал  самого  монарха.
Двор, как это ни странно, стоял в глухой оппозиции к царскому  семейству.  А
родственный  клан  Романовых,  великие  князья   и   княгини,   с   показной
нарочитостью подчеркивал свою обособленность от Царского Села.
   Престолонаследник, мальчик Алексей, однажды спрашивал у матери:
   - Почему у всех есть бабушки, а у меня нету?
   - Не болтай глупостей, - отвечала императрица. - Твоя  бабушка  не  любит
нас, и ты ей не нужен...
   Алиса обладала особым талантом - она  умела  вызывать  к  себе  ненависть
людей,  даже  любящих  ее.  Великая  княгиня   Елизавета   Федоровна   (Элла
Гессенская)  навестила  как-то  Царское  Село  и  сказала  сестре,  что  ее,
императрицу, очень не любит вся Россия.
   - Я тоже так думала, - отвечала Алиса. - Но теперь убедилась в  обратном.
Вот целая пачка писем от простых русских людей, которые видят лишь свет моих
очей, уповая на  одну  лишь  меня...  А  ненависть  я  испытываю  только  от
столичного общества!
   Правда, она не знала, что Штюрмер сам писал  такие  восторженные  письма,
якобы от имени простонародья, и через охранку рассылал их по  почте  на  имя
царицы, а она взахлеб  читала:  "О,  мудрейшая  мать  Отечества...  о,  наша
богиняхранительница..."
   - Лучше б я не приезжала, - сказала Элла.
   - И уезжай с первым же поездом, - ответила ей сестра...
   В  этом  году  с  треском  проваливалась  монархическая   кинопропаганда,
затеянная Хвостовым. Едва лишь на экране показывалось царское семейство, как
в зале раздавались смешки:
   - Царь - с Георгием, а царица - с Григорием...  Сначала  на  кинозрителей
напустили полицию. В зале вспыхивал свет и следовал грозный окрик:
   - Кто посмел отзываться неуважительно?  Молчание.  Гас  свет.  На  экране
снова возникали фигуры царя и царицы. И темноту опять оживлял людской говор:
   - Царь-то - с Георгием, а царица - с Григорием...
   Кинохронику пришлось зарезать! Лето 1916  года  было  для  царя  временем
вялым, пассивным, пьянственным. Лето 1916 года было для  его  жены  периодом
активным, деятельным, настырным.  Словно  челнок  в  ткацкой  машине,  Алиса
ерзала между Царским Селом и Ставкою  в  Могилеве,  интригуя  отчаянно  (шла
сортировка людей на "наших" и "не наших"). Распутин утешал императрицу,  что
на случай революции  у  них  есть  верное  средство:  "Откроем  фронт  перед
немцами, и пущай кайзер сюды  придет  и  порядок  учинит.  Немцы,  они  люди
строгие... не балуют!" Спасти могло и заключение мира. "Сазонов мне  надоел,
надоел, надоел!" - восклицала царица. Николай II  вполне  разумно  доказывал
ей, что отставку Сазонова трудно объяснить союзникам  по  коалиции.  Министр
иностранных дел сейчас столкнулся со Штюрмером! Штюрмер был против автономии
Польши, а Сазонов  стоял  на  том,  что  после  войны  Польша  должна  стать
самостоятельным государством,  и  он  все-таки  вырвал  у  царя  манифест  о
"братских чувствах русского народа к народу польскому". Торжествуя,  Сазонов
отъехал в Финляндию, чтобы послушать шум водопадов и успокоить свои нервы.
   "Я хочу выспаться", - говорил он...

   Друг российских фармазонов,
   Проклиная Петроград,
   Удалился лорд Сазонов
   На финляндский водопад.
   Нас спасает от кошмаров,
   Болтовни и лишних нот
   Ныне Бурхард Вольдемаров
   Штюрмер - русский патриот...

   А Распутин все бубнил и бубнил о Сухомлинове:
   - Старикашка-то за што клопов кормить обязан? Ежели всех стариков сажать,
так кудыть придем?
   Алиса  призвала  к  себе  министра  юстиции   Александра   Александровича
Хвостова,  который  был  родным  дядей  бывшего  министра   внутренних   дел
("убивца"!). Два часа подряд она размусоливала ему о невинности Сухомлинова,
потом, возвысив до предела свой голос, требовала:  "le  veux,  j'exiga  quit
soit libere" (Я хочу, я требую, чтобы он был освобожден).
   Хвостов не соглашался: суд  был,  суд  приговор  вынес,  а  он  не  может
освободить преступника.
   - Почему не можете? - кричала царица. - Вы не хотите освободить,  ибо  об
этом прошу вас я! Вы просто не любите меня.
   - Но ведь у меня тоже есть моральные убеждения.
   - Не нуждаюсь в них. Вы освободите Сухомлинова?
   - Нет.
   - Ох! Я устала от всех вас...
   На место нового министра юстиции  она  подсадила  А.А.Макарова,  что  был
министром внутренних дел сразу после  убийства  Столыпина.  Макарову  о  его
назначении сообщил Побирушка, которому анекдотическая ссылка в Рязань  пошла
на пользу: он еще больше растолстел.
   - Вы вот спите, - упрекнул его Побирушка, - а я коегде словечко замолвил,
и - пожалуйста: правосудие России спасено!
   - Удивляюсь, - отвечал Макаров. - Ведь я знаю, что в самом грязном  хлеву
империи уже откармливают на сало хорошего порося - Добровольского, и  он  во
сне уже видит перед  собой  обширное  корыто  с  невыносимым  пойлом...  Как
ошиблась императрица! А куда смотрел Распутин,  которого  я  ненавижу  всеми
фибрами души?
   - Распутин, кажется, проморгал...
   Узнав о назначении Макарова в министры юстиции, Гришка заревел, как  бык,
которого хватили обухом между рогами:
   - Какая же стерва обошла здесь меня?
   Макарова провели в юстицию Штюрмер с  царицею,  словно  забыв,  что  этот
человек - враг Распутина! Гришка слег в постель, велел  Нюрке  набулькать  в
кухонный таз мадеры и стал пить, пить, пить... Один таз  опорожнил  -  велел
наполнить второй.
   - Да вить лопнешь, дядя! - сказала племянница.
   - Лей... дура. Много ты понимаешь!
   До себя он допустил только Сухомлинову.
   - Вишь, как стряслось! -  сказал,  лежа  на  кровати  в  новой  рубахе  и
разглядывая яркие носки сапог. - Я бы твоего старичка из крепости выдернул.
   Да тута Макаров, анахтема, влез в юстицку, быдто червь  в  яблоко,  а  я,
глупый, Добровольского-то уже намылил, штобы проскочил без задержки...
   Эхма, сорвалось!
   Между Царским Селом и царскою Ставкой шло как бы негласное  состязание  -
кто кого пересилит? Императрица свергла из юстиции А.А.Хвостова и провела  в
юстицию А.А.Макарова.
   Тогда генералы  взяли  уволенного  ААХвостова  и  сделали  его  министром
внутренних дел. Игра шла, как в шашки: "Ах, ты сюда сходила? Ну, так мы сюда
пойдем..." Распутин в эти дни сказал:
   - Ша! Боле переменок не допущу. Папашка глупостей там наделает. Его,  как
ребенка малого, без призору одного  оставить  нельзя.  Завтрева  же  мамашку
настропалю и пущай в Могилев катит. Днем-то он порыпается, а ночью,  кады  в
постель лягут, она ему как муха взудит в уши все, что надо...
   Было два часа ночи - на квартире  МанасевичаМануйлова  зазвонил  телефон.
Ванечка неохотно снял трубку.
   - Кой черт меня будит?
   - Не лайся. Это я. Распутин.
   - А что у тебя?
   - Приезжай.
   - Ты один?
   - Нет, тут Софка Лунц, ее завтра в больницу кладут.
   - А что с нею?
   - Не знаю. По женской части.
   - Ладно. Приеду.
   Сухомлиновой не было - ее заменяла Софья Лунц, красивая пожилая  еврейка,
жившая с того, что Распутин  оплачивал  ее  любовь  рублями  -  как  уличной
потаскухе.
   - Что случилось? - спросил Ванечка, входя.
   - У нас дикие неприятности, - сообщила Лунц. Ванечка еще никогда не видел
Гришку таким  растерянным,  его  глаза  призрачно  блуждали,  движения  были
вялыми.
   - Хоть беги, - сказал он. - Такие дела... Глаза б мои не глядели!
   Макарова без меня провели - он и насобачил. Борька  Суворин  стрельбу