или журналисты.
   - Не смотрите на меня  так  трагически,  -  сказал  им  Хвостов,  искрясь
весельем, - тут надо смотреть с юмором, не иначе...
   Для начала он поведал то, чего  не  знали  другие.  Царица  устроила  для
Распутина новогоднюю елку, но Гришка всю  ночь  кутил  с  грязными  девками,
прибыл домой пьян-распьян, забыв про елку, а утром его будили агенты...
   Хвостов описал эту картину:
   - Вставай, говорят, сучий сын, тебя елка с игрушками ждет! Сунули  в  нос
ему нашатырь - вздыбнули на ноги. Стоит. Не падает.  Можете  представить,  в
каком виде тащили его на поезд. Но там (!) мерзавец мгновенно преображается.
Всю ночь не спал, а молился. Я же знаю. Бадмаев  ему  дает  какой-то  дряни,
чтобы зажевать дурной запах во рту... Они, - сказал Хвостов о царях, -  сами
виноваты, что Распутин играет такую роль...
   Дикость, мистицизм, отсутствие разума, потеря интеллекта. Возвращаемся  к
средневековью.
   Стуча кулаком, Хвостов кричал, что, пока он сидит на троне МВД, он  будет
портить кровь распутинскому отродью,  он  будет  арестовывать  и  обыскивать
распутинскую нечисть. Когда его спросили об  особом  уважении  к  Белецкому,
Хвостов захохотал.
   - Гришка это раньше трепался, что Степа  хороший,  а  я  ни  к  черту  не
гожусь. Теперь и Степан испортился... Я много наговорил  лишнего,  -  сказал
Хвостов в конце интервью, - но не боюсь: бог не выдаст - свинья не съест!
   Он не просто загасил папиросу в пепельнице - он растер окурок в  труху  с
такой ненавистью, будто уничтожал самого Распутина.  Ему  было  обидно,  что
цензура зарезала его интервью сразу же, и  оно  появилось  в  печати  только
после Октябрьской революции, когда песенка Хвостова была  уже  спета  -  его
повели на расстрел...

****

   Чтобы  ощутить  себя  полновластным  владыкой  в  делах  русской  церкви,
Распутин замышлял создание на Руси патриаршества, уничтоженного Петром I,  а
в патриархи, с помощью Осипенко, карабкался долгогривый Питирим. "Верить  ли
в это?" - спрашивали  обыватели.  "А  почему  бы  и  нет?  Мы  живем  как  в
сказке..." Как в сказке в Суворинском клубе работал тотализатор -  позорище,
какое  трудно  придумать.  Юркие  журналисты  делали  ставки  на   министров
падающих, на министров возникающих.
   - Добровольский проскочит в министры юстиции.
   - Добровольский? А кто это такой?
   - Неважно! Ставлю один против десяти, что министр иностранных дел Сазонов
падет неслышно, аки лист осенью.
   - Сазонов никогда не падет, ибо он начал эту войну, все  договоры  в  его
руках, к нему привыкли послы Антанты.
   - Ты ничего не понимаешь! Сазонов вслух  высказывает  страшные  вещи.  Он
говорит, что Россия более не великая держава...
   - Ставлю, что Хвостов вылетит из МВД завтра же!
   - Имею сведения - через три дня.
   - Почему так поздно?
   - Не знают, кого назначить на его место... Да,  не  знали.  Царь  повидал
Распутина.
   - От меня требуют жертвы, Григорий, - сказал он ему.  -  Дума  встает  на
дыбы - главным злодеем считают Сухомлинова.
   - Нешто старикашку обидишь?
   - Жертва времени... пойми ты, - скорбно ответил царь...
   - Зачем ты начинал войну? - спросил Распутин (мрачно).
   - Я не начинал. Она началась сама по себе... - Потом Николай II  произнес
чувствительные слова:
   - Что бы ни случилось, Григорий, как бы ни клеветали на  всех  нас,  я  с
тобой не расстанусь.
   Каждая клятва нуждается в подтверждении делом, и царь протянул ему бумагу
- указ об отставке Хвостова! Распутин, обратясь к иконам, крестился, а  царь
спросил - кого поставить в министры внутренних дел?  Один  раз  на  Хвостове
обожглись - вторично промашки делать нельзя... Распутин  прикинул  и  так  и
эдак. Ничего не получалось. Из кармана министра не вынешь.
   - А на што новых-то плодить? - сказал он царю. -  Старикашка  в  примерах
сидит, пущай и будет унутренним.
   - Белецкий тоже хочет, - сказал император. -  Говорят,  даже  с  казенной
квартиры не выезжает... ждет падения Хвостова.
   - Степан, - отвечал Распутин, - если меня и не  убивал,  то,  видит  бог,
убить может... Ну его! А на  Штюрмера  почила  благодать  божия.  Старикашка
послушный. Спать любит. Признак здоровья.
   - Штюрмера все ненавидят, - заметил Николай II.
   - А меня - што? Рази навидят? То-то...
   Когда автомобиль с Распутиным, возвращавшимся из Царского Села,  проезжал
окраинами  столицы,  могуче,  будто  раненые  звери,  трубили   в   сумерках
гигантские заводы - рабочие бастовали. К экономическим требованиям путиловцы
теперь прибавили лозунги и политические... Впрочем, все это Белецкого уже не
касалось: ему определили оклад в пятьдесят четыре тысячи рублей, и надо было
ехать в Иркутск, но Побирушка ходил за ним по пятам, божился,  что  проведет
его в сенаторы, а потом... потом и в министры внутренних дел.
   - Не покидайте казенной квартиры! - взывал Побирушка. Белецкий заглянул в
кондитерскую "Квисисана" на Невском  проспекте,  где  владелец  кафе  Генрик
Сартори любезно проводил его в отдел  срочных  заказов.  Контора  благоухала
мускатом, имбирем и корицей. Приятная барышня в чистом  передничке  раскрыла
блокнот.
   - Итак, мсье, что вам угодно от "Квисисаны"?
   - Торт.
   - В какую цену?
   - Сколько бы ни стоил.
   - Именинный? Юбилейный? Даме или мужчине?
   - Одному... хаму, - сказал Белецкий. Барышня нисколько не удивилась:
   - Хам  останется  доволен.  Как  исполнить?  Фантазия  жандарма  работала
превосходно:
   - Сделайте торт в  виде  кладбища  с  крестами  из  чистого  бразильского
шоколада... Кстати, есть у вас шоколад?
   - "Квисисана" живет еще довоенными запасами.
   - Отлично! - потер руки Белецкий. - Взбейте крем цвета навоза,  а  внутри
торта выкопайте глубокую могилу, чтобы на дне ее сидели лягушки и... ждали.
   - Из Чего сделать лягушек? - спросила барышня.
   - Из мыла, - ответил Степан, недолго думая. - Возле могилы пусть кондитер
поставит гроб из противного желе, которое прошу уснастить горчайшей хиной. А
по краям торта, вроде  узора,  изобразите  поучительную  надпись:  ВОТ  ТВОЯ
МОГИЛА.  Хорошо  если  бы  вместо  сахарной  пудры  вы   посыпали   кладбище
стрихнином... вроде выпал легкий снежок. Нельзя? Ядов не держите? Жаль...
   - По какому  адресу  отправить  этот  торт?  Белецкий  оставил  ей  адрес
квартиры Хвостова.

****

   Бывший  министр  снял  крышку  с  великолепного  торта.  -  Какая  дивная
работа... узнаю  мастера  Степана!  Бывшему  министру  от  бывшего  товарища
министра... Приятно посмотреть! Позвонила Червинская - почти шепотом:
   - Алексей, сразу уничтожай  все,  что  имеешь.  Клеопатра  решила  спасти
своего Антония.
   - Прости, - ответил Хвостов, - в двери звонят...
   В  министерскую  квартиру  ввалились  двое:  Манасевич-Мануйлов  и  Аарон
Симанович - в пальто нараспашку. Ванечка как опытный шпик сразу  же  схватил
телефонную трубку:
   - Итак, я слушаю... продолжайте.
   По его лицу было видно, что  связь  Хвостова  с  Червинской  явилась  для
Ванечки неприятным сюрпризом.
   - Опоздала ваша знакомая, - сказал он, вешая трубку. Хвостов  не  сдержал
приступа лютого антисемитизма:
   - Два жида в три ряда... Ну, ладно, Ванька! Тебя-то я хоть знаю. А  зачем
ты привел сюда этого пархатого?
   - Алексей Николаевич,  не  я  же  этого  жида  придумал!  Таково  желание
государыни императрицы, чтобы Симанович, как ранее  пострадавший  от  вашего
произвола, присутствовал при обыске.
   - Чтоо? У меня? У меня и... обыск?
   - Вот письмо от Штюрмера, - передал ему Ванечка.
   Штюрмер писал, что по приказу императора Хвостов обязан снять с себя  все
ордена и отправляться в ссылку.  Золотой  ключ  камергера  у  него  отобрали
вместе с футляром. Симанович уже рылся в ящиках стола, выгребая  из  них  на
пол секретные бумаги. Манасевич  сам  растопил  камин  и  каждую  бумагу,  в
которой встречалось имя  Распутина  или  царицы,  бросал  в  огонь.  Хвостов
остолбенело наблюдал за уничтожением ценнейшего архива, который он собрал на
посту  министра,  чтобы  историки  будущего  имели  материал   о   действиях
распутинской мафии...
   - Вы скорпионы! - кричал он. - Вы  шакалы!  Аарон  Симанович  наслаждался
местью.
   - Против кого ты вздумал идти? Против Григория Ефимыча? Против нас?
   Измордуем и оплюем... Ты уже не встанешь!
   - Ванька, - заорал Хвостов, берясь за канделябр, - убери эту гнусь, или я
за себя не отвечаю... разнесу ему череп! В кабинет вошла  жена,  удивительно
спокойная.
   - Что ты, Леша, возмущаешься? - сказала она. - Ты  сам  хотел  грязи  как
можно больше. И ты нашел самую нечистую яму - министерство внутренних дел...
Так успокойся: все в порядке вещей.
   Хвостов выпустил канделябр и зарыдал.
   - Меня, столбового русского дворянина... Я не могу!
   - Тебе, - отвечала жена, - было  очень  приятно  взлетать.  Так  имей  же
мужество падать низко. Все пройдет в этом мире, как и мы с тобой, и ничто  в
этом мире не вечно. Были мы - будут другие!  Такие  же  свиньи,  как  и  ты,
дорогой, и как вот эти... господа, что тебя сейчас оскорбляют.  Встань  выше
этого!
   Под конвоем филеров Хвостова доставили на вокзал, посадили в вагон,  и...
он поехал в историю. Убийцы Распутина из него  не  получилось,  а  получился
самый обычный "бульварный  романчик"  с  дамочками,  рюмочками,  взяточками,
растраточками... Между тем в кулуарах Думы бродил  подлинный  убийца  -  это
лысый, очкастый и вертлявый Пуришкевич, писавший в эти  дни  о  министерской
чехарде:

   Их жизни срок сейчас минутен,
   Уйдут, оставив серный дым,
   А прочен лишь один Распутин
   Да долгогривый Питирим...

   Черносотенец был поэтом, но своих стихов никогда не печатал -  это  ни  к
чему, да и цензура их не пропустит! Он явился в кабинет  Родзянки  и  сказал
ему, отчаянно жестикулируя:
   - Разве так  убивают?  Гришку  надо  убивать,  как  режут  свинью...  без
экивоков. Просто взял ножик - пырь в бок, и готово! Согласен, что противно.
   Будут  кровь,  всякая  слизь,  и  потечет  гнилая  сукровица,  а   волосы
перемешаются с мозгами.  Но  если  это  надобно  ради  спасения  драгоценной
монархии и кристальных идей нашего самодержавия, то поверьте, я... готов!
   - Вы больше никому этого не говорите, - сказал Родзянко.
   - Упаси бог! - отвечал Пуришкевич. - Только одному вам  как  председателю
всероссийского парламента.

****

   Революция несентиментальна! Двух заклятых врагов, Хвостова  и  Белецкого,
поставили к одной стенке, и под прицелом равнодушных винтовок, за секунду до
залпа, они в последний раз могли плюнуть в глаза друг другу,  могли  сказать
последнее "прости"!

10. "МЫ ПЛОХО КОНЧИМ..."

   Палеолог второпях записывал: "С тех пор,  как  Штюрмер  стоит  у  власти,
влияние Распутина очень возросло.  Кучка  еврейских  финансистов  и  грязных
спекулянтов, Рубинштейн, Манус и др., заключили  с  ним  союз  и  щедро  его
вознаграждают  за  содействие  им...  Если  дело  особенно  важно,   то   он
непосредственно воздействует на царицу, и она сейчас же отдает распоряжение,
не подозревая, что  работает  на  Рубинштейна  и  Мануса,  которые,  в  свою
очередь, стараются для  Германии...  Императрица  переживает  очень  тяжелую
полосу.  Усиленные   молитвы,   посты,   аскетические   подвиги,   волнения,
бессонница. Она все больше утверждается в восторженной мысли, что ей суждено
спасти святую православную Русь и что покровительство  Распутина  необходимо
ей для успеха..."
   Палеолога снова навестил Путилов - хмуро пророчил:
   - Дни царской власти уже сочтены, а  эта  власть  -  основа,  на  которой
создана вся архисложная система управления государством. Отныне нужен только
повод, чтобы революция вспыхнула. В русских условиях она может  быть  только
всенародной, но сигнал к ней, безусловно, дадут  интеллигенты,  не  теряющие
надежд спасти Россию одними словами. Однако, - веско договорил Путилов, - от
буржуазной революции мы тотчас же перейдем к пролетарской...
   Затем  в  посольство  пришел   молодой   композитор   Сережа   Прокофьев,
проигравший Палеологу отрывки из своей  сюиты  "Сарказмы",  что  посол  тоже
включил в число важных событий: "Изобилие мыслей, но они заглушаются погоней
за  переливами  и  неожиданными   созвучиями...   Верховная   комиссия   для
расследования дела генерала  Сухомлинова  закончила  свою  работу".  Вечером
посол отъехал в театр, где слушал Шаляпина в "Борисе Годунове", и  ему  было
даже страшно от обилия чувств и насилий, от потрясающих сцен раскаяния царя.
Палеолог сидел в ложе рядом с княгинею Салтыковой, и под перезвоны колоколов
женщина сказала послу с легким вздохом:
   - Вот это - мы... Вот это мы, русские! Посол поцеловал ей руку,  пахнущую
жасмином, и женщина, слегка колыхая прекрасный веер, внезапно призналась:
   - Мы принадлежим к породе людей,  обожающих  зрелища.  В  русском  народе
много артистического, слишком много воображения и музыкальности... Мы  плохо
кончим, - тихо заключила она.
   "Она задумчиво смолкает, - записал посол этот разговор, -  в  ее  больших
светлых глазах -  выражение  ужаса..."  Во  тьме  слабого  зимнего  рассвета
стонали путиловские заводы. Было что-то удивительное и  грандиозное  в  этой
обильной и сложной русской жизни, в которой капиталист Путилов  рассуждал  о
пролетарской революции, гениальный мужик Шаляпин изображал царя так,  словно
родился в чертогах  Кремля,  а  рабочие  бастовали  на  окраинах  "парадиза"
великой империи... Это было как раз время боев под Верденом!
   Чтобы помочь солдатам Франции, солдаты России перешли  в  наступление  на
Двинском фронте, платя за каждую версту кровавый налог  -  по  десять  тысяч
жизней (такова стабильная цена Вердена для России!). А в Могилеве  состоялся
примечательный разговор царя с Родзянко:
   - Михаил Владимирович, как вы мыслите, чем закончится эта война?
   Благополучно ли для нас?
   - Победа уже невозможна,  -  ответил  Родзянко.  Царь  подумал  и  сказал
равнодушно:
   - Благодарю вас. Больше не смею задерживать...
   Странное дело: весной 1916 года Романовы знали что-то такое,  что  давало
им право планировать заключение мира на осень. Во всяком случае, Николай  II
и его жена были твердо уверены, что осенью война закончится, -  штыки  армии
можно  развернуть  внутрь  России,  дабы  подавить  все  растущее   движение
пролетариата.

****

   Штюрмер медленно отравлялся собственной мочой, которая скапливалась в его
организме.  Борода  клином   лежала   поверх   расшитого   золотом   мундира
церемониймейстера. Штюрмер не спал. Стол его  был  завален  грудами  книг  о
внешней политике России.
   - Вот - сказал он МанасевичуМануйлову, - изучил все, что можно,  и  вижу,
что  Сазонов  ведет  Россию  не  туда,  куда   ей   надо.   К   тому   же...
попустительствует... всяким! А  сейчас,  милейший  Иван  Федорыч,  необходим
кулак. Диктатура! Железная, и никаких гвоздей. Потому и не сплю  -  думаю...
исстрадался...
   Манасевич вполне искренне (не всегда же он врал!) отвечал экселенцу,  что
никакая диктатура не спасет положения:
   - Бульон уже закипает, осталось бросить в него щепотку соли - и революция
начнется: прошу к столу! Вольно же вам читать трактаты и труды  Мартенса.  А
вы бы послушали, что говорят в казармах и на заводах...
   Продовольственный вопрос  -  самое  главное  сейчас.  Если  он  не  будет
разрешен, все полетит кошкам под хвост.
   - Гениальная мысль!
   - Тем более что автор этой мысли - гений Григорий Распутин, а он, кстати,
недоволен вами. Говорит, что вы сорвались с бантика. Решили резвиться  сами,
а на него - нуль внимания.
   - Помилуйте, к чему угрозы? Я ведь, слава богу, покушений на Распутина не
устраивал... Не пойму, о чем он хлопочет?
   - Гришка, как конокрад, лучше нас  чувствует  опасность...  шкурой!  И  я
узнал нечто удивительное. Вдруг он стал устраивать свои капиталы, Осипенко и
Симанович трудятся вовсю, распихивая  Гришкины  клады  по  каким-то  банкам,
каким-то адресам и "малинам"... Тут и Питирим замешан - тоже взял кое-что на
хранение от Гришки! Но больше всего Распутин доверяет свои "фунансы"
   Симановичу.
   - Разве Григорий Ефимыч собрался нас покинуть?
   - Никуда он не удерет, - со знанием дела отвечал  Ванечка.  -  Все  кости
Распутина  останутся  на  этой  грешной  русской  земле,  которую  он  столь
значительно удобрил своими отходами... Но, между прочим, - шепнул Манасевич,
- Распутин обязал меня обратиться к вам: не возьмете ли  и  вы  от  него  на
хранение? Так, ерунда разная: бриллианты... золотишко...  какие-то  крестики
да иконки...
   - Конечно! Григорию Ефимычу я не откажу. Штюрмер отправился на  заседание
Государственного Совета, где на него накричал военный министр Поливанов:
   - Агентура Генштаба доложила, что при возникновении скандалов  в  злачных
местах,  где  главным  героем  является  Распутин,  неожиданно   подкатывает
автомобиль, Гришку хватают за воротник и увозят  прочь  от  скандала...  Мне
известно, - чеканил Поливанов, - автомобиль этот военного ведомства, а номер
его  записан  за  канцелярией  премьера  государства...  За  вами,  господин
Штюрмер! И это безобразие творится, когда на фронте не хватает автомашин.
   - Не знаю я никаких авто, - отрекся Штюрмер.
   - Разве не Манасевич ведает вашим автопарком?
   - Манасевич? - переспросил Штюрмер. - Но, позвольте, я  да,  слышал,  что
такой существует, но... дел с ним не имею.
   Он бесстыже отказался от знакомства  с  начальником  своей  канцелярии  -
дальше этого идти уже некуда! Поливанов вернулся в министерство, в  кабинете
его поджидал с делами начальник Генштаба генерал Беляев (по  кличке  Мертвая
Голова).
   - Меня скоро скинут. - Поливанов прошелся по коврам в отчаянно  скрипящих
сапожках. - Что у вас ко мне?
   - Нет колючей проволоки. Оцинкованной.
   - Так поставляйте фронту неоцинкованную. Заржавеет - ну и бог с ней!
   Не на века же создаются проволочные заграждения.  А  как  идет  выработка
кинжалов для рукопашных схваток в окопах?
   - Прекрасно. На нехватку снарядов жалоб уже нет.
   - Вот видите! -  сказал  Поливанов,  усаживаясь  за  стол.  -  Кое-что  я
все-таки сделал. Если меня и прогонят, я уйду с чистой  совестью.  -  Беляев
заговорил о катастрофической убыли офицеров. - Сами виноваты! - отвечал  ему
Поливанов. - Начиная с кадетского корпуса мы воспитываем браваду.
   Папиросу в зубы - и в атаку. А за ним - солдаты. Пулеметы внесли поправку
в место офицера на фронте. Будь умнее: пропусти солдата вперед, а сам следуй
за ним, как заведено у немцев. У нас же так: первая пуля -  бац  в  офицера!
Вот и навалили их штабелями. А ведь еще сиятельный Потемкин говорил, что для
выделки солдата нужны мужик с бабой да ночка  потемней.  Для  офицера  же  -
давай время, деньги, знания...
   После  этой  беседы  с  Беляевым  в  кабинет  военного  министра   вплыла
красавица, каких Поливанов давненько уже не видывал.
   - Баронесса Миклос, - представилась она.
   -  Очень  приятно,  -  буркнул  Поливанов,  испытывая  желание  полистать
справочник департамента герольдии, ибо что-то  никогда  не  приходилось  ему
слышать о таких баронах на Руси...
   Миклос, сияя зубами, поведала этому черствому педанту, что беспокоится не
за себя. Дело в том, что для победы нашей  дорогой  Родины  пропадает  очень
ценное секретное изобретение.
   - Я в этом ничего не смыслю, - говорила Миклос, раскрывая ридикюль, -  но
уяснила лишь одно. Там главная деталь - дырочка,  которая  обеспечит  России
скорейшую победу над Германией.
   - Значит, все дело в дырке? - спросил министр.
   - Вы меня поняли сразу! Такая маленькая симпатичная дыруся, через которую
вы, не выходя из этого кабинета, можете видеть все, что  творится  в  ставке
кайзера, этого оголтелого врага человечества. Не дайте  же  погибнуть  столь
ценному изобретению дырочки!
   - Ни в коем случае... не дам, - согласился Поливанов.
   Она протянула ему записку от Распутина, и министр с удивлением прочел:
   "Милай дарагой послушь д