тами").
   Александр Дмитриевич, шли бы вы спать!
   Ну что вы тут шляетесь по лужам?
   Наконец, и ваша жена... она ведь тоже волнуется.
   Спокойной вам ночи.

   Свершилось то, чего народ давно ждал.
   Гнойник вскрыт, первая гадина раздавлена. Гришки нет - остался  зловонный
труп. Но далеко еще не все сделано.  Много  еще  темных  сил,  причастных  к
Распутину, гнездится на Руси в лице Николая II, царицы и прочих  отбросов  и
выродков...
   Из письма рабочих Нижнего Новгорода от 3 января 1917 года к князю Феликсу
Юсупову

ЧАСТЬ ПОСЛЕДНЯЯ

СО СВЯТЫМИ УПОКОЙ

(ОСЕНЬ 1916-ГО - ФЕВРАЛЬ 1917-ГО)

ПРЕЛЮДИЯ К ПОСЛЕДНЕЙ ЧАСТИ

   Я не пишу детективный роман,  в  котором  автору  надо  бояться,  как  бы
читатель не догадался, что случится в  конце,  -  и  потому  смело  описываю
события, возникшие после смерти Распутина...

****

   - Это уж точно - ухлопали мово парнишечку! Юбочки да  стаканчики  гранены
никого до добра не доводили, - рассуждала Парашка Распутина в те дни,  когда
столичная полиция с ног сбилась, занятая романтикой поисков трупа ее мужа. В
отличие от императрицы Парашка никогда не считала  своего  суженого  святым,
она была женщиной практичного ума и потому энергично вскрыла полы,  разнесла
по кирпичику все печки, ободрала со стенок квартиры зеленые обои.  -  Где  ж
он, треклятый, деньжищи-то упрятал? Сам сдох, а нас без грошика оставил.  На
што ж мы жить станем?
   Паразиты засыпали в тревоге. Доходов не предвиделось,  а  работать...  об
этом страшно подумать! Миллионы протекли, как вода, между пальцев Распутина,
но еще многие миллионы рассовал он  по  тайным  "заначкам".  Боясь  газетной
огласки, Распутин мог хранить свои сбережения в банках  лишь  на  подставных
лиц... Мунька Головина подсказала:
   - Требуйте от Симановича, он ведал всей кассой. Аарон Симанович отрекся:
   - Распутин? Да я от него копеечки не видывал...
   - Звоните Штюрмеру, - точно наметила цель Мунька. - Я знаю, что  Григорий
Ефимыч сдавал ему на хранение саквояж, а там не только деньги... кое-что еще
подороже денег!
   Штюрмер сонно спросил в телефон Прасковью:
   - А какой Григорий Ефимыч? Распутин? Но я не  знаю  такого  и  прошу  вас
более не тревожить меня по пустякам...
   - Звоните в Лавру - Питириму! - скомандовала Мунька. К  телефону  подошел
его секретарь Осипенко:
   - Кто просит владыку и что вам угодно?
   - Да я ж прошу, Параскева Распутина, верните камушки...
   - Какие камушки?
   - Драгоценные, вестимо. Аль не знаете, какие владыка камушки брал от мово
муженька на сбережение?
   В Александро-Невской лавре повесили трубку. Потом и сама  Мунька  куда-то
провалилась. Раньше  квартира  от  гостей  трещала,  дым  стоял  коромыслом,
телефон спать не давал с утра до глубокой ночи, а теперь... тишина. На кухне
сидела вдовица Распутина с дочками - лакали они чай гольем (без сахару!).
   - Вот дожрем, что в дому осталось, и зубы сложим на полку. И на што я  за
него, охвостника, выходила? А уж какие бывали у меня ухажеры-то... ууу!
   Один купец в Тобольске (как сейчас помню) дело скобяное имел.  С  гвоздей
жил! Уж как он молил меня за него  иттить...  ыыы!  Дура  я,  дура.  Жила  б
припеваючи...
   Население столицы  было  столь  озлоблено  против  Распутина,  что  семья
временщика побоялась оставаться на Гороховой:  собрав  манатки,  они  тишком
переехали на Коломенскую в дом ј 9, где императрица сняла для них  квартиру.
Но и оттуда, не вынеся ненависти  соседей,  вскоре  бежали  на  Озерки  -  в
пустошь запурженных снегом дач, куда и добраться-то можно только  поездом...
Императрица вызвала дочек Распутина в Царское Село.
   - Со временем, - сказала она им, -  квартира  вашего  отца  на  Гороховой
будет превращена в музей-часовню, куда, я верю, хлынут народные толпы.
   Навещайте меня когда захотите...
   В утешение девицам она заказала для них модные меховые пальто. Но, верная
традициям гессендарм-штадтского крохоборства, коронованная скряга  приобрела
пальто... в рассрочку (будто захудалая чиновница,  у  которой  муж-забулдыга
пропивает  все  жалованье).  В  канун  февральской  революции   Алиса   дала
Распутиным совет пережить смутное время на родине. Тронулись они в Сибирь, а
вслед по проводам телеграфа летела "благая весть",  что  царь  "взыскует  их
милостью" и впредь будущее Распутиных обеспечено: из "кабинетных"  денег  им
назначена пенсия, какая и генералу не приснится...
   Только приехали в Покровское, еще и языка обсушить не успели, как в дом к
ним - шасть! - староста Белов:
   - А ну, суки, вытряхайся... Вон из села!
   - Окстись, в уме ль ты? Куцы ж денемся-то?
   - Хватит, Парашка, заливать тута мне. Добром не уйдешь  -  подпалим  тебя
ночью, тады нагишом по сугробам усигаешь отсель...
   Поселились они в Тобольске; тут и революция  грянула,  царя-кормильца  не
стало, защиты искать негде. Гарнизонные солдаты повадились стекла в  окошках
им выбивать. Били и кричали:
   - Верни мильен, лахудра ты старая!
   Между осколков стекол  Парашка  высовывала  на  мороз  острый  носишко  и
визгливо вопила во мрак жутких, погибельных улиц:
   - Самой жрать неча! Где я тебе мильена достану?
   - Где хошь, там и бери, ведьма! - отвечала ей мрачная тобольская темнота.
- Коли награбились с народа, так вертай обратно, или мы твою хату сейчас  по
бревнышку ко всем псам раскатаем...
   Это  ночью.  А   днем   тобольские   газеты   писали,   что   благородные
граждане-сибиряки  не  потерпят,  чтобы  их  город  оскверняла  распутинская
семейка. Какие-то люди часто приходили с обыском и даже  удивлялись,  что  у
Распутиных только то, что на себе.
   - За што ж вы нас тираните, супостаты окаянные? На это  Парашка  получала
обычный ответ:
   - Про это самое ты у мужа должна бы спрашивать, как он с царем Николашкой
всю Россию истиранствовал... А кто от кайзера мешок с золотом огреб  за  мир
сепаратный? Это твой Гришка, дам точно известно!  Небось  под  сарафан  себе
запихачила мильена два-три, а теперь сидишь на них... греешься!
   От подобных бед Распутины скрылись где-то в чащобной глухомани Сибири  и,
казалось, навсегда потеряны для истории. Адмирал Колчак, начавший  поход  на
Советскую страну, воскресил Распутиных из небытия; после  пребывания  в  его
стане вдова с дочками драпали потом по шпалам  аж  до  самого  Владивостока,
ахая, плыли морем в Японию, и вдруг оказались  в  Европе!  Стало  ясно,  что
денежки у них, и правда, в загашнике шевелились. Иначе не жили бы в  Бадене,
где, куда ни плюнь, везде платить надо. А откуда у них деньги? Об этом можно
догадываться. Был такой прапорщик Борис  Соловьев  (уже  третий  Соловьев  в
нашем романе), сын синодального чиновника. Он ухлестывал за старшей  дочерью
Распутина, за Матреной,  и,  аферист  отчаянный,  устроил  заговор  с  целью
освобождения Романовых из ссылки. Царя с царицей он не  освободил,  но  зато
как  следует  подчистил  их  шкатулки.  А  там  ведь  были  и  очень  ценные
бриллианты! Правда, Соловьев с Матреной, бежавшие от Красной Армии,  угодили
прямо в лапы к живодеру Семенову, атаман здорово их обкорнал, но  кое-что  у
них все-таки осталось. Проживая потом в Париже, Матрена Распутина  подала  в
суд на князя Ф.Ф.Юсупова, требуя  с  него  "возмещения  убытков",  возникших
после убийства отца, но французский суд  не  внял  иску  Мотри  и  отказался
разбирать это дикое дело... Одна моя знакомая, старая рижанка, рассказывала:
   - В тридцатых годах в Ригу приезжала  Матрена  Распутина,  я  была  тогда
молодой и видела ее в цирке.
   - А что она там делала, в цирке? - спросил я.
   - Как что? Матрена была укротительницей тигров. Ходила по манежу в брюках
и щелкала кнутом. Удивительно мужеподобная и неприятная  особа  с  ухватками
городового. А голос грубый... Шли  в  цирк  не  потому,  что  ее  номер  был
интересным,  а  просто  рижанам  было  любопытно  глянуть  на  дочку  самого
Распутина!
   Этот  рассказ  нашел  подтверждение  в  недавней   публикации   дневников
балетмейстера В.Д.Тихомирова, который в  1932  году  гастролировал  в  Риге;
правда, моя знакомая говорила об укрощении тигров, а  Тихомиров  писал,  что
Распутина выступала с белыми лошадьми, но это расхождение несущественное.
   Младшая же дочь Варвара, опустившись в  самые  низы  эмигрантской  жизни,
"вечеряла в темных кафешантанах, что-то выплясывая, что-то выпевая...".  Вот
так! Если  сейчас  и  скитаются  за  рубежом  внуки  Распутина,  то  они  не
представляют для нас никакого интереса. Я понимаю азарт историка, согласного
мчаться хоть в Патагонию, чтобы повидать  потомка  Пушкина,  хранящего  одну
страничку стихов  великого  поэта,  но...  что  могут  сказать  нам  потомки
Распутина?

****

   Аарона   Симановича   арестовали   сами   евреи   (я   подчеркиваю    это
обстоятельство, как чрезвычайно важное)!
   - Монечка, - сказал Симанович студенту Бухману, - не я  ли  устроил  тебе
роскошный блат, чтобы ты, как порядочный, учился на юридическом? А  ты  меня
тащишь?
   - Давай топай, - отвечали ему...
   Это случилось в первые же дни февральской революции. Симановича  впихнули
в кузов грузовика, где вибрировали от страха еще двое - долгогривый  Питирим
и скорбящий Штюрмер. Повезли... Симанович сразу  обжаловал  свой  арест:  "Я
подписал составленную Слиозбергом на имя Керенского  телеграмму,  в  которой
говорилось, что я занимался только еврейскими делами..." После  этого  жреца
"макавы" Керенский  отделил  от  министров  и  жандармов,  из  крепости  его
перевезли в камеру "Крестов".
   Адвокат Файтельсон сделал так, что  имя  Симановича  не  было  внесено  в
списки заключенных. Помощник присяжного  поверенного  А.Канегиссер  (будущий
убийца  большевика-ленинца  М.С.Урицкого)  сказал  Симановичу,  что  у  него
хорошие защитники: "Вам осталось только выйти из тюрьмы..."
   Он и вышел, горько жалуясь, что "охранка" Керенского сделала  его  нищим.
Согласен,  что  его  малость  повытрясли   при   аресте,   но   еще   больше
драгоценностей у него осталось. Близился Октябрьский переворот, и надо  было
бежать от гнева народного, от гнева праведного. Симанович предвосхитил сюжет
нашей кинокомедии "Бриллиантовая рука". "Лутший  из  явреив",  как  именовал
своего секретаря Распутин, добыл себе справку о  переломе  руки.  Загипсовав
ее, Симанович укрыл в повязке тысячу каратов бриллиантов и миллион золотом.
   Поверх загипсованной конечности болталась бирка, заверенная врачами,  что
снять повязку можно не раньше такого-то числа. Изображая  на  лице  глубокое
страдание, стонущий Симанович при поддержке многочисленных родственников был
помещен в поезд - и... прощай, прошлое!
   В Киеве настроение его все время портил Пуришкевич;  убийца  Распутина  с
револьвером в руках гонялся за секретарем Распутина. От  гнева  черносотенца
Симанович спасался в объятиях белогвардейской охранки, которая выразила  ему
солидный решпект, как придворному ювелиру.  С  помощью  "охранки"  Симанович
открыл на Крещатике офицерское казино, дававшее ему каждый  день  по  десять
тысяч дохода (в английских фунтах). С богатых евреев Симанович собрал  шесть
миллионов рублей в пользу белой гвардии.  Удивительное  дело:  белогвардейцы
устраивали еврейские погромы, а сионисты жертвовали  миллионы  на  поддержку
погромщиков... Когда в Киев вошли чубатые петлюровские коши, Симанович бежал
в Одессу, где стал ближайшим другом знаменитого бандита Мишки Япончика,  при
котором состоял вроде секретаря  наш  старый  знакомец  Борька  Ржевский,  -
содружество дополняли еще три приятеля Симановича: генералы Мамонтов,  Шкуро
и Бермонт-Авалов  (последний  скрывал  свое  еврейское  происхождение).  Эти
головорезы помогали Симановичу обогащаться на  людских  страданиях:  богатых
беженцев доставляли на квартиру  Симановича,  и  он  задарма  скупал  у  них
фамильные ценности. Мамонтов и Шкуро имели от грабежа не чемоданы, а  вагоны
с золотыми изделиями, с богатой церковной утварью.
   Симанович    сделался    финансовым    секретарем     атаманов-мародеров.
Белогвардейцы ценили в нем опытного "доставалу", способного  даже  в  чистом
поле раздобыть коньяку, икры, колоду карт  и  вполне  доступных  барышень  с
гитарой, повязанной роскошным бантом...
   Но всему  есть  предел!  Пароход  "Продуголь",  на  борту  которого  (при
невыносимой давке) Симановичу выделили  пятьдесят  мест,  вышел  в  море  из
Новороссийска под вопли сирены и дикие возгласы  пассажиров:  "Бей  жидов  -
спасай  Россию!"  Симанович  скрылся  в  каюте   атамана   Шкуро,   которого
сопровождала в эмиграцию румынская капелла под управлением славного скрипача
Долеско, ранее подвизавшегося в ресторане у Донона.
   А.С.Симанович в эмиграции выпустил книгу "Распутин и евреи",  в  которой,
не  удержавшись,  растрепал  множество   тайн   сионистской   шайки.   Боясь
разоблачений, сионисты, где только видели эту книгу, сразу ее уничтожали,  и
потому  она  стала   библиографической   редкостью...   Из   всей   обширной
распутинианы книга "Распутин и евреи" - самая мерзкая, самая нечистоплотная!
****

   Грянул исторический выстрел "Авроры", и  в  первую  же  ночь  Октябрьской
революции, давшей власть народу, по Литейному  проспекту  бежал  человек,  в
котором можно было признать сумасшедшего... Дико растерзанный, в  немыслимом
халате, в тапочках, спадающих с ног, развевая штрипками от кальсон, он бежал
и вопил:
   - Долой временных! Вся власть Советам!
   Трудно догадаться, что это был Манасевич-Мануйлов, улизнувший  под  шумок
из тюрьмы. Как судившийся  при  царском  режиме,  как  осужденный  во  время
диктатуры Керенского, он вообразил, что Советская власть распахнет перед ним
объятия. ВЧК, созданная для борьбы  с  контрреволюцией,  показалась  Ванечке
такой  же  "охранкой",  что  раньше  боролась  с  революцией.  Он  предложил
большевикам свой колоссальный опыт русского и зарубежного сыска,  богатейшие
знания  тайн  аристократического  Петербурга,  дерзкую  готовность  к  любой
провокации... Его отвергли!
   Подделав мандат сотрудника ВЧК, Ванечка решил, что проживет неплохо.
   Петербург ломился от сокровищ древней  аристократии,  а  Манасевич  хотел
заработать на страхе перед  чекистами.  Являлся  в  дом  какого-либо  князя,
говорил интимно, что  вот,  мол,  обстоятельства  заставили  его  служить  в
большевистской "живодерне", но,  благородный  человек,  памятуя  о  заслугах
князя перед короной, желаю, мол, предупредить обыск. Да, ему точно известно,
когда придут, обчистят и арестуют. Что делать  потомку  Рюрика?  Возьми  что
видишь, только, будь другом, чтобы не было обыска и ареста. Ванечка  брал...
на "хранение до лучших времен"! А на  тех,  кто,  не  доверяя  ему,  говорил
слишком смело: "Пусть приходят и обыскивают, я не украл!", на таких  Ванечка
посылал в ВЧК  анонимные  доносы:  мол,  на  квартире  такого-то  собираются
заговорщики по свержению нашей любимой народной власти...
   Рокамболь на  полицейской  подкладке  не  учел  лишь  одного  -  что  ВЧК
установило за ним наблюдение, и он, тертый  жизнью  калач,  учуял  опасность
заранее. Чекисты пришли его арестовывать, но квартира  на  улице  Жуковского
была уже пуста... В пасмурный денечек 1918 года на станцию Белоостров прибыл
состав из Петрограда; здесь проходила граница с  Финляндией,  здесь  работал
"фильтр", через который  процеживался  поток  бегущих  от  революции  людей,
будущих эмигрантов. Солидный господинчик с круглым кошачьим  лицом  и  очень
большим темным ртом предъявил контролю иностранные документы.
   "Порядок! Можно ехать". Хлеща мокрыми  клешами  по  загаженным  перронам,
прошлялся мимо матрос.
   - Вот ты и в дамках, - сказал он этому господину. - Год назад караулил  я
тебя, гниду, в крепости. Сидел ты на крючке крепко, и не пойму, как с крючка
сорвался...
   "Иностранец" сделал вид, что русской речи не понимает. Контроль верил его
документам, еще вчера подписанным в одном иностранном консульстве, и матросу
велели не придираться. Шлагбаум открылся... Но  тут,  в  самый  неподходящий
момент, возникла актриса Надежда Доренговская - пожилая матрона с  гордым  и
красивым лицом, с ног до головы обструенная соболями.
   - Ванечка! - сорвался с ее губ радостный возглас. Радостный,  он  стал  и
предательским. Матрос передернул на живот деревянную кобуру, извлек  из  нее
громадный маузер.
   - Вот и шлепнем тебя в самую патоку...
   Манасевича-Мануйлова вывели на черту границы, разделявшей два  враждующих
мира, и на этом роковом для него рубеже Рокамболь  с  громким  плачем  начал
рвать с пальцев драгоценные перстни... Захлебываясь слезами, он кричал:
   - Ах, я несчастный! Как все глупо... теперь все пропало! А как  жил,  как
жил... Боже, какая дивная была жизнь!
   Винтовочный залп сбил его с ног, как пулеметная очередь. Он так и зарылся
в серый истоптанный снег,  а  вокруг  него,  броско  и  вызывающе,  сверкали
бриллианты.  Не  поддельные,  а  самые  настоящие...  Доренговской   вернули
документы. - Вас, мадам, не держим. Поезжайте в Европу.
   Актриса сыграла свою последнюю роль.
   - В Европу? - рассмеялась она. - Одна, без Рокамболя? Да я там  в  первый
же день подохну под забором...
   И, даже не всплакнув, покатила обратно в голодный Петроград,  ждавший  ее
пустой нетопленой квартирой. Людские судьбы иногда пишутся вкривь  и  вкось,
но все же они пишутся...

****

   А теперь, читатель, вернемся в осень 1916 года.
   Издалека, от линии фронта, на столицу катил санитарный поезд, наполненный
ранеными;  работу  этого  поезда   возглавлял   думский   депутат   Владимир
Митрофанович Пуришкевич; сейчас он ехал в столицу на открытие осенней сессии
Думы...
   Под ним надсадно визжало истертое железо путей, и в этом скрежете колес о
ржавчину рельсов Пуришкевичу казалось,  что  он  слышит  чьи-то  голоса,  то
отрицающие, то утверждающие:
   "Убийца нужен?.. Или не нужен?.. Нужен?.. Не нужен?..
   Нужен-нужен-нужен!" - голосило железо.
   Пуришкевич чистил свой любимый револьвер "соваж".

1. БРАВО, ПУРИШКЕВИЧ, БРАВО!

   Прямой внук императора Николая I великий князь Николай  Михайлович  средь
многочисленной романовской родни занимал особое положение.  Это  был  ученый
историк и знаток русской миниатюры, оставивший  после  себя  немало  научных
трудов, в которых не пощадил коронованных предков, разоблачая  многие  тайны
дома Романовых; он был фрондером, наружно  выказывая  признаки  оппозиции  к
царствованию Николая II, который доводился ему внучатым племянником  (Родной
брат Николая Михайловича великий князь Александр  Михайлович  был  женат  на
великой княжне Ксении, родной сестре императора Николая II;  дочь  от  этого
брака,  Ирина   Александровна,   была   женою   князя   Ф.Ф.Юсупова,   графа
Сумарокова-Эльстон, убийцы Распутина.). Этот историк  называл  царицу  одним
словом - стерва (не слишком-то почтительно).
   Николай Михайлович так и говорил:
   - Она торжествует, но долго ли еще, стерва, удержится? А он  мне  глубоко
противен, но я его все-таки люблю...
   Дневнику историк поверял свои мысли:  "Зачатки  непримиримого  социализма
все растут и растут, а когда подумаешь о том, что делается у берегов Невы, в
Царском Селе - Распутины... всякие немцы и плеяда русских, им сочувствующих,
- то на душе становится жутко". Николай  Михайлович  -  это  принц  Эгалите,
только на российской закваске; в нем не было, как у Филиппа Эгалите, крайней
левизны, но была шаткость. Осталось уже недолго ждать, когда его высочество,
ученик профессора Бильбасова, станет  другом  Керенского,  ежедневно  с  ним
завтракавшего, а в петлице сюртука "принца Эгалите" скоро  вспыхнет  красная
ленточка революции...
   Но сейчас  первые  числа  ноября  1916  года!  Дума  потребовала  срочной
отставки Штюрмера; Пуришкевич навестил историка в его  дворце  близ  Мошкова
переулка,  где  великий  князь  проживал  сибаритствующим  холостяком  среди
колоссальных коллекций миниатюр, которые  не  умещались  в  палатах  и  были
развешаны даже в ароматиз