ерологическим болезням, фамилию которого  я  не
хочу называть (Это был  доктор  Файнштейн.)...он  имел  клинику  на  Невском
проспекте. Пуришкевич у него лечился сальварсаном". После  речи  в  Думе  19
ноября  сионисты  были  очень  встревожены;   Бухштаб   поручил   венерологу
Файнштейну узнать - ограничится ли Пуришкевич речью или перейдет к  активным
действиям?  После  очередного  вливания  сальварсана  Пуришкевич  прилег  на
кушетку, а Файнштейн умышленно завел разговор о  Распутине;  экспансивный  и
взрывчатый Пуришкевич тут же намолотил, что он  устранит  Распутина,  а  вся
Дума, во главе с Родзянкой, с ним солидарна.
   - А скоро ли это случится? - спросил венеролог.
   - Очень скоро, - заверил его Пуришкевич...
   Симанович сразу созвонился с Вырубовой, прося ее передать царю,  чтобы  в
Ставку вызвали Файнштейна, который и доложит подробности; он поехал потом на
Гороховую, где сказал Распутину такие слова: "Поезжай немедленно к царице  и
расскажи, что затевается переворот. Заговорщики хотят убить  тебя,  а  затем
очередь за царем и царицей... Скажи папе и маме,  чтобы  дали  тебе  миллион
английских  фунтов,  тогда  мы  сможем  оставить  Россию  и  переселиться  в
Палестину, там можем жить спокойно. Я тоже  опасаюсь  за  свою  жизнь.  Ради
тебя, - закончил речь Симанович, - я обрел много  врагов.  Но  я  тоже  хочу
жить!"
   Распутин, думая, выпил две бутылки мадеры.
   - Еще рано, - сказал, - пятки салом мазать.  Погожу  и  царей  тревожить.
Ежели наши растократы на меня  ополчатся,  я  сделаю  так,  что  весь  фронт
развалится за одну неделю... Вот  те  крест  святой:  завтрева  немцы  будут
гулять по Невскому!
   Но Пуришкевич, проболтавшись о заговоре, не раскрыл участников  его  -  и
это спасло все последующие события.

****

   Юсупов сознательно зачастил в гости к  Распутину,  а  тот,  доверяя  ему,
вполне искренно говорил:
   - Министером тебе бы! Хоть, сделаю?..
   В белой блузочке, покуривая папиросы,  в  уголке  дивана  сидела,  поджав
ноги, Мунька Головина - слушала мужской разговор. Феликс осторожно выведывал
у Распутина - каковы цели того подполья, которое им  управляет;  выяснилось,
что людей, работающих на пользу сепаратного мира, Гришка называет зелеными:
   - А живут энти зеленые в Швеции.
   - У нас на Руси тоже есть зеленые? - спросил  князь.  Распутин  подпустил
загадочного туману:
   - Зеленых нет, а зеленоватых полно. У меня, брат, друзья не тока дома.
   За границей тоже людишки с башками водятся... Он просил Юсупова петь  под
гитару, и князь пел:

   К мысу радости, к скалам печали ли,
   К островам ли сиреневых птиц,
   Все равно, где бы мы ни причалили,
   Не поднять нам усталых ресниц...

   Муньке нравилось, а Распутин кривился:
   - Не по-нашенски... нам бы чего попроще!
   В угоду ему Феликс заводил мещанское занудство:

   Вечер вечереет. Приказчицы идут.
   Маруся отравилась - в больницу повезут.
   В больницу отвозили и клали на кровать,
   Два доктора, сестрички пытались жизнь спасать.
   Спасайте не спасайте, мне жизнь не дорога!
   Я милого любила - такого подлеца...

   - Вот это - наша! -  радовался  Распутин.  Наманикюренные  тонкие  пальцы
потомка Магомета и поклонника Оскара Уайльда брызнули по струнам.

   Маруся ты, Маруся! Открой свои глаза,
   А доктор отвечает: "Давно уж померла".
   Пришел ее любезный, хотел он навестить,
   А доктор отвечает: "В часовенке лежит".
   Кого-то полюбила, чего-то испила,
   Любовь тем доказала - от яду померла...

   Бывая  на  Гороховой,  князь  внимательно   изучал   расстановку   шпиков
департамента полиции, интересовался, насколько точно  они  информированы  об
отлучках  Распутина  из  дома.  Вскоре  Гришка   начал   проявлять   горячее
нетерпение:
   - Слушь, Маленький! (Так он называл  Юсупова.)  А  когдась  Иринка-то  из
Крыма приедет? Говорят, красовитая стала. Обабилась, как дочку-то родила.
   Ну вот... устрой!
   1 декабря заговорщики еще раз встретились  в  поезде  Пуришкевича;  князь
Феликс сказал, что надо кончать с Распутиным поскорее, ибо  он  сам  торопит
события, и если дело затянется, то это наведет его на подозрения. Пуришкевич
настаивал на том, что пора назначить точную дату убийства.  Но  тут  великий
князь Дмитрий, полистав записную книжку, извинился:
   - Я  ведь  человек  светский,  а  значит,  сам  себе  не  принадлежу.  До
шестнадцатого декабря у меня все вечера уже  расписаны.  Юсупов  приятельски
взглянул в его книжку.
   - Митя, а вот пирушка... можно отказаться?
   - Да никак! Встреча с товарищами по фронту.
   - Итак, остается шестнадцатого декабря? - спросил Владимир  Митрофанович.
- Ну что ж. Давайте  так.  За  эти  дни  надо  успеть  многое  еще  сделать.
Шестнадцатого я нарочно приглашу членов  Думы  осмотреть  мой  поезд  -  для
отвода глаз. А вы,  князь,  не  забудьте  поставить  граммофон,  который  бы
заглушал лишние шумы... Кстати, есть у Распутина любимая пластинка?
   - Есть. Вы удивитесь - "Янки дудль дзнди".
   - Отлично. Собираемся по звонку. В телефон  надо  сказать  пароль:  "Ваня
приехал". А сейчас, господа, мы прощаемся...
   В  канун  убийства  доктор  Лазоверт  перекрасил  автомобиль  сан-поезда,
замазав на его бортах личный девиз Пуришкевича "Semper  idem"  ("Всегда  тот
же"). Пуришкевич съездил в  тир  лейб-гвардии  Семеновского  полка,  где  из
своего испытанного "соважа"  выбил  десять  очков  из  десяти  возможных  по
малозаметным подвижным целям.
   Вечером,  вернувшись  в  вагон-библиотеку,  он  заварил  чай  покрепче  и
примерил на руку стальной кастет. Подумал вслух:
   - На худой конец можно и горшок ему расколоть...
   Перед сном он читал оды Горация  (в  подлиннике),  со  вкусом  декламируя
по-латыни: "Не спрашивай, не выпытывай, Левконоя, нам знать не  дано,  какой
конец уготовили тебе и мне боги..."
   За стенкой вагона свирепел лютейший мороз.

4. ДО ШЕСТНАДЦАТОГО

   В канун своей гибели Распутин добился  того,  чего  не  всегда  удавалось
добиться даже многим  столбовым  дворянам:  его  младшая  дочь  Варька  была
помещена императрицей в Институт  благородных  девиц  (так  назывался  тогда
Смольный институт); по екатерининскому статусу  института  смолянками  могли
стать  лишь  девицы  благородного  происхождения,  деды  и  прадеды  которых
отличились по  службе  или  на  полях  сражений.  Слухи  об  этом  небывалом
ордонансе шокировали русское общество, вызвав  возмущение  не  только  среди
столичной аристократии, но  и  среди  всех  мало-мальски  мыслящих  людей...
Вскоре Варька приехала к отцу, жалуясь, что в Смольном кормят  очень  плохо,
она голодная,  кругом  болтают  по-французски,  передник  носить  велят,  но
сморкаться в  него  не  позволяют,  подруг  нету,  все  смолянки  воротятся,
говорят; что от нее пахнет  свеженарубленной  капустой...  Отец  дал  дочери
разумный совет:
   -  Ежели  они  там  все  такие  благородные,  так  и  ты,  Варюшка,  будь
благородной. Слюней во рте поднакопи да харкни в  рожу  энтим  подруженькам,
чтоб оне, стервы, тебя зауважали!
   Кажется, совет имел практическое применение, после чего начался стихийный
отлив смолянок из института. С утра до ночи подъезжали кареты  и  коляски  -
родители спешили забрать дочерей из благородного  заведения,  которое  стало
распутинским. В эти дни на квартире Распутина отчетливо прозвучал выстрел  -
это  покончил  с  собой  жених  Варвары,  офицер  Гиго   Пхакадзе;   причина
самоубийства осталась невыясненной.
   - Неприятная штука, - рассказывал Распутин. - Сижу себе, кум  королю,  ни
хрена не думаю,  вдруг  -  тресь!  Пожалте.  Я  даже  не  сразу  допер,  что
стряслось. Вышел. Он лежит... дурак! Нет того, чтобы на улицу выйтить. Нашел
место, где пуляться...

****

   Вплоть до 16 декабря он жил как обычно. Следил за  нравственностью  своих
поклонниц, требуя от них, чтобы не носили корсетов и бюстгальтеров.
   Съедал по дюжине круто  сваренных  яиц,  а  скорлупу  дамы  разбирали  по
ридикюлям, считая ее божественной. Вырубова подавала на ломте хлеба  соленый
огурец, от которого старец лишь откусывал  и  отдавал  ей  обратно.  Аннушка
доедала огурец с невыразимым выражением восторженного благоговения на лице -
круглом, как суповая тарелка. Если же дамы  становились  слишком  навязчивы,
Распутин не стеснялся с ними:
   - Отстань от меня, тварь паршивая! Расшибу...
   Дамыэмансипэ нисколько не обижались. Мунька Головина  и  Анюта  Вырубова,
как министры Распутина, занимали на  Гороховой  почти  официальное  чиновное
положение, и на них (давно к ним привыкнув) он не обращал мужского внимания.
   Сейчас, после Сухомлиновой, в его сердце (а точнее, в постели) пригрелась
очень ловкая  авантюристка  Софья  Лунц,  на  которую  падает  подозрение  в
распространении тех фальшивых русских денег,  что  фабриковались  в  империи
кайзера. Эта верткая дама,  поддержанная  Распутиным,  мертвой  хваткой  уже
вцепилась в Протопопова; Лунц желала сущей  ерунды  -  возглавить  в  России
"общественную разведку" по сбору  информации  о  настроениях  в  публике,  и
Распутин горячо одобрял эту идею... Софья Лунц - самая  темная  из  любовниц
Гришки! С ее помощью шайка Симановича  влезала  в  потаенное  чрево  тайного
сыска, а Протопопов не понимал, что сионисты  подбирали  ключи  к  секретным
сейфам МВД, чтобы потом подчинить своим планам весь аппарат  министерства  -
самого влиятельного!
   С декабря, путем немыслимых интриг и настойчивости императрицы, из тюрьмы
был выпущен Митька Рубинштейн, который сразу же подарил Распутину за хлопоты
пятьсот  тысяч  рублей.  Алиса  не  удержалась  и,  роняя   престиж   своего
самодержавного положения, лично отправила телеграмму: "СИМАНОВИЧ, ПОЗДРАВЛЯЮ
- НАШ БАНКИР СВОБОДЕН. АЛЕКСАНДРА".
   Распутин велел Митьке Рубинштейну дать взятку и Добровольскому...
   В этот же день Мунька Головина позвонила Добровольскому, приглашая его на
Гороховую. Тот явился, как приказано, испытывая робкое дрожание всех членов.
   - Вот что, паренек, - сказал Гришка сенатору, - бери ноги в руки и  мотай
в Царское, я из тебя человека сделаю.
   Скороход царицы встретил "паренька" на  перроне  вокзала,  сопроводил  на
дачу Вырубовой. "А сбоку, - рассказывал Добровольский, - стояла ширмочка.
   Из-за  этой  ширмочки  вдруг  встает  сестра  милосердия,   и   я   узнаю
императрицу..." Тут старый вор и  картежник  узнал,  что  его  ожидает  пост
министра юстиции. Столица наполнялась  слухами  -  самыми  мрачными,  самыми
фантастическими. Всюду открыто муссировалась последняя телеграмма Распутина,
которую он послал императрице: "ПОКА ДУМА ДУМАЕТ, У БОГА ВСЕ ГОТОВО:  ПЕРВЫМ
БУДЕТ  ИВАН,  ВТОРЫМ  НАЗНАЧИМ  СТЕПАНА".  Из  отставки   поднимались   тени
диктаторов - Ивана Щегловитова - в премьеры, а Степана Белецкого - в главные
инквизиторы империи. Добровольский  и  Протопопов  проводили  ночи  у  мадам
Рубинштейн; отчаянные спириты, они выведывали на том свете, что им делать на
этом свете. А императрица слала отчаянные телеграммы  в  Ставку,  чтобы  муж
срочно спихнул министра юстиции Макарова, ибо Добровольский уже  взопрел  на
распутинских дрожжах и квашня лезла через края кадушки...
   "Действуй!" - заклинала она.
   Действовал и Манасевич-Мануйлов; хотя Протопопов из тюрьмы его освободил,
но министр юстиции Макаров,  верный  букве  закона,  продолжал  под  Ванечку
подкопы, и это пугало Распутина:
   - Коль тебя ковыряют, так и до меня,  гляди,  доковыряются.  А  я,  брат,
сплетен не люблю... ну их!
   К заветной цели Ванечка избрал косвенный  путь.  Возле  магазина  золотых
вещей  Симановича  остановился  придворный  автомобиль,  из  него   вылезла,
опираясь на палку, хромающая Вырубова, за  нею  -  Ванечка  в  богатой  шубе
нараспашку.
   - Нам нужен бриллиант, - сказала Анютка.
   Аарон Симанович - это не  Шарль  Фаберже;  я  уверен,  что  Симанович  не
смастерил бы паршивой брошечки, он был только скупщик и перекупщик, ценивший
бриллианты не  за  игру  света  в  ракурсах  призмовых  граней,  а  лишь  за
количество  каратов,  с  которыми  он  обращайся,  как  дворник  с  дровами,
распиленными и расколотыми на продажу... Вырубова  сама,  не  доверяя  вкусу
ювелира, выбрала бриллиант,  а  Ванечка  уплатил  за  него  пятьдесят  тысяч
рублей.
   - Для жены или для Лермы? - спросил его Симанович.
   - Бери выше, - отвечал тот, довольный...
   Этот бриллиант он торжественно вручил старшей дочери Распутина - Матрене,
и подарок оценили как надо. 14  декабря  Николай  II  военным  засекреченным
шифром передал свой  приказ  Макарову:  "ПОВЕЛЕВАЮ  ВАМ  ПРЕКРАТИТЬ  ДЕЛО  О
МАНУЙ-ЛОВЕ И НЕ ДОПУСТИТЬ ЕГО  СУДА.  НИКОЛАЙ".  Министр  юстиции  при  этом
заметил:
   - Если дело дошло до того, что мне отрубают руки, протянутые к  заведомым
уголовникам, значит, империя доживает последние дни... По сути дела, империи
уже нет - империя умерла!

****

   В подъезде распутинского дома охрана дулась в карты.
   - Бью маза... у тебя шестерка? Пики!
   Очередь просителей на прием к Распутину иногда начиналась от  подъезда  и
тянулась до его квартиры на третьем этаже, просители забивали прихожую.
   Распутин, покрываясь  бисерным  потом,  с  матюгами,  лая  всех,  карябал
"пратеци". Иногда же филеры еще внизу лестницы предупреждали просителей:
   - Сегодня приема нет - пьян в доску!
   - Когда же он проспится?
   - А черт его знает! Заходи завтрева.
   - Вы уверены, что он будет трезвым?
   - Мы уже давно ни в чем не уверены... Пики!
   Синодальный чиновник Благовещенский не оставил по себе следов  в  русской
истории. Но он был, увы, соседом Распутина  по  квартире,  и,  так  как  ему
постоянно мешали шум, крики пьяных и вопли цыганских оркестров, то он  решил
отомстить Распутину... опять же в истории! Окно его кухни выходило  как  раз
на  окна  распутинской  квартиры,  что  давало  возможность  Благовещенскому
наблюдать быт Распутина, так сказать, изнутри.  Придя  со  службы,  чиновник
занимал свой пост возле окна и дотошно, как полицейский шпик, фиксировал  на
бумаге хронику распутинской жизни. Автор хроники давно канул в Лету, а  дело
его осталось:

   "...веселое общество. Пляска, смех. К 12 ночи  пришел  струнный  оркестр,
человек 10-12.  Играли  и  пели  опереточные  мотивы.  Неоднократно  пропеты
грузинские песни. Повторена после шумных оваций  "Песнь  о  вещем  Олеге"  с
выкриками "Здравия желаем,  ваше  превосходительство!".  Распутин  разошелся
вовсю и плясал соло. Прибегали на кухню за  закусками,  фруктами,  бутылками
вина  и  морсом  гости,   больше   дамы   и   барышни,   очень   оживленные,
развязно-веселые.
   ...кутеж. Приглашен хор цыган, 40 человек. Пели и плясали до трех ночи, к
концу были все пьяны. Распутин выбегал на двор, приставал к женщинам, лез  с
поцелуями. Дамы, кстати, элегантно одеты, последний крик моды, не совсем уже
молодые, так, в бальзаковском  возрасте,  но  есть  очень  много  свеженьких
миловидных барышень, вид которых меня всегда поражал тем,  что  они  слишком
серьезны, когда идут к нему по двору или поднимаются по лестнице, как  будто
они идут на что-то серьезное.
   ...обычный день. Распутин обедал с семьей на кухне. Едят суп из одной все
миски деревянными ложками. Очень много у них фруктов  -  апельсины,  яблоки,
земляника..."

   15 декабря Юсупов повидал Распутина.
   - Моя жена только что приехала из  Крыма,  хочет  поговорить  с  тобой  в
интимной обстановке. Приходи завтра.. Ирина только просит, чтобы  ты  пришел
попозже, никак не раньше двенадцати. У  нас  будут  обедать  теща  и  другие
дамы...
   Юсупов писал: "Распутин поставил мне единственным  условием,  что  я  сам
заеду за ним и привезу его обратно, и посоветовал мне  подняться  по  черной
лестнице... С изумлением и ужасом я  констатировал,  как  легко  он  на  все
соглашался и сам устранял  возможные  осложнения".  Распутин  охотно  шел  в
западню!

****

   Между 1 и 16 декабря на квартире Распутина раздался телефонный звонок.
   Мелодичный женский голос спросил:
   - Простите, это квартира господина Распутина?
   - Евонная. А што надо?
   - Вы не можете сообщить мне, когда  состоится  отпевание  тела  покойного
Григория Ефимовича?
   Распутин даже опешил. Оправившись от  неожиданности,  он  покрыл  женский
голос виртуозным матом и повесил трубку.
   Кто эта женщина? Зачем звонила? Я этого не знаю. А профессор Милюков  был
прав, когда говорил,  что  вся  эта  авантюра  с  убийством  Распутина  была
замышлена и исполнена "не по-европейски, а по-византийски"!

5. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ МЕССИИ

   Можно ли восстановить почасовой график последнего  дня  жизни  Распутина?
Да, можно. Я берусь  это  сделать,  полагаясь  на  показания  его  домашних,
дворников, швейцаров и городовых...

****

   Свой последний день Гришка начал с того,  что,  не  вылезая  из  дому,  в
дымину напился. Около полудня приехала Мунька Головина и  на  многочисленные
звонки по телефону отвечала, что сегодня приема не  будет.  Она  пробыла  на
Гороховой до самого вечера, лишь ненадолго отлучаясь по своим делам. При ней
Распутин начал сборы в баню, говоря, что ему надо "очиститься паром". Но при
этом он никак не мог выбраться из постели.
   - Вставай, хватит валяться, - тормошила его Мунька.
   - Погодь. Сама торопишься и людей спешишь.
   - Ты будешь сегодня дома?
   - Ишь, верткая  какая!  Все  тебе  знать  надобно...  Нюрка  собрала  ему
бельишко, выдала банный веник.
   - Ты, дядь, хоша бы из баньки трезвым приди.
   - Ладно, - отвечал Гришка, - не липни ко мне...
   По черной лестнице, чтобы  избежать  встреч  с  просителями,  филерами  и
корреспондентами, он вышел из дома. Швейцариха М.В.Журавлева показала  потом
в полиции, что из бани Распутин  возвратился  еще  пьянее  (видать,  "пивком
побаловался").
   - А я сегодня поеду, - вдруг сознался он Муньке...
   На вопрос, куца же он поедет, Гришка ответил: "Не  скажу".  В  показаниях
М.Е.Головиной запротоколировано: "Я ответила, что  все  равно  я  почувствую
это, на что Григорий Ефимович сказал: "Почувствуешь, но меня не сыщешь".
   Весь этот  разговор  происходил  в  шутливом  тоне,  поэтому  я  никакого
значения  ему  не  придала..."  Очевидно,  в  момент  отсутствия  Муньки  на
Гороховой появилась Вырубова, привезшая ему в  дар  от  царицы  новгородскую
икону. "Я, - писала Вырубова уже в эмиграции, - оставалась у него минут  15,
слышала от него, что он собирается поздно вечером ехать  к  Феликсу  Юсупову
знакомиться с его женою... Хотя  я  знала,  что  Распутин  часто  видался  с
Феликсом, однако мне показалось странным, что он едет к ним так  поздно,  но
он ответил, что Феликс не хочет, чтобы об этом узнали его родители. Когда  я
уезжала, Григорий сказал мне странную фразу: "Что тебе еще нужно от меня? Ты
уже все получила..." Я рассказала  государыне,  что  Распутин  собирается  к
Юсуповым знакомиться с Ириной. "Должно быть,  какая-то  ошибка,  -  ответила
государыня, - так как Ирина в Крыму, а родителей Юсуповых нет в городе..."
   Потом Распутин завалился дрыхнуть и,  очевидно,  проснулся  только  около
семи часов. Мотря с Варькой нафуфырились, собираясь идти в  гости.  Кажется,
именно здесь он сказал дочерям, что ночью едет к Юсупову, но  просил  Муньке
об этом не говорить ("Отец мне разъяснил, что Головина  может  увязаться  за
ним, а Юсупов не хотел, чтобы она приезжала..."). Ближе к  вечеру  Распутина
навестила  какая-то  женщина,  пробывшая  у  него  до  11  часов;   Протокол
свидетельствует: "Приметы этой дамы  -  блондинка,  лет  25,  выше  среднего
роста, средней полноты. Одета в  пальто  клеш  темно-коричневое,  такого  же
цвета ботинки, на голове черная шляпа без вуали".
   Это была последняя женщина в жизни Распутина!
   Она удалилась, надо полагать,  как  раз  в  то  время,  когда  из  гостей
вернулись его дочери. Муньки уже не было, а дочери попили  чаю,  и  Распутин
велел им ложиться спать. Около полуночи в доме все затихло. Племянница Нюрка
тоже  завалилась