лли" следует залучить  в
западню и тайно доставить на родину. До Ливадии не сразу  дошло,  что  Мишка
вступил с Натальей в законный брак... Алиса очень обрадована.
   - Тайным браком с потаскухой твой брат сам устранил свои права на занятие
им престола, к которому Наташка подбиралась, и нам осталось только утвердить
это положение...
   Михаила тут же лишили титула регента при наследнике,  царь  запретил  ему
появляться в России, а имения великого князя секвестровали,  о  чем  и  было
объявлено в торжественном манифесте. Вслед за этим Мария  Федоровна  забрала
свой двор и, заодно с мужем Шервашидзе, перебралась на постоянное жительство
в Киев -  подальше  от  сына-царя.  Теперь,  если  наезжала  в  столицу,  то
разбивала свой бивуак в Гатчинском замке или на  Благином  острове.  В  доме
Романовых получилось, как сказано у Пушкина:

   Но дважды ангел вострубит,
   На землю гром небесный грянет,
   И брат от брата побежит,
   И сын от матери отпрянет...

   Михаил оказался на положении вынужденного  эмигранта,  "Граф  Брасов"  со
своей "графиней" проживал в Европе, пока не  вспыхнула  война  с  Германией,
позволившая ему вернуться на  родину,  и  в  планах  дворцовых  заговорщиков
Михаил будет самым идеальным кандидатом на занятие царского престола.

****

   Старые киевляне помнят не только памятник Столыпину - помнят и полковника
Кулябку,  который,  отсидев  несколько  лет  в  тюрьме,  служил  агентом  по
распространению  швейных  машинок  известной  компании   "Зингер".   Старый,
обремененный семьей человек таскал по этажам на своем горбу тяжелую машинку,
на кухнях перед домохозяйками он демонстрировал,  как  она  ловко  оставляет
строчку на марле и дает прекрасный шов даже на пластине свинца.
   С ним все ясно! Кулябка - обычный  "стрелочник",  виноватый  за  то,  что
поезд полетел под откос. Зато прокуратура в кровь изодрала себе  пальцы,  но
так и не смогла затащить в  тюремную  камеру  генерала  Курлова:  в  процесс
вмешалась "высочайшая воля".
   - К нему всегда придираются, - говорил Коковцеву царь, - а Курлов хороший
человек. Я велю дело его предать забвению.
   - Но этим самым, - упорствовал новый премьер, вы утверждаете общественное
мнение, которое убеждено, что именно Курлов устранил  Столыпина  ради  выгод
своих и...
   - Перестаньте! Курлова я не дам в обиду.
   Генерал вышел в отставку, и вплоть до войны с Германией  он  проживал  на
коште Бадмаева, который выплачивал  ему  немалый  "пенсион",  как  человеку,
который себя еще покажет. Но с удалением из МВД Курлова еще  выше  подскочил
Степан  Белецкий  -  он  стал   директором   департамента   полиции!   Дележ
столыпинского наследства заканчивался. Коковцев  удержал  за  собой  прежний
пост министра финансов. А  портфель  внутренних  дел  в  кабинете  Коковцева
получил невыразительный педант консерватизма Макаров -  тот  самый,  который
после Ленского расстрела заявил: "Так было - так будет!.."
   Со Столыпиным отошла в былое целая эпоха русской истории,  а  на  развале
столыпинщины укрепляла свои позиции распутинщина. Мир церковной элиты,  едва
сдерживаемый Саблером, содрогался от грозного величия нахального варнака. Но
уже вставала сила махровая, сила дремучая, ярость первозданная - в Петербург
ехали "богатыри мысли и дела" Пересвет с  Ослябей...  Епископ  Гермоген  всю
дорогу щелкал  в  купе  поезда  громадными  ржавыми  ножницами,  взятыми  им
напрокат у одного саратовского кровельщика.  Показывая,  как  это  делается,
епископ говорил Илиодору:
   - Один только чик - и Гришка не жеребец! Потом мы его, паршивца, шурупами
к стенке привинтим и плевать в него станем...

11. КУТЕРЬМА С НОЖНИЦАМИ

   В таком серьезном  деле,  каким  является  кастрирование  Распутина,  без
поддержки влиятельных особ не обойтись, и потому Пересвет с  Ослябей  первым
делом нагрянули на дом к Горемыкину.
   - Иван Логиныч, - сказал Илиодор экс-премьеру, - вот вы разогнали  первую
Думу, за что, как сами рассказывали, царь  вас  целовал,  а  царица  назвала
"отцом своим". Человек вы в преклонных летах, а орденов столько,  что  смело
можете на брюки их вешать. Вам уже нечего искать. Нечего бояться.
   Все в жизни было. Все изведали. А потому вы,  как  никто  другой,  можете
поехать к государю и в глаза ему сказать, что Распутин...
   При этом имени дверь распахнулась и вломилась костлявая  мегера  -  мадам
Горемыкина, говоря что-то по-французски, горячо и напористо. Старик выслушал
старуху и отвечал духовным:
   - Как вы могли сопричислить меня к числу врагов Григория Ефимовича?
   Распутин в моем представлении  -  человек  самых  благих  государственных
намерений, и польза его несомненна.
   - А больше к нам не ходите, - веско добавила жена...
   На улице Илиодор сказал Гермогену:
   - Махнем к министру юстиции Щегловитову!  Хотя  его  в  Питере  не  зовут
иначе, как Ванькой Каином, и предать нас он может,  но  ведь  "гоп"  мы  уже
крикнули - теперь надо прыгать...
   Щегловитов их принял. Илиодор начал:
   - Вы понимаете, что угодить царю - это одно, а угодить  Распутину  -  это
другое, и Гришке угодить даже труднее,  нежели  его  величеству...  Все  вы,
министры, висите на волоске! Сегодня вы есть, а завтра вас нету.  Мы  пришли
сказать вам - Гришке капут! Запрем пса на ключ и будем  томить  в  потаенном
месте, пока царь не даст согласия на постоянную ссылку его в Сибирь.
   Гермоген заварухи побаивался, лепетал жалобно:
   - Илиодорушка - дитя малое: что на уме, то на языке.
   - А за это время, - продолжал фантазировать Илиодор, - в селе  Покровском
дом Распутина со всеми его вещами и  банками  будет  сожжен,  чтобы  в  огне
исчезли царские подарки и не осталось бы даже памяти, что Гришка был  близок
к царям...
   Щегловитов к заговору не примкнул, но одобрил его:
   -  Только,  прошу,  не  преступайте  норм  законности...  Возвращаясь   в
Ярославское подворье, Илиодор сказал:
   - Гришка-то для меня котенок еще. А я бы хотел с самими царями  сцепиться
да погрызть их как следует.
   - Что. ты, что ты! Тогда мы все погибнем.
   - Не люблю царей. Мешают они жить народу. Ей-ей, как иногда  задумаешься,
так революционеры и правы выходят...
   "Пусть погибну, - писал он, - но мне хочется дернуть их за то, что они  с
такою сволочью, как Распутин, возятся. Посмотрю,  откажутся  они  от  этого,
подлеца или нет?" Гришка в Петербурге отсутствовал - еще нежился в  Ливадии,
где 6 декабря праздновался  день  рождения  царя.  В  ожидании  его  приезда
Илиодор посетил Бадмаева, которому передал  на  заветное  хранение  интимные
письма к Распутину царицы и ее дочерей.
   - Когда меня будут вешать, - сказал он, -  ты  можешь  меня  спасти.  Для
этого вручи письмо императрицы лично в руки царя, и  тогда  у  него,  дурака
пьяного, глаза-то откроются. Тут ее рукой писано, что она мечтает поспать  с
Гришкой...
   Когда иеромонах удалился, Бадмаев с трудом освоился с мыслью, что  в  его
руках не просто письма  -  это  важные  документы,  дающие  ему  возможность
шантажировать самого царя!

****

   Распутин,  в  отличие  от  царя,  очень  любил  телефоны  и  широко   ими
пользовался. Едва прибыв в Питер  он  из  квартиры  Муньки  Головиной  сразу
созвонился с подворьем, без удержу хвастал:
   - Папка-то в Ливадии новый дворец отгрохал... пять мильенов выложил!
   Есть комнаты из одного стекла, ажио звезды видать.
   Водил меня папа за руку,  все  показывал.  А  в  Севастополе  я  встретил
Феофана поганого... дохлый-дохлый, стоял на пристани и гнил от зависти,  что
я в почете живу. Закрылась ему  лазутка,  и  другим  лазутки  прикрою!  А  в
Киеве-то дураки: хотят Столыпину памятник ставить. А я еще за  семь  ден  до
убийства Володю-то Коковцева в примеры наметил. Володя  -  парнишка  ничего,
меня любит. А папа мне сказал:  "Не  хочу  я  памятника  Столыпина,  но  ты,
Григорий, не болтай об этом, а то сплетни опять начнутся". А я говорю:
   "Покойникам ставить  памятники  ты  никогда  не  бойся,  дохлые  тебе  не
навредят, пущай по смерти и покрасуются..." Илиодор пресек болтовню  резкими
словами:
   - А я не люблю царя! Слабый. Папиросы жгет одну за другою. Пьяный  часто.
Говорить совсем не умеет. Дергается. Весь истрепался. Я  тебе  так  скажу  -
дурак он у нас!
   - У-у, куды занесло, - смеялся в трубку Распутин. - Людей  без  греха  не
бывает, а говорить эдак-то о царях негоже...
   Условились, что Распутин заедет на подворье 16 декабря. К  этому  времени
заговор клерикалов уже оформился. Из лейб-казачьих казарм прибывало солидное
подкрепление в лице мрачного есаула Родионова, который пописывал книжечки  о
"духовном благе", а с Гришкой имел личные счеты. Из клиники  Бадмаева,  тихо
блея, прибыл блаженный Митя Козельский, и Гермоген торжественно  вручил  ему
громадные ножницы для разрезания кровельного железа.
   - Мы штаны с него сдерем, а ты режь под  корень,  -  поучал  Гермоген.  -
Стриги его так, чтобы ничего не осталось.  Из  позорной  отставки  явился  и
протоиерей Восторгов.
   - От драки увольте, - сказал он. - Я слабый здоровьем, а Гришка,  учтите,
словно бес... как бы не раскидал нас!
   За окном, весь в снегу, курился дымками зимний Петербург, жарко  стреляли
дрова в печке. Гермоген отшатнулся от окна.
   - Идет, - сказал, - шапкой машет...
   Распутин вошел, увидел компанию, почуял неладное.
   - А чего этот пентюх здесь? - указал на Митьку. Все тишайше молились.
   Блаженный щелкал ножницами. Двери подворья заперты - бежать нельзя.
   Западня!
   Есаул с ухмылкой принял с плеч Распутина шубу.
   - Чай тыщи на две потянет? Это и есть твое  "старческое  рубище"?  Ну,  а
шапку покажь... Сколь платил за нее?
   - Не помню. Кажись, триста.
   В "красных" комнатах подворья расселись все мирно  по  стульям.  Долго  и
натужно помалкивали. Восторгов не утерпел:
   -  Ну,  Митенька,  ты  дитя  божие...  приступай  с  богом!  Тот,  щелкая
ножницами, истошно возопил:
   - Ааа, вот когда я тебя обкорнаю...
   - Стой, вражья сила! - гаркнул Гермоген. - Что вы  самого-то  безобидного
да глупого в почин  дела  суете?  -  Епископ  накинул  на  себя  епитрахиль,
подкинул в руке тяжкое распятие. - Гришка!  -  позвал  решительно.  -  Валяй
сюда... на колени.
   Распутина подтащили к иконам, он  безвольно  осел  на  пол,  будто  сырая
квашня. Илиодор по  конспекту,  заранее  составленному,  зачитывал  над  ним
обвинения противу церкви и нравственности, а на каждом  параграфе,  согласно
их нумерации, Гермоген регулярно долбил крестом по черепу обвиняемого. Текла
речь  -  текла  кровь.  Через  красные  пальцы  Распутин  смотрел  на   всех
растопыренным в ужасе глазом, источавшим страх и ярость бессилия.
   - Покайся!  -  следовал  выкрик  после  каждого  удара.  Илиодор  свернул
конспект прокурорских обличений.
   - Намонашил ты здорово. Сознаешь ли вину свою?
   Восторгов, корчась от жажды  мести,  с  превеликим  удовольствием  смачно
высморкался в лицо  Распутину,  не  забыв  деловито  напомнить,  сколько  он
истратил на него своих денег.
   - И ты не вернул их мне! - сказал он, отходя.
   - Отпустите... грешен... сам ведаю, - мычал Гришка.
   - Не здесь каяться! - заорал Гермоген.
   Распутина волоком, словно раскисшую швабру,  втащили  в  церковь.  Гришка
ползал перед иконами, клялся, что больше к царям не  полезет.  При  этом  он
очень бдительно  надзирал  за  действиями  Митьки  Блаженного,  который  уже
разрезал на его штанах пояс. Гришка энергично  отпихивал  от  себя  ножницы,
подбиравшиеся к его сути. И вдруг, как распрямленная пружина, он ринулся  на
Гермогена, обрушив его  на  пол.  Зазвенели,  падая  и  колотясь,  церковные
сосуды. Восторгов, бегая в отдалении, кричал:
   - Уйдет, уйдет... держите его!
   Началась драка. Самая грубая, самая русская.
   Родионов обнажил шашку, выскочил перед варнаком:
   - Зарублю... смирись, падло паршивое!
   В  общей  свалке  и  в  едком  дыму  угасающих  свеч  зловеще  скрежетали
кровельные ножницы, и этот  звук  напоминал  Гришке  о  том,  что  положение
слишком серьезное, - надо спасаться.
   - Зачем мамок блядуешь? - вопрошал Митя Блаженный.
   - А, иди ты... - Распутин ударом сапога поверг юродивого  наземь,  вынося
при этом болезненные удары от Илиодора,  который  бил  его  расчетливо  -  в
морду, в горло, в поддыхало.
   Сцепясь в клубок, они выкатились  в  прихожую.  Распутин  могуче  высадил
двери, на себе выволок иеромонаха на лестницу. Там они  оба  своими  костями
пересчитали все ступеньки до самого низу. А на  улице  Распутин  стряхнулся,
сбросив Илиодора с себя.
   - Ну, погоди! - крикнул и убежал...
   Без шубы и без шапки, он домчал на извозчике до  вокзала,  сел  в  дачный
поезд и махнул на дачу Анютки Вырубовой.
   - Вот, гляди, что со мною сделали, - сказал он ей. - Могло быть  и  хуже,
да сила небесная меня еще не покинула... Вырубова бегала по комнатам,  будто
ополоумев.
   - Боже мой! Боже мой! Боже мой! - восклицала она...
   По тропинке она повела его через парк,  как  поводырь  слепого.  Распутин
шатался, ступая по снегу, красные от  крови  лохмы  его  волос  мотались  из
стороны в сторону, глаза были безумны... Он выл! В таком виде Вырубова явила
его перед императрицей.

****

   Гермоген сутками не вставал с колен, ел одни просфоры, пил только  святую
воду. Илиодор сбросил рясу из бархата, облачился в холщовый подрясник,  туго
опоясался кожаным поясом, пеплом из печки посыпал свою  буйную  головушку  и
накрыл ее грубой "афонской" скуфейкой. Боевой. Дельный.
   Логичный.
   - Идти надо до конца! - сказал он.
   - Сожрут ведь нас, - затрясло епископа.
   - А мной подавятся... я ершистый!
   Оставался  последний  шанс  -  личная  встреча  с  царем.  Соблазняя  его
"открытием тайны", по  телеграфу  просили  царя  принять  их.  Ответ  пришел
моментально: "Не о какой тайне я знать не желаю. Николай"! Отбили  вторую  -
императрице  (молчание).  Стало  известно,  что  Гришка   не   вылезает   из
Александрии, ведет там длинные разговоры о "небесной силе",  которая  спасла
его от погибели.
   - Мученический венец плетут  нам,  -  решил  Гермоген.  Неустанно  трещал
телефон на Ярославском подворье.
   - Але, - говорил Илиодор, срывая трубку.
   В ухо ему вонзались визгливые бабьи голоса. Грозили карами небесными.
   Обещали  растерзать,  клеймить,  четвертовать.  Яснее   всех   выразилась
сумасшедшая Лохтина:  "Отвечай  мне  по  совести:  что  ты  хотел  у  Христа
отрезать?.." Чтобы скрыть  свои  следы,  Распутин  мистифицировал  столичные
газеты о своем мнимом отъезде на родину.  Он,  как  паук,  затаился  в  тени
царских дворцов  и  там  незаметно  ткал  свою  липкую  паутину,  в  которой
запутывал всех. Кажется, только сейчас Гришка в  полной  мере  осознал,  как
дальновидно  поступил,  проведя  в  синодские  обер-прокуроры   Саблера,   -
"старикашка" служил ему, аки верный Трезор:  пореже  корми,  почаще  бей,  а
иногда и погладь - тогда он всех перелает...
   - Одна надежда - на царя, - убивался Гермоген.
   - Для меня уже нет царя! - отвечал Илиодор, держа царскую телеграмму.
   - Смотри, какой же это царь, если он грамотно писать не умеет? Написал:
   "Не о какой тайне..." А каждый гимназистик знает что писать следует:  "Ни
о какой тайне..."
   - Не ищи у царей ошибок - сам ошибешься!
   - Буду искать ошибки!  -  взорвало  Илиодора,  в  котором  проснулся  дух
донского казака. - Я столько уж раз в царях ошибался, что теперь не прощу им
ошибок даже в русской грамматике.
   - Молись! - взывал Гермоген.
   - Время молитв прошло - пришло время драк!
   Явился курьер из Синода - вручил им два пакета от Саблера, но подписанные
Даманским (Синод уже перестал быть синклитом  персон  духовных  -  Саблер  и
Даманский  бюрократической  волей  расчищали  дорожку   перед   Распутиным).
Гермоген прочел, что его лишают саратовской  епархии,  приказано  ехать  "на
покой" в захудалый Жировецкий монастырь, а иеромонаха Илиодора  ссылали  "на
послушание" в лесную Флорищеву пустынь.
   Илиодор принял на подворье столичных журналистов.
   - Синод надо взорвать, - объявил он.
   - Как взорвать? - спросили его.
   - А так: бочку  динамита  в  подвал  заложить,  бикфордов  шнур  до  Невы
раскатать, самому за "Медным всадником" укрыться,  а  потом  рвануть  все  к
чертовой бабушке... Вот и порядок!
   Газеты опубликовали его вещий сон: Распутин в  виде  дряхлого  пса  бегал
между пивной и Синодом, таская в зубах какую-то грязную тряпку, а  нужду  он
справлял возле телеграфного столба, пронумерованного апокалипсическим числом
"666". Но в дела духовные вмешался министр внутренних дел Макаров:
   - Исполнить указ Синода, иначе штыками погоним.
   К  воротам  подворья  был  подан  автомобиль  МВД,  в  который  и  уселся
потерпевший крушение епископ. Митька Блаженный, юродствуя, ложился на снег и
просил  шофера  переехать  через  него  колесами,  дабы  вкусить   "прелесть
райскую". Гермоген сдался!
   Илиодора окружили падкие до сенсаций газетчики:
   - Ну, а вы как? Поедете во Флорищеву пустынь?
   - В указе не сказано, чтобы ехать. Пойду пешком...
   Кто-то  из  доброжелателей  шепнул  ему:  "За  поворотом  улицы   дежурят
переодетые жандармы... Скройтесь!" Ночью, в чужом драном пальтишке, по  виду
- босяк, Илиодор позвонил в квартиру на Суворовском, Бадмаев предоставил ему
убежище у себя.
   - За это вы напишете все, что знаете о Распутине  (Эти  очень  интересные
документы, составленные  Илиодором  на  квартире  Бадмаева,  опубликованы  в
советское время  в  книге  "За  кулисами  царизма.  Архив  тибетского  врача
Бадмаева".)...
   Монах хотел пробиться в Царицын, где у него была армия заступников. Но из
газет вычитал, что полиция разгромила в Царицыне  его  храм.  "Со  страшными
ругательствами, обнаживши шашки, таскали бедных женщин  по  храму,  вырывали
волосы, выбивали зубы, рвали на них платье и даже оскорбляли шашками девичью
стыдливость самым невероятным образом... Пол храма представлял  поле  битвы.
Везде виднелась кровь, валялась порванная  одежда".  Бадмаев  через  Курлова
вызнал, что все вокзалы перекрыты кордонами - Илиодора ищут.
   Макаров пустил на розыски  монаха  своих  сыщиков...  Илиодор  сам  же  и
позвонил Макарову:
   - Это ты, который царю сапоги наяривает ваксой?
   - Кто позволяет себе так разговаривать со мною?
   - Да я... Илиодор! Хочешь меня живьем взять?
   - Хочу, - честно заявил министр внутренних дел.
   - Ишь ты, хитрый какой... Ну, ладно. Хватай меня на углу  Суворовского  и
Болотной. Обещаю, что буду стоять там. Бадмаев помогал ему одеться,  подарил
шарфик.
   - Вот и хорошо! Опять будете у царского сердца.
   - Лучше уж в любом нужнике...
   - Стоит ли вам против царя поход начинать?
   - Ладно. Вы письма царицы к Гришке берегите.
   Жандармы на углу  улиц  поджидали  его.  Бунтаря  впихнули  в  промерзлый
автомобиль, повезли прямо на вокзал  к  отходу  поезда.  В  дороге  нацепили
ледяные наручники. На перроне перед арестантом шарахалась публика.  Илиодор,
озоруя, кричал людям:
   - Ну, чего пялитесь? Я же Гришка Распутин, меня Илиодор погубил.
   Видите, теперь в тюменские края ссылают...
   Его посадили в клетушку тюремного вагона. В  соседней  камере  перевозили
уголовника-убийцу, он постучал в стенку:
   - Браток, ты тоже "по-мокрому"?
   - Пока по-сухому. Но крови не боюсь... Прирежу!
   Поезд тронулся. За решеткой вагона, в  сизой  вечерней  мгле,  проплыл  в
небыль чадящий окраинами Петербург,  вдали  от  которого  монаху  предстояло
думать, думать, думать.

****

   Бадмаев показал Курлову письма  царицы  к  Распутину,  отставной  жандарм
прочел их спокойно, потом сказал:
   - Не вздумай сам вручать их царю -  погибнешь!  Такие  вещи  делать  надо
чужими руками. Известно, что думский председатель Родзянко давно  наскребает
к себе на дом всякий навоз о Гришкиных радостях... Ему и  отдай!  Дурак  еще
"спасибо" тебе скажет!
   Так эти письма, выкраденные из сундука Распутина,  оказались