здонная бочка.
   - Пятаков пожалели? - обиделся Ванечка...
   Он забежал в МВД с другой  стороны  -  к  Степану  Белецкому,  в  котором
угадывал будущего великого инквизитора, и согласился быть  его  информатором
за очень скромные чаевые.
   - Но у меня так, - сказал  "сын  народа".  -  Если  что  замечу,  пришибу
насмерть. Нужна полная солидарность! Понял?
   - Пришибайте. Солидарность будет.
   - Утоплю! Даже галоши не всплывут.
   - А вы мне нравитесь, - сказал  Ванечка.  -  Заранее  предрекаю,  что  вы
станете министром внутренних дел. И очень скоро!..
   Сейчас он неплохо зарабатывал на Распутине,  и  статьи  Маски  заставляли
Гришку скоблиться, как солдата перед баней. В книге "Русский  Рокамболь"  об
этом казусе писано: "Распутин был далеко не дурак и не  всегда  мстил  своим
врагам. Когда было нужно, он умел  их  приваживать,  а  такой  человек,  как
Мануйлов, конечно, давно ему был необходим!" Скоро они  совершенно  случайно
встретились в распивочной на Садовой. Распутин был наряден, богат,  выглядел
хорошо, двигался как на пружинах.
   - Сволочь ты, - с глубоким уважением сказал он.
   - От кого слышу-то! -  отвечал  Ванечка  без  уважения.  Распутин  охотно
присел к нему за столик.
   - Хам с тобой! Водку пьешь?
   Стали пить водку. Гришка с надрывом спрашивал:
   - Скважина ты худая, насквозь меня пропечатал?
   - Деньга нужны, а ты - хорошая тэма.
   - Я тебе не "тэма"! Давай бурдушар выпьем да подружимся,  и  с  сего  дня
обещай, что меня трепать в газетах не будешь... Выпили на брудершафт.
   Энергично закусывали.
   - Трудное небось твое дело? - душевно спросил Распутин. -  Мне  вот  кады
понадобится пратецю сочинить, так я перышком ковыряю-ковыряю...
   Взмокнешь, бывало! А ты, брат, писатель. Дело твое темное. Книжку-то хоть
какую ты сочинил?
   Манасевич показал ему чековую книжку:
   - Мой лучший роман!  Переведен  на  все  языки  мира  и,  всем  читателям
понятен. Я буду знаменит, пока у меня есть такая книжка. А теперь скажи -  у
тебя есть такая?
   - Не завел. Я деньги банкам не доверяю.
   - Дурак ты, - небрежно сказал Ванечка. Распутина это  сильно  задело,  он
полез на стенку:
   - Почему не боишься ругать меня? Ведь даже цари мне  руку  целуют,  а  ты
лаешься... На, поцелуй и ты мне!
   "Сахарная головка" уплетал  севрюжину  под  хреном.  На  секунду  оставив
вилку, он смачно плюнул в протянутую лапу.
   - Я ж тебе не царь, - ответил он с важностью. Распутин тер руку об штаны,
виртуозно матерился.
   - Перестань. И не спорь. Меня ты не переделаешь...
   Через несколько дней он снова выплеснул на Распутина в  газете  очередную
порцию помоев. Ванечка знал, что делает. Ругая Распутина, он обретал силу  в
глазах того же Распутина, и должен наступить такой  момент,  когда  Распутин
сочтет себя побежденным, а тогда можно будет вить из него веревки, с помощью
которых хорошо вязать своих врагов... Логично?

****

   Еще с весны киевляне знали, что осенью к  ним  заявятся  "высокие  гости"
ради открытия памятников - Александру II и святой Ольге.  Заблаговременно  в
Киев прибыл колоссальный штат чиновников МВД, отовсюду  стягивались  войска,
жандармы и агенты сыска из  других  городов  (даже  из  Сибири).  В  "матерь
городов русских"  наехало  пополнение  городовых  и  околоточных.  В  городе
провели свыше трехсот обысков, многих студентов  и  рабочих  арестовали  без
предъявления им вины, все подозрительные  из  Киева  были  высланы.  Царская
охранка облазила чердаки и подвалы,  саперы  делали  подробные  чертежи  тех
квартир, окна которых выходили  на  центральные  улицы.  Для  царской  семьи
подновили Николаевский дворец, а для министров наняли богатые квартиры.
   Номера киевских гостиниц были забронированы начиная с 20  августа.  Скоро
на стенах домов  появились  листовки,  в  которых  строго  указывалось,  что
обывателям запрещается "выбегать навстречу царскому экипажу, бросать цветы и
подавать прошения". В  объявлениях  было  сказано,  что  киевские  торжества
продлятся до 6 сентября... На Крещатике цвели каштаны, когда Богров навестил
юридическую контору А.С.Гольденвейзера, приятеля отца. В разговоре с юристом
он неожиданно задал вопрос:
   - А кто самый вредный в России после царя?
   - Вредных много, но после царя... Столыпин.
   - Вы так думаете? - спросил Богров и ушел.
   Он  ушел,   обнаружив   в   этом   вопросе   свою   полную   политическую
безграмотность. Еще ничего не было решено,  и  в  канун  августа,  когда  на
Бибиковском бульваре пахло тополями и девочки  в  белых  юбочках  катали  по
дорожкам круги серсо, Богров в конторе папеньки  подсчитывав  сколько  можно
выручить от спекуляции  с  котельными  водомерами.  Гешефт  сулил  девятьсот
рублей прибыли.
   - Прекрасно! Почему бы нам и не заработать, папочка? Тем  более  палец  о
палец не ударим, а денежки уже в кармане...
   По ночам на Бибиковском бульваре надсадно скрипело старое дерево.
   "Провокатор нужен... нужен... Провокатор нужен!"

5. НА БЛАНКАХ "ШТАНДАРТА"

   В этом  году  случилось  большое  несчастье  с  Черноморским  флотом:  на
подходах к румынскому порту Констанца вице-адмирал Бострем посадил весь флот
на мель. Позорное дело случилось на глазах множества публики, собравшейся на
берегу, так как Румыния ждала русские корабли  с  визитом  дружбы.  Бострема
судили заодно с флагманским  штурманом.  В  этом  же  году  был  суд  и  над
офицерами императорской яхты "Штандарт"...
   Известно, что русский царь и германский кайзер, словно соперничая друг  с
другом, ежегодно околачивались на зыбких водах, демонстрируя один -  морское
невежество, другой - прекрасную выучку. Вильгельм II,  на  зависть  русскому
кузену, умел произвести даже такую сложную операцию, как  швартовка  боевого
крейсера в переполненной кораблями гавани... Итак, речь идет о  "Штандарте",
который ходил под особым императорским стягом, имея свои особые  бланки  под
царским гербом и орлами с андреевским флагом.

****

   Это особый мир Романовых, не имеющий ничего общего  с  бытом  Александрии
или Ливадии. Наши историки флота и революции обошли  этот  мир  стороной,  а
между тем внутри "Штандарта", как внутри яичной скорлупы,  творились  иногда
удивительные дела... Начнем с команды. Матросов отбирали из числа безнадежно
тупых, реакционно мыслящих или, напротив, острых и ловких,  прошедших  через
горнило  матросских  бунтов,  но  которые  раскаялись  и  стали   называться
"покаянниками".  Прямой  расчет  на  то,  что  ренегату  отступления  нет...
Кают-компания  "Штандарта"  формировалась  лично  царем  из  офицеров   двух
различных категорий: это были отличные боевые  моряки  (умеющие  к  тому  же
вести себя в  высшем  свете)  или,  наоборот,  отпетые  негодяи,  обладающие
противоестественными вкусами, - к развратникам,  как  известно,  Николай  II
неизменно благоволил.
   Командиром "Штандарта"  долгое  время  был  свитский  контр-адмирал  Иван
Иванович Чагин, который в Цусиму, командуя крейсером  "Алмаз",  увидев,  что
эскадра окружена и уже поднимают белые флаги, дал в машину "фульспит"
   (полный  вперед)  и,  прорвав  блокаду   японцев,   геройски   дошел   до
Владивостока.
   Молодой и беспечный холостяк с аксельбантом на груди,  он  не  совался  в
дела царской семьи, был просто веселый и добрый малый. Но  рядом  с  ним  на
мостике "Штандарта" качался и флагкапитан царя, контр-адмирал Костя Нилов  -
забулдыга первого сорта. Трезвым его никогда не видели, но зато не видели  и
на четвереньках: Нилов умел пить, выдавая свое качание за  счет  корабельной
качки. Этот человек, открывая в буфете "Штандарта" бутылку за бутылкой,  сам
наливал царю, позволяя себе высказываться откровенно:
   - Я-то знаю, что всех нас перевешают, а на каком фонаре - это уже не  так
важно. По этому случаю, государь, мы выпьем...
   Был обычный день плавания, и ничто  не  предвещало  беды.  Яхта  шла  под
парами в излучинах финских шхер,  когда  раздался  страшный  треск  корпуса,
причем вся царская фамилия, заодно с  компотом  и  вафлями,  вылетела  из-за
обеденного стола так, что на великих княжнах пузырями раздулись юбки.
   - Спасайте наследника престола! - закричал Николай II.
   Шум воды, рвущейся в пробоину  ниже  ватерлинии,  ускорил  события,  а  в
шлюпку вслед за наследником Алексеем очень резво прыгнула и сама  государыня
Александра Федоровна.
   - Скорее к земле! - верещала она.
   Вокруг было множество островов. "Эти острова  кишели  солдатами,  которым
были даны  прямолинейные,  но  мало  продуманные  инструкции  -  палить  без
предупреждения  по  всякому..."  Представьте  себе  картину:  императрица  с
цесаревичем подгребает к острову, а тут ее осыпают  густым  дождем  пуль.  В
этот момент некто вырывает из ее рук сына и заодно  с  ним  скрывается...  в
пучине! Не скоро на поверхности  моря,  уже  далеко  от  шлюпки,  показалась
усатая морда матроса, который, держа мальчика над водой,  доплыл  обратно  к
"Штандарту", пробоину на котором уже заделали.  Решительного  матроса  явили
перед царем в кают-компании.
   - Как тебя зовут, молодец?
   - Матрос срочной службы Деревенько.
   - Зачем ты прыгнул с наследником в море?
   - А как же! Надо было спасать надежу России...
   Туп он был, но сообразил, как делать  карьеру.  Его  наградили  Георгием,
нашили на рукава форменки шевроны за отличную службу и внесли  в  придворный
штат с титулом "дядька  наследника".  До  этого  за  мальчиком  присматривал
английский  гувернер  Сидней  Гиббс,  который  жаловался  в  мемуарах,   что
"гемофилия сделала из мальчика калеку, как и все дети,  он  хотел  побегать,
поиграть, а я - запрещаю и хожу за ним, как курица за цыпленком, но я  не  в
силах уследить за ребенком". Попав на дармовые  царские  харчи,  Деревенько,
сын украинца-хуторянина, сразу показал, на что он способен.  В  одну  неделю
отожрался так, что форменка трещала,  и  появились  у  матроса  даже  груди,
словно у бабы-кормилицы.  За  сытную  кормежку  он  дал  себя  оседлать  под
"лошадку" цесаревича. Деревенько сажал мальчика себе на шею и часами носился
как угорелый по аллеям царских парков, выжимая свою  тельняшку  потом  будто
после стирки. Но зато цесаревичу теперь не грозили царапины и ушибы!
   Распутин поначалу малость испугался, заподозрив в  матросе  соперника  по
опеке над Алексеем, но вскоре понял, что тот дурак, к интригам не  способен,
и они дружно гоняли чаи из царского самовара с царскими бубликами.
   - Тока ты сам не упади, - внушал ему Распутин...
   Но это еще не конец морской романтики. Вскоре столица империи наполнилась
революционными прокламациями. Для жандармов это не новость.
   Новостью для них было то, что на этот раз прокламации были отпечатаны  на
императорских бланках "Штандарта". Призывы к  свержению  самодержавия  очень
красиво и даже поэтично выглядели на фоне императорских гербов и короны.
   Степан Белецкий сказал Курлову:
   - А конешно! Они латали пробоину у  стенки  Балтийского  завода,  рабочий
класс и просветил "покаянников"... Это ж ясно.
   За посадку "Штандарта" на рифы Чагина судили заодно с Костей Ниловым.
   Их выручил финский лоцман,  доказавший  на  суде,  что  риф  (острый  как
иголка) известен только старым рыбакам, а на картах он не отмечен. Чагин был
оправдан. Но он не вынес того, что под палубой его  "Штандарта"  размещалась
подпольная типография, жарившая "Долой царя!" прямо на корабельных бланках.
   Свидетель пишет, что Чагин  "зарядил  винтовку  и,  налив  ее  водою  для
верности, выстрелил себе в рот. Голова  разлетелась  вдребезги,  оставив  на
стене брызги мозгов и крови. На панихиде фоб был покрыт андреевским  флагом,
а на подушке - вместо головы! - лежал носовой  платок.  Факты,  обнаруженные
следствием, держались  в  строгом  секрете".  "Штандарт"  имел  свои  особые
тайны...

****

   Из документов известно, что, пока  царь  с  Костей  Ниловым  упивались  в
корабельном буфете, Алиса с Вырубовой перетаскали по своим каютам почти всех
офицеров "Штандарта". От команды не укрылось  это  обстоятельство,  а  трубы
вентиляции и масса световых люков давали возможность видеть то,  что  обычно
люди скрывают. Матросы "подглядывали в каюту Александры Федоровны, когда она
нежилась в объятиях  то  одного,  то  другого  офицера,  получавших  за  это
удовольствие флигель-адъютантство... Охотница она до наслаждений Венеры была
очень большая"! Так царица перебрала всех офицеров, пока не остановила  свой
выбор на Николае Павловиче Саблине...  Личность  неяркая.  Обычный  флотский
офицер. Неразвратен, и этого достаточно. Живя  в  этом  содоме,  он  страдал
одним чувством - бедностью и унижением от этой бедности. Царица открыла  ему
сердце, но не кошелек...
   Саблин  -  слабенькая  копия  Орлова!  Прежде  чем  он  стал   командиром
"Штандарта", он приобрел большой авторитет в  царской  семье.  Если  в  доме
Романовых назревал очередной  скандал  между  супругами,  арбитром  выступал
Саблин, который, внимательно выслушав мнения противных сторон, объективно  и
честно указывал, кто прав, кто виноват.
   27 июля, после месячной болтанки в шхерах, "Штандарт" вернулся к берегам,
а на 27 августа был запланирован отъезд царской семьи на киевские торжества.
Николай Павлович Саблин  навестил  свою  холостяцкую  квартиру  на  Торговой
улице, где и блуждал по комнатам в унылом одиночестве. С лестницы неожиданно
прозвучал звонок... Саблин впустил незнакомого господина, который  всучил  в
руки  ему  визитную  карточку:  под  именем  "Игнатий   Порфирьевич   Манус"
помещалась колонка промышленных титулов...
   - Итак, что вам, сударь, от меня угодно?
   Манус  очень  прозорливо  и  быстро  окинул  убогое  убранство   квартиры
захудалого дворянина, оглядел молодого стройного офицера.
   - Я знаю, что вы человек порядочный, но бедный,  и  потому  решил  помочь
вам, чтобы вы стали богатым...
   - Каким образом? - удивился Саблин.
   - Вы стали любовником нашей императрицы...
   - Ложь! - выкрикнул Саблин.
   - Не спешите, - умерил его пыл Манус. - Я  вам  покажу  фотоснимок  одной
сценки, сделанной тайно в каюте "Штандарта"...
   Саблин разорвал фотографию, не глянув на нее.
   Раздался скрип - это смеялся Манус:
   - Неужели вы думаете, что избавились от позора? Негатив снимка  находится
в банке одного нейтрального государства...
   - Это шантаж! - воскликнул  Саблин  в  ужасе.  Манус  и  не  пытался  ему
возражать:
   - Конечно, шантаж. Самый обычный. Вас я уже назвал порядочным  человеком.
Теперь назову себя  непорядочным  человеком.  Что  делать,  если  так  надо?
Обладая  такой  фотокарточкой,  осмеливаюсь  требовать  от  вас  полного   и
беспрекословного подчинения мне!
   Один рывок сильного тела, и голова Мануса была отброшена на валик кресла,
а в кадык ему уперлось острие кортика.
   - Пожалуйста... режьте! -  прохрипел  Манус.  -  Но  после  моих  похорон
фотоснимок должен быть опубликован в одной неприличной газете,  а  мои  люди
заодно уж  перешлют  копию  и  вашей  невесте,  на  которой  вы  собираетесь
жениться, зарясь на приданое...
   Саблин  отбросил  кортик  и  спросил  -  что  ему,   подлецу,   от   него
понадобилось? Манус поправил воротничок на потной шее.
   - Я финансист, а потому мне нужно, чтобы вы проводили в кругу  царя  идеи
тех операций, какие выгодны для меня.
   - Хотите сделать из меня второго Распутина?
   - Ну, подумайте сами - какой же из  вас  Распутин?  -  огорченно  отвечал
Манус. - Такой красивый, такой приятный  офицер...  Распутин  давно  в  моих
руках, но его примитивным мозгам не осилить  тонкостей  финансовой  техники.
Этот тип, вызывающий у меня отвращение, не видит разницы даже между акцией и
облигацией!
   - Короче - зачем вы пришли?
   - Познакомиться  и  договорить  относительно  гонораров  на  будущее.  Вы
начнете действовать по моему сигналу. Я готовлю для  матери-России  министра
финансов, который нужен России.
   - То есть не России, а вам!
   - Но я уже сроднился с Россией: теперь что мне, что  России  -  это  один
черт... Коковцев меня устроить не может.
   - Вы надеетесь, что я способен свергнуть Коковцева?
   - А почему бы и нет?  Капля  камень  долбит.  Сегодня  вы  за  табльдотом
"Штандарта"  скажете,  что  Владимир  Николаевич  демагог,  завтра  Распутин
скажет, что Коковцев плут...  глядишь,  и  царь  задумался!  Анархисты  рвут
министров бомбами, за это их вешают. Мы взорвем Коковцева шепотом,  и  никто
нас не повесит. Напротив, мы с вами еще  разбогатеем!  А  вы,  чудак  такой,
схватились за свой острый ножик, на котором что-то еще написано...
   Он взял кортик, прочел на лезвии торжественные слова: "ШТАНДАРТ". ЧЕСТЬ И
СЛАВА".

6. ТРЕТЬЯ ДЕКАДА АВГУСТА

   Весной 1911 года, когда возник кризис власти, Столыпин на три дня прервал
сессию Думы, а Гучков - в знак протеста -  сложил  с  себя  председательские
полномочия. Протест свой он выражал лично Столыпину, но - странное  дело!  -
это  нисколько  не  ухудшило  их  личных  отношений.  Гучков  был  страстным
поклонником Столыпина, он преклонялся перед самой  "столыпинщиной".  Подобно
провинциальной   барышне,   которая   обвешала   свою   кровать   карточками
душки-тенора,  так  и  Гучков  буквально  завалил  свою  квартиру   бюстами,
портретами и фотографиями премьера...
   Столыпин позвонил ему по телефону:
   - Александр Иваныч, мой цербер Курлов сообщил из Киева, что приготовления
к торжествам закончены. Очевидно, я выеду двадцать пятого, дабы на  день-два
опередить приезд царской семьи. Не хотите ли повидаться... на прощание?
   - С удовольствием. С превеликим!
   - Тогда я скажу Есаулову, чтобы вас встретил...
   Гучков на извозчике доехал до Комендантского подъезда Зимнего дворца, где
его встретил штабс-капитан  Есаулов  -  адъютант  премьера,  хорошо  знавший
думского депутата в лицо.
   - Праашу! Петр Аркадьевич ждет вас...
   Столыпин сидел за чайным столиком возле  окна,  открытого  на  Неву;  его
острый чеканный профиль отлично "читался"  на  фоне  каменной  кладки  фасов
Петропавловской крепости.
   - Ну, как там управляется на вашем месте Родзянко? - спросил он,  подавая
вялую прохладную руку, и, не дождавшись ответа, пригласил к столу:
   - Садитесь. Чай у меня царский...
   В ресторане-поплавке играла веселая музыка.
   - А дело идет к закату, - вздохнул Столыпин. - Запомните мои слова: скоро
меня укокошат, и укокошат агенты  охранки!  Премьер  ожидал  выстрела  -  не
слева, а справа.
   - Быть того не может, - слабо возразил Гучков. - Газеты пророчат,  что  в
Киеве вы получите графский титул.
   - Возможно, - отозвался Столыпин.  -  В  разлуку  вечную  его  величество
согласится воткнуть мне в одно место павлинье перышко. В конце-то  концов  я
свое дворянское дело сделал!
   - Ваша отставка вызовет развал власти...
   - Ничего она не вызовет, - отвечал Столыпин.
   Казалось, внутри его что-то  оборвалось  -  раз  и  навсегда.  Неряшливой
грудой сваленные в кресло, лежали выпуски газет, в которых из "великого" его
сделали  "временщиком"  и  открыто  писали,  что   царь   лишь   подыскивает
благовидную форму, чтобы достойно облечь в нее падшего премьера...  Столыпин
буркнул:
   - Здесь пишут, что даже Витте был лучше меня.
   - Мария Федоровна не позволит сыну  устранить  вас!  Длинная  кисть  руки
Столыпина, темная от загара, безвольно провисшая со спинки  стула,  в  ответ
слегка шевельнулась.
   - Никакая фигура и  никакая  партия  уже  не  способны  восстановить  мое
прежнее  положение.  Я  физически  ощущаю  на  себе  враждебность   двора...
неприязнь царя и царицы...
   Конечно, губернатором на  Тамбов  или  Калугу  его  не  посадишь.  Гучков
слышал,  что  специально  для  Столыпина   замышляют   открыть   грандиозное
генерал-губернаторство на Дальнем Востоке (почти наместничество).
   Поговаривали,  что  сделают  правителем  Кавказа.  Столыпин  с  жадностью
раскурил толстую папиросу.
   - Не верьте слухам! Даже послом в  Париж  меня  не  назнача