а  с
руганью, заодно устроил и нагоняй своему товарищу - Белецкому:
   - Тут что-то не так! У меня создается впечатление, что вы, сударь, заодно
с Гришкой начали играть против меня.
   Белецкому сейчас было невыгодно лишаться дружбы с Распутиным, но  коли  к
стенке прижали...
   - Я устрою ему... мордобой, - обещал он Хвостову.
   - Это мне ничего не даст, - отвечал министр. - Помимо шикарного мордобоя,
мне нужен еще скандал вокруг имени  Распутина,  обязательно  с  составлением
полицейского протокола... Вы можете, не сходя с  места,  разработать  точную
стратагему скандала?
   - Я использую близость к Распутину фоторепортера ОцупаСнарского,  который
состоит при нем вроде флигельадъютанта.
   - Пардон, откуда вы знаете ОцупаСнарского?
   Хвостов не заметил, что Белецкий смутился.
   - Совсем не  знаю.  Но  он  -  приятель  Манасевича,  -  Действуйте.  Вот
деньги... сколько угодно! На конспиративной квартире  МВД,  которую  Хвостов
использовал в личных целях, он сказал Наталье Червинской:
   - Я успокоюсь, когда увижу труп Распутина...
   Если раньше министры боролись с  Распутиным  вполне  легально,  добиваясь
лишь  его  устранения,  то  Хвостов  вступил  в  нелегальную  борьбу,  желая
физического уничтожения Распутина!

2. БЕЙ ДУБЬЕМ И РУБЛЕМ

   Историки уже давно заметили, что  "хвостовщину"  с  полным  правом  можно
отнести к разряду бульварных романов... Итак, решено:
   Распутина станут калечить! Впрочем, конокраду не привыкать.

   Эх, раз, еще раз, еще много, много раз!
   Комиссаров пришел к Хвостову в недоумении.

   - По-моему, - сказал он, - если уж вы решили  Гришку  трепать,  так  надо
растрепать его так, чтобы не встал.
   - Конечно. Какие могут быть сомнения?
   - А Белецкий велел мне предупредить агентов, чтобы они Распутина кулаками
пригладили, но костей бы ему не ломали.
   - Я перестал понимать Степана!  -  ответил  Хвостов.  -  От  моего  имени
выдайте агентам бандитские кастеты...
   Задумано было искалечить Распутина после вечеринки у Оцупа, когда  Гришка
выйдет из его дома и пошляется по глухому  Казачьему  переулку;  деньги  для
кутежа МВД дало МанасевичуМануйлову  с  тем,  чтобы  он  вручил  их  хозяину
квартиры. Назначенные  для  избиения  агенты  были  хорошо  загримированы  и
переодеты под ночных гуляк; для быстрого бегства за  поворотом  переулка  их
должна ожидать автомашина с опущенным верхом. Хвостов сказал Комиссарову:
   - Гришку прямо с панели надо сразу запихнуть  в  нашу  машину  и  отвезти
сначала в  полицию  для  составления  акта,  а  только  потом  уже  везти  к
хирургам... Самое главное - побольше шума!
   Вот и полночь миновала. Волшебное трио в составе  Хвостова,  Белецкого  и
Комиссарова уселось в служебную машину и дважды на малой  скорости  проехало
Гороховую, вертясь в  изгибах  Казачьего  переулка.  Видели  загримированных
агентов, но в окнах квартиры ОцупаСнарского почему-то не было света.
   - Странно, - нахмурился Хвостов.
   - Проедем еще раз, - сказал Белецкий шоферу.
   - Опять темно, - глянул на окна Комиссаров...
   Наездились всласть! Хвостов, замерзнув, велел шоферу  развозить  всех  по
домам, но при этом он выговорил своим коллегам:
   - Вот вам анекдот! Я - министр внутренних  дел,  Степан  Петрович  -  мой
товарищ, а вы, Михаила Степаныч, - генералмайор корпуса жандармов.
   Кажется, не последние людишки в империи, а вынуждены жулиться на  морозе,
чтобы подловить чалдона, который недостоин даже того, чтобы развязывать  нам
шнурки на ботинках.
   - К чему вы это сказали? - спросил Белецкий.
   - А к тому, что кто-то из нас предупредил Гришку. :
   - Только не я, - сразу же отперся Комиссаров.
   - Про меня тоже не подумаешь, - сказал Хвостов.
   - Выходит, на меня шишки падают? - спросил Степан... Агенты  с  кастетами
дрогли на морозе всю ночь, но  Гришку  не  дождались.  Стало  известно,  что
деньги, выданные на гульбу из кассы МВД, были в ту же ночь дружно пропиты  в
отдельном кабинете "Палласа", причем пропивал их сам  Распутин,  а  помогали
ему Манасевич и ОцупСнарский (с ними была и ЛермаОрлова).
   Белецкий явился к министру с извинениями, вроде бы  не  понимая,  кто  их
предал, кто завалил операцию - Манасевич или ОцупСнарский.
   - Я знаю не их, а вас,  -  отвечал  Хвостов.  -  В  чем  вы  меня  можете
подозревать?
   - В том,  что  вы,  обязанный  по  долгу  службы  охранять  Распутина  от
покушений, действительно уберегли его от покушения. Ваше поведение не всегда
бывает достойно звания дворянина.
   - А я не дворянин! Я сын бакалейного лавочника.
   - Вот вы и устроили мне из министерства лавочку...
   Хвостов погодя созвонился с Побирушкой:
   - Слушай, князь, ты вхож в дом Гришки, скажи, что он любит больше  всего,
помимо баб, денег, рубашек и мадеры?
   - В кино ходит с дочками и племянницей Нюркой.
   - Это ерунда, пускай ходит. А еще что?
   - Обожает кошатин... их у него полно. Тут сенатор Мамонтов однажды  кошке
хвост в дверях прищемил, так Распутин его чуть из Сената не выставил.
   Кошки - это его страсть!
   - Моя тоже, - отвечал Хвостов, - но за кошек мне трудно зацепиться.
   А я знавал по Вологде игумена Мартемьяна, которого сослали  в  Тюмень,  а
теперь он крутится в Питере около Гришки.
   - Так это его ближайший сибирский друг!
   - Ладно, - сказал Хвостов, - будь здоров...

****

   Штюрмер медленно  поднимался  все  выше,  и  Хвостов,  встревоженный  его
возвышением, развил не свойственную толстым  людям  бурную  активность.  Для
начала он вызвал из  Вологды,  где  когда-то  вицегубернаторствовал,  своего
бывшего собутыльника Алексина, полицейского исправника, готового идти за ним
в огонь и в воду.
   - Вот что! Я поставлю тебя вицегубернатором  в  Тобольск,  а  за  это  ты
должен пришлепнуть Распутина... Согласен?
   - Это нам раз плюнуть, - согласился Алексин.
   Комбинацию убийства Хвостов решил укрепить с другого фланга  и  вызвал  к
себе Мартемьяна, который в Вологде выдавал себя за юродивого, а жил с  того,
что  предсказывал  купцам  пожары  и  свадьбы.  Хвостов  заранее  перелистал
филерские листки за  прошлые  годы,  убедившись,  что  Мартемьян  близкий  к
Распутину человек, в Тюмени они вместе  бражничают  и  пакостят.  При  входе
игумена в кабинет Хвостов, учитывая фактор психологии, треснул его в ухо.
   - Ты знаешь, кто я? - спросил он рухнувшего монаха.
   - Откель знать-то, сударь?  Я  вот  игумен,  человек  божий,  и  я  шибко
сумлеваюсь, чтобы меня при встрече бить надо было...
   Хвостов напомнил монаху все его былые художества и пройдошества, спокойно
добавив, что ссылает его на Сахалин:
   - Тачечку покатаешь лет  десять  -  станешь  умным.  Мартемьян,  упав  на
колени, целовал ноги министра.
   - Отпустите меня. Ну, был грех... Рабом стану!
   Хвостов выложил на стол тысячу пятьсот рублей и кинжал.
   - Возьми себе... аванс. А этим ножиком зарежь  мне  Гришку  на  пароходе,
когда будете плыть из Тюмени в Покровское.
   К удивлению Хвостова, игумен  алчно  схватил  "аванс"  и  забрал  кинжал,
причем вполне искренно (!) заверил министра, что и сам давненько  подумывал,
как бы сгубить Распутина. После этого Хвостов, уже в  союзе  с  Мартемьяном,
уговаривал Гришку, что хватит ему чревобесничать, пора навестить монастыри в
Сибири,  чтобы  газеты  отметили  его   молитвенные   настроения.   Распутин
согласился на поездку, в которой его должны прирезать, но поставил условия:
   - Чтобы губернатором в Тобольск назначили Орловского, а то Станкевич зубы
мне кажет. И еще пять тысчонок прошу.
   Орловский был его креатурой, отчего замысел Хвостова начал  потрескивать,
но министр уповал на Алексина с  Мартемьяном,  а  просимые  Распутиным  пять
тысяч рублей тут же выдал.
   - Это все? Если не все, то клянчай сразу.
   Гришка подумал, что бы еще выцыганить с министра?
   - Я тут буфетчику на пароходе морду набил, а он, дурак, взял да  обиделся
и на меня в суд подал. Суд был. Он просил пять  тыщ,  а  суд  закобенился  и
оценил его морду в три тысчонки... Ну?
   Хвостов, не прекословя, выплатил ему еще три тысячи рублей и заметил, как
широко раздулись от денег карманы штанов Распутина.
   - Итак, договорились? Поедешь и помолишься.
   - Ясно. Поеду и... помолюсь.
   Но вскоре сообщил, что ему лень ехать,  и  Хвостов  остался  у  разбитого
корыта. По сути  дела,  министр  страшно  проиграл  -  из  Тобольска  смещен
губернатор Станкевич, враг Распутина, а на его место посажен Орловский, друг
Распутина; Гришка просто так, за здорово живешь, хапнул из рептильного фонда
восемь тысяч рублей. Но теперь,  без  опоры  на  Алексина,  надо  бояться  и
игумена Мартемьяна, который в  любую  минуту  мог  открыть  Распутину  планы
Хвостова... Министр позвонил в Синод - обер-прокурору Волжину:
   - Александр Николаич, мне очень  нужно,  чтобы  игумен  Мартемьян  был  с
повышением переведен  из  Тюмени  в  другую  европейскую  епархию...  Можете
сделать это? Лично для меня. Прошу!
   Волжин так  удивился,  что  дал  Мартемьяну  архимандритство  в  Тверской
епархии, и Хвостов еще раз подумал, что Гришка выиграл.
   - А я проиграл! До чего же,  кажется,  легко  угробить  человека.  А  вот
попробуй сковырни в могилу Гришку... черта с два! Поразмыслив, он  повидался
с Белецким.
   - Соберите мне досье на маклера и шулера Аарона  Симановича,  который  не
вылезает из квартиры Распутина.
   - Слушаюсь. А... зачем он вам?
   - Хочется знать, отчего нет такого уголовного дела, которое не  могло  бы
решиться не в пользу Симановича Отчего этот жид столь велик? Почему он  вхож
к министрам... знаете?
   - Не знаю, - тихо сознался Белецкий.
   - А ведется ли наблюдение  за  домом  на  Бассейной,  где  проживает  эта
дрыгалка из оперетты - ЛермаОрлова?
   - Да.
   - Что наблюдение дало?
   - Штюрмер и Питирим... Питирим и Распутин...
   - Понял. Можете  не  продолжать.  Работайте!  Потом  он  залучил  к  себе
генерала Комиссарова, аккуратной грудой сложил перед ним на столе сто  тысяч
рублей... Красиво!
   - Это вам, - деньги он придвинул к жандарму.
   - За что? - естественно, полюбопытствовал тот.
   - Вам придется пожить в Европе... эмигрантом.
   - Простите, не понимаю.
   - Я тоже многого не понимаю в этой собачьей  жизни,  -  вдался  в  лирику
Хвостов. - Убейте мне Распутина, а потом удирайте.
   - Но я ведь не наемный убийца, - фыркнул генерал.
   - Здесь ровно сто тысяч. Проверьте.
   - И проверять не стану. Зачем мне это?
   - Вам, конечно, не нужно. Но это нужно мне.
   - Так заколите борова сами.
   - Не умею. Еще никого не резал.
   - А я вам что? Профессиональный разбойник?
   - Ну, все-таки... генерал жандармский. Крови  не  боитесь.  Я  вас  очень
прошу,  голубчик!  Поверьте,  пройдет  месячишко,  и  я  сделаю  все,  чтобы
вызволить вас из-за границы обратно домой. Комиссаров резко отказался.
   Хвостов спрятал деньги.
   - Понимаете, - сказал он, - я бы,  конечно,  поднатужась,  и  сам  пришил
Гришку в темном переулке, но... как-никак, я министр внутренних  дел.  Ежели
попадусь по "мокрому" делу, что тогда станут писать в газетах Европы?
   - А надо уметь не попадаться.
   - Оно и так, - вздохнул Хвостов, -  но  сейчас  я  боюсь  рисковать,  ибо
затеваю большое дело: выборы  в  5-ю  Государственную  Думу...  Сейчас,  как
никогда, мне надобно иметь чистые руки!
   Комиссаров тут же попросил отставки:
   - Потому что я вижу - ваша возня  с  Гришкой  добром  не  кончится,  а  я
человек семейный, мне о детях подумать надо. Хвостов отставки ему не дал:
   - С кем же я останусь? С одним Степаном?..
   Комиссаров понял, что надо уносить  ноги,  пока  не  отрезали  голову.  А
потому он добыл отставку сам. Подвыпив,  нагрянул  к  Распутину,  когда  там
сидели Вырубова и прочие паскудницы; генерал обложил их всех  одним  словом,
которое издревле  пишется  на  кривых  заборах,  и  стал  поджидать  реакции
Царского Села... Его взяли за  шкирку  и  вышвырнули  в  РостовнаДону  -  до
свиданья!

****

   Хвостов знал, что по "общественному  сознанию  надо  бить  не  дубьем,  а
рублем...". Он так и заявил царице - откровенно:
   - Ваше величество, слов нет, сам  морщусь,  но  поймите  меня  правильно:
выборы в Пятую Думу возможны только подкупом... Не скрою от вас, что  выборы
депутатов будут фальсифицированы, но зато я  обещаю  обеспечить  вам  крайне
правое большинство!
   Он умел открывать сердца и кошельки. Царица заверила мужа:  "Хвостов  это
устроит. Он удивительно умен - не  беда,  что  немного  самоуверен,  это  не
бросается в глаза, - он энергичный, преданный человек, который жаждет помочь
тебе и твоему Отечеству". Срок полномочий нынешней 4-й Думы  истекал  осенью
1917  года,  а  о  том,  чтобы  склеить  благополучное  будущее,  монархисты
тревожились заранее. "В ноябре семнадцатого, - обещал царице  Хвостов,  -  я
создам вам послушный общественный аппарат, могучий и патриотический..."
   Оо, если бы они знали, что будет в ноябре 1917 года! Но  не  ведали,  что
творят. И царь ассигновал на подготовку выборов колоссальную сумму в  восемь
миллионов рублей. Самое удивительное, что этих денег никто не видел. Как раз
в 1917 году,  когда  Хвостов  собирался  обеспечить  царице  "крайне  правое
большинство", его таскали на допросы из камеры  Петропавловской  крепости  и
спрашивали:
   - Кстати, а вот эти ассигнования, что были отпущены вам  на  кампанию  по
выборам в Пятую Думу... Не могли бы вы, Алексей  Николаевич,  прояснить  нам
этот очень темный вопрос?
   Хвостов ничего не прояснил. Отчаянно импровизируя, он правду о  миллионах
унес в  могилу.  В  конце  концов,  чего  придираться?  Дамочки,  рестораны,
рюмочки... Тут никаких миллионов не хватит! Но я иногда думаю: случись  так,
что революция грянула бы позже, тогда на какие шиши он проводил бы в  стране
выборы?

3. НАША МАША ПРИВЕЗЛА МИР

   Декабрь был - синие бураны заметывали трупы  убитых,  повиснувших  еще  с
осени на витках колючей проволоки. В германских винтовках замерзала  смазка.
Немцы стаскивали в блиндажи живых коров, ночные горшки и даже рояли, надеясь
зимовать прочно и уютно. Шестая армия  Северо-Западного  фронта  в  жестокие
холода повела наступление в Прибалтике, чтобы выбить противника с  подступов
к Риге и Петрограду - в районах Шлока,  Иксуль  и  Двинска  (Нынешние  Слока
(курорт на Рижском взморье), станция Ишкалны  (дачное  место  под  Ригой)  и
город Даугавпилс - областной центр ЛССР, входивший  до  революции  в  состав
Витебской губернии.). В цепи латышских стрелков (будущих стражей  революции)
шагали в бушлатах, трепеща лентами бескозырок, матросыштрафники -  те  самые
ребята, которым через  два  года  греметь  на  митингах  и  на  артплощадках
большевистских бронепоездов... А во  французском  посольстве  тихо  курились
старомодные свечи. Морис Палеолог принимал одного из  своих  информаторов  о
делах в России, известного финансиста А.И.Путилова, который,  служа  мамоне,
служил и Антанте; будучи неглупым пессимистом, он предрекал лишь мрачное:
   -  Война  закончится,  как  последний  акт  в  опере  Мусоргского  "Борис
Годунов"... Помните? Царь теряет рассудок и умирает. Попы  возносят  к  нему
погребальные молитвы. Народ восстает. Появляется  самозванец.  Толпа  вводит
его в Кремль, а одинокий старик,  юродивый,  остается  на  пустынной  сцене,
провозглашая: "Плачь, святая  Русь  православная,  плачь,  ибо  во  мрак  ты
вступаешь..."
   - А выход из этого каков?
   - Выход - это выход из войны. Если мир с  Германией  опередит  революцию,
тогда мы спасены, если нет - тогда погибнем. Надеюсь,  что  в  Берлине  тоже
понимают это...
   Звонок по телефону прервал их беседу.
   - Господин посол, - сообщил Сазонов, - у меня есть кое-какие новости.  Не
навестите ли меня завтра?

****

   В Германии царил не просто  голод,  а  (по  выражению  Ленина)  "блестяще
организованный голод". Продуктовая карточка - вот  ирония  судьбы!  -  стала
генеральной картой, на которой  разыгрывалось  поражение  Германии...  Немец
получал надень двести граммов картофельного хлеба. Грудные  младенцы  ничего
не получали, высасывая из груди матери последние капли посиневшего молока.
   Детям старше года выдавали по сто  граммов  хлеба.  Гигиенисты  пришли  к
выводу о реформации германской кухни. Яйца были отнесены к предметам роскоши
- вроде бриллиантов, место которым на витринах ювелирных  магазинов.  Сливки
сочли вредным для  могучего  тевтонского  организма;  рабочим  рекомендовали
употреблять "тощий" сыр (из снятого молока), богатый белками. Долой  вредную
привычку чистить картофель (теряется пятнадцать  процентов  веса)!  Мужчины,
забудьте о жестких воротничках и  манжетах,  ибо  на  изготовление  крахмала
расходуется  картофель.  Запретить  до  полной  победы  переклейку  обоев  в
помещениях, ибо клейстер тоже делается из крахмала. Преступны хозяйки, часто
стирающие белье (мыло готовится из жиров). Лаборатория профессора Эльцбахера
выяснила, что ежедневно на каждого берлинца вылетает  в  трубу  до  двадцати
граммов жиров. Это потому, что сало ополаскивается с  тарелок  и  сковородок
горячей водой. Не мешало бы отучить  германца  от  дурной  привычки  -  мыть
посуду после еды... Экономика тесно сопряжена с политикой.
   Кайзеровское  правительство  понимало  настроения  Путиловых,  в  Берлине
предугадывали тайные  вожделения  Романовых  -  выходом  из  войны  избежать
наступления революции! Вскоре  Родзянко  получил  письмо,  которое  занес  в
Таврический дворец господин, пожелавший остаться неизвестным. На конверте не
было марки, не было и штемпеля почтовых отправлений. Писано по-русски, но  с
такими оборотами речи, будто  переводили  с  немецкого.  Родзянку  призывали
способствовать заключению мира с Германией, и он отнес это загадочное письмо
в здание у Певческого моста.
   - Вот что я получил, - показал Сазонову.
   Министр иностранных дел сделал попытку улыбнуться.
   - Не вы один! Я имею точно такое  же  предложение.  Всего  распространено
семь подобных посланий. Мало того, министр  императорского  двора  Фредерике
получил письмо от графа Эйленбурга, с которым дружит целых тридцать лет.
   Эйленбург - обер-гофмаршал кайзера, и понятно, кто ему  советовал  писать
Фредериксу. Эйленбург призывает наш двор к заключению мира.
   - Выходит, немцам стало кисло? - спросил Родзянко.
   - А нам разве сладко? - отвечал Сазонов...
   2 декабря на фронте под Ригой был сильный  мороз,  в  сиреневом  рассвете
медленно протекали  к  небу  тонкие  струйки  дыма  из  немецких  и  русских
землянок. Ленивая перестрелка заглохла сама собой. В линии передовых  постов
заметили, что с немецкой стороны, проваливаясь в  снежные  сугробы,  идет  в
русскую сторону пожилая дама в богатой шубе  и  с  пышной  муфтой  в  руках,
поверх шляпы ее голова была замотана косынкой... Это и была "наша Маша"!
   Генерал М.Д.БончБруевич спешно телеграфировал в Ставку, что линию  фронта
перешла прибывшая из Австрии фрейлина Мария Александровна Васильчикова.  "По
ее словам, она имеет около Вены имение  Глогниц,  где  и  была  задержана  с
начала  войны...  В  случае,  если  она  не  вернется,   имение   ее   будет
конфисковано". Царя в это время не было в  Ставке,  его  замещал  косоглазый
Алексеев, который  советовал  БончБруевичу  вещам  Васильчиковой  обыска  не
учинять. Кажется, что Ставка уже знала: "наша Маша" везет  важные  сообщения
из Берлина! Николай II с сыном находился в пути на Южный  фронт.  Совершенно
неожиданно у Алексея началось обильное кровотечение из носа,  которое  никак
было не остановить. Матрос Деревенько держал мальчика  на  руках,  профессор
Федоров  закладывал  в  нос  ребенка  тампоны,  врач  Нагорный   следил   за
температурой - сильно повышенной. Наконец, у цесаревича  было  два  глубоких
обморока,  все  думали,  что  он  уже  умер...  Николай   II   из   Витебска
телеграфировал жене, что возвращается в Царское Село; он писал,  что  и  сам
"несколько изумлен, зачем мы едем домой".