-   воскликнул   историк,
отправленный царем в ссылку. - Очевидно, люблю только по рикошету за то, что
у него умная и хорошая мать... В Киеве он повидался с нею. Гневная сказала:
   - Глупцы! Начали хорошо, а  потом  бросили.  Надо  докончить  истребление
всех, кто окружает моего сына. Я не умру спокойно,  пока  не  увижу  Ники  в
разводе с этой гессенской психопаткой, место которой в келье... в темнице...
за решеткой!

****

   ...После революции  Николай  Михайлович,  уже  с  красным  бантом  поверх
сюртука, первым делом посетил тот погреб в юсуповском  дворце,  где  убивали
Распутина; он никак не ожидал встретить здесь молодых  супругов  Юсуповых  -
Ирину и Феликса, которые как ни в чем не бывало обедали средь антуража,  еще
хранившего следы плохо замытой крови.
   - Феликс, а тебе никогда не снится Распутин?
   - Нет, - ответил князь, а Ирина добавила:
   - Господи, еще чего не хватало нам, так это видеть Распутина во сне...
   У нас с Феликсом немало других мотивов для ночных сновидений.
   Они  обедали  с  прекрасным  молодым  аппетитом,  и  оба  были   красивые
энергичные люди, вполне довольные своей жизнью.

9. ТРУПНОЕ ДЕЛО

   Мы забыли про Курлова! А он сказал Белецкому:
   - Не так пляшешь, Степан: танцевать нужно от Малой Невки, а ты уперся  во
дворец Юсуповых как баран в новые ворога...
   Мостовой сторож в ночь на 17 декабря дрых в будке как  суслик,  и  Курлов
дал ему по зубам - в аванс на будущее, чтобы впредь  по  ночам  не  спал,  а
неустрашимо бодрствовал. Искать свидетелей негде.  Возле  Б.  -  Петровского
моста   -   Старый   Петровский   дворец,   напротив   -    дворец    князей
Белосельских-Белозерских, куда с наганом тоже не сунешься... Выручил случай!
   Неподалеку находилось убежище для престарелых служителей русской сцены, и
ветеран муз, некто Струйский, издавна страдавший бессонницей, в ночь  на  17
декабря сидел возле окна; бесцельно глядя на мост, и видел, как  неизвестные
сбросили с моста большой узел. Курлов нагрянул  в  дом  ветеранов  сцены  со
сворой прокуроров, сыщиков и жандармов; из  несчастного  свидетеля  вытрясли
душу, и он вспомнил все, вплоть до  того,  с  какой  стороны  светила  тогда
луна... Наблюдения старого актера в сочетании  с  кровью  на  перилах  моста
подсказали Курлову, что делать дальше. Утром въезд и выезд моста  перетянули
веревками, нагнали массу городовых  с  пешнями,  речная  полиция  с  помощью
невских рыбаков забрасывала в полыньи под мостом невод,  приносивший  наверх
свежую корюшку, но зацепить сетью Распутина не могли. Тогда  под  воду  ушли
флотские водолазы, которые долго ползали по грунту, потом сказали:
   - Кой хрен! Ежели здеся кого и утопили, так течение - не приведи бог, его
прямо в море будто щепку вынесло...
   Разломать лед от стрелки Васильевского острова до самого Кронштадта  царь
не решился (хотя слухи об этом ходили). Распутина нашли случайно и  даже  не
там, где искали. Один городовой,  отойдя  в  сторону  от  моста  саженей  на
тридцать, заметил торчащий из-под снега мех; потянул - рукав шубы.
   Здесь же, возле шубы, нашли и Распутина,  которого  из  проруби  течением
подогнало под лед, в толщу этого льда он и врос  -  намертво!  Курлов  велел
вырубить его изо льда - одной глыбой, внутри которой он и  виднелся,  словно
доисторическая муха, застывшая в куске древнего янтаря. Потом эту глыбу льда
городовые  аккуратно  обкалывали  со   всех   сторон,   словно   скульпторы,
приступающие к первичной обработке камня. В присутствии  полицейского  врача
Тувима убитого освободили от штофных занавесей, в которые он был завернут.
   Курлов снял с головы папаху и сказал:
   - Ну вот, Ефимыч, и повидались... мое почтеньице!

****

   Распутин был страшен... Помимо множества  ран  на  теле,  череп  его  был
разрушен гирей, один глаз вытек, нос всмятку, борода примерзла  к  груди.  К
тому же он так закоченел, что буквально позванивал на морозе как стекляшка.
   Между тем слух об этой находке уже распространился средь его поклонниц, к
берегу Малой Невки стали спускаться дамы  с  кувшинами  и  бутылками,  чтобы
зачерпнуть воды, которая, обмыв в себе Распутина, сделалась "освященной"...
   Возле моста собралась масса карет и автомобилей столичной знати,  которую
даже близко не подпускали. Курлов  допустил  к  Распутину  лишь  полицейских
фоторепортеров, которые нащелкали  с  трупа  множество  снимков  (сначала  в
одежде, потом голого). Курлов из рядов оцепления отобрал  четырех  солдат  с
оружием, которым - наедине - строжайше внушил:
   - Если проболтаетесь о том, что увидите, пусть даже родной матери,  пусть
даже начальству, все четверо будете преданы военно-полевому суду...
   Расстрел! - заключил он, с подозрением поглядывая на одного из солдат,  и
верный глаз жандарма не обманул Курлова (это был доброволец из студентов  по
фамилий Пирамидов, который позже и рассказал многие подробности)...
   Обо всем происходящем возле моста Курлов телефонировал в Царское Село,  а
действовал лишь по указаниям императрицы. Сейчас он медлил,  явно  затягивая
время. Только с наступлением сумерек подали грузовик, в кузов запихнули  два
узла - один с Распутиным и его вещами, в другом  была  куча  задубенелых  от
мороза тулупов, присланных из Царского Села для отогревания.
   Курлов переоделся в шинель солдата, взял в руки винтовку, а шоферу указал
запутанный маршрут, дабы избежать проезда по многолюдным улицам. Было совсем
уже темно, когда грузовик тронулся, а куда ехали - никто не знал.
   Курлов уселся на один из узлов, но тут же спохватился: "У черт! Прямо  на
Гришку сел..." Жандарм перебрался на второй узел. А  когда  машина,  миновав
триумфальные Московские ворота, развернулась  в  сторону  Инвалидного  дома,
студент Пирамидов (только тогда!) мстительно сказал генералу:
   - Поздравляю: хорошо прокатились на Распутине.
   - Быть того не может. Я нарочно и пересел.
   - Нет, вы первый раз сели правильно...
   Да, верно. Курлов узлы перепугал, и,  пока  машина  пересчитывала  ухабы,
жандарм, подпрыгивая на узле, мощно трамбовал под  собой  своего  ближайшего
сподвижника. Ну ладно! Это не беда, а Гришке теперь уже не до того, кто  там
уселся на него сверху. Они прибыли на зловещее и унылое место в пяти верстах
от столицы по дороге на Царское Село; здесь высился Чесменский  дворец  (при
Екатерине  II  назывался  "Кекерекексинен",  что  в  переводе  с  чухонского
означает: "Лягушачье болото", и лягушка фигурировала здесь в  разных  видах,
украшая даже тарелки и туфли императрицы); теперь в этом  замке  размещалась
богадельня для старых инвалидов... Грузовик остановился напротив часовни; на
столе в покойницкой лежал старец инвалид с медалью "За  сидение  на  Шипке";
Курлов смахнул его со стола, как мусор, и велел:
   - Тащи сюда нашего праведника... клади!
   По  распоряжению  МВД  печи  в  часовне  были  заранее  прожарены  -  для
оттаивания трупа. Распутину распрямили ноги, развели  в  стороны  скрюченные
руки. Неожиданно Протопопов вызвал  Курлова  к  телефону  и  сказал,  что  в
Царском Селе решительно протестуют против анатомического вскрытия.
   - Сашка, - отвечал Курлов, - если в  Царском  дуры,  так  не  будь  и  ты
идиотом. Вскрытие необходимо для ведения судебного следствия, так и  передай
всем бабам!
   Дочери покойного ломились в часовню снаружи.
   - Пустите нас! Нам бы папочку поглядеть.
   - Гнать в три шеи, - распорядился Курлов.
   - Мы ему белье привезли, - неслось из-за двери.
   - Белье пускай просунут, а сами не входят...
   Вскрытие   производил   профессор   судебной   медицины    Д.П.Косоротов,
ассистировал ему полицейский врач Трант. Столичные жители твердо верили, что
Распутин был спущен под лед еще живым. А люди  религиозные  придавали  этому
факту громадное значение, ибо - по русскому поверью -  утопленник  не  может
быть причислен к лику святых русской церкви.  Императрица  же  потому  и  не
хотела патологоанатомического вскрытия, чтобы анализ медиков не мешал  ей  в
скором будущем канонизировать Распутина  в  "святости".  Таким  образом,  от
вскрытия зависело очень многое. Но под ножом  хирурга  из  легких  Распутина
брызнула невская вода.
   - Все ясно, - сказал профессор Косоротов. - Он еще  под  водой  продолжал
дышать, а это значит - святым ему не бывать.
   - Сколько он мог жить под водой? - спросил Трант.
   - Судя по сердцу, минут около семи...
   Это сердце, стучавшее под водой, было  вложено  в  серебряный  сосуд,  за
которым  из  Царского  Села  примчалась  машина  придворного  гаража.  После
вскрытия начался процесс обмывания и одевания, причем нижнее белье взяли  от
семьи, а верхнее прислали от царицы. "Воем церемониалом заведовала прибывшая
из Царского Села дама в костюме сестры милосердия - высокая, полная  шатенка
лет сорока..." Кто это был - я не знаю. Но эта дама наполнила раны Распутина
драгоценными  благовониями,  умаслила  его  волосы,  зашпаклевала   страшные
кровоподтеки на лице. Распутин был облачен  в  парчовую  рубаху  из  тканого
серебра, черные вельветовые брюки и  носки.  Только  потом  в  часовню  были
допущены дочери Распутина, которых сопровождала  высокая  худощавая  дама  в
глубоком трауре и под плотной вуалью, полностью скрывавшей черты лица...
   Это была сама  императрица,  которая,  уходя,  вложила  в  пальцы  Гришки
Распутина свое последнее к нему письмо:

   "Мой дорогой мученик, дай мне твое  благословение,  чтобы  оно  постоянно
было со мной на скорбном пути, который остается мне пройти здесь на земле. И
помяни нас на небесах в твоих святых молитвах.
   Александра".

   После этого из часовни всех удалили, а Курлов дал солдатам по два рубля и
еще раз пригрозил, что перестреляет всех четырех, если они станут болтать...
Начиналось тайное  дело  Романовых!  Гришку  уложили  в  свинцовый  гроб  со
стеклянным иллюминатором напротив его лица, этот гроб завинтили на шурупы  и
вложили в другой гроб - деревянный. Теперь все кончено! Не выпьет, страдалец
наш, два кухонных таза с  елисеевской  мадерой.  Не  закусит,  мученик  наш,
мадеру селедочкой, у которой в пузе такая сочная молока.  Не  скрипеть  ему,
соколику, по Руси своими нахальными блестящими сапогами...
   С моря летели синие вьюги.
   Гроб поставили в кузов грузовика. Была уже ночь, мороз лютовал  страшный,
и Курлов этой неизвестной даме ("шатенке  лет  сорока")  предложил  место  в
кабине подле шофера. Но в ответ она истерически разрыдалась:
   - Нет, нет, только с ним! До гробовой доски...
   Солдаты  впихнули  ее  в  кузов,  в  глубоком  религиозном  экстазе   она
распласталась  поверх  гроба  с  Распутиным,  обнимая   и   целуя   шершавые
заледенелые доски. Машина дернула - понеслись...
   Никто больше не знал, куда делся Распутин.
   Протопопов широко оповещал печать и столицу, что гроб с  телом  Распутина
отправлен железной дорогой на родину - в село  Покровское,  где  и  погребен
согласно обрядам церкви.

****

   На самом же деле Распутин лежал в Федоровском государственном соборе, что
смыкался с большим Александровским дворцом царской резиденции. Здесь служили
панихиды по "невинно убиенному", здесь чадили пудовые свечи, а клубы росного
ладана волнами утекали под купол храма. Никто  из  посторонних  в  собор  не
допускался, а возле  открытого  гроба  кликушествовали  царица  и  Вырубова,
Мунька Головина  и  прочие.  Должность  Распутина  оставалась  вакантной,  и
Пуришкевич был трижды прав, когда говорил, что это дело прибыльное, а  свято
место пусто не бывает! На освободившийся  пост  уже  карабкался  Протопопов;
министр прилагал бешеные усилия, чтобы заменить Распутина, и  всюду  открыто
вещал, что старец, покидая сей грешный мир, вселил в него, Протопопова, свой
бессмертный дух. Мало того, министр  внутренних  дел  перенял  даже  внешние
повадки Распутина, начал понемножку хамить  и  даже  пророчествовал,  внушая
царям, что, пока он,  Протопопов,  жив,  с  династией  Романовых  ничего  не
случится; Протопопов названивал в Царское по утрам к императрице - как раз в
то время, в какое она привыкла беседовать с Распутиным...
   Алиса замышляла похоронить  Распутина  в  соборной  ограде,  но  помешали
офицеры царскосельского гарнизона, которые, пронюхав об этом, честно заявили
лично Николаю II:
   - Ваше величество, вы знаете, как мы преданы вам. Но  если  Распутин  еще
будет валяться в Федоровском соборе, где молимся мы и  наши  семьи,  мы  все
уходим на фронт...
   Противу канонов православия ночью (!) долгогривый  Питирим  отслужил  над
Гришкой обедню, причем с Протопоповым случился нервный припадок,  он  ползал
на коленях и кричал, как хлыст:
   - Чую! Чую! Дух и сила Распутина вошли в меня...
   Дух - может быть, но сила - вряд ли!
   Распутин был погребен на  пустынном  участке,  принадлежавшем  Вырубовой,
которая закладывала здесь часовню и уже свозила сюда доски, кирпичи и  бочки
с известью. Это место,  безлюдное  и  мрачное,  называлось  тогда  "убежищем
Серафима", - оно находилось на самой опушке парка, где к  окраинам  Царского
Села примыкает платформа станции Александровская Варшавской железной дороги.
Редко здесь встретишь человека, только торчат, уставившись в  небо,  длинные
стволы пушек зенитной батареи...
   Хоронили в три часа ночи - в самое воровское время!
   Тяжеленный гроб тащили на себе Николай II и лишь  самые  близкие  из  его
свиты, а наследник престола, плача от холода и  страха,  придерживал  черный
флер, спадающий с гроба. За гробом, как две неразлучные тени,  шли,  качаясь
от горя, императрица и Вырубова -  овдовевшие...  Алиса,  часто  вскрикивая,
прижимала к себе окровавленную рубаху Гришки, в которой его травили, били  и
добивали, как собаку, в юсуповском  дворце  на  Мойке,  а  Вырубова,  голося
что-то  божественное,  несла  икону  и  пучок  нежных  мимоз,  выращенных  в
теплицах. Во мраке ночи, с треском коптя, чадили смоляные факелы...  В  этой
тайной мистерии не хватало только запаха дьявольской  серы  и  чтобы  мелкие
бесы, держа в руках пучки горящих розог, плясали  по  сугробам,  горласто  и
визгливо распевая любимую - распутинскую:

   Со святыми упокой (да упокой!),
   Человек он был такой (да такой!),
   Любил выпить, закусить (закусить!)
   Да другую попросить (попросить!)...

****

   С тех пор и повелось: По узенькой тропочке, пробитой в снегу, каждодневно
императрица  с  Вырубовой  ходили  на  склад  строительных   материалов,   и
солдаты-зенитчики, топая от холода промерзлыми валенками, не могли  взять  в
толк, какого беса ради они ревут там, средь стропил и балок, между  кирпичей
и досок.
   Но эти посещения распутинской могилы скоро пришлось оставить. Дело в том,
что гарнизону зенитных батарей было бы грешно не использовать  это  укромное
местечко в общечеловеческих целях. Не стыжусь сказать, что  солдаты  оценили
могилу Распутина как замечательный отхожий уголок, где ты никого не видишь и
тебя, грешного, никто не узрит... По-французски это  звучало  даже  красиво:
couverte d'ordures. Говоря же по-русски,  солдаты  обклали  Распутина  столь
густо, что царица наконец вляпалась.
   - Не ведают, что творят, - сказала она Вырубовой.
   Ведали, еще как ведали! После революции это послужило веселой  темой  для
множества  газетных  карикатур.  "Радуйся  любострастия   причина,   радуйся
лжесвидетельства ревнителю, радуйся хулиганов покровителю, радуйся  Григорий
великий сквернотворче!" Родзянко при встрече с  царем  вновь  завел  речь  о
"темных нечистых силах", от которых следует избавиться.
   - Да ведь теперь его больше нет, - сказал царь.
   - Его нет, но общее направление сохранилось...

10. РАСПУТИН ЖИВ!

   Побирушка настойчиво названивал Белецкому:
   - Степан Петрович, зайдите ко мне... по делу! Белецкий ссылался на острую
нехватку  времени,  но  князь  Андронников  был  навязчив,  как   балаганный
зазывала:
   - Ну, только на минуточку! Есть нечто важное...
   Белецкий навестил Побирушку в его пустынной  квартире;  здесь  же  был  и
Бадмаев  в  хорошем  европейском  костюме  (ни  слова  не  проронил,  только
улыбался); они сидели за круглым столом под розовым абажуром, мертвая тишина
наполняла неуютные комнаты... Побирушка болтал разную ерунду, и  было  ясно,
что никакого важного сообщения у  него  нет  "Зачем  же  он  так  настойчиво
звал?.."
   Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта.
   Белецкий услышал там тихий шорох. Скрипнули сапоги.
   На фоне двери стоял... Распутин.
   Да, Григорий Ефимович Распутин, живой и теплый. Сомнений быть  не  могло.
Борода, одежда, поза - все как у настоящего Гришки, и Белецкому стало  жутко
под его свирепым и темным взором, который  из  глубин  соседней  комнаты  он
обращал к нему. Побирушка при этом болтал по-прежнему, но искоса наблюдал за
Тем впечатлением,  какое  произвел  на  жандарма  этот  живой  и  невредимый
Распутин, снова заскрипевший сапогами..
   Белецкий понял, что где-то в романовском подполье уже заранее был запасен
двойник Распутина, чтобы крутить распутинщину и дальше. Новый  Распутин  еще
постоял напротив двери, потом кашлянул неловко и  тихо  удалился  куда-то...
Белецкий сказал:
   - Спасибо за беседу. Мне надо трогаться.
   - Вы разве ничего не заметили? - спросил Побирушка.
   - А что я должен был заметить?
   - Да нет, - смутился Побирушка, - это я так..
   Бадмаев ласково улыбался масленой рожей.
   История с дохлыми кошками казалась дивным сном невозвратного  и  сладкого
былого, а теперь - не то. Совсем не то...
   Скучно жить, черт побери, без Распутина!
   "Где ты, Ефимыч?"
   "Ау-у... здеся. А ты где?"
   До самого февраля Распутин еще  бродил  по  городу.  И  он  исчез,  когда
столицу заполнила зовущая к оружию "Марсельеза".

11. ЖЕНЩИНАМ ПОСВЯЩАЕТСЯ

   Было очень холодно, на перекрестках полыхали костры.  Толпы  студентов  и
прапорщиков  распевали  "Марсельезу",  а  голодные   в   очередях   кричали:
"Хлеба!.." Если хочешь иметь хлеб, возьми ведро, пробей гвоздем в днище  его
дырки, насыпь горячих углей  и  с  этим  ведром  ступай  вечерком  стоять  в
очереди. Ты, голубь, на  ведро  сядь,  и  снизу  тебя,  драгоценного,  будет
припекать. Так пройдет ночь, так наступит утро. Если хлеб подвезут,  ты  его
получишь... "Хвосты" превращались в митинги.
   Изысканный нюх жандармов точно установил,  что  выкрики  голодных  женщин
идейно смыкаются с призывами большевистских прокламаций.  Костры  горели,  а
громадные сугробы снега никем не убирались.
   Родзянко  с  трудом  умолил  государя  об  аудиенции.  Получил  ее.  Жена
Родзянки,  со  слов  мужа,  описала  царя:  "Резкий,  вызывающий  тон,   вид
решительный,  бодрый  и  злые,  блестящие   глаза..."   Во   время   доклада
председатель Думы был прерван возгласом:
   - Нельзя ли короче? Меня ждут пить чай. А все, что следует мне  знать,  я
уже давно знаю. Кстати, знаю лучше вас! Родзянко с достоинством поклонился.
   - Ваше величество, меня гнетет предчувствие, что эта аудиенция была  моей
последней аудиенцией перед вами...
   Николай  II  ничего  не  ответил  и  отправился   пить   чай.   Родзянко,
оскорбленный, собирал свои бумаги. Доклад вышел  скомканный.  На  листы  его
доношений капнула сердитая старческая слеза...
   А  рабочие-путиловцы  с  трудом  добились  аудиенции  у  Керенского.  Они
предупредили его, что  Путиловский  бастует  и  забастовка  их  может  стать
основой для потрясений страны. Потрясения будут грандиозны, ни с  чем  ранее
не сравнимы... Керенский их не понял, а ведь они оказались пророками!
   23 февраля работницы вышли из цехов, и заводы остановились. "На улицу!
   Верните мужей из окопов! Долой войну! Долой царя!" К женщинам примкнули и
мужчины... Керенский выступал в Думе.
   - Масса - стихия, разум  ее  затемнен  желанием  погрызть  корку  черного
хлеба. Массой движет острая ненависть ко всему, что мешает ей насытиться...
   Пришло время бороться,  дабы  безумие  голодных  масс  не  погубило  наше
государство!
   К рабочим колоннам