го под руку, стояла чужая жена. Он отъехал в  Петербург,
где его ждало назначение  на  пост  начальника  Генерального  штаба  русской
армии. Багаж, с которым он прибыл на берега Невы, был грязный бракоразводный
процесс и еще... Альтшуллер; этот тип немедленно тронулся за Сухомлиновым  в
Петербург - поближе к тайнам русского Марса!
   Всю дорогу Екатерина Викторовна усиленно хлопотала над своим Шантеклером,
словно заботливая курочка:
   - Что хочет мой драгоценный пупсик? Молочка? Или налить рюмочку  коньяку?
Боже, ты бы знал, как я сгораю от любви...
   На плюшевых диванах люкса  убаюкивало  сейчас  самую  трагедийную  фигуру
нашей истории кануна Великой Революции!

4. ГРОМ И МОЛНИЯ

   На углу Невского и Надеждинской - толпа, сумбурная и настырная.  Отовсюду
сбегаются любопытные:
   - Скажите, а что тут случилось?
   - Ой, никак опять кого-то мотором задавили?
   - Да нет. Ничего особенного. Распутин идет.
   - Простите за серость, а кто это такой?
   - Стыдно не знать, сударь... Вот он!
   - Где, где? Ой, да не пихайтесь вы.
   - Вон... дерется с бабой!
   - Тетя Даша, иди сюды скоряе, отселе виднее...
   - Дайте и мне посмотреть. Это тот, что в шляпе?
   - Да нет, с бородой, за него баба цепляется.
   - Мамаа! Ты видишь? А я вижу...
   - Ай, кошелек стащили! Только что был - и нету!
   Распутин попал в нечаянный переплет. Только он вышел из дома, как на него
из подворотни выскочила генеральша Лохтина в широком белом балахоне,  словно
санитар на чумной эпидемии, а балахон она предварительно расшила ленточками,
цветочками и крестиками. Распутин, не желая публичного скандала, бешено рвал
из ее пальцев подол рубахи, сквернословя, кричал:
   - Расшибу, сатана худая... Ой, не гневи!
   Но сумасшедшая баба держала его крепко, хихикая:
   - Бородусенька, алмазик ты мой, освяти  меня.  Или  не  винишь,  живот-то
какой! Христосика порожу вскорости... Толпа хохотала, а городовые свистели:
   - Разойдись! По какому случаю собрались?
   Гришка понял, что надо спасаться. Он  размахнулся  и  треснул  генеральшу
кулаком в лоб. Лохтина, ойкнув, отлетела  в  сторону,  Гришка,  верткий  как
угорь, прошмыгнув через гущу толпы, сразу вцепился  в  поручень  проезжавшей
мимо пролетки:
   - Гони, черт такой! - А в толпу, оборотясь, крикнул на прощание:
   - Нашли что смотреть. Добро бы умная, а то  дура...  Городовые  уже  вели
Лохтину в участок.
   - А мы вот поглядим, какая ты генеральша... Развевая балахоном, спятившая
баба орала:
   - Не троньте тела моего - оно святое! Я с  самим  Христом  плотски  жила,
только разлучили нас люди коварные...
   Один хороший пинок,  и,  развевая  ленточками  и  крестиками,  поклонница
Распутина вылетела на свет божий. А коляска с Распутиным уже заворачивала на
Инженерную - к дому статс-секретаря Танеева, отца Анютки  Вырубовой  и  Саны
Пистолькорс...

****

   Прошло уже пять лет, как Илиодор  впервые  встретил  Гришку  Распутина  в
Петербурге; с тех пор иеромонах заматерел в  молитвах,  но  еще  не  потерял
иноческой  выправки.  Жизнь  его  выписывала  сложные  синусоиды  взлетов  и
падений... В разгар революции он был назначен преподавателем  в  Ярославскую
семинарию, где с резким политическим задором, не  выбирая  выражений,  повел
черносотенную  пропаганду.  Но  большинство  семинаристов   были   настроены
революционно, и педагога они  поколачивали.  А  когда  узнали,  что  Илиодор
ненавидит Льва Толстого, они литографировали его  "Крейцерову  сонату"  и  в
темном утолку дали на подпись как список лекции по вышнему промыслу. Илиодор
сгоряча подмахнул: "Одобряю!" - а вышла потеха, весь Ярославль смеялся.
   Кончилось все это тем, что семинария забастовала, прося убрать  Илиодора,
и семинарию закрыли... Илиодор перебрался в Почаевскую лавру на Волыни,  где
его пригрел Антоний (Храповицкий), давший монаху несколько наглядных уроков,
как следует владеть интригой, чтобы черти завидовали. Здесь Илиодор выступил
с погромными речами как "охранитель престола",  и  слава  о  его  проповедях
дошла до ушей царя. Николаю II импонировало мнение Илиодора, что в  народных
бедствиях повинны одни евреи и  интеллигенты.  Илиодор  превратил  церковную
кафедру в политическую трибуну, на Волыни запахло дымком погромов... Антоний
сказал:
   - Знаешь, Илиодорушко, катиська ты отсюда подальше,  а  то,  брат,  потом
неприятностей не расхлебать будет! Илиодор отвечал Антонию:
   - Уйду, но ты меня послушай... Народ у нас мягонький, будто пушок заячий,
его и так и эдак крути, он все себе поворачивается. И на  любой  крик  бежит
охотно. Настали времена смутные, и нет на Руси правды. Будь моя власть, я бы
огнем по земле прошелся, все спалил  бы  дотла,  а  потом  создал  бы  новое
царство - мужицкое! Знаешь, как при Иване Грозном  было?  Едет  опричник  по
улице, возле седла его приторочены метла паршивая и башка пса  дохлого.  Вот
едет он, супостат, и красуется. Ничего худого еще не сделал.
   Слова бранного никому еще не сказал. Едет он, а на улице уже пусто... Все
разбежались!
   - Это к чему ты сказал мне?
   - А вот знай: там, где я пройду,  скоро  тоже  все  разбегутся.  Пусто  и
мертво станет... Это я - гром и молния!
   Илиодор перебрался в  Саратов  -  под  крылышко  архиепископа  Гермогена,
который приветствовал его словами: "Паси ветер и пожнешь  птиц  парящих!"  В
газетах тогда писали, что эти столпы черносотенства "поражают  нас  и  своею
узостью, и своей талантливостью". Никакому эсеру, прошедшему огни и воды, не
удавалось подняться в агитации до такого пафоса, до такой силы внушения,  до
каких поднимался Илиодор, умевший покорять словам тысячные массы людей.  Наш
журнал "Наука и религия" недавно тоже  воздал  ему  должное  как  блестящему
оратору: "Он умел говорить  образно,  страстно,  доводя  толпу  верующих  до
высокого,  почти  истерического  накала.  У  него  была  устоявшаяся   слава
защитника и благодетеля бедных". Способный говорить  часами,  пока  люди  не
падали в обморок, Илиодор умел быть и лапидарен, как  Александр  Македонский
перед побежденными (в этом сказывалась прекрасная академическая выучка).  Но
делить с  Гермогеном  славу  Илиодор  не  захотел  и  твердо  обосновался  в
Царицыне, превратив этот город в автономную цитадель "илиодоровщины". Что он
тут вытворял -  непередаваемо!  По  его  указам  пароходы  на  Волге  меняли
расписания. Илиодор  врывался  в  публичные  дома,  переписывал  всех,  кого
заставал там, а утром царицынские матроны с ужасом читали в газете, где и  с
какой проституткой провел эту ноченьку  ее  благоверный.  Илиодор  обрушивал
целые ниагары брани на властей предержащих: чиновники - взяточники, приставы
- шкуродеры, полицмейстеры - воры, а губернатор - дурак. С малярной кистью в
руках он шлялся по улицам и мазал квачем лица  прохожих,  имевших  несчастье
носить очки или  портфель.  "Не  нравится,  сучья  морда?"  -  спрашивал  их
Илиодор... Синод запретил ему проповеди  -  не  подчинился.  Синод  запретил
печататься - не подчинился.
   Синод велел ехать в Минск - не подчинился. Наконец, он выгнал из губернии
самого губернатора графа С. С. Татищева, который, обескураженный  от  стыда,
явился к Столыпину.
   - Петр Аркадьевич, - сказал он, - а вы хоть секите меня, но я бежал.
   Что делать, если Илиодор стал сильнее меня!
   - Мы  это  сейчас  же  исправим.  -  Столыпин  велел  полиции  арестовать
Илиодора, отправив его в Минск по этапу; машина МВД заработала, и через день
премьер был извещен из Царицына, что полицейские участки в городе  полностью
разгромлены илиодоровцами, сам полицмейстер ранен, а морды всех приставов, с
помощью  того  же  легендарного  квача,  вымазаны  какой-то  особой  пахучей
краской, которую не отмыть даже скипидаром. - Хорошо,  Сергей  Сергеевич,  -
сказал премьер Татищеву, -  возвращайтесь  на  свое  воеводство,  а  я  буду
действовать теперь через его величество...
   Николай II, под давлением  Столыпина,  издал  указ  -  Илиодору  ехать  в
Минскую епархию и сидеть там тишайше. Илиодор не подчинился! Император издал
второй указ. Илиодор, ознакомясь с ним, сказал, что поедет...  только  не  в
Минск, а скоро открыто  появился  в  столице  -  гостем  царского  духовника
Феофана.
   - Где это видано, - вопросил он его, - чтобы человеку в монашеском образе
не давали сказать того, что он думает?  Феофан  сильно  изменился  (похудел,
потускнел).
   - А ну тебя! У меня своих забот словно мух осенью... Выяснилось, что  его
положение при дворе пошатнулось.
   - Из-за чего, отец Феофан?
   - Из-за Гришки... пса!
   - Какого Гришки? - удивился Илиодор.
   - Или забыл Распутина? Я  ж  его,  чалдона  поганого,  и  во  дворец  сам
втаскивал. А ныне он возлетел. Ох, обманулся я! Нет  святости  -  одни  бесы
скачут. Сказал я государю, что Гришка плут  и  бабник,  так  что?  Тьфу  ты,
господи... Теперь царица глядит на меня, будто солдат  на  вошь.  Больше  ты
ничего не спрашивай...
   Илиодор понял, что защиты себе надобно искать в другом месте. И  оказался
в доме статс-секретаря Танеева, где поджидал приезда из  Царского  Села  его
дочери. В гостиную вдруг смелым шагом вошел Григорий Распутин,  и  монах  не
забыл отметить в своих мемуарах, что "брюки из дорогого черного сукна сидели
на его ногах в  обтяжку,  как  у  военных,  а  дорогие  лакированные  сапоги
бросались  в  глаза  блеском  и  чистотою..."  Поразительно,  что   Распутин
моментально  узнал  Илиодора  и  сразу  же  двинулся  к  нему,  уже  отлично
извещенный обо всех скандалах в Царицыне.
   - Што голову-то повесил? Не робей, монашек, епископом будешь.  А  власть,
от бога данную, не лай, не лай,  -  наставительно  произнес  Распутин,  даже
грозя пальцем. - Люцинеров и  жидов  мажь  чем  хошь,  но  власть  божью  не
трогай... Грех!
   Илиодор невольно ощутил величие этого мужика.
   - Мне бы, Гриша, опять в Царицын вернуться. А как вернешься,  ежели  один
указ от Синода, а еще два указа - от царя... Распутин искренно рассмеялся:
   - Што нам указы, коль мы пролазы?..
   Потом легко, как на пружинах, скрипя кожей  сапог,  повернулся  к  дамам,
стал целовать всех подряд,  при  этом  руки  его  очень  ловко  и  виртуозно
обводили фигуры женщин от  грудной  клетки  до  бедер,  каждый  раз  как  бы
выписывая форму гитары. Но все это делалось им спокойно и строго, как  будто
он, опытный инженер, прикидывал на  ощупь  размеры  нужных  ему  для  работы
деталей, и ни одна из дам не протестовала... все в порядке вещей.
   Снизу послышался шум - это приехала Вырубова.
   Вошла она - высокая, мощногрудая, с зонтиком в руке, уже  усталая,  сразу
плюхнулась в кресло, заговорила:
   - Эти поезда меня замучили: то в  Царское,  то  из  Царского...  Папа,  -
обратилась она к отцу, - а ты собрался на службу?
   Танеев стоял с громадным портфелем в руках, на котором белела  платиновая
табличка с надписью "В  знак  непорочной  50-летней  службы  от  благодарных
подчиненных". Илиодор с ненавистью посматривал как на  портфель,  так  и  на
очки статс-секретаря: будь это в Царицыне - так в рожу квачем бы!
   Пускай потом две недели подряд скипидаром моется... Позже он записывал:
   "Распутин в это время прямо-таки танцевал возле Вырубовой, левой рукой он
дергал свою бороду, а правой... хватал ее за груди и меня немного стеснялся.
   Потом он бил ее ладонью по бедрам, как бы желая успокоить игривую лошадь.
   Вырубова покорно вертелась, а отец ее стоял  рядом  и  жмурился...  Далее
свершилось нечто сказочное: Вырубова упала на землю, дотронулась лбом  обеих
ступней Распутина, потом  поднялась,  трижды  поцеловала  старца  в  губы  и
несколько раз  его  грязные  лапы.  Ушла..."  Она  ушла,  но  осталась  Сана
Пистолькорс, и Распутин (в присутствии ее отца  и  мужа)  проделал  с  Саной
целый ряд манипуляций, как и с Вырубовой... Уже на улице Распутин  спрашивал
Илиодора:
   - Видал как? Я из этой Саны беса уже выгонял.  Сейчас-то  она  ничего,  а
раньше на всех кидалась... Я ведь как? Больше касательством работаю. От меня
сила исходит. Хошь, и тебя трону? - Он обнял Илиодора и спросил:
   - Ну что? Учуял силу мою?
   - Мммдаа,  -  неопределенно  промычал  Илиодор...  Не  стыдясь  прохожих,
Распутин на улице рассуждал:
   - Министеров, хадов, не бойсь - они только и знают что хвост Столыпина  с
подушки  на  одеяло  перекладывать.  А  в  Синоде   обер-прокурором   торчит
Лукьянов-профессор. Но я ученых не люблю, скоро ему  провожаньице  сделаю...
Цыть им всем!
   Илиодор решил: была не была - и ляпнул:
   - Гриша, помоги мне - хочу царя повидать.
   - Лучше ты царицку проси - мамка у нас с башкой.
   - А царь не обидится, что я его обхожу?
   - Да не! На нас-то чего ему обижаться? Тока не  будь  дураком,  дай  маме
расписку, что власть царскую ты лаять не станешь...
   Илиодор описал это  свидание  в  Царском  Селе:  "Высокая,  вертлявая,  с
какими-то   неестественно-вычурными   ужимками   и   прыжками,   совсем   не
гармонировавшая с моим представлением о русских  царицах...  она  поцеловала
мою руку. Потом моментально села в  кресло  и  с  грубым  немецким  акцентом
заговорила: "Вы из Петербурга?" Эти слова были сказаны так не правильно, что
я не понял их. Произошла крайне тяжелая и неприятная пауза. Из беды выручила
Вырубова. Она  передала  мне  вопрос  царицы  на  чистом  русском  выговоре.
Государыня тогда засыпала как горохом: "Вас отец Григорий прислал?
   Да? Вы привезли мне расписку по его приказанию, что бы не будете  трогать
правительство?.."
   Илиодор вышел от царицы победителем! Плевать он  хотел  теперь  на  Синод
священный и даже на царя  с  его  премьером.  На  следующий  день  иеромонах
повидался  с  Распутиным,  поехали  они   помолиться   на   могилку   Иоанна
Кронштадтского. "Когда  мы  с  ним  шли  по  лаврскому  парку,  Григорий  не
пропускал ни одной дамы, чтобы не пронизать ее  своим  упорным,  настойчивым
взглядом". Неожиданно Гришка  засуетился:  "Спрячь  меня,  ой,  закрой,  дай
сховаться..." На садовой  дорожке  показался  какой-то  старенький  генерал,
читавший надгробные эпитафии. Распутин присел на корточки и забился  головой
под рясу монаха, Илиодору было очень противно свое дурацкое положение.
   - Ну, вылезай, Гриша, генерал уже миновался.
   - Фу! - сказал Распутин. - До чего  ж  там  душно  у  тебя,  как  в  бане
побывал...
   - А что это за генерал такой?
   - Откуда я знаю? Но я, брат, военных обхожу. Они на меня глядят как-то не
так, как все другие люди...
   Был он в этот весенний день празднично одет - в дорогом  сером  пальто  и
при шляпе. Разговаривал очень охотно:
   - Вот, брат, штука!  В  Камышлове  на  станции  меня  жандармы  с  поезда
ссадили. Народ хохочет, думают, фулигана пымали. А в участке  спросили,  кто
таков, я сказал, и отпустили.
   - Ну и что? - не понял его Илиодор.
   - Как что? - взбеленился Распутин. - Это  же  все  козни  Синода  противу
меня, это Столыпин меня насильничает... Слыхал я от людей верных,  будто  на
меня уже целый архив скопили!
   Илиодор продемонстрировал перед Гришкой свое  отточенное  искусство,  как
надо расправляться с идейными противниками на митингах.  С  расстояния  пяти
метров он цыкал в них плевком, и плевок обязательно попадал в оратора.
   - Молодец ты! - похвалил его Распутин. - А я так больше глазом  действую.
Бывало, гляну и сам вижу - плохо человеку...
   Между ними установились самые приятные отношения.
   - Гришаа... друуг, - нежно говорил Илиодор.
   - Сережаа, милаай, - сладостно выпевал Распутин.
   - У меня врагов... ой сколько!
   - Не хвались! У меня их больше, - отвечал Гришка...
   Поддержанный могучим авторитетом Илиодора, Распутин в эти дни был  принят
в черную сотню. Но, побывав разочек в клубе союзников,  он  больше  туда  не
заглядывал, ибо не выносил, где только разговаривают, но выпивки и плясок не
предвидится...

****

   Настал день прощания. Илиодор отъезжал обратно в Царицын, Гришка провожал
его на  вокзале.  Прозвенел  гонг  -  друзья  обнялись,  целуя  друг  друга,
иеромонах говорил:
   - Теперь ты к нам, Гриша... мы с Гермогеном ждать будем.
   Встречу устроим - во! Все телеграфные столбы в твою честь  повыдергиваем,
молебен устроим. Волгу повернем вспять...
   Поезд тронулся, Распутин шагал вдоль перрона.
   - Осенью! - кричал. - Раньше не могу... ждите осенью!
   Накануне они договорились, что Распутин будет явлен в Царицыне под  видом
"изгонителя блудного беса", - богатый столичный  опыт  в  этом  деле  Гришка
переносил в провинцию. А премьер Столыпин был крайне удручен оттого, что  на
Илиодора не действовали ни указы Синода, ни указы самого императора.
   - Вот нечистая сила! - сказал он...

5. МОЙ ПУПСИК - МОЛЬТКЕ

   В 1870 году, в самый канун нападения на  Францию,  начальник  германского
генштаба знаменитый Мольтке ночевал в своем имении. К нему послали офицера -
с известием, что завтра грянет война. "Хорошо, возьмите с левой полки третий
портфель справа", - велел Мольтке офицеру и снова уснул...
   - Владимир Александрович, - сказал Николай II, - я привел вам этот случай
с Мольтке, чтобы вы поняли: вам предстоит роль исторического  человека.  Мне
сейчас не нужен просто  хороший  генерал  Сухомлинов  -  мне  нужен  русский
Мольтке, и я с глубочайшим удовольствием назначаю  вас  на  пост  начальника
Генштаба!
   Свидание с царем происходило  в  бильярдной,  где  царь  обычно  принимал
доклады министров. Зал имел большие затемненные антресоли,  в  тени  которых
пряталась императрица, все слушавшая. Сухомлинов отвечал царю,  что  он  рад
принять назначение, но сразу же выговорил для  себя  право  личного  доклада
царю.
   - Вне зависимости от Редигера, - подчеркнул он...
   В конце 1908 года русская дипломатия потерпела стыдное поражение.
   Извольский в условиях  тайны  встретился  в  замке  Бухлау  с  Эренталем,
австро-венгерским  министром  иностранных  дел,  и  в  обмен   на   открытие
черноморских проливов для русского флота он дал Вене  согласие  на  аннексию
Боснии и Герцеговины.
   Проливы не открылись, но зато австрийцы ввели армию в сербские провинции.
Это была вторая Цусима для нас - только дипломатическая!
   Боснийский кризис до крайности обострил противоречия между империями,  он
стал тем узлом, который могла развязать только  война.  Европа  жила  как  в
лихорадке, ей снились дурные сны. Близость  грандиозной  войны  уже  чуялась
всюду, и обыватель, просыпаясь, удивлялся, почему ему  не  пришла  призывная
повестка. В этом году,  бряцая  саблей  перед  ускоренным  выпуском  юнкеров
гвардейской кавалерии, кайзер Вильгельм II  проболтался:  "Кажется,  настало
время, чтобы дерзкая банда в Париже снова на своей шкуре  испытала,  на  что
способен наш славный померанский гренадер. Похоже, что  нас  хотят  окружить
(намекнул он на союз России с Францией)! Что ж, - упоенно заливался  кайзер,
- они могут идти: германец всегда лучше сражался, когда на него  нападали  с
двух сторон. А мы готовы...* Французский генштаб переслал в Петербург  своим
русским коллегам утешительное известие: "Мы работаем так,  будто  война  уже
началась". Сухомлинов велел ответить  в  Париж,  что  на  берегах  Невы  мух
ноздрями не ловят, а тоже  трудятся  в  поте  лица.  Он  принял  Генштаб  от
генерала Ф.Ф.Палицына, который сдал  Сухомлинову  несколько  шкафов  военных
планов на будущее. Тут была разработка операций на все случаи жизни  -  будь
то перестрелка на Кушке или натиск германских полчищ на Вильно. Сухомлинов с
какой-то  дикой  яростью  повел  борьбу  с  этими   шкафами.   С   подлостью
(непонятной!) он  вырывал  из  досье  листы  и  схемы,  нарочно  перепутывал
пагинацию страниц, кромсал кланы ножницами, обливал таблицы  чернилами.  Так
завистливый любовник брызжет раствором соляной кислоты  в  лицо  недоступной
красавицы... Изгадив все, что  только  можно,  Сухомлинов  потом  сам  же  и
жаловался генералу Поливанову:
   - Алексей Андреевич, не пойму, за что в  обществе  так  нахваливали  Федю
Палицын