рова начался в буфете Киевского театра.
   Присутствовали киевский прокурор Чаплинский и его помощники.  Из  фрачных
карманов убийцы на стол сыпались визитные карточки. Был  обнаружен  и  билет
кресла ј 406 в ряду ј 18.
   - Кто вам его выдал? - спросил Чаплинский.
   - Полковник Кулябка.
   - Запишите, - велел прокурор секретарю. Службу в охранке Богров отрицал.
   - Запишите и это. Потом проверим...
   Из охранки прибыл в буфет пристав Тюрин.
   - Имею приказ генерала Курлова забрать преступника.
   - Куда? - спросил Чаплинский.
   - Известно куда... все туда.
   - Возьмете его только через мой труп.
   - А что мне передать? Там Кулябка плачет.
   - Так и передайте, что прокурор возражает. А плачущего Кулябку  доставьте
сюда... как свидетеля.
   Кулябка, прибыв в театр, настаивал на свидании с Богровым наедине с  ним,
"желая получить от него очень важные сведения". Чаплинский ему отказал.
   Кулябка попросил прокурора выйти в фойе театра, и там, плача, он говорил,
что никогда бы не дал Богрову  билет  в  театр,  ибо  законы  тайного  сыска
уважает, но на него нажал Курлов... В конце беседы он произнес с отчаянием:
   - Курлов-то выгребется, а мне... пулю в лоб? Курлов сам позвонил в  театр
Чаплинскому:
   - Богров - революционер, это ж сразу видно.
   - Я еще не выяснил, кто он, - отвечал Чаплинский.
   Богрова опутали веревками с ног до головы, зашвырнули в карету и  отвезли
в каземат "Косого капонира", где за него  сразу  же  взялся  следователь  по
особо важным делам Фененко.
   - Если вы революционер, то почему же  выбрали  в  театре,  где  находился
царь, своей целью не царя, а Столыпина?
   Богров резко и непримиримо отверг  свою  принадлежность  к  революционным
партиям России и добавил, что боялся стрелять  в  царя,  ибо  это  могло  бы
вызвать в стране погромы. Он продолжат считать себя великим "государственным
человеком" и верил в будущую славу - пусть даже геростратову! Не  сразу,  но
все-таки он признал, что является агентом царской охранки.
   - Подпишитесь,  -  сказал  Фененко  в  конце  допроса.  Богров  отказался
подписывать протокол в той его части, где зафиксированы его слова  о  боязни
погрома.
   - Почему упорствуете? - спросил Фененко.
   - Потому что правительство, узнав  о  моем  заявлении,  будет  удерживать
евреев  от  террористических  актов,  устрашая  их  последующей   за   актом
организацией погрома...
   По записной книжке Богрова, начатой им с 1907 года, жандармы произвели  в
Киеве свыше 150 арестов. Все  делалось  снахрапа,  без  проверки,  и  тюрьму
забили ни в чем не  повинные  люди  -  врачи,  артисты,  певички,  адвокаты,
проститутки, студенты, прачки. Из тюрьмы в город выплеснуло мутную волну:
   Богров - провокатор!
   Вот тогда киевский голова  Дьяков  (человек  осторожный  и  дальновидный)
созвал журналистов, дав им пресс-конференцию.
   - Обращаю ваше внимание! - заявил он. - Киевская городская дума ни в  чем
не виновата. Мы не давали Богрову билет на вход в театр.  Полковник  Кулябка
из жандармского управления Киева выцарапал у меня  семь  билетов  для  своих
агентов.  Я  записал  их  номера.  Пожалуйста!  Ряд  восемнадцатый,   кресло
четыреста шестое. Это как раз место убийцы. А я не давал Богрову билета.
   Ему был задан скользкий вопрос:
   - Значит, Богров - агент царской охранки? Дьяков (повторяю) был человеком
осторожным.
   - А я в такие дела не путаюсь, - отвечал  он,  сворачивая  свою  кургузую
конференцию, благо главное было уже сказано.

****

   Городская дума за свой счет выстелила Малую Владимирскую улицу  мягчайшим
сеном, чтобы проезд экипажей не беспокоил  Столыпина,  умиравшего  в  палате
клиники Маковского. 3  сентября  премьер  вдруг  почувствовал  облегчение  и
вызвал Коковцева. Он передал  ему  ключ  от  своего  портфеля  с  секретными
документами государства, попросил сиделок и врачей удалиться.
   - Известно, - сказал Коковцеву с глазу на глаз,  -  что  на  совещании  у
кайзера немцы решили начать войну против России в  1913  году,  а  на  посту
военного министра находится человек в красных штанах, который ни к черту  не
годен.  Убирайте  его!  А  заодно  уж,  Владимир  Николаич,   сковырните   и
нижегородского губернатора Хвостова - я не успел до него добраться...
   - Вы что-нибудь хотите лично от государя?
   - Перо в зад, и больше ничего, - отвечал Столыпин...
   Киев наполнился слухами, что премьер поправляется. "Сдохнет!" - выразился
Распутин, живший на частной квартире и бегавший босиком  в  уборную  (Гришка
сейчас выжидал, когда царь с царицей позовут его отдыхать  в  Ливадию)...  4
сентября Столыпину стало хуже, а Николай II не отложил поездки  в  Чернигов;
расцвеченный лампочками пароход отвалил от пристани, а Коковцев  сказал:  "И
так всегда! Если предстоят  неприятности,  государь  оперативно  сматывается
куда-нибудь подальше". 5 сентября Столыпин  скончался,  а  Богров  продолжал
давать откровенные показания, подробно оглашая свои похождения.
   Допрос гнали с такой  быстротой,  будто  судьи  опаздывали  на  последний
трамвай. Курдов сознавал, что авантюра  удалась  лишь  наполовину:  Столыпин
убит, а Богрова, чтобы не наболтал лишнего, надо как можно скорее  сунуть  в
петлю.  8  сентября  следствие  торопливо  свернули.  В  казематах   "Косого
капонира" состоялся закрытый судебный процесс.  Не  жажда  мести  руководила
судьями - нет, их поджимали сроки...  Кулябка  плакал,  и  Богров  стал  его
выгораживать.  Получилась  замкнутая  реакция:  жандарма   Кулябку   выручал
провокатор Богров, а Кулябка выкручивал из этого дела Курлова, ибо  понимал,
что если потопит Курлова, то и сам оставит после  себя  на  воде  одну  лишь
"бульбочку"... Зачитали приговор - смерть через повешение!
   10-го числа полковник Иванов велел привести Богрова.
   - Один вопрос! - сказал полковник. - Чем объяснить ваш образ поведения на
суде, когда вы стали выгораживать Кулябку?
   - Просто он растерялся. Мне стало его жалко.
   - Верю! Завтра вас ждет  смерть.  Рано  утром,  когда  на  Подоле  запоют
петухи. Можете писать письма. Вот бумага...
   Но тут к жандармам заявился киевский кондитер Балабуха.
   - Этот номер не пройдет! - заявил он  чистосердечно.  -  Знаем,  как  это
делается. Повесите куклу из тряпок, а потом скажете, что казнили  Богрова...
Мы, киевские союзники, истинно русские, воистину  православные,  хотим  сами
жида вешать.
   Иванов сказал Балабухе, что линчевать Богрова им  никто  не  позволит,  а
делегацию "союзников" до места казни  допустят.  Смерть  Столыпина  оставила
народ равнодушным. В защиту Богрова общественность страны не вступилась.
   Против казни убийцы прозвучал только один протест  -  от  вдовы  и  детей
самого Столыпина.

****

   Черниговский губернатор Николай Алексеевич Маклаков был сегодня в  ударе.
Перед дверями в столовую его дома  стояли  царь  в  мундире  преображенца  и
смущенная царица в белом с золотом платье, а Маклаков  исполнял  перед  ними
роль ярмарочного зазывалы:
   - Каждая страна питает народ по-разному. Немцы поглощают сосиски с пивом.
Англичане - дохлый бекон и черствые бисквиты. Французы  кормятся  поцелуями,
запивая их абсентом. Итальянцы сыты одним лишь воздухом.
   Швейцарцы кормятся туристами. Американцы  -  долларами.  А  мы,  русские,
живем тем, что бог послал...
   Двери растворились, и открылся  губернаторский  стол,  в  изобилии  даров
украинской природы, а Маклаков продолжал:
   - Этот бог по каким-то особым причинам весьма  благосклонно  относится  к
нам, русским. Он регулярно посылает нам икру паюсную и  зернистую,  блины  с
медом и маслом, осетрину заливную и севрюжину под хреном, поросят в  яблоках
и пироги с вязигой. Приток этих божьих даров усиливается  на  масленицу,  на
рождество, на мясоеды. Конечно, такое благоволение  свыше  к  матушке-России
уже не раз вызывало зависть других народов, и,  смею  думать,  именно  из-за
этого возникали все войны...
   Наконец он иссяк, и обед  начался.  Пока  царственные  гости  насыщались,
губернатор успел проявить клоунские, актерские и имитаторские таланты.
   Кричал петухом и рыкал львом. Маклаков постоянно был на  грани  озорства,
но вовремя умел  остановиться.  В  конце  обеда,  когда  официанты  подавали
мороженое, в гостиную вскочила разъяренная  пантера,  гневно  стегая  воздух
стеблем упругого хвоста. Императрица, выронив вазу, в  ужасе  закричала,  но
пантера тут же легла возле нее и длинным красным языком облизала ей туфли.
   Гости не сразу поняли, что это... Маклаков!
   - Вам бы в цирк, - сказал Николай II, очень довольный. "Пантера"  ласково
мурлыкала возле его ног. Император, улучив минуту, прошептал жене:
   - Какой приятный человек. С ним легко в  такой  степени,  что  ни  о  чем
серьезном уже не думаешь.
   - Заметь, он расположен к нам, - ответила Алиса. - Ты, Ники, не забудь  о
Маклакове, таких людей надо приближать.  В  курильной  комнате  царь  сказал
губернатору:
   - Скажите, а вот в Думе  есть  ученик  самого  Плевако  -  некий  Василий
Алексеевич Маклаков... это, кажется, ваш брат?
   - Увы, - загрустил губернатор, - стыдно за кадета Васю, говорил я  ему  -
не трепись, братец, но куда там! Занесло! И стал членом ЦК... Объясню  суть:
еще в детстве меня отец часто порол, а Васю никогда. Это его  и  развинтило!
Я, сеченый, пошел в эмвэдэ, а несеченый Вася подался в кадеты.
   Царь покидал Чернигов в отличном настроении.
   -  Николай  Алексеич,  -  сказал  он  Маклакову,  -  Чернигов  под  вашим
правлением произвел на меня отрадное впечатление. Благодарю  за  службу,  за
вкусные обеды и за минуты искреннего веселья. Прошу вас: когда  в  Петербург
поедете, не забудьте захватить  с  собой  шкуру  пантеры  -  напугайте  моих
придворных...
   Коковцев, встретив царя на киевской пристани, сразу же завел речь о  том,
что  надо  провести  жестокий  процесс  над  главными   виновниками   гибели
Столыпина: "Ясно, что  Курлов  не  стрелял  в  Столыпина,  но  рука  Курлова
направляла руку Богрова..." На автомобиле подъехали к Николаевскому дворцу.
   - Сегодня восьмое сентября, - сказал царь, листанув настольный календарь.
- Та-ак... завтра я выезжаю в Ливадию.
   - Как? Разве не будете присутствовать на похоронах?
   - Я бы остался, но... жена! Она не любит сцен.
   - Ваше величество, вы хоть взгляните на него.  Вы  столько  лет  работали
вместе... Больше вы его никогда не увидите.
   - Хорошо, я постою у его гроба.
   Коковцев ждал, что над гробом Столыпина царь открыто призовет его на пост
премьера империи, но царь в раздумье постоял возле покойника,  не  глядя  на
него, и молча удалился. Коковцев не знал, что накануне  вечером  Николай  II
спрашивал у Распутина - кого ставить в министры внутренних дел?
   - А, чего уж там выбирать... давай Хвоста!

****

   Малую Владимирскую улицу переименовали в Столыпинскую, а на  рассвете  11
сентября Богрова казнили.  Виселица  была  установлена  в  одном  из  фортов
Киевской крепости - как раз на Лысой  горе,  где,  по  преданиям,  свершался
шабаш всякой нечистой силы. От встречи с духовником Богров отказался,  писем
для родных не оставил. А смерть он встретил весьма спокойно...
   Днем к перрону киевского вокзала был подан  царский  экспресс.  Провожать
императора в Ливадию собралась  местная  знать,  тузы  дворянства  и  столпы
местной бюрократии, но государь почему-то  задерживался.  Вдруг  на  перроне
показался скороход, одетый так, как одевались пажи времен веселой  Елизаветы
- с крылышками Юпитера на лодыжках ног. Запыхавшись,  он  объявил,  что  его
(Коковцева) "очень ждет" император. Коковцев велел шоферу  ехать  быстрее  и
скоро предстал перед царской  четой.  Слуги  уже  стаскивали  вниз  баулы  с
туалетами,  царица  перед  зеркалом  примеряла  громадную  шляпу.  Состоялся
разговор - краткий, нервный, торопливый.
   - Владимир Николаич, - сказал царь, - я решил  дать  портфель  внутренних
дел нижегородскому губернатору Хвостову.
   - Назначение такого человека,  каков  Хвостов,  будет  означать,  что  вы
добровольно бросаетесь в пропасть. Одно дело - министр земледелия:  если  он
запорет нам один урожай, мы его выкинем и поставим другого. Но нельзя эмвэдэ
вручать Хвостовым!
   Царица крутилась перед зеркалом, и в  отражении  его  Коковцев  видел  ее
глаза, следившие за "игрой в министры". Царь спросил:
   - Отчего вы так суровы к Алексею Николаевичу?
   - Среди наших губернаторов масса безобразников, но такого хулигана, каков
Хвостов, пожалуй, сыскать трудно... Царица,  по-прежнему  глядя  в  зеркало,
сказала:
   - Ники, не забывай, что нам пора ехать...
   - А если я предложу черниговского Маклакова?
   - Что ж, для балагана годится, - ответил Коковцев.
   - Ники, я пошла! - сказала царица.
   Она стала величаво спускаться по лестнице на улицу, где фыркали газолином
придворные "рено" и "бонды".
   -  Вам  трудно  угодить,  -  заметил  царь  Коковцеву.  Коковцев   изящно
поклонился, но... промолчал.
   - Ники, - послышалось снизу, - не забывай, что я уже  в  шляпе,  а  шляпа
тяжелая, и я не могу больше тебя ждать...
   - Хорошо, -  сказал  Николай  II,  протягивая  руку.  -  О  министре  дел
внутренних я еще подумаю. А вы будете моим презусом...
   Слово сказано! Коковцев передохнул так,  будто  сбросил  с  себя  тяжелый
мешок. Но от лестницы царь вдруг повернулся  к  презусу,  и  в  его  "глазах
газели" блеснула яркая, выразительная злость.
   - Надеюсь, - отчеканил он в разлуку, - вы не станете заслонять меня,  как
это делал покойный Столыпин!
   В этой фразе  затаилась  разгадка  убийства  Столыпина...  Распутин  тоже
поехал в Ливадию - отдыхать.
   - Очень уж я измучился, - говорил он.

10. ТАК БЫЛО - ТАК БУДЕТ!

   После революции на глухой окраине Киева, во дворе чугунолитейного завода,
много лет стоял бронзовый Столыпин с отбитым  носом  и,  философски  заложив
руку за отворот сюртука, терпеливо поджидал своей очереди  на...  переплавку
(СССР нуждался в ценных металлах!). А на улицах  Киева  торчал  монумент,  с
которого свергли памятник, и на нем можно было прочесть столыпинские  слова:
"Вам нужны великие потрясения, а мне нужна  великая  Россия!"  В  эти  годы,
первые годы социализма, нашлись горячие головы, которые  пожелали  на  месте
бронзового  Столыпина  водрузить  гипсового  Богрова,  чуточку   видоизменив
надпись на постаменте: "Нам не нужна великая  Россия  -  нам  нужны  великие
потрясения!"  Советским  историкам  пришлось  проделать  адову  работу  (она
продолжалась и продолжается сейчас), чтобы выяснить подлинный образ Богрова,
и теперь нам уже ясно, что революционера  Богрова  никогда  не  было  -  был
подленький торгаш-провокатор, который  на  убийстве  и  предательстве  делал
гешефт своей посмертной славы. Выстрелы  в  киевском  театре  прозвучали  не
слева, а справа. Пуля, сразившая Столыпина, была начинена ядом реакции...
   Революция свергла памятник диктатору.
   Но резолюция не ставит памятников провокаторам!
   Вообще этот выстрел  был  никому  не  нужен.  Столыпин  как  политический
деятель давно агонизировал - Богров только ускорил эту агонию... А через три
года Коковцев рассказал французскому послу Морису Палеологу:
   - Знаете, почему царь отказался  участвовать  в  похоронах  Столыпина,  а
царица даже не подошла к его гробу? Столыпин в конце жизни  разочаровался  в
верности своего пути и стал указывать царю, что монархический  строй  России
нуждается в демократизации. И когда я позже упоминал имя Петра  Аркадьевича,
царь всегда отвечал мне одно: "Сам бог хотел, чтобы его не стало!"

****

   Морис Палеолог иногда  посещал  на  Литейном  проспекте  книжный  магазин
издателя Соловьева, чтобы не купить, а полюбоваться  французскими  изданиями
XVIII века, В один из дней  посол  копался  в  редкостных  книгах,  когда  в
магазин вошла красивая женщина с бархатными глазами. На ней было  платье  из
серебристого  шелка,  отделанное   кружевами,   а   поверх   плеч   накинута
расстегнутая шубка из шиншиллы. При свете люстры  на  шее  женщины  сверкало
чудное антикварное ожерелье. Приказчики засуетились, подвигая ей кресло,  из
конторки выбежал сам Соловьев, раскрывший перед дамою  громадный  фолиант  с
гравированными портретами.  Палеолог  обратил  внимание,  что  красавица  со
вкусом рассматривала гравюры, через  линзу  отмечая  отточенность  линий,  и
каждое движение дамы было подчеркнуто грациозно. Купив несколько  портретов,
она, со смехом рассказывая что-то очень забавное, попрощалась  с  Соловьевым
за руку (на республиканский лад) и вышла на улицу, где шофер в форме  гусара
предупредительно распахнул перед нею дверцу автомобиля. Палеолог спросил:
   - Отчего я не видел этой дамы в Петербурге?
   - Вы и не могли ее видеть, - отвечал книготорговец, - ибо она приехала из
Орла, где ее муж командует кавалерийской  дивизией...  Это  графиня  Наталья
Брасова.
   - Брасова... не помню такой фамилии.
   - Брасово - имение великого князя Михаила Александровича, брата  царя,  и
по имению его она обрела себе титул.
   - Морганатическая жена?
   - Да не жена... метресса. В случае брака с нею Михаил механически  теряет
свой титул "регента".
   - Она оригинальна и даже... чуточку вызывающа.
   - Вы не ошибаетесь, посол: графиня Брасова позволяет в своем политическом
салоне высказывать такие дерзкие мысли, за которые любой другой на ее  месте
получил бы двадцать лет  каторжных  работ...  Дама  опасная  не  только  для
мужчин!
   - Я вас понял, - сказал посол, берясь за трость.

****

   Михаил проживал частным лицом, не впутываясь в дела государства.
   Брат-высочество не был похож на брата-величество:  царь  -  скупердяй,  а
Мишка мог отдать последнее, царь жесток и мстителен, а  Мишка  многое  людям
прощал.
   После того, как при нем появилась Наталья, царь спровадил братца в  Орел,
где он командовал 17-м гусарским полком, увлекался новым делом  -  авиацией,
был отличным шофером  высшего  класса.  В  табельные  дни  гусары  совершали
"проездку" по улицам города. Впереди гарцевал  сам  Мишка  -  на  жеребце  в
желтых ногавках, с челкой на лбу, а вислоусый  вахмистр,  ухарь  и  пьяница,
заводил любимую песню, вывезенную гусарами из раздолья  молдаванских  степей
еще при Пушкине:

   Спуни-спуни, молдаване,
   Унде друма ля Фокшане,
   Унде наса матитик,
   Унде фата фармашик...

   В канун убийства Столыпина, будучи под негласным надзором полиции,  Мишка
с Натальей умудрились скрыться  за  границу.  Ощутив  в  этом  некую  угрозу
престолу, царь поставил на ноги секретную агентуру. В  погоню  за  беглецами
бросился генерал-майор корпуса жандармов Герасимов... Мишка был простак! Вся
оперативная работа по избежанию ареста проводилась Натальей, женщиной хитрей
и ловкой, как Мата Хари. Из Берлина, где они поначалу скрывались в санатории
дра Аполанта,  "супруга  Брасовы"  выехали  в  Киссенген;  отсюда  они  дали
телеграмму в берлинский отель "Эспланад" - чтобы забронировали за  ними  два
спальных места на поезде от Франкфурта до Парижа. Царская охранка, узнав  об
этом, мотнулась обратно - кто в Париж, кто в Берлин, а беглецы уже мчались в
автомобиле  через  горные  перевалы  Швейцарских  Альп.   Ночью   их   стали
преследовать фарные огни автомашины генерала  Герасимова;  Наталья,  закурив
папиросу, достала из ридикюля браунинг с нарядною перламутровой ручкой.
   Мишке она сказала:
   - Не отвлекайся - я открываю огонь. Мишка,  не  отрывая  глаз  от  ночной
дороги, с шорохом бегущей под  шины  колес,  передал  ей  свой  дальнобойный
"бульдог":
   - Возьми мою штуку - бей прямо  в  морду!  Со  звоном  вылетело  разбитое
стекло: Наталья со  вкусом  разрядила  весь  барабан  в  настигающую  машину
охранки.
   - Я разбила им радиатор, - сообщила радостно...
   Прибыв в Вену, они посетили сербскую церковь св. Саввы, где священник без
канители  оформил  их  брак.  Степан  Белецкий   телеграфировал   Герасимову
шифрованное указание царя, что "Эрнеста" и "мадам Жю