лет.
   Звонок в прихожей звенел, не переставая.
   В квартиру шарлатана ломился Распутин.
   Бадмаев был ему нужен - от него зависело все!

****

   Я уже писал, что Митька Козельский после разлуки со  своим  антрепренером
Елпидифором Кананыкиным был содержим на синодских  субсидиях  в  бадмаевских
клиниках. Точнее, Бадмаев держал его, как собаку, в прихожей  квартиры,  где
блаженный  мужчина,  достигнув  зрелости,  настолько  развил  свой   могучий
интеллект, что с помощью культяпок освоил  великую  премудрость  -  научился
отворять двери... Сейчас он открыл двери Распутину и сразу же больно  укусил
его за  ногу.  "Зачем  мамок  блядуешь?"  -  провопил  он,  уже  науськанный
святейшим Синодом против придворной деятельности Распутина. Гришка никак  не
ожидал встречи с Митькой, но, благо в передней никого не было,  он  молча  и
сердито насовал убогому по шее, отчего Митька с плачем уполз по коридору...
   Бадмаев провел гостя в комнату для гостей, где не  было  ничего  лишнего,
только  на  стенке  (непонятно  зачем)  висел  портретик  поэта  Надсона.  С
неожиданной силой врач толкнул Гришку пальцем в бок, и тот, здоровый  мужик,
сразу ослабел - опустился на кушетку.
   - А теперь, - сказал Бадмаев, улыбаясь широким лицом, - вы расскажете мне
о себе все, что знаете. Скрывать ничего не надо! Вы  должны  быть  предельно
искренни  со  мною,  иначе...  Иначе   ваша   болезнь   останется   навсегда
неизлечимой!
   Бадмаев косо глянул на дверь, а в замочной скважине  узрел  растопыренный
глаз  генерала  Курлова,  который  тщательно  изучал  знаменитого  Распутина
(пройдет шесть лет, и жандарму предстоит в  морозный  день  целых  два  часа
сидеть на закоченевшем трупе Распутина, о чем сейчас Курлов, конечно же,  не
догадывался)...
   - А вылечите? - с надеждой спрашивал Распутин.
   - Я употребляю очень сильные средства - дабсентан, габырьнирга, горнак. У
меня в аптеке есть и "царь с ногайкой", который хлестнет вас раза три - и вы
поправитесь... - Бадмаев со своей ладони  дал  Распутину  понюхать  зеленого
красивого порошка. -  Сейчас  вы  заснете...  Вам  хочется  спать,  Григорий
Ефимыч?
   - Угу, - ответил Гришка и рухнул  на  подушки...  Бадмаев  тихо  затворил
двери, сказал Курлову:
   - Пока он дрыхнет, я подумаю, что с ним делать.
   ...Распутин очнулся от яркого света. Он лежал  в  комнате,  окно  которой
выходило в лес, и там не шелохнулись застывшие  в  покое  ели  и  сосны.  На
ветвях, отряхивая с них струйки инея, в красных  мундирчиках  сидели  важные
снегири. В комнате топилась печка. А  на  соседней  кровати,  уныло  опустив
плечи, сидел еще не старый мужчина с  усами  и  очень  печально  смотрел  на
Распутина.
   - Где я? - заорал Гришка.
   - Не знаю, - отвечал мужчина с усами и стал плакать.
   - А ты кто таков? Санитар, што ли?
   - Я - член Государственной Думы Протопопов!
   - Чего лечишь?
   - Пуришкевич, - отвечал Протопопов, сморкаясь, - уговаривал меня лечиться
сальварсаном у доктора Файнштейна... знаете, это на Невском, вход со  двора,
конечно. Но я как-то не доверяю современной медицине...  А  вам  габырь  уже
давали?
   - Не знаю я никакого габыря, - забеспокоился Распутан, вскакивая.  -  Это
как же так? Где же я? Куда попал?
   - Я был в таком ужасном нервном состоянии, -  рассказывал  Протопопов,  -
что не могу вспомнить, как меня сюда привезли.  Думаю,  что  мы  с  вами  на
станции Сиверская... Вот теперь жду, когда мне дадут понюхать цветок  азока,
и тогда я успокоюсь.
   Дверь открылась, вошел сияющий, как солнце, Бадмаев с  бутылкой  коньяку,
следом за ним Митька Козельский - с кочергой.
   - Григорий Ефимыч, - сказал Бадмаев, - советую подружиться с моим  старым
пациентом  Александром  Дмитричем  Протопоповым...  это  человек,  достойный
всяческого внимания.
   - Да, я вижу, он с башкой! - отвечал Распутин и, отняв у Митьки  кочергу,
помешал в печке сырые дрова. - Скоро ль  вылечите?  Терпенья  моего  нету...
дома ведь меня ждут!
   - Не спешите. Чтобы обрести нужную силу, побудете здесь с недельку.
   Потом я продолжу лечение в городской клинике...
   В программу лечения входили и оргии, которые Бадмаев устраивал для  своих
пациентов. Протопопов однажды во время попойки крепко расцеловал Распутина.
   - А ведь знаете, мне одна цыганка нагадала, что я стану  министром.  А  я
верю в навьи чары... Глубоко между нами признаюсь: я страшно влюблен в  нашу
царицу. Влюблен издалека, как рыцарь! Прошу: доставьте мне  случай  повидать
даму моего сердца.
   - Устроим, - обещал ему Гришка...
   Распутин прошел курс лечения и скоро с удвоенной силой включился в бурную
"политическую" деятельность. Но Бадмаев его уже не оставил.
   Посредством лекарств, то возбуждающих, то охлаждающих, он как бы управлял
Гришкой на расстоянии, отчего Распутин был  зависим  от  врача-шарлатана,  а
заодно  он  стал  и  ходячей  рекламой   бадмаевской   клиники.   Сохранился
документальный рассказ Распутина: "Зачем ты не бываешь у Бадмаева? Ты иди  к
нему, милаай... Больно хорошо лечит травушкой. Даст тебе  махонькую  рюмочку
настойки и - у-у-ух-как! - бабы тебе захочется. А есть у него и микстурка.
   Попьешь ее, кады на душе смутно, и  сразу  тебе  все  ерундой  покажется.
Станешь  такой  добренький,  такой  глупенький.  И   будет   тебе   на   все
наплевать..."
   До самой гибели Распутин будет жить на наркотиках!

****

   Весною на своей вилле возле Выборгской стороны  (там,  где  в  1917  году
сожгли Распутина!) Бадмаев принял Родзянку. Хомякова уже скинули с "эстрады"
   Государственной Думы,  и  председателем  был  избран  Александр  Иванович
Гучков.
   - Что бы вы могли сказать о нем? -  спросил  Бадмаев.  Родзянко  держался
настороже, будто попал в вертеп разбойника, и  сказал,  что  явился  на  эту
виллу не ради сплетен:
   - Вы обещали, Петр Александрович,  дать  мне  конспект  своей  записки  о
негодяйском житии обормота Гришки Распутина...
   Бадмаев опустился на колени, приникнув к жаровне с благовониями.
   Родзянко наблюдал, как струи синего дыма подобно змеям уползали в  широко
расставленные ноздри бурятского чародея, и если бы дым вдруг начал  выходить
из-под  халата  врача,  Родзянко  даже  не  удивился  бы...  Бадмаев   резко
выпрямился.
   - Хорошо. Григория Ефимовича я вам "освещу"!
   Этого же хотел бы и премьер  Столыпин,  который  тоже  собирал  досье  на
Распутина. Но Бадмаев никогда бы не дал премьеру материалов о Распутине, ибо
врач делал ставку на  Курлова,  мечтавшего  свалить  истукана  Столыпина,  и
Бадмаев заранее учитывал расстановку шахматных фигур в  предстоящей  опасной
игре за обладание креслом министра внутренних дел... Вечером Родзянко  сидел
у себя дома на Фурштадтской, 20 и читал записку о  Распутине,  которую  этот
негодяй Бадмаев начинал так:

   "Сведения о Грише знакомят нас с положением Григория Ефимовича в  высоких
сферах. По его убеждению, он святой человек, таковым считают его и  называют
Христом, жизнь Гриши нужна и полезна там, где он приютился...
   Высокая  сфера  -   это   святая   святых   Русского   государства.   Все
верноподданные,  особенно  православные  люди,  с   глубоким   благоговением
относятся к этой святыне, так как на нем благодать божия!"

   - Какая скотина! - прошипел Родзянко.  -  Обещал  мне  ведро  с  помоями,
вместо этого всучил акафист какой-то...
   В списке распутинцев Бадмаев одно имя  тщательно  замазал  чернилами.  Но
Родзянко все же доскоблился до него: граф Витте!  В  конце  записки  Бадмаев
выражал уверенность, что, если Распутина не станет, его место займет  кто-то
другой, ибо Распутин нужен.

12. ТРИ ОПАСНЫХ СВИДАНИЯ

   - Если Распутин нужен, - сказал Столыпин, -  то,  выходит,  я  больше  не
нужен! Кажется, мы уже  дошли  до  конца  веревки  и  теперь  настало  время
заглянуть гадине прямо в ее глаза!
   Накануне он  вручил  царю  доклад  о  мерзостях  Распутина  и  потребовал
удаления варнака в необъятные сибирские дали. Император читать не стал.
   - К чему вам порочить молитвенного человека?
   - Молитвенного? - осатанел Столыпин. - Распутин таскает в  банные  номера
статс-дам и фрейлин, а попутно прихватывает с улиц и проституток.
   Петербург небезгрешен! Это, конечно, так. Но знаменитые куртизанки Додо и
МакДики представляются мне намного чище  наших  придворных  дам...  Их  могу
соблазнить я! Можете соблазнить вы! Но в баню с Гришкой они не побегут!
   Ответ царя был совсем неожиданным:
   - Петр Аркадьевич, я ведь все знаю! Но я знаю и то, что даже  в  условиях
бани Распутин проповедует Священное писание. - Столыпинский  доклад  был  им
отвергнут.  -  Премьеру  такой  великой  империи,  как  наша,  не   подобает
заниматься коллекционированием сплетен. Вы бы лучше сами  повидали  Григория
Ефимовича!..
   Сидя в "желтом доме" МВД на Мойке, Столыпин решил исполнить совет царя  и
вызвал генерала Курлова.
   - Павел Григорьич, я сейчас послал Оноприенко на  Кирочную  для  доставки
сюда главного гада империи. Человек я горячий и потому  прошу  вас  при  сем
присутствовать.  Сядьте  за  стол  и  читайте  газетку,  но  в  разговор  не
вмешивайтесь...
   Было жарко. За раскрытыми окнами плавился раскаленный  Петербург,  шипели
струи воды из брандспойтов дворников, обливавших горячие булыжники мостовых,
по которым сухо и отчетливо громыхали колеса ломовых извозчиков.
   В двери кабинета просунулась голова дежурного курьера Оноприенко.
   - Дозволите ввести? - спросил он.
   - Да. Пусть войдет или - точнее - вползет...
   Об этом свидании сохранился рассказ самого Столыпина: "Распутин бегал  по
мне  своими  белесоватыми  глазами,  произносил  загадочные   и   бессвязные
изречения из Священного  писания,  как-то  необычно  разводил  руками,  и  я
чувствовал,  что  во  мне  пробуждается  непреодолимое  отвращение  к   этой
гадине... Но я понимал, что в этом человеке большая сила гипноза  и  что  он
производит на меня какое-то довольно сильное, правда, отталкивающее, но  все
же моральное впечатление. Преодолев себя, я прикрикнул на него. Я сказал ему
прямо, что на основании документальных данных он у меня в  руках  и  я  могу
раздавить его в прах, предав суду по всей строгости закона, ввиду чего резко
приказал ему  НЕМЕДЛЕННО,  БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО  И  ПРИТОМ  ДОБРОВОЛЬНО  ПОКИНУТЬ
ПЕТЕРБУРГ, вернуться в свое село и больше здесь никогда не появляться..."
   Распутин на прощание неожиданно сказал:
   - Но я же беспартейнаай! - И захлопнул двери.
   - Он, видите ли, вне партий, - возмущался Столыпин. - Можно  подумать,  я
больше всего боюсь, как бы он не пролез в ЦК кадетской фракции.
   А ваше мнение? - спросил у Курлова.
   - Варнак, конечно, -  помялся  жандарм.  -  Но  лучше  бы  вы  с  ним  не
связывались. Что вы ему инкриминируете? То, что он в баню не один ходит? Так
это его личное дело. А завтра я пойду с бабой в баню. Вы и меня  потащите  с
курьером Оноприенко?
   - Нет,  -  возразил  Столыпин.  -  Все  сложнее.  Чувствую,  что  с  этим
Распутиным власти еще предстоит немало повозиться...
   Вскоре выяснилось,  что  Гришка,  дискредитируя  премьера,  в  Сибирь  не
поехал. При очередном свидании с царем Столыпин заметил на  лице  самодержца
блуждающую усмешку... Его, презуса, оскорбляли! Скомкав служебный  день,  он
отъехал на нейдгардтовскую дачу - в Вырицу,  до  вечера  сидел  в  скрипящем
соломенном кресле, закручивая усы в кольца. В  сторону  затуманенной  речки,
названивая  на  гитарах,  прошла  компания  вечно  юных  студентов  и  милых
барышень-курсисток... Счастливые люди - им было хорошо.

   Да, выходит, пели мы недаром,
   Не напрасно ночи эти жгли.
   Если мы покончили со старым, знать,
   И ночи эти отошли.
   Дааро-огой длиннааю,
   Да ночью лунною,
   Да с песней той,
   Что вдаль летит, звеня,
   Да со старинною,
   Да с семиструнною,
   Что по ночам...

   За спиной премьера послышался резкий стук костылей  -  на  веранду  вышла
безногая дочь Наташа, а под локоть ее поддерживал красивый  лейтенант  флота
(жених!). Что ж, жизнь продолжалась... Из темной зелени  ревели  неугомонные
граммофоны, над  крышами  дач  расплескивало  за  полночь  сладостный  сироп
собиновского  тенора:  "Дышала  ночь  восторгом   сладострастья..."   А   из
отдаления, со стороны станции, неслось родимое, такое ветхозаветное  и  всем
знакомое: "Карауул! Грааабят..."
   - Черт знает куда смотрит наша полиция, - сказал  Столыпин,  председатель
Государственного Совета, он же и  министр  внутренних  дел  (завтра  у  него
второе свидание - тоже опасное).

****

   За  полчаса  до  прибытия  поезда  премьер  уже  прогуливался  по  доскам
вокзального  перрона  -  в  светло-серой  шинели,  в   дворянской   фуражке,
обрамленной красным  околышем.  В  числе  путейцев,  носильщиков  и  публики
Столыпин наметанным глазом определял агентов охранки,  обязанных  подставить
свою грудь под пули, которые будут направлены в него  -  в  государственного
мужа... Все было в  порядке  вещей,  и  Столыпина  уже  трудновато  чем-либо
удивить. Наконец запыленный поезд  вкатил  зеленые  вагоны  под  закопченные
своды Николаевского вокзала. Столыпин еще издали  помахал  фуражкой  -  рад,
р-рад, р-р-рад! Из вагона вышел мужиковатый человек в  кургузом  пиджачишке,
помогая сойти на перрон детям, следом появилась сухопарая некрасивая дама.
   Это прибыл Степан Петрович Белецкий.
   Столыпин  поцеловал  руку  его  жены,  погладил  малышей  по   золотистым
головкам, молча двинулись к царскому павильону, в тени которого премьер  вел
себя по-хозяйски, почти по-царски.
   - Эту даму с детьми, - наказал метрдотелю, - накормите из  буфета,  дайте
им помыться  после  дороги...  Ольга  Константиновна,  извините,  но  вашего
Степана я забираю для важного разговора!
   Они уединились в отдельной комнате павильона.  Белецкий  чувствовал  себя
страшно скованно, попав из самарской глуши сразу в царскую  обстановку,  где
сам (!) премьер империи наливает ему рюмочку арманьяка. Столыпин  знал,  что
делает,  когда  вызвал  Степана  в  столицу.  В  этом  притихшем   чиновнике
скрывалась потрясающая (полицейская!) память на мелочи. Умный.
   Бескультурный. Вышел из  низов.  Лбом  пробил  дорогу.  Короткие  пальцы.
Желтые ногти. Чувствителен к взглядам: посмотришь на  руку  -  прячет  ее  в
карман, глянешь на ногу - подволакивает ее под  стул.  Нос  пилочкой.  Глаза
влажные,  словно  вот-вот  пустит  слезу.  На  пальце  колечко   (узенькое).
Чадолюбив. С  хохлацким  акцентом:  "телехрамма",  "хазеты",  "хонспирация",
"Азэхф"... Таков был Степан Белецкий.
   Поначалу премьер расспросил его об аграрных волнениях в провинции.
   Белецкий отвечал даже со вкусом, рад поговорить:
   -  Пятый  ход  похазал,  што  такое  русский  мужик.  Посмотришь:   вроде
хонсервативен.  Но  хогда  дело  хоснется  чужого  добра,   тут   он   сразу
социал-демократ, да еще хахой! Знаю я их... сволочей. "Давай дели на всех...
   Нашей хровью добытое! Ишь, дворцов понаделали. Бей, хруши,  ломай...  все
наше будет!"
   Столыпин, горько зажмурившись, с  каким-то  негодованием  всосал  в  себя
тепловатый коньяк. Долго хрустел золотою  бумажкою  царской  карамели.  Мимо
окон павильона прошел  дачный  поезд  -  петербуржцы,  обремененные  кладью,
спешили к лесам и речкам, ища отдохновенной прохлады...  Столыпин  заговорил
по делу:
   - Мы живем в такое подлое время, когда все  хорошие  люди  говорят  горам
высоким: "Падите на нас и прикройте нас..." Я тоже хочу прикрыться! Не знаю,
откуда посыплются пули - слева  или  справа?  В  конце-то  концов  это  даже
безразлично... Поверь мне, Степан: мне давно  наплевать,  где  подписан  мой
приговор - в ЦК партии эсеров... или на Фонтанке, в департаменте полиции!
   - Белецкий спросил, не боится ли он ездить в Думу. Столыпин ответил,  что
на втором этаже Таврического дворца, по секрету от думцев, для него  сделана
блиндированная комната. - Но никакая броня не спасет. Мне нужен свой человек
на Фонтанке...
   Да! Столыпин и не скрывал, что, выдвигая Белецкого, хотел  нейтрализовать
в МВД влияние генерала Курлова, ибо в нем видел не только  соперника,  но  и
врага...
   Потом семья Белецких ехала в наемной коляске.
   - Что он тебе сказал? - спросила  жена.  Белецкий  пребывал  в  некотором
ошалении.
   - Ты не поверишь! Я заступаю пост вице-директора департамента  полиции...
Мне хочется плакать от счастья.  Подумай:  сын  народа,  щи  лаптем  хлебал,
зубами скрипел, так мне было, и...
   Он вверг жену в страшное отчаяние.
   - Степан, умоляю - не соглашайся!
   - В уме ли ты, Ольга?
   - Ты пропадешь, Степан, а я пропаду с тобою.
   - Чушь! - отвечал он.
   - Это катастрофа... это конец нашей  жизни.  Тебе  хочется  вываляться  в
полицейщине, как в луже? Прошу, откажись.
   - И вернуться вице-губернатором в Самару?
   - Хоть на Камчатку, но только не полиция.
   - Ольга, -  твердо  сказал  Белецкий,  -  ты  женщина,  и  ты  ничего  не
понимаешь. Я должен делать карьеру. Ради тебя. Ради детей. Ради куска  хлеба
под старость... Для кого же я стараюсь?
   Через день Столыпин позвонил Белецкому - спросил, как он  чувствует  себя
на Фонтанке? Степан отвечал премьеру:
   - Ну и ну! Курлов глядит так, будто я ему долгов не вернул. Здесь даже не
бегают, а носятся по коридорам как угорелые кошки... Вижу, что попал прямо в
парилку. Вот только жена беспокоится, как бы чего не вышло!
   Столыпин не сказал ему, что мужья должны  слушаться  своих  жен.  Женщины
предчуют беду лучше мужчин - сердцем.

****

   Осенью 1910 года весь русский народ отмечал небывалый праздник,  вошедший
в  нашу  богатую  историю  под  названием  Первой   Всероссийский   Праздник
Воздухоплавания. Пилоты  напоминали  тогда  птичек,  летающих  внутри  своих
порхающих клеток. Чуткий поэт  Александр  Блок  уже  давно  прислушивался  к
новому шуму XX века - это был шум работающих пропеллеров:

   Его винты поют, как струны.
   Смотри: недрогнувший пилот
   К слепому солнцу над трибуной
   Стремит свой винтовой полет.

   Подлинным асом показал себя летчик Н.Е.Попов,  который  достиг  небывалой
высоты - шестисот метров; он же побил все рекорды продолжительности  полета,
продержавшись в воздухе два часа и четыре минуты! "Для него, -  с  восторгом
писали газеты, - не существует невозможного в авиации".  Полиция  на  всякий
случай тут же установила  "Правила  летания  по  воздуху",  что  дало  повод
выступить в Думе депутату Маклакову: "Не понимаю, как  полиция  мыслит  себе
контроль за правильностью полетов? Я  думаю,  в  конечном  итоге  это  будет
выглядеть так. Летит, скажем, Уточкин или Заикин, а за ними  геройски  ведет
аэроплан жандармский генерал Курлов и  грозным  окриком,  как  городовой  на
перекрестке, делает им замечания..." Следом поднялся на трибуну  иронический
Пуришкевич:  "Я  понимаю  тревогу  своего  коллеги  Маклакова.  Но  полиция,
заглядывая в будущее, поступает правильно. А то ведь, сами знаете,  господа,
как это бывает... Найдется какой-нибудь  Стенька  Разин,  который  раскрутит
свой пропеллер, взлетит на  недосягаемую  для  смертных  высоту  и  шваркнет
оттуда пачку динамита на Царское Село с его венценосными жителями. Тогда мой
коллега Маклаков громче всех будет кричать о  том,  что  у  нас  безобразная
полиция, которая ест хлеб даром... Я - за полицию даже под облаками!"
   Удивительно: русский народ как-то сразу полюбил авиацию. Царская  власть,
учитывая  большую  популярность  авиаторов-чемпионов,  незримо  использовала
Неделю воздухоплавания  ради  заигрывания  перед  армией  и  перед  народом.
А.И.Гучков от лица думской общественности уже слетал в Кронштадт и  обратно,
а теперь - от имени правительства! - наступала очередь лететь и Столыпину...
На зеленом поле Комендантского аэродрома колыхалась трава.
   Самолет напоминал  нечто  среднее  между  стрекозою  и  этажеркой.  Треск
мотора, брызгающего на траву  касторовое  масло,  наполнял  сердца  зрителей
сладким ужасом чего-то нео