е сухарная пекарня.
   - С ума ты сошел, што ли? - отвечал швейцар. - У нас в  доме  ажно  печек
нетути... Мои бароны у каминов греются!
   А ведь согласно законам "подрядчики обязаны  указать  место  изготовления
сухарей, т. е. пекарни и сушильни для них". Красавица  Миклос  и  указала  -
свой особняк... Белецкий говорил жандармскому генералу Климовичу,  что  дело
настолько темное, что лучше его не трогать, ибо хлопот потом не оберешься.
   - Царское Село? - намекнул Климович.
   -  Нет,  там  не  станут  заниматься  сухарями.  Но  это  одна  и  та  же
шайка-лейка, которая всегда найдет  поддержку  в  Царском  Селе.  А  я  вот,
знаете, решил навестить салон баронессы Женечки Розен.
   - Тот самый салон, где царят страшные оргии?
   - Эх, если бы только оргии...
   Они заговорили о массовом производстве в синагогах фальшивых дипломов  на
звание зубных врачей. Климович спросил:
   - А не пора ли всем этим дантистам зубы выбить?
   - Осиное гнездо... Только тронь - навалятся.
   - Но дальше терпеть нельзя. Я буду их брать...  Белецкий  вызвал  к  себе
Манасевича-Мануйлова.
   - Ванечка, ты давно не мазал Гришку в печати, прошлое забылось, не мешало
бы тебе входить в контакт с Распутиным... Манасевич подумал, как это удобнее
сделать.
   -  У  меня  приятель  -  фоторепортер   Оцуп-Снарский,   которого   любит
Распутин... устроим! Но мне Гришку уже не догнать.
   - Как не догнать?
   - А так... за ним присылают авто из Царского, у которых мощные моторы.
   Дайте мне "бенц" на восемь цилиндров.
   - У нас в департаменте только  три  машины,  способные  обгонять  царские
автомобили... Ладно, игра стоит свеч: дам!
   К полуночи Белецкий нагрянул в салон  Женечки  Розен  (адрес:  Можайская,
39). Никто даже имени у него не спросил, но винца поднесли и кокаинчику дали
понюхать. Здесь он увидел за столом полураздетых богинь столичного  света  и
полусвета, в ряд с ними сидели "бобры" - тусклые и жирные, они  посверкивали
в потемках перстнями и вставными зубами. Великий  князь  Дмитрий  таскал  по
комнатам,  будто  знамя,  дамский  лифчик  на  палке,  а  княгиня   Стефания
Долгорукая (испанка происхождением) кричала ему на  всю  квартиру:  "Митька,
черт... рассупонил!" Белецкого поразило, что возле  Борьки  Ржевского  сидел
генерал Беляев  (по  кличке  Мертвая  Голова),  помощник  военного  министра
Поливанова. Ближе к ночи прибыл Распутин, но вел себя очень скованно  и  все
позыркивал на Белецкого, который предложил ему пройтись в туалет, где Степан
спустил воду из бачка, чтобы их не могли подслушать.
   - Скажи, твой сынок помер? - спросил Распутин.
   - Умер, - под шум воды отвечал отец. Сердечный разговор велся  в  грязном
нужнике.
   - Вот видишь! А принял бы ты меня в семье как положено, я помолился б - и
сыночек твой жил бы на радость мамочке...
   - Ефимыч, кончай эту мороку с сухарями.
   - С какими?
   - Я все знаю, и если твой Побирушка не прекратит...
   - Да он не сухари - он бязевое белье поставляет!
   - И если твоя задрыга, баронесса Миклос...
   - Сука она! Если хоть, сажай! Слова не скажу. -  Распутин  (за  неимением
иконы) перекрестился на водонапорный бачок, который  с  урчанием  наполнялся
водою. - Вот те крест святой, говорю тебе истину - копейки ломаной с сухарей
не имел!
   Гришка не врал: его  именем  только  прикрывались,  а  "сухарная  Панама"
обогащала других.  Связанный  с  подпольем  мафии,  он  имел  совсем  другие
источники доходов, о которых Белецкий не знал...

****

   Климович в одну ночь арестовал свыше двухсот жуликов, которые при всей ее
первобытной местечковой безграмотности имели на руках дипломы дантистов.
   Возник громкий по тем временам процесс - липовых "зубодеров"  приговорили
к ссылке в Сибирь на поселение (до конца войны). Для Симановича это было как
гром средь ясного неба - сионисты пребывали в  нервном  состоянии  "шухера",
обвиняя судей в закоренелом антисемитизме.
   Симанович кинулся к Распутину, а тот сказал, что сделать ничего не может,
благо министр юстиции приговор утвердил.
   - Ты с наших зубодеров навар имел?
   - Ну, имел, - сознался Распутин.
   - Тогда... вали министра юстиции.
   - А нового-то из кармана не вынешь...
   Когда стало известно, что царь вернулся из Ставки, они  поехали  на  дачу
Вырубовой - к завтраку. Передаю слово Симановичу:
   "Все шло по программе. На завтрак явился также царь со всей семьей...
   Вырубова была посвящена в наш план и хотела нам  помочь.  После  завтрака
она сказала царю:
   - Симанович также здесь...
   Он (царь) вышел ко мне и спросил: "Что ты хочешь?"  Скрывая  волнение,  я
сказал, что имею бриллиант  в  сто  каратов  и  желаю  его  продать.  Я  уже
предлагал этот бриллиант царице, но она находит его слишком дорогим.
   - Я не могу во время войны покупать  бриллианты,  -  ответил  он.  -  Ты,
наверное, имеешь другое дело. Говори. В этот момент к нам подошел  Распутин,
- Ты угадал, - сказал он ему.
   Царь... уже предчувствовал, к чему дело сводилось.
   - Сколько там евреев? - спросил он.
   - Двести, - ответил Распутин...
   Я передал царю прошение, которое он просмотрел.
   - Ах, это зубодеры! - сказал он. - Но министр юстиции и слышать не  хочет
об их помиловании...
   Распутин ударил кулаком по столу и вскричал:
   - Как он смеет не повиноваться тебе?..
   Дантисты были помилованы. Они устроили денежный сбор,  собрали  восемьсот
рублей, и на эти деньги была поднесена Распутину соболья шуба. Я же  получил
от них еврейский медовый пирог, бутылку красного вина и серебряный еврейский
кубок".
   Жрец "макавы", игравший "наперекор судьбу", в этом месте так наврал,  что
читать тошно. Мне  известно,  что  Степан  Белецкий  с  хохотом  рассказывал
генералу Климовичу:
   - Гришка наш, уж такой жох, а тут  его  облапошили!  Симанович  содрал  с
"дантистов" за помилование сто тысяч рублей, а Гришке  евреи  дали  шубу;  с
шапкой... Продешевил! А  видел  я  его  вчера  на  Невском:  едет  в  моторе
Вырубовой, довольный такой... барин.
   - Но так же работать дальше нельзя! -  в  бешенстве  заорал  Климович.  -
Беззаконие  уже  вышло  за  пределы  разума!  Ответ  Белецкого  был   вполне
академичен:
   - В этой погани два главных фактора должны волновать нас. Первый - охрана
погани. Второй - наблюдение за поганью. Все это затруднено, ибо  Гришка,  не
хуже Бориса Савинкова, поднаторел в  конспирации,  и  порою  он  просто  уже
неуловим для наблюдения. Сейчас я пристегиваю к нему Манасевича-Мануйлова!
   - Распутин же страшно зол на Ваньку.
   - Это не беда... выпьют... помирятся.

****

   Терехов, Свистунов,  Попов,  Иванов  -  филеры  наружного  наблюдения  на
площадке внизу лестницы по Гороховой, 64; им скучно, и на подоконнике с утра
до ночи они режутся в подкидного.
   Был осенний день. В подъезд вошла женщина.
   - Скажите, где Распутин живет?
   - Здесь. Третий этаж, - сказали ей...
   Скоро она спустилась - вся в слезах.
   - Чего там стряслось? - спросили филеры.
   Рассказ женщины документален:
   - У меня муж прапорщик, ранили его, лежит в лазарете на Серпуховской.
   Говорят, в Ярославль отправляют. А  я  здешняя,  дети...  Вот  и  пришла:
просить. Чтобы не  отправляли.  Впустила  меня  какая-то  девочка.  Потом  и
Распутин вышел (впервой его вижу). И сказал: "Раздевайся, заходи сюда".  Тут
сама не знаю, что со мною... Без стыда разделась и пошла. Иду и  рассказываю
о муже. Чтобы не отправляли! А он стал  хватать  меня...  и  говорит,  чтобы
легла. Тут я словно очнулась. Как треснула его! Он  записку  свою  порвал  и
говорит: "Так негоже, на добро добром платят..."
   Старший филер Терехов сказал просительнице:
   - А что у тебя, мозгов нет? Не знаешь, куда суешься?
   - Да я думала, ежели женщина в таком горе...
   - Э-э-э, нашла у кого жалости искать!
   Попов черкнул что-то в блокноте, протянул листок.
   - Ты вот что! - сказал. - Сюда больше не ходи.  Честным  бабам  здесь  не
место. У меня свояк  в  эвакопункте  служит.  Душа-мужик!  Сунь  ему  завтра
бутылку чистого денатурата. Он тебе устроит...
   - Спасибо вам, век не забуду!
   Ушла, а филеры жались друг к другу, мерзнущие.
   - Хоть бы убили его, гада, поскорее! Какой год уже хуже собак  дрогнем...
Сдохни он, так на венок бы ему не пожалели! Старший филер  Терехов  подул  в
озябшие ладони.
   - Убить и мы можем. Вынь "шпалер" - и крой,  пока  в  барабане  пусто  не
станет. Только в Сибирь идти неохота... Я думаю, что он свое отгулял.
   Пришьют его как миленького. И без нас!
   - Вообще-то он зажился... Кто даст папироску?

10. ПРАКТИКА БЕЗ ТЕОРИИ

   Белецкий  оказался  обманутым:  машины  департамента  полиции  не   могли
уследить за черным "бенцем" на восьми цилиндрах,  за  рулем  которого  сидел
Манасевич-Мануйлов, делавший  что  хотел,  поплевывая  на  всех  белецких...
Тормоза провизжали возле дома ј 36 по Бассейной улице.
   Ванечка не спеша осмотрелся, юркнул в подворотню. Сейчас он скрывался  не
только от начальства, но и от жены - Надежды Доренговской. Там, где  в  наши
дни находится Ленинградская Музкомедия, тогда был  Паллас-театр,  и  актриса
труппы этого театра Екатерина Лерма-Орлова  не  оставила  следов  в  русском
искусстве, но зато оставила глубокие шрамы в сердце Манасевича-Мануйлова...
   Рокамболь раскис от, кажется, любви!
   На квартире актрисы Ванечка, как опытный полицейский агент, по окуркам  в
пепельнице и по  грязной  посуде  в  кухонной  раковине  пытался  установить
признаки мужского присутствия. Дело в том, что Лерма  была  неверна  и  (под
видом уроков верховой езды) безбожно путалась с молодым  берейтором  Борисом
Петцем... Обойдя все комнаты, Ванечка элегантно поцеловал ручку актрисы.
   - Прошу тебя - будь достойна моей небывалой любви.
   - Не лезь ко мне! Когда бросишь свою старуху? Речь шла о Доренговской,  к
которой  Манасевич-Мануйлов  был  слишком  привязан,  и   потому   он   даже
покривился.
   - Не пойму, чем она тебе мешает? - Еще  раз  он  подцепил  из  пепельницы
подозрительный окурок, на котором отпечатался прикус крепких мужских зубов.
   - Опять принимала кобылятника?
   Опереточная дива закатила ему прекрасную оплеуху.
   - Это еще  что  за  выражения!  -  возмутилась  она.  Ванечка  неожиданно
зарыдал, становясь жалким.
   - Я понимаю... он молод, а я... не мучай меня...
   - Ты деньга принес?  -  обострила  актриса  трагедию.  Ванечка,  стыдясь,
протянул ей сотенную.
   - Извини, что мало... Двести за мной.
   - Когда принесешь?
   - На днях. Кстати, у меня к тебе дело...
   - Провались ты к черту со своими делами!
   - Позволь, я использую твою квартиру для свидания...
   - Кого и с кем?
   - Распутина... ты его знаешь?
   - Еще бы!
   - И... Штюрмера, которого ты тоже знаешь.
   - Представь, не знаю.
   - Ну, я потом расскажу тебе об этом типе. Пока! Лерма  проводила  его  до
дверей со словами:
   - Чтоб завтра же принес деньга. Иначе - не пущу... Вот  это  любовь,  вот
это страсть! Бррр...

****

   Со всею страстью он залетел в кабинет Белецкого.
   - Степан Петрович, у меня большое личное горе.  Не  поверите!  Человек  я
осторожный и, смею думать, неглупый, а тут втюрился в молодую чертовку  и...
терплю даже ее любовника!
   - Ну и что? - зевнул Белецкий. - Все терпят.
   - Арестуйте его... это берейтор Борис Петц.
   - Имей же совесть, - резонно отвечал  Белецкий.  -  Снюхался  с  какой-то
шлюхой из "Палласа", знал ведь, что не тебя она полюбила, а кошелек  твой...
И вдруг я, директор полиции, должен ради  твоих  красивых  глаз  хватать  ее
хахаля, А по какой статье?
   - По сто восьмой - за измену Родине.
   - Много ты, братец, знаешь. А докажи!
   - Лаптей плести я не умею, это верно. Но руководство  к  плетению  лаптей
сочинить сумею. Издам его. И гонорар получу... Ночью Ванечка  долго  не  мог
уснуть. Ворочался.
   - Опять лирика? - всплакнула Доренговская. - Опять пароксизмы  страсти  к
этой опереточной блуднице?
   - Хуже, - отвечал Ванечка. - Обдумываю комбинацию. Пришла пора обеспечить
себя на всю жизнь. Время паршивое. Революция неизбежна.
   Предстоит бежать. А солидный счет в банке не помешает никогда... Так  что
спи спокойно - я тебя обеспечу!
   - Каким же образом, если не секрет?
   - Я решил  поставить  для  России  своего  премьера...  Побирушка  сейчас
втаскивает Хвостова в министры внутренних дел, так почему бы,  спрашивается,
мне не сделать премьером Штюрмера?
   Жена включила лампу, села на постели, долго шарила  под  кроватью  далеко
задвинутые шлепанцы.
   - Я не знаю всех твоих дел и делишек, но, суда  по  газетам,  Штюрмер  не
пройдет... Во-первых, немецкая фамилия.
   - Я заставлю его изменить фамилию на Панина.
   - Во-вторых, он попался на воровстве.
   - А кто из нас не попадался?
   - В-третьих, у Штюрмера, неясное происхождение...
   - На этом я его и поймал! По законам  империи,  Штюрмер  не  имеет  права
занимать в России то положение, какое занимает. Штюрмер подделал документы.
   Он сын австрийского раввина, а выдает себя за потомка православной святой
Анны Кашинской. Ему удалось сделать подчистку в  бумагах,  по  которым  дата
рождения неверна. Он везде пишет 1848 год, чтобы доказать свое  рождение  на
русской земле. А между тем он родился раньше, когда еще жил в Австрии...
   Он погасил свет. Во мраке спальни жена спросила:
   - А сколько лет Горемыкину?
   - Кажется, восемьдесят семь.
   - Но Горемыкин прочно сидит на своем месте.
   - Нет, он уже стал мешать: в  Царском  Селе  рады  бы  от  этого  балбеса
отвязаться. А других кандидатов пока нет...
   - Как же ты не боишься Распутина? - снова заговорила жена. - После  твоей
статьи о том, как он, водил аристократок в баню, Распутин был в  ярости,  он
грозил, что сошлет тебя...
   Ванечка не ответил - он уже спал. Ему снилась рулетка и красивый берейтор
Петц, сажающий в седло хохочущую Лерму-Орлову. К  началу  войны  в  банке  у
Манасевича  лежало  всего  4  рубля  и  38  копеек,  но  "войну  я   закончу
миллионером" - утверждал он всюду.
   Это нетрудно! Надо лишь поставить своего премьера.

****

   В пору распада  государственных  организмов  мелкие,  ничтожные  личности
иногда играют немалую роль... Что такое Лерма-Орлова? Певичка и танцорка.  А
что  такое  Мишка  Оцуп-Снарский?  Маленький  фоторепортер...  Он   позвонил
Манасевичу-Мануйлову:
   - Приезжай к ночи - будет Гришка!
   Снарский жил в глухом Казачьем  переулке,  в  самом  изгибе  колена  этой
странной и таинственной улочки, изогнутой углом и выходящей на  Гороховую  -
почти напротив того дома,  в  котором  проживал  Распутин;  в  полночь  сюда
подъехал Манасевич;  квартира  фоторепортера  была  натискана  добром  (Оцуп
неплохо зарабатывал с тех  пор,  как  начал  фотографировать  Гришку).  Стол
ломился от яств, но Ванечка,  давно  пресыщенный  жизнью,  с  ленцой  и  без
аппетита обозревал роскошное убранство, непостижимое в дни войны,  когда  на
столицу  надвигался  царь-голод.  Распутин  явился  с  друзьями  -   Абрамом
Боберманом и инженером Гейне (приятелем Борьки Ржевского, не  знавшего,  что
Гейне - тайный агент шайки Аарона Симановича). С мужчинами прибыли  и  дамы:
разбитная княгиня Стефания Долгорукая, жена камер-юнкера, и  очень  красивая
Мария Гиль, жена капитана броневых сил петроградского гарнизона.
   - Вот забота! - гудел в прихожей Распутин. -  Одну  стерву  из  "Астории"
вез, а за другой машину на Кронверкский гонял... - Увидев Манасевича,  сразу
осекся:
   - А энтот гувняк на што?
   - Кашу маслом не испортишь, -  отвечал  Оцуп.  Ванечка  полакейски  ловко
разоблачил Распутина от шубы и, дурачась, поцеловал его в нос. Гришка  грубо
отпихнул его:
   - Иди, иди ты... Ты уже не раз меня продал! Боберман с Гейне встали между
ними.
   - Только без скандалов, умоляем вас. Разволновались и потаскухи:
   - Мужчины, ведите себя прилично... без драки!
   - Прилично, - повторил Распутин, проходя к столу и  нервно  одергивая  на
себе рубаху. - С эвтакими гнидами лучше не связываться. Вот  и  Побирушка  в
душу залез... Тоже нет веры! Скользкие вы людишки, - погрозил он Ванечке,  -
противны вы мне.
   Манасевич даже ухом не повел и откупорил бутылку.
   - Тебе чего налить? Мадеры?
   - Я сам налью себе, - сказал Распутин, выхватывая у него бутылку. - А  то
ведь ты, жандарм, еще яду подсыпешь... Подвыпив,  он  размяк.  Но  оставался
мрачен.
   - Не думал тебя встретить, - произнес через стол.
   - А теперь встреч не миновать, - отвечал Ванечка.
   - На што ты мне сдался?  Иуда  такой...  Заметив  настороженный  блеск  в
глазах инженера Гейне, Манасевич предложил Распутину выйти в коридор; там он
ему сказал:
   - Орешь много! А жить на белом свете хочется? Этим он словно ткнул Гришку
в наболевшее место.
   - Знаешь, - шепнул тот, - меня скоро ухлопают.
   - Кто?
   - У них уже все готово, - передернуло  Распутина;  сразу  съежившись,  он
шлепнул себя по коленям,  потом,  потирая  руки,  прогулялся  вдоль  темного
коридора оцуповской квартиры...
   Манасевич-Мануйлов ответил ему спокойно:
   - Чепуху-то не городи. Твоя драгоценная житуха отныне в  моих  руках.  На
днях Белецкий поручил мне твою охрану... На Распутина это произвело  ужасное
впечатление:
   - То Курлов, то Белецкий, теперь еще ты, будто клоп, с потолка упал.
   Поделить меня не можете? Взорвать бы вас всех  к  едреной  Фене!  У  семи
нянек дитя без глазу... Ой, чую, провороните вы меня, прокакаете. А на  кого
же детки мое останутся?
   Ванечка застегнул пуговку на его рубахе.
   - Тебя хочет видеть Штюрмер... Знаешь такого?
   - Хосподи! - отвечал Распутин. - Да он со своей старой шваброй ко мне  на
пятый этаж без лифта сколько раз приползал, кады я ишо на Английском  жил...
Чего ему, нудиле, надоть?
   - Поговорить.
   - А ну его! Праативный он...
   - Не  блещет  приятностью,  -  согласился  Ванечка,  разглядывая  обои  в
коридоре Оцупа. - Но дело не в  этом.  Борис  Владимирыч  к  тебе  относится
замечательно. Если ты будешь умным, так ты  его,  как  котенка,  на  бантике
уведешь... Понял?
   - На што он мне сдался? Я их всех на бантике...
   - Не спеши. Возможны перемены... там - наверху!
   - Ой, надоело, - отмахнулся Распутин.
   - Мне тоже, - кивнул Ванечка. - Но что  делать?  Не  вешаться  же  нам  с
тобой. Жить как-то ведь надо...
   - Тады пущай на Гороховую придет.
   - Сейчас Штюрмеру невыгодно бывать на Гороховой,  начнут  все  трепаться,
будто ты его проводишь... Лучше вот тебе адресок: Бассейная, тридцать шесть,
там и повидаемся.
   - А кто живет на Бассейной?
   - Моя хахальница... актриса. А за жизнь свою не  волнуйся.  Пока  я  тебя
охраняю, с тобой ничего не случится. В дверях показались Боберман и Гейне:
   - Что же  вы,  господа?  Наши  дамы  скучают...  Ванечка  сильно  треснул
Распутина по спине.
   - Пошли, старче! Выпьем. Я  тебе  худого  не  хочу...  Устроив  свинство,
разбрелись в шестом часу утра. Белецкий был прав: выпили  -  помирились.  Но
возникли некоторые узелки.

****

   В биографии Манасевича-Мануйлова был один факт, о котором он  болтать  не
любил.  Еще  молодым  чиновником  МВД  он  служил  в   тюремном   управлении
Ярославской губернии, когда губернатором был Штюрмер, - отсюда и  знакомство
их давнее...
   Да, это верно, Штюрмер симпатичностью не блистал:

   Он недаром с виду шельма,
   Шерсть рыжа, как у лисы,
   И совсем как у Вильгельма
   Закрутил свои усы!

   Прошлое этого "практика" (как он себя величал) было отлакировано кровью и
ложью. Население губерний ему подвластных он облагал особым налогом - в свою
пользу. В деле воровства Штюрмер не повершил петербургского  градоначальника
Клейгельса, который  ухитрился  стащить  с  набережной  Невы  целый  "речной
трамвай", позже и обнаруженный плавающим по озеру - в  его  имении.  Штюрмер
как хапуга был мельче: отнимал у крестьян коров, свиноматок и даже цыплят  у
бабок. Все стаскивалось на  его  усадьбу,  лопавшуюся  от  грабежа.  Историк
пишет: