то, быть может, умолять его. В полночь  этот  человек
пришел в дом. Он должен был обладать очень  высоким  ростом  и  огромной
силой, чтобы с  одного  удара  рассечь  череп.  На  подошвах  ног  этого
человека  были  сосновые  опилки.  Между  мужчинами   произошла   ссора,
возможно, из-за отказа платить, затем более высокий  человек  сорвал  со
стены оружие и, раздробив череп сквайру, скрылся. Где, спрашивал я себя,
можно  найти  землю,  смешанную  с  древесными  опилками?   Конечно,   в
лесопилке. А здесь в долине находится только  Эшдонская  лесопилка.  Мне
еще прежде приходила мысль,  что  ключ  к  этому  ужасному  преступлению
следует искать в прежней жизни сквайра. Поэтому  я  провел  поучительный
вечерок, болтая с хозяином нашей  гостиницы.  Задавая,  по  его  мнению,
праздные вопросы, я вытянул из него ценные сведения. Два года тому назад
какой-то австралиец был назначен  управляющим  Эшдонской  лесопилкой  по
личной рекомендации сквайра Эддлтона. А сегодня утром, когда вы вышли из
своей хижины, Грирли, чтобы дать рабочим дневное  задание,  я  стоял  за
этими  штабелями  строевого  леса.  Я  увидел  вас  и  понял,  что  дело
закончено.
   Австралиец напряженно, с горькой улыбкой слушал рассказ Холмса.
   - Моя беда заключается в том, что он пригласил именно вас, мистер,  -
сказал он дерзко. - Но я не хочу нарушать нашего уговора и расскажу  вам
сейчас то  немногое,  чего  вы  еще  не  знаете.  История  начинается  с
семидесятых годов, когда недалеко от Калгурли было открыто месторождение
золота.  У  меня  был  младший  брат,  который  вступил  в  компанию   с
англичанином, носящим имя Эддлтона. Оба, разумеется, разбогатели.
   В те времена дороги к золотым приискам были небезопасны, потому что в
зарослях орудовали беглые каторжники. Так вот, всего лишь  через  неделю
после того, как мой брат и Эддлтон напали на новую  жилу,  был  ограблен
транспорт с золотых приисков в Кялгурли, охранник и кучер застрелены. По
ложному доносу Эддлтона мой несчастный брат  был  схвачен  и  обвинен  в
нападении на транспорт с золотом. В те дни закон  действовал  быстро,  и
брата в ту же  ночь  повесили  на  дереве.  Золотоносная  жила  осталась
целиком во владении Эддлтона. Меня в  то  время  не  было  на  месте,  я
работал на рубке строевого леса в Голубых Горах. Лишь через два  года  я
узнал от одного золотоискателя правду, которую сообщил ему перед смертью
помощник повара.  Этот  помощник  повара  был  в  свое  время  подкуплен
Эддлтоном. Эддлтон нажился и вернулся в Старый Свет. У меня же  не  было
ни гроша, чтобы поехать за ним. С этого дня я начал откладывать  деньги,
чтобы поехать разыскивать убийцу моего  брата...  Да,  убийцу,  будь  он
проклят! Только через двадцать лет я нашел его, и этот  миг  вознаградил
меня за все годы лишения и ожидания.
   "Доброе утро, Эддлтон", - сказал я. Его лицо сделалось серым,  трубка
выпала изо рта.
   "Лонг Том Грирли!" - проговорил он и задохнулся. Я  подумал,  что  он
лишится сознания. Ну, мы с ним побеседовали, и я заставил его  дать  мне
эту работу. И начал я выкачивать из него  деньги.  Это  был  не  шантаж,
мистер, а восстановление моих прав на имущество погибшего брата. Два дня
тому назад я снова написал ему письмо, и ночью он приехал ко мне верхом,
ругаясь и клянясь, что я разоряю его. Я сказал,  что  даю  ему  срок  до
полуночи: будет он платить или нет? Я обещал приехать к нему за ответом.
   Он ждал меня в холле, обезумевший от спирта  и  злобы.  Он  бранился,
кричал, что не боится моего  доноса  в  полицию.  Неужели,  говорил  он,
поверят словам грязного австралийского лесоруба,  а  не  ему,  владельцу
поместья и мировому судье!
   "Я так же удружу тебе, как удружил в  свое  время  твоему  никчемному
брату", - кричал он. Эти слова и заставили  меня  совершить  то,  что  я
сделал. В моем мозгу что-то  защелкнулось,  я  сорвал  со  стены  первое
попавшееся под руку  оружие  и  ударил  по  рычащей,  оскаленной  голове
Эддлтона. Минуту я молча смотрел на него...  "Это  тебе  за  меня  и  за
Джима", - прошептал я, повернулся и  убежал.  Вот  и  вся  моя  история,
мистер. А теперь я хочу, чтобы вы увели меня, прежде  чем  вернутся  мои
рабочие.
   Лестрейд и его пленник уже дошли до двери, когда их  остановил  голос
Холмса.
   - Мне хотелось бы знать, - сказал он, - известно ли вам, каким именно
оружием вы убили сквайра Эддлтона?
   - Я уже сказал,  что  схватил  со  стены  первое  попавшееся  оружие.
Кажется, это был топор или дубинка...
   - Это был топор палача, - сказал Холмс.
   Австралиец ничего  не  ответил,  но,  когда  он  пошел  к  дверям  за
Лестрейдом, мне показалось, что  странная  улыбка  осветила  его  грубое
бородатое лицо.
   Мой друг и я медленно шли по лесу.
   - Странно, - сказал я, - что ненависть и  чувство  мести  могут  жить
двадцать лет.
   - Дорогой Уотсон, - возразил Холмс, - вспомните  старую  сицилианскую
поговорку: месть - это  единственное  блюдо,  которое  особенно  вкусно,
когда его едят в холодном состоянии. Но посмотрите-ка, -  продолжал  он,
прикрывая рукою глаза, - вон какая-то женщина бежит к нам  по  тропинке.
Это, видимо, миссис Лонгтон. Хотя  я  и  обладаю  некоторым  количеством
рыцарских  чувств,  я  не  в   настроении   слушать   излияния   женской
благодарности. Поэтому давайте пойдем боковой тропинкой за кустами. Если
мы прибавим шагу, мы поспеем к вечернему поезду в Лондон. 6


5





ПЕРСТ СВЯТОГО ПЕТРА

Агата КРИСТИ
Перевод с английского Н. Дробышевой



ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.org.ru


   - А теперь ваша очередь, тетя Джейн, - сказал Реймонд Уэст.
   - Да-да, тетушка Джейн, мы ждем от  вас  захватывающего  рассказа,  -
подала голос Джойс Ламприер. Чего-нибудь эдакого, с изюминкой.
   - Да вы надо мной смеетесь, мои дорогие. Думаете,  если  я  всю  свою
жизнь провела в  захолустье,  то  со  мной  не  могло  произойти  ничего
интересного?
   - Господь с вами, тетушка, я никогда не считал, что деревенская жизнь
течет так уж мирно и безмятежно, - с  жаром  возразил  Реймонд  Уэст.  -
Особенно после всех тех ужасов, о которых вы нам рассказывали.
   - Человеческая натура,  мой  дорогой,  повсюду  одинакова.  Просто  в
деревне все на виду.
   - Вы необыкновенный человек, тетушка Джейн, -  воскликнула  Джойс.  -
Это ничего, что я зову вас  "тетушкой"?  Сама  не  пойму,  как  оно  так
выходит.
   - Ой ли? - старая дама на миг подняла глаза, и  ее  чуть  насмешливый
взгляд заставил девушку залиться краской.
   Реймонд Уэст беспокойно заерзал в кресле и смущенно закашлялся.  Мисс
Марпл оглядела Реймонда и Джойс, улыбнулась  и  снова  взялась  за  свое
вязание.
   - Да, я прожила ничем не примечательную жизнь, но тем не менее у меня
есть кое-какой опыт  по  части  решения  всяких  житейских  головоломок.
Некоторые из них были проще пареной репы и  вряд  ли  заинтересуют  вас:
что-то вроде того, "кто украл сетку с продуктами у  миссис  Джонс",  или
"почему миссис Симс только однажды появилась на людях в своей шубке". Но
эти маленькие задачки на самом деле очень  интересны,  если  занимаешься
изучением человеческой природы.
   Единственное  происшествие,  которое  могло  бы  вас  заинтересовать,
случилось с моей бедной племянницей Мэйбл. С тех пор минуло уже десять с
лишним лет и, к счастью, все уже быльем поросло... - Мисс Марпл умолкла,
потом пробормотала себе под нос: - Так.., надо сосчитать  петли  в  этом
ряду. Кажется, я ошиблась... Одна, две, три, четыре,  пять,  теперь  три
вместе с накидом... Все правильно. Так, о чем это я говорила? Ах, да,  о
моей бедняжке Мэйбл. Она была  милая  девушка,  право  же  очень  милая,
только немного глуповатая. А кроме того - сентиментальная и  слишком  уж
несдержанная в растроенных чувствах. В двадцать два года она вышла замуж
за мистера Денмена. Я очень надеялась, что это ее увлечение пройдет  без
серьезных последствий: мистер Денмен был очень вспыльчивым человеком,  а
такой, как Мэйбл, нужен муж добрый и снисходительный к ее недостаткам. К
тому же, как я узнала, в роду у  Денменов  были  душевнобольные.  Однако
девушки во все времена отличались упрямством.  Словом,  Мэйбл  вышла  за
него. Мы почти не виделись после ее замужества, ну разве, что  она  пару
раз навещала меня. Правда, они неоднократно звали меня в гости,  но  мне
всегда бывает не по себе в чужом доме, и я всякий  раз  под  благовидным
предлогом отклоняла приглашения.
   Они  прожили  в  браке  десять  лет,  когда   мистер   Денмен   вдруг
скоропостижно скончался. Детей у них не было, и все его деньги перешли к
Мэйбл. Разумеется, я написала ей и предложила приехать, если  она  хочет
меня видеть, но  получила  в  ответ  очень  спокойное  и  рассудительное
письмо. Я поняла, что она  не  слишком  убивается,  и  это  было  вполне
естественно:  насколько  мне  было  известно,  последнее  время  они  не
очень-то ладили друг с другом.
   Но не прошло и трех месяцев, как  я  получила  от  Мэйбл  исполненное
отчаяния письмо с просьбой приехать. Она писала, что дела идут все  хуже
и хуже, что она не выдерживает такой жизни. Я  быстренько  уладила  свои
дела и отправилась к ней.
   Я застала ее в очень плачевном состоянии - сплошной комок нервов,  да
и только.  Дом,  в  котором  она  жила,  назывался  "Миртл-Дени"  и  был
просторным и удобным. В доме жили кухарка и горничная, а также  сиделка,
которая ухаживала за старым мистером Денменом, свекром  Мэйбл.  У  него,
как это говорится, не все в  порядке  с  головой.  В  общем  человек  он
спокойный, прекрасно воспитанный, но временами какой-то странный. Как  я
уже говорила, у них в роду были душевнобольные.
   Перемены, произошедшие в Мэйбл, потрясли меня до глубины души. Теперь
ее почти невозможно было вызвать на откровенность. Я не  стала  задавать
ей лобовых вопросов, а завела речь о ее друзьях,  Галахерах.  Она  часто
упоминала о них в своих письмах ко мне. Мэйбл ответила, что  теперь  она
почти не видится с ними. Как, впрочем и с другими знакомыми.  Я  сказала
ей на это, что неразумно отгораживаться от  всего  света  и  порывать  с
друзьями. Вот тут-то все и выплыло наружу. По словам Мэйбл,  в  этом  не
было ее вины. "Ни одна живая душа здесь не желает знаться со  мной,  все
шарахаются от меня, как от прокаженной! Это ужасно! Это  уже  совершенно
невыносимо. Я хочу продать дом и уехать за границу, но  почему,  скажите
на милость, я должна бежать из  собственного  дома?  А  ведь  ничего  не
поделаешь. Как же быть?" - Даже и передать не могу, как я  расстроилась,
- сказала мисс Марпл, обращаясь к своим слушателям.
   "Моя дорогая Мэйбл, - заявила я ей, - удивляюсь я тебе.  Ведь  должна
же быть какая-то причина всему этому...".
   Но Мэйбл всегда отличалась строптивым характером,  поэтому  оказалось
очень непросто добиться от нее правдивого ответа. Она твердила что-то  о
злобных  наговорах,  о  лодырях,  ничем  не  занятых  кроме  сплетен   и
забивающих людям голову своими бреднями.
   "Все ясно, - сказала я. Очевидно по городку о тебе ходят сплетни.  Но
с чем это  связано?  Выкладывай  все  как  есть."  "Это  так  жестоко  и
несправедливо", - простонала Мэйбл.
   "Конечно, жестоко, но ты не сообщила мне ничего такого, что стало  бы
для меня откровением. А теперь, Мэйбл, скажи как  на  духу,  что  именно
говорят о тебе люди"?
   И тут все вышло наружу. Оказалось, что Годфри умер в одночасье, и это
дало пищу разным домыслам и догадкам. Пошли разговоры о том,  что  Мэйбл
отравила своего мужа. Ничто так не ранит, как подобного рода пересуды, и
бороться с ними, оправдываться - чрезвычайно трудно. Когда люди  болтают
за глаза, вы не можете ни отрицать, ни возмущаться, а сплетня разносится
вдаль и вширь, обрастая новыми подробностями, и никто и ничто не в силах
положить этому конец. Я была совершенно уверена только  в  одном:  Мэйбл
никак не способна отравить кого бы то ни было. И я не понимала, с  какой
стати ее  жизнь  должна  быть  испорчена  только  из-за  того,  что  она
совершила какую-то глупость.
   "Но ведь дыма без огня  не  бывает,  -  сказала  я  ей.  -  А  теперь
признайся, Мэйбл, что могло дать пищу таким пересудам? Должно же  что-то
быть". И она стала мямлить, что-де  не  знает  никакой  другой  причины,
кроме внезапной смерти Годфри. За ужином он был как огурчик, а ночью ему
вдруг стало плохо. Послали за доктором, но бедняга умер через  несколько
минут после его прихода. По мнению врача, смерть наступила в  результате
отравления грибами.
   "Ну, - сказал я, - этого для сплетен недостаточно, должно быть что-то
еще". И Мэйбл ответила, что за завтраком между ними произошла ссора.
   "И слуги, надо думать, все слышали?" - предположила я "Их не  было  в
комнате".
   "Но, моя дорогая, они  могли  услышать  из-за  двери."  Я  знаю,  как
истошно может кричать Мэйбл, да и Годфри Денмен никогда  не  сдерживался
во гневе.
   "Из-за чего вы погрызлись?" "О, обычное дело. Всегда одно  и  то  же.
Сначала вспылишь из-за какой-нибудь мелочи, а уж потом Годфри становился
совершенно несносен, начинал говорить ужасные вещи.  Так  было  и  в  то
утро. Я не сдержалась и высказала ему все, что о нем думаю".
   "То есть вы крупно разругались?" "Это не моя вина." "Дорогая девочка,
- сказала я, - не имеет значения, кто был виноват. Сейчас мы говорим  не
об этом. В таком городке, как  ваш,  очень  трудно  что-либо  утаить  от
людей. Все мигом обо всем узнают.  Вы  часто  ссорились,  а  в  то  утро
особенно  рьяно,   а   ночью   твой   муж   умирает   при   таинственных
обстоятельствах. Это все, или было что-то еще?" "Я не понимаю, тетя, что
вы имеете в виду под "чем-то еще".
   "Только то, что я сказала, дорогая. Если ты сделала еще  какую-нибудь
глупость, ради Бога, ничего не скрывай. Я  хочу  только  одного,  помочь
тебе." "Никто и ничто не  поможет  мне,  кроме  смерти",  -  в  отчаянии
вскричала Мэйбл.
   "Ты должна верить в Провидение. Теперь я знаю, что ты рассказала  мне
еще не все." Я всегда, даже когда Мэйбл была ребенком,  знала,  скрывает
она что-нибудь или нет, и умела добиться правды.
   Оказалось, что в то утро Мэйбл отправилась к аптекарю, купила немного
мышьяка и, конечно, расписалась за покупку. Ну и  естественно,  аптекарь
начал болтать.
   "Кто ваш врач"? - спросила я.
   "Доктор Роулинсон".
   Я знала его в лицо, Мэйбл  как-то  раз  показала  его  мне.  Это  был
дряхлый старик, и у меня достаточно жизненного  опыта,  чтобы  верить  в
точность его диагнозов. Некоторые доктора -  умные  люди,  другие  -  не
очень, но в пятидесяти случаях из ста даже лучшие из них не  знают,  как
вас  лечить.  Я  одела  шляпку  и  отправилась  повидаться  с   доктором
Роулинсоном. Он оказался именно таким, каким  я  его  помнила  -  милым,
добродушным, рассеянным стариком, подслеповатым и тугим  на  ухо,  и,  к
тому же, раздражительным и обидчивым. Стоило мне  обмолвиться  о  смерти
Годфри,  как  он  пустился  в  пространные  рассуждения  о  съедобных  и
несъедобных грибах. Доктор сообщил мне, что расспрашивал кухарку, и  она
сказала ему, что один или два гриба показались  ей  подозрительными,  но
коль скоро их доставили из лавки, она решила, что все в порядке. Однако,
чем дольше она раздумывала о грибах, тем больше убеждалась, что они были
какие-то странные. Еще доктор рассказал, что когда он пришел к больному,
тот не  мог  глотать  и  умер  через  несколько  минут  после  появления
Роулинсона. Он выдал свидетельство о смерти об  отравлении  от  ядовитых
грибов,  но  в  какой   степени   этот   диагноз   диктовался   истинной
уверенностью, а в какой - упрямством, я сказать не могу.  От  доктора  я
отправилась домой и без обиняков  спросила  Мэйбл,  зачем  она  покупала
мышьяк. Должна же быть тому какая-то причина.
   "Ты сделала это с какой-то целью?" - спросила я, Мэйбл разрыдалась.
   "Я хотела умереть. Я была так несчастна, что подумывала свести  счеты
с жизнью." "Мышьяк все  еще  у  тебя?"  "Нет,  я  его  выбросила."  "Что
произошло, когда твоему мужу стало плохо? Он позвал тебя?
   "Нет, - покачала она головой, -  он  громко  позвонил.  Ему  пришлось
звонить несколько раз, пока  наконец,  услышала  Дороги,  горничная.  Та
разбудила служанку, и они спустились вниз. Когда Дороти увидела  Годфри,
она очень испугалась. Он бредил. Оставив с ним кухарку, она бросилась за
мной. Я сразу увидела, что он безнадежен. К сожалению, Брюстер,  которая
ухаживала за старым мистером Денменом,  была  в  отлучке  и  в  доме  не
оказалось никого, кто  бы  знал,  что  делать.  Я  отправила  Дороти  за
доктором, а кухарка и я остались с ним. Через несколько минут мне  стало
совсем невмоготу - это было так ужасно, - и я убежала в свою  комнату  и
заперлась.
   "Какое бездушие, - сказала я. - Такое  поведение,  несомненно,  очень
повредило тебе. Кухарка, конечно же,  рассказывала  об  этом  направо  и
налево. Какая жалость!" Затем я поговорила со слугами. Кухарка принялась
рассказывать мне о грибах,  но  я  не  могла  больше  о  них  слышать  и
попросила подробнее рассказать о той ночи. Обе показали, что  их  хозяин
был уже в агонии, не мог пить и пытался  что-то  сказать,  но  это  было
только бессвязное бормотание.
   "Что же он бормотал", - спросила я.
   "О какой-то рыбе, так ведь, Дороти?" Дороти кивнула.
   "Пакет рыбы, или какая-то чепуха в этом роде. Сразу было  видно,  что
он  не  в  себе."  Наконец,  исчерпав  все  возможности,  я  отправилась
поговорить с Брюстер. Это была изможденная женщина средних лет, пожалуй,
ближе к пятидесяти.
   "Какая жалость, что меня не было там в ту ночь, - сокрушалась она.  -
Пока не пришел доктор, никто, похоже,  и  не  пытался  ничего  сделать."
"Кажется, он бредил, - неуверенно сказала я. - Но ведь  это  не  симптом
отравления птомаином, не так ли?" "Это зависит от многих факторов." "Как
чувствует себя ваш подопечный?" "Он совсем плох."  "Слабость?"  "О  нет,
физически он чувствует себя совсем неплохо, а вот зрение...  Оно  быстро
слабеет. Может, он всех нас переживет, но он впал в полный маразм. Я уже
говорила и мистеру и миссис Денмен, что его надо поместить в  лечебницу,
но миссис Денмен не хочет и слышать об этом." Как я уже сказала, у Мэйбл
было очень доброе сердце.
   Вот так обстояли дела.
   Я  долго  ломала  голову  и  поняла,  что  в  таком  положении  можно
прекратить  сплетни  только  одним  способом  -  получив  разрешение  на
эксгумацию и исследование останков. Только тогда лживые языки  замолкнут
раз и навсегда.
   Мэйбл,  конечно,  разволновалась.  В  основном   по   сентиментальным
соображениям: грешно тревожить покой мертвых, и так далее. Но  я  твердо
стояла на своем.
   Не буду распространяться о том,  как  все  происходило.  Мы  получили
разрешение, и была сделана аутопсия, или  как  это  там  называется,  но
результат не оправдал ожиданий. Никаких следов мышьяка не  обнаружилось,
и это было хорошо, но само заключение гласило: не обнаружено ничего, что
могло бы послужить причиной заболевания или смерти. И  такое  заключение
не снимало всех подозрений: люди  продолжали  говорить  о  яде,  который
невозможно обнаружить и всякую чепуху такого же рода.
   Я повидалась с патологоанатомом,  который  проводил  исследование,  и
задала ему несколько вопросов. Он постарался в меру  своих  возможностей
ответить на них, но все, чего я добилась, - это утверждение: "очень мало
вероятно, что причиной смерти было отравление грибами." Тут мне  кое-что
пришло в голову, и я спросила, какой яд, если он был применен, мог стать
причиной смерти в данном случае.
   Из  пространных  объяснений  я  поняла  только,  что  смерть  вызвана
сильнодействующим алкалоидом растительного происхождения.
   Предположим, что Годфри, как и многие в его роду, был душевнобольным.
Разве не мог он совершить самоубийство? В молодости он изучал медицину и
вероятно многое узнал о ядах и их  действии.  Я  не  думала,  что  такое
возможно на самом деле, но больше ничего не приходило в голову.