констатировала,  что  такого ни  в жисть бы  испечь  не
сумела, даже с фрейлинами, Павел одну за другой  выкладывал на стол  бумаги.
Сперва  - две заверенных государственным нотариусом ксерокопии. Потом  - еще
страницу, чисто переписанную главным писарем Кремлевских канцелярий, бароном
Юго-западным-Южным. Присмотрелся  к  лицу  Джеймса,  понял, что ни  хрена-то
владыка Аляски  до конца понять не  может. Тогда император вынул авторучку и
размашисто, с тремя росчерками подписал третий документ - "Павел Второй" - и
перебросил Джеймсу.
     "Мы, Государь Павел Вторый, член КПРИ, милостию Божией и миропомазанием
самодержец Всероссийский: Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский и
прочая, и прочая, настоящим документом торжественно  навсегда отрекаемся  от
титулов Царя Американского, великого князя Ново-Архангельского, Иссанахского
и  Унимакского,  Барановского  и  Колошского,  князя  Алеутского   и   графа
Свято-Францышского, дабы передать их в вечное владение  роду Иоакима Нипела,
свободно избранного царя Аляски и всех прилегающих к ней земель..."
     Джеймс  обалдело  разглядывал  три документа: ксерокопию  отречения  от
престола сношаря в  его, Джеймсову  пользу, ксерокопию  отречения Джеймса  в
пользу  Павла  -  и  подлинное,  собственноручное,  подписанное  императором
отречение от всех американских титулов  в пользу опять-таки  Джеймса. Первые
два документа, кое-как накарябанные на колене, одно на сношаревом, другое на
Джеймсовом, разительно  констрастировали с  казенной каллиграфией  третьего.
Погашенный полтора года назад усилием воли коньячный дух  пробудился,  резко
ударил в голову бывшего разведчика: тот становился не  удельным владыкой, не
вассальным  царьком, а настоящим  легитимным  царем  большого государства на
американском континенте, сколько-то пробывшего, конечно, под  игом США, даже
побывшего  самым  большим штатом  этой  державы.  Павел  помедлил  и  жестом
фокусника  выложил на  стол  еще четыре документа, из  коих  следовало,  что
Американское  Царство  Аляска  уже  признали де-факто,  де-юре, вообще  и  в
принципе - четыре  великих державы  сверхнового времени: Российская Империя,
Республика Сальварсан, Инуитская  Империя Гренландия  и  Федерация  Островов
Клиппертон-и-Кергелен.   От   имени   последней   на   документе,   рядом  с
гербом-печатью  в  виде крылатой секвойи, расписался ее  почетный президент,
великий мореплаватель Хур  Сигурдссон, навеки пришвартовавший свою секвойю к
Острову  Валаам на Ладоге. Павел  глядел на окосевшего Джеймса и наслаждался
взятым реваншем.
     - Ново-Архангельск,  кстати, стоит  почти точно на широте Стокгольма. И
южней Петербурга.  Виноград у тебя там, конечно, без теплиц не созревает, но
он и под Москвой кислый... - ехидно добавил  император, посматривая на Катю.
На  нее все  эти ксивы,  кажется, не производили никакого  впечатления.  Она
видела,  что мужчины выпивают и  беседуют и никакой разборки  между ними  не
предвидится. Значит, все хорошо, и ей,  как женщине, пора и честь знать. Она
допила  коньяк,  закусила  гребешком  из  курника  и  взглядом  испросила  у
императора разрешения удалиться.
     -  Иди, Катя, иди. Я  вас в Шереметьево провожу, и вообще... Ждите меня
весной  в гости. Пригласишь, царюша? -  спросил он Джеймса, увидев, что Катя
встает, чтобы удалиться.
     Но Джеймс  был слишком  тренирован, чтобы раскиснуть надолго. Если он и
не  мог выгнать  из  себя весь хмель, то мог погасить  по  крайней  мере тот
давний, который  хлынул  через  многие  километры и месяцы  с Брянщины - эту
часть хмеля он пересилил. И ответил с достоинством:
     -  Милости  прошу, ваше величество,  к  моему  скромному двору в  любое
время, с любой свитой, по делу или  без дела! -  Он встал и  вдруг заговорил
голосом не то диктора американского телевидения, не  то хорошего  мажордома,
не то  просто дьякона:  - Здоровье  его императорского  величества, милостию
Божией государя-императора Павла Второго!
     Павел, уславший лакеев окончательно, вынужден  был для  этого  тоста за
собственное здоровье сам же коньяк и разливать: сперва в протянутый Джеймсом
бокал, потом в свой. Стоя выпили. Цари  остались наедине. Царь Аляски вытряс
в горло последние капли.
     - Славный, славный коньяк. Совсем не то, что мы в деревне пили.
     -  Мы  и там  хорошее  пили, -  ответил Павел.  - Просто коньяк немного
состарился.  Ему это полезно.  В  отличие от  нас. Поэтому важно выпить  его
тогда, когда он уже достаточно стар, а мы - еще не очень.
     В глазах Джеймса стояли слезы, притом их,  в отличие от хмеля, он никак
не мог ни втянуть в  себя,  ни испарить. В  голове у него крутились какие-то
непристойно мелкие мысли:  дадут ли гражданство?.. Какое гражданство  должен
иметь американский царь? Американское? Он  его уже  давно лишен. Может быть,
царю  Аляски  надо  получить  аляскинское   гражданство?   А  такое  бывает?
Замечательная все же закуска - квашеные ананасы, надо начинать коньяк только
ими  закусывать...  Как  все  же  это непривычно -  быть царем. Джеймс очень
посочувствовал   Павлу,    который    в    своей   роли   давно   и   прочно
акклиматизировался.
     Бутылка  иссякла. На столе стояли  еще  и  другие,  но  Павел остановил
Джеймса, момент требовал  чего-нибудь еще более благородного. Из-за голенища
своего намеренно несовременного сапога он извлек плоскую металлическую флягу
и демонстративно медленно отвинтил крышку,  которая  при необходимости могла
служить  и рюмкой, - необходимости не было, хватало и хрусталя.  Сейчас,  по
заранее отданному приказу,  прощание вступало  в последнюю часть,  за царями
никто не  следил,  рынды  должны  были  оттеснить  от  ближних  дверей  даже
синемундирную охрану. Такова  царская жизнь, что вся она протекает на виду у
всего народа, но очень, очень, очень  редко  выпадают миги, когда свидетелей
быть не должно.
     Чего там нацедил Сбитнев в эту фляжку - Павел и сам не знал. Это был не
коньяк, это было что-то намного более крепкое, градусов на семьдесят, на всю
гостиную запахло очень  резко и приятно, но чем - никто  из царей не  понял.
Можжевельником? Ежевикой?
     - Спирт,  виноградный, - неуверенно сказал Джеймс,  - выдержанный... Но
не в дубовой бочке, нет?
     - В пороховой, в пороховой, - успокоил его Павел: он начисто забыл, что
врученный ему стариком напиток называется "Ерофеич", и рецепт его составляет
государственную тайну, - тайну, надо  полагать, скрытую даже от  императора.
Пилось на удивление легко, но, похоже, грозило  большим бодуном  в ближайшее
время  и  крупным  похмельем  на  утро.  Павел  помнил  ощущения утра  после
коронации  и  вторую  рюмку налить  не  решился.  Выбрал  коньяк  постарше и
плеснул.
     - А помнишь, как ты  бутылку на седьмое ноября заначивал? - мечтательно
спросил царь Аляски.
     - Теперь у меня двенадцатое ноября праздник. Плевать. Но я не заначиваю
ничего, и забудь это  слово. Ты хоть  понимаешь, что улетаешь  на  родину, в
свое царство?
     - Понимаю... - неуверенно ответил Джеймс: где-где он  только не побывал
в  жизни,  а вот на  Аляске - никогда. И никогда не собирался. А вот теперь,
значит,  предстоит лететь  на родную Аляску. Тьфу,  в  Аляску. Не маленькое,
кстати,  государство - в три  раза  больше  Франции. Узнав, что избран царем
Аляски,  Джеймс кинулся  читать  о ней  все,  что мог  достать, но книги  на
английском языке сейчас  никому не выдавались,  потому  что перепечатывались
кириллицей, а  из того, что имелось по-русски, лучше всего читались рассказы
очень забытого в Америке Джека Лондона. Джеймс проглотил том из его русского
собрания сочинений и  решил поставить в Ново-Архангельске памятник  герою по
имени  Ситка  Чарли,  это  тем  более  уместно,  что  сам  Ново-Архангельск,
попиравшийся  пятой  Вашингтона,  назывался  "Ситка"   или  "Ситха".  Джеймс
внимательно   обследовал  географическую  карту  и  пришел   в  негодование:
выяснилось, что граница между Аляской и Канадой  была проведена не иначе как
преступниками.  Ибо Канаде достался прославленный Клондайк! Есть  там золото
или нет  - неважно, но чисто  исторически отрезать от Аляски верхнее течение
реки  Юкон вместе  с Клондайком чудовищно! Еще  и  не  повидав свою столицу,
Джеймс уже ненавидел восточного соседа, Канаду. Очень жаль, что Гренландия с
ней не расправилась, перепугавшись каких-то бродяг, по слухам, опять ушедших
под  воду в Гудзонов пролив,  в двадцатых числах их  выхода ждали на твердый
берег.  На  плечи  Джеймса  ложилась  тяжкая,  царская ответственность:  ему
предстояло   обуздать  канадских  агрессоров,  пересмотреть   несправедливую
демаркацию, вернуть ставший родным по рассказам Джека Лондона Клондайк.
     Снова  выпили. Павел решил проверить добросовестность Настасий, вытащил
из ведра темное, цвета пенки на топленом молоке, яйцо. Крутанул на скатерти,
чтобы узнать  -  сырое или крутое.  Яйцо  завертелось:  стало  быть, крутое.
Настасьи блюли традиции, яйца для  еды приносились сношарю-батюшке  крутыми,
для купания - сырыми. Собственно говоря, приносили обычно еще ведерко пива и
раков, но пива не то сварить не  успели, не то постеснялись  тащить вместе с
черешневой, а раки - какие ж  раки в июле, когда  до сентября, до ближайшего
месяца с буквой "р",  то  бишь такого,  когда рак в тело входит и к промыслу
годен, еще ждать и ждать.  Словом, все правильно бабы сделали. Павел облупил
яйцо и проглотил, и  Джеймс  повторил  все за ним, в точности повторил, даже
яйцо крутил зачем-то.
     Покуда цари  выпивали, крутили яйца и вспоминали  былые подвиги,  время
текло незаметно, однако же текло, а на "Шаффхаузене" Павла прозвонил таймер.
Время  прилета  в  Ново-Архангельск  было  подгадано довольно  точно,  чтобы
прибыть прямо  в  завтрашний день.  Лайнер  для путешествия  Павел одалживал
Джеймсу свой личный, тот,  на котором к дяде летать. Но никаких дозаправок в
Африке   не   предполагалось,   сесть   самолет    должен   был    прямо   в
Ново-Архангельске, на аэродроме Святого  Лазаря, возле бывшего вулкана... Не
подавить  бы  ненароком ананасные  теплицы...  Озлившийся  на  Канаду Джеймс
разрисовал  карту Западного  Побережья  Америки  так, что  владения  Царства
Аляска должны простираться до Форта Росс и Сан-Франциско  включительно,  как
было установлено некогда великими россиянами, а к югу от залива, в Монтерее,
речь должна звучать испанская,  а какое государство будет той землей владеть
- безразлично: там, где говорят  по-испански, должны оглядываться не столько
на Москву,  сколько  на Сан-Сальварсан. За  свое-то  государство  Джеймс был
вполне спокоен: привыкши всю жизнь следовать только инструкциям, он и теперь
знал, что в любой миг может запросить их в Кремле и они будут если не самыми
лучшими,  то всегда  точными, не подлежащими  двум  толкованиям.  К примеру,
Джеймс по просьбе Павла легко и безболезненно перешел в английском письме на
кириллицу, теперь вез с собой в Аляску часть тиража первой английской книги,
отпечатанной  правильным, пушкинским способом:  "Тхе Лифе анд Адвентурес  оф
Робинсон Црусое".
     Аэродром Святого  Лазаря он тоже решил  переименовать  просто,  в честь
великого  прадедушки  Павла  и  в  честь  величайшего  из Россиян  Аляски  -
"Александр": именно в царствие государя Александра Благословенного Александр
Баранов превратил  Ново-Архангельск  в  столицу Русской  Америки,  именно  в
царствие  Павла  Второго,   прямого   потомка   Александра,  Аляска   обрела
независимость.  От президента  Сальварсана, прослышавшего  о  переименовании
аэродрома,   были   завезены  в   Ново-Архангельск   саженцы   александрины,
прославленной  паразитоядной лианы:  ими обсадили  аэродром по  периметру, и
чистота воздуха вполне обеспечилась. Спешно строился  мост, которым  столица
соединялась  с основным континентальным массивом, оттуда в недалеком будущем
планировалось проложить скоростную трассу на город Баранов, бывший Анкоридж,
и  дальше,  к  Берингову проливу.  А вот  что  строить через  него, мост или
плотину, сейчас решали в Санкт-Петербурге,  в Институте Северных  Территорий
имени Государя  Павла Первого.  Митрополит Фотий был извещен, что вскоре ему
предстоит  освятить  либо  плотину, либо  мост, потому  что  постройка много
времени не займет. Фотий не спорил.
     Но таймер звонил, и Джеймс понял, что уже пора. Он налил еще раз и себе
и императору, не вставая, нагнулся через стол, и тихо проговорил:
     - Выпьем, государь, за то, чтобы все это сошло нам с рук.
     - Что - все? - не понял Павел.
     - А все. Все, все. - Джеймс чокнулся с Павлом и опрокинул бокал.
     Павел подумал  над оригинальным тостом,  оценил,  присвоил авторство  и
тоже выпил. К парадному подъезду подали ЗИПы. Катя вышла из  дальних покоев,
цари  -  из-за  стола, все наскоро  погрузились и  поехали в  Шереметьево-2.
Джеймс,   Катя,  челядь,  подарки,  хозяйственные  мелочи,   декорации   для
постановки мольеровского "Мнимого больного" в переводе на русский язык героя
Российской Америки Александра Ротчева, - так порекомендовал отметить Джеймсу
приезд  в  Ново-Архангельск  всезнающий  Сбитнев.  Ну, а  после  венчания  и
коронации,  конечно,  - "Жизнь за царя", хотя Глинку  Павел не переносил,  а
Джеймс вообще никакой музыки не воспринимал. Но момент обязывал.
     Уже на взлетной полосе Павел поцеловал Кате руку, привстал на цыпочки и
обнял Джеймса. Расставаться было горько, однако необходимо.
     - При первой же возможности... - не договорил император.
     -  И  я  к тебе при  первой же возможности... -  так же  глотая  слезы,
ответил Джеймс. Остальные слова так и не произнеслись.
     Лайнер оторвался  от  земли, император отбыл в Кремль. Катя,  отстегнув
ремни,  все-таки  попросила старшую фрейлину  принести  жемчужное  платье  -
хотелось   рассмотреть   его   поближе.  Но   заранее   проинструктированная
фрейлина-креолка отказала властным жестом, какому ее могла научить лишь одна
женщина на свете.
     - Нет, ваше величество. Под венец вы пойдете в другом платье.
     - То есть как это? - неприятно удивилась Катя.
     - Именно так. Жемчуг  на  свадьбе - слезы. Для  вас приготовлен  другой
наряд. Личный  подарок  баронессы Шелковниковой. Думаю,  он  вас не огорчит.
Государь Павел не осведомлен о свадебных приметах.  А Елена Эдуардовна дарит
вам на свадьбу другое платье. Под цвет глаз и согласно рангу.
     Из подсобки вынесли что-то  непостижимое. Белое подвенечное платье было
расшито столь же богато,  как и подаренное Павлом, но не умирающим жемчугом,
а  дорогими, специально  подобранными  изумрудами.  Елена  летала  в  Страну
Великого  Адмирала, благо  недалеко от  Парамарибо, специально была весной с
инспекцией  своих  курилен и  борделей.  За огранкой,  за пошивом платья, за
изготовлением гарнитура "серьги-браслет-ожерелье-перстни"  Елена  проследила
лично.
     - Это хороший камень, - наставляла Катю фрейлина, помогая в примерке, -
укрепляет сердце, устраняет горести, помогает от бессонницы... От несчастной
любви тоже помогает. И тот, кто носит изумруд, застрахован от страшных снов.
     Последнее, подумалось Кате, очень  не лишнее.  Со времен алтайской беды
страшные  сны у нее  бывали.  Она  поглядывала на дверь  кабинета, в котором
уединился  Джеймс,  и надеялась,  что  никакой  страшный сон  ей  больше  не
страшен. В  таком платье  вправду  не  стыдно будет пойти под венец  в храме
Святого Германа Аляскинского, в столичном городе Ново-Архангельске в великом
Американском Царстве Аляска.
     Джеймс убедился, что дверь кабинета заперта, и открыл бутылку.



12
     Если вы будете препираться, я вас поженю.
     КЛАЙВ С. ЛЬЮИС. МЕРЗЕЙШАЯ МОЩЬ

     В самолете бывает. В поезде. В подводной лодке. А в лифте? А? Покажите,
кто  еще  додумался.  Нет,  в  лифте -  самое  удобное.  Разве  что  немного
тесновато, если ноги длинные.
     Ноги у Форбса  были очень  длинные; потомок  австралийских  каторжников
даже  теперь,  сгорбленный  годами,  с  удовольствием   проходил   ежегодное
медицинское  переосвидетельствование  и,  подслушивая  мысли  врачей,  снова
радовался своим "шести с половиной футам". Но ноги  - это ничего,  подогнуть
можно.  Зато кабинет, оборудованный  в  лифте,  оказался потрясающе  удобен.
Нажав  комбинацию  клавиш, взмывал  или опускался  Форбс  на любой из  почти
пятисот  уровней   своего  института,   перебросив  рычаг,   перемещался   в
горизонтальные  штольни-коридоры,  распахивал  засекреченные  с  пятидесятых
годов  двери,  словом,  доставлял  сам  себя  вместе  с  кабинетом  в  любую
лабораторию,  ангар,  зал, спальню,  куда  угодно, -  кроме  недоступных  по
условиям  контракта личных покоев Луиджи Бустаманте. Плавающий сквозь Элберт
лифт-кабинет Форбса был теперь  благословением для Форбса  и проклятием  для
его сотрудников, даже магов. Хотя не для всех. С трудом вылеченный ирокезами
Мозес Цукерман, полностью, согласно требованиям своей религии, отрекшийся от
ремесла  мага, только и  ждал  визита  Форбса. Ему  хотелось поплакаться,  а
слушать его никто, кроме генерала, в себе  сил не  находил.  Тяжкие  он  вел
разговоры.
     У  Цукермана  были серьезные  неприятности.  Пожелай  он  уволиться  из
института  Форбса -  он  тут  же получил  бы  и  пенсию, и  виллу с кошерным
поваром, и что угодно, хоть  птицу-тройку,  даже  можно  бы  кого-нибудь  из
второстепенных  магов приставить к нему вместо сиделки. Но старый  "господин
раввин" хотел того единственного,  чего в США ему никто обеспечить не мог. А
хотел  Моисей Янович Цукерман малого: чтобы  пустили его в  Москву к сестре,
хоть ненадолго, хоть на  месяц, хоть на неделю, он не имел права умирать, не
повидавшись с  единственной сестрой. Белла Яновна  числилась там, в  Москве,
придворной дамой, занимала неплохое положение при дворе фаворитки императора
Павла Второго - Антонины, а после исчезновения фаворитки, вовремя и где надо
поплакав, на пару с подругой-полячкой заведовала теперь  секретным кабинетом
дегустаций при  Кулинарной академии  в  Кремле. Гостевой вызов  брату  Белла
Яновна давно прислала, и службы США ничего не имели против,  ибо Форбс давал
гарантию, что сильно залеченный Цукерман уже никаких государственных тайн не
разгласит,  даже  если  того  захочет.  Беда  скрывалась  на  другом  конце:
император  Павел лично  отказал брату Беллы Яновны  во въездной визе.  Новое
прошение в русское посольство  можно  было подавать только через полгода, но
ван Леннеп предупредил, что  Павел не пустит Цукермана в Россию раньше,  чем
найдет свою  фаворитку, слишком болезненно  в  его  памяти  были связаны эти
женщины, и вообще-то  на самом деле императору о прошениях Цукермана даже не
докладывают, запреты  налагает канцлер, берегущий покой самодержца. "А когда
царь  найдет  фаворитку?.."  - безнадежно  спрашивал  Форбс предиктора.  Ван
Леннеп  прерывал  связь.  Он  не  хотел  отвечать "никогда",  следуя старому
принципу "никогда не говори  "никогда". Ван  Леннеп знал  многое такое,  что
совершенно  не  желал никому  сообщать:  только  так  ведут  себя  настоящие
ясновидящие,  если  они,  впрочем,  не круглые  олухи,  а таковых со  времен
Кассандры, увы, известно тоже очень много.
     Необнаруживаемый кабинет Форбса плыл внутри  стен сектора транформации,
где  сейчас  возились   с  новорожденным   слоненком,   возились   те  самые
врачи-эсэсовцы,  которых теперь нечем было занять,  -  после провала проекта
"Гамельнская дудочка". Выманенные  их  усилиями  из  России несколько  сотен
остолопов  топтали сейчас канадскую землю,  а скоро  ожидались в  штате Мэн.
Хуже того, появились сведения,  что на  южный  берег Австралии  вышла группа
бывших обитателей Брайтон-бич, протопавших через обе Америки на юг, потом по
дну  морскому в Антарктиду, они пересекли  ее, опять ушли под воду  и теперь
вот  досаждали  Канберре. Дудочка  давно отзвучала,  но брайтонцы все  равно
рвались  на север  -  в Индонезию,  в Индокитай - и дальше. Можно  бы на них
пл