ленный  ныне  миру сношарь Лука
Пантелеевич Радищев, он же Никита Алексеевич Романов, узнав о  котором ахнул
даже Шелковников:  такой персонаж вверенная ему организация прохлопала! Ведь
его еще шестьдесят лет  назад следовало на  сорок тысяч кусочков разрезать и
каждый расстрелять по отдельности! Но теперь было стрелять не только поздно,
но очень даже слава Богу, что поздно. Получив с помощью болгарских товарищей
очень убогое, но хоть какое-то досье на сношаря, Шелковников и все ведомство
сделали  вид,  будто  охраняли деревню Нижнеблагодатское  все шестьдесят лет
неусыпно, бережа для будущего разведения. Одно оказалось плохо: в Москву, на
грядущую после конечного инфарктирования вождя коронацию, князь Никита желал
ехать не иначе, как всей семьей. А это восемьсот, почитай, дворов. Да еще из
соседних деревень  набежит народ с доказательствами. Где их разместить? Идею
подал опять-таки Сухоплещенко, и она  так  понравилась генералу, что он чуть
не ляпнул  прежде времени  подполковнику следующую  звездочку на  погоны, но
опамятовался,  решил подождать  до коронации.  Сухоплещенко предложил, чтобы
князь  Никита, как доподлинный  Романов, был вселен в свой  родовой дом,  то
бишь в дом бояр Романовых  на Варварке. Там  какой-то музей фиговый воткнут,
выкинуть его оттуда в двадцать  четыре  минуты,  оборудовать  великому князю
покои такие,  какие он предпочитает. А деревню - что ж, под самым боком есть
гостиница на пять тысяч мест, название у  нее хорошее - "Россия", даже ближе
она  будет  к сношареву  дому,  чем в  Нижнеблагодатском.  Чай, уместятся. И
иностранцев  уместим, сделаем  их перемещенными лицами. Приглашение великому
князю заготовили, но  пока не отсылали: переоборудование дома бояр Романовых
в  Дом Старейшего  Сношаря,  да  и устройство  гостиницы - все это требовало
некоторого времени.
     Долго решал Сухоплещенко  швырнутый  на его усмотрение  вопрос:  давнюю
пассию Павла Алевтину, ее как, задачить либо держать  особняком? И  вместе с
потомством или без? Подполковник  изучил ее немудреную биографию керченского
посола. А приходилось  ей не то чтоб солоно, но во  всяком случае не сладко.
До   последнего  времени   она   работала  экономистом  в  рыбном  ресторане
"Бригантина",  замужем  не  была  никогда  по   причине  очень  уж  мымровой
внешности,  и  в  соложницы  будущего императора  попала не то по  армейской
оголодалости бойца, не то  им брома там в харчи недолили,  - неужто и бромом
можно  спекульнуть?  - не  то Павел  ухитрялся  питаться на стороне,  однако
сожительство их, длившееся три месяца,  не отразилось бы  никак и ни на чем,
да вот только девятиклассник Ваня - увы, обязательные на Украине экзамены за
девятый  класс, а Крым все еще числился  Украиной, сдать парню не дали - имя
носил выразительное - Иван  Павлович. Поглядев на  него  в натуре, последние
сомнения в происхождении Сухоплещенко отбросил; взяв все дурное из внешности
отца, мальчик  добавил к этому еще и  все дурное из внешности матери. То же,
кажется, имело  место  и в  смысле характера, только  вот бездельником Павла
было назвать нельзя,  а отпрыск был бездельником, что  называется, от  Бога.
Вопрос отцовства, если бы захотел Павел, можно было бы оспорить в два счета,
но  одного взгляда на Алю  было достаточно, чтобы  убедиться:  конкурентов у
Павла здесь, похоже, не было,  Керчь все-таки не Колыма и не  антарктическая
экспедиция, а  в Антарктиду  эта баба, насколько известно, не  ездила. Кроме
того,  император и не думал отрицать сынка, факт  есть факт, быль императору
не в укор. Наконец, наследник  все ж таки, какой-никакой, на черный день, об
этом  тоже  думать  надо.  Сухоплещенко  рассудил,   что  держать  эту  пару
особняком, когда  в Москве один  особняк  уже  заполнен  Катей, рискованно и
решил  задачить Алю с Иваном подале. Аля  была  не очень удивлена, когда  ее
вежливо выгребли из  ресторана средь бела дня, сунули вместе  с выдернутым с
шестого урока  сыном в  самолет  и уволокли в столицу, которой  она сроду не
видала и  видать не имела хотения;  бросившего ее Павла,  как  и всех других
мужиков, она считала скотом, она и всех других подлецами считала, которые ее
бросили, а было их намного  больше, чем мог предположить даже  тертый  калач
Сухоплещенко. Но  все  же смягчилась, обнаружив себя на многокомнатной  даче
неведомо  где; о том же,  что с территории  дачи ей  выходить не  дозволено,
узнала  не  скоро,  потому  что  дача  занимала  чуть  не  двести  гектаров.
Бездельник Ванька же оказался весь в отца: принял все как должное, обнаружил
на  угодьях  конюшню  с парой  отличных  кобыл и потребовал,  чтоб разрешили
кататься. Позвонили Сухоплещенко, к вечеру из Москвы прибыл учитель верховой
езды. Так что вопрос о  том, чем занимать наследника,  решился  сам по себе.
Сухоплещенко приказал быстро  и  псарню  на  этой даче  завести, и соколиную
охоту,  и  компьютерные игры, а девочек  пока рано.  На  размышления о таких
мелочах  Сухоплещенко теперь головы  не  тратил,  у  него  у  самого  теперь
заместитель был, лейтенант  Половецкий, из театральной, говорят,  семьи, шеф
назначил. Пусть его. Думает вроде ничего, только педераст очень уж явный. Но
Сухоплещенко такие качества в людях ценил: держать в руках проще.
     Совсем неясной оставалась линия сестры Павла - Софьи. Сама она  куда-то
делась,  из  Москвы как  будто  упорхнула, в  Свердловск  никоим  образом не
припорхнула. Совершенно также неизвестно, куда исчез ее незаконный сын Гелий
Ковальский,  перед самой  кончиной  прежнего вождя зачем-то освобожденный из
Тувлага,  где  отбывал  небольшой срок  за малолетнее  рецидивное воровство,
отягченное пассивными  действиями. Незаконный  папаша Гелия оказался и вовсе
за пределами досягаемости для Сухоплещенко,  он попросту  умер. Законный муж
Софьи, Виктор Пантелеймонович Глущенко,  напротив, оказался вполне досягаем.
Его -  единственного  из всей  этой линии  - случайно поймали  в  буфете  на
Ярославском вокзале в Москве, так и не выяснили, откуда он тут взялся, но из
коматозного  состояния  вывели,  отвезли  на  максимально дальнюю дачу  -  в
Мордовию - с чудесным, еще от сороковых годов оставшимся забором, приставили
врача  с  водкой  и пока  что  отправили  в забвение.  Однако  порядка  ради
пошуровал Сухоплещенко и в биографии  Виктора, выяснил,  что женат он второй
раз,  что первая его жена-конькобежка погибла в  знаменитой  авиакатастрофе,
укокавшей  всю  советскую конькобежную школу в  конце  пятидесятых годов,  и
здесь усмотрел некое неприятное напоминание: в том же самом самолете погибла
и  жена  его  второго  шефа, маршала.  Это  было  неприятным напоминанием  о
необходимости  служить обоим господам. Сухоплещенко вздохнул и  сел сочинять
сгрехомпополамный доклад маршалу и от огорчения не разработал до конца линию
Глущенко, а в результате прозевал само существование Всеволода,  который уже
изучил каждый кирпич в  стенах Староконюшенного особняка, с истинно лагерным
терпением оставаясь незримым для мусоров что  в форме, что без. Доберись  до
него  Сухоплещенко  вовремя,  отправь  на  далекую  дачу  -  кто знает,  как
сложилась бы судьба России  дальше. Но маршалу  Сухоплещенко все-таки должен
был хоть что-нибудь доложить, и Всеволод ушел из его на диво длинных рук.
     Зарубежными Романовыми пока  никто не  занимался.  Здешних еще не  всех
отловили,  а лондонская тетка подождет, там  у нее болгарских друзей  полно.
Сам Павел  под бдительным присмотром  вкушал  в Староконюшенном покой, кофе,
осетрину и радости любви, Тоня находилась при нем безотлучно, знать  не зная
о том, что  Шелковников,  опасаясь  роста  ее  влияния  на  императора,  дал
указание  подобрать  ей   на   всякий   случай   высококачественную  замену.
Сухоплещенко, увы, заняться подбором кандидатки не мог, занимался писаниной,
времени не оставалось, так что взял да и схалтурил, доложил, что кандидатуры
отобраны, сейчас идет проверка на качество. Так что медовый, уже четвертый в
календарном  счете  месяц у Павла  с Тоней  ничем омрачен  не  был.  Но  сам
Шелковников времени не терял, армейский  напарник тоже, оба они основательно
работали  с  теоретиками,  перетасовывали  цитаты  из  классиков,  доказывая
неизбежность  перехода  к социалистической  монархии  как высочайшей  стадии
развития  общества.  Одновременно,  конечно,  перекладывали во  все мыслимые
швейцарские и сальварсанские сейфы кое-что про запас, вдруг да  и эта стадия
общества высшей не окажется. Кто ж его знает, ясновидящего-то нету! Спокойна
была только Елена Шелковникова. Но она вообще всегда была спокойна. Кончался
июнь, над Москвой шли летние  грозы, столица  жила обыкновенной жизнью. Люди
жили как люди, а начальники, ну что начальники, им бы только стул понадежней
-  и каждому его собственный  стул, увы, не казался самым лучшим. Но иначе и
быть не может. Нигде и никогда.
     Но  кто-то  на  свете   все-таки  пребывал  в  движении  -  даже  белее
непрерывном и неукротимом,  чем Сухоплещенко, тот ведь не железный был, даже
более неудержимом, чем  Хур Сигурдссон, тот  ведь  зимовал иной раз,  не без
этого, - в  соблазн вечного движения  впал Жан-Морис Рампаль, ныне  всемирно
известный необъяснимый  дириозавр, герой  международных переговоров,  научно
невероятных фильмов и бесконечных анекдотов. Больше всего было про армянское
радио и про то, как он туда залетал и там все  залетели, но  были и про  то,
как  влетает  дириозавр в пещеру, и много других, тоже неприличных.  Спутник
дириозавра, хоть и малоприметный,  и  науке,  и анекдотам был тоже известен.
Летающие неразлучники двигались над всей  планетой, наслаждаясь  неслыханной
свободой.  Если  кто-то порою пытался их  обстреливать,  дириозавр  привычно
отлавливал  те  предметы,  коими  стреляли, и  забрасывал их  на  орбиту,  -
получались   искусственные  спутники,   создавая   угрозу  и   советской   и
американской  астронавигации.  Вскоре  обе державы это заметили  и  наложили
международные санкции на  обстрел стального ящера.  Соколе  везло -  он  был
маленький, в него  поди попади,  однако не может ведь удача сопутствовать до
бесконечности! Бывают и  у рыбки-лоцмана свои мелкие несчастья, а ведь акула
своего лоцмана любит, она ведь тоже разозлиться может!
     В нежаркий  зимний день, -  дело было в Южном  полушарии, -  в  столице
Хулио  Спирохета  построенный на  доброхотные даяния великих держав  стадион
принимал  гостей  из  многих  стран   мира,  шла  всемирная  спартакиада  по
неолимпийским видам  спорта  -  от  кикбоксинга  и  серфинга до  скоростного
поедания Книги  рекордов Гиннеса. Сегодня диктатор на  состязания прибыть не
изволил, хотя первые дни сидел на трибуне безвылазно, особенно когда Гиннеса
ели.  Сегодня шли состязания по  метанию  кувалды  среди  женщин; злые языки
говорили,   что  диктатор   не  любит  монументальных  баб,  не  то  кувалды
побаивается, но  на самом деле  вчера  вечером он  обожрался  президентской,
тьфу, диктаторской  ухой, с  утра прилетал Долметчер  и  ее варил, деликатно
напоминая тем  самым, откуда  взялось в  стране  ее нынешнее благосостояние.
Старик обожрался так, что теперь болел  в лежку. Врачевать его было  некому,
он был диктатор  и  тиран,  никому не  верил,  да  и вообще почти  все врачи
занимались  теми,  которые давеча ели Гиннеса. А тем  временем на стадионе с
первой попытки захватила  лидерство  в метании кувалды  юная  спортсменка из
молодой  развивающейся  страны Нижняя  Зомбия. Прелестная Табата  Да Муллонг
пленила  сердца  подданных  Спирохета,  сразу  сложился  круг  ее  тиффозных
болельщиков.  Она метнула кувалду  прямо  вверх  на высоту  сто двадцать три
метра и  двадцать два с пятой  долей сантиметра и  уже значительно превысила
подобное  достижение среди мужчин. Первенство  было ей  обеспечено;  стадион
привык  изматывать  лидера корриды, ревел и требовал нового рекорда.  Вторая
попытка  принесла Табате  Да  Муллонг, несмотря на  переменившийся  ветер  и
отчего-то потемневший воздух: сто пятьдесят один метр и один с восьмой долей
миллиметр. Но на свою беду ополоумевшая публика требовала от чемпионки еще и
третьей  попытки. Идя на побитие совершенно уже лично ей не нужного рекорда,
могучая зомбианка раскрутилась и метнула кувалду в воздушные просторы.
     Лучше б  уж она  не крутилась, лучше б  уж ничего  не  метала и  вообще
сидела  бы  в  своей Африке.  Лучше бы  хоть кто-нибудь из зрителей  вовремя
посмотрел   вверх,   увидел   там  величественно,   медленно   проплывающего
дириозавра, но все смотрели только  на крутящуюся зомбийку.  А дириозавру на
спортивные  страсти  было наплевать,  он просто плыл  в  воздушном океане, в
непосредственной  близости  от  его  сверкающего  брюха  плыла  и сверкающая
бензопила.  Табата  Да Муллонг отпустила кувалду, глянула  ввысь, заорала от
восторга, -  потом  клеветали, что  от  ужаса,  - но все равно было  поздно.
Тяжкая  кувалда, еще хранящая  в рукоятке  жар  девической  ладошки,  описав
сложную дугу, врубилась прямо в лопасть бензопилы "Дружба", отлетела прочь и
не побила рекорда, она упала  вдалеке от стадиона,  прямо  в океан,  едва не
побила всех участников чемпионата  по  отливному серфингу. Но  она  побила и
бензопилу, и та стала терять высоту, явно нарушая гармонию мира, может быть,
она больше  уже не могла летать. Соколя повис в воздухе сам по себе и возвел
очи  к  дириозавру:  теперь, без  пилы,  Соколя  мог  оказаться  недостойным
сопровождать  Его Совершенство.  Лишь микросекунда  понадобилась  двумозгому
ящеру  на  то, чтобы  все понять, осудить виновных  и  разгневаться,  спасти
пострадавших  и  утешить их печали.  Из  брюха ящера  высверкнул лиловый  от
ярости яйцеклад, перехватил и Соколю, и  пилу и зашвырнул в сумку на ремонт,
но  выметнулся снова, утолщаясь и удлинняясь, приводя в ужас всех тиффозных,
наконец-то глянувших в небо. Ящер мстил. Он вознесся над стадионом на высоту
в добрый километр, а потом из яйцеклада вырвался огромный, с пятиэтажный дом
хрущевской  постройки размером, предмет,  к  тому же загадочной  пятигранной
формы, с  грохотом рухнул на поле  спортивных состязаний, чуть ли не целиком
его разворотил,  усыпал зрителей бетоном и землей, а Табату Да Муллонг так и
вовсе  поначалу погреб.  Спортсменка,  к  ее чести,  восприняла  случившееся
хладнокровно,  быстро  и по-деловому  себя откопала и  принялась  откапывать
своих поклонников.  Несмотря  на общую  панику, кое-кто  из  корреспондентов
успел  сделать  кадр-другой  в  хвост  улетающему  во  гневе  дириозавру.  А
сброшенный  им  предмет оказался  настоящим пятигранным яйцом, дириозавр был
все-таки самкой и клал яйца, если нервничал.
     В последующие дни его  пытались  разбить, но не смогли,  хотя  Спирохет
крайне опасался вылупления из него нового дириозавра, двух: не дай Бог, яйцо
двухжелтковое.  Но,  кажется, это все-таки  был болтун: чего  еще ожидать от
одинокой самки. Точно этот вопрос разрешен  не был, яйцо не вскрылось, может
быть, от отсутствия должного  насиживания, а может быть, и вовсе  неизвестно
почему, - но история о том,  как стадион яйцом накрылся, в памяти  поколений
сохранилась на века.
     Стоял  все  еще  июнь, и никто на  белом свете  почти не ждал того, что
случилось дальше, в частности, никто не ждал от меня прозы. Подлости от меня
ждали многие, да  и теперь  ждут, но  не прозы.  Но  именно в тот июнь  я не
выдержал и  приступил  к  давно  задуманному  правдивому  описанию  событий,
сопутствовавших   логическому   перерастанию   социализма   в  его   высшую,
монархическую  фазу. Правда,  предикторы ван  Леннеп и дю Тойт об этом  моем
намерении  загодя  кого  надо предупреждали, но поскольку  подлости от  меня
всегда ждали,  то именно здесь и заподозрили какой-то дьявольский подвох, но
уж никакую не прозу и уж подавно не трилогию о Павле Втором. Ну, им же хуже.



11
     Мы тебе ераплан либо  там  дерижаб  даим,  только  ты его за границу не
угони.
     Б.ШЕРГИН. ЗОЛОЧЕНЫЕ ЛБЫ

     Борьба  за  культуру выражалась  здесь  полным  отсутствием  пепельниц,
курили  поэтому  втихаря,  ну, и  окурки в  результате оставались  тоже  под
столом.  Народу  было  не  особенно  много,  Гаузер  с  аппетитом  закусывал
очередные  двести  грамм тарелкой борща,  а профессиональным слухом примечал
все, что говорилось  в разных концах  зала. Подлый Герберт борща принес  как
нужно быть, много плеснул борща, но плеснул его, гнусняк, в грязную тарелку.
Он там  других  на кухне не нашел,  а спросить,  скотина грязная,  боится, и
вообще, все время только за рукав и дергает, гадина, педераст употребленный.
Бэ-е.
     - Ну, переобул я его так на сто шестьдесят... Где-то так...
     - Она  же мне вместо спасибо, что отпускаю  со свиньей  ее паршивой,  в
морду плюнула. И вроде жвачки никакой  не жевала, а слюна у нее такая едкая,
жгучая,  темно-зеленая оказалась.  В  правый  глаз мне  попала,  в медпункте
промывали  потом... Ушла,  подлая, а  мне  неприятности.  И в глазах  теперь
двоится, хотя вот уж неделя скоро...
     - Постановление  вышло:  теперь незваный  гость будет  считаться  лучше
татарина!
     - Вот как царя назначат, точные сведения есть, сразу коммунизм только и
будет.  И  денег тогда не  будет. Ах ты  Господи, опять не будет,  вечно  их
нет...
     - Нет, насчет войны, думаю, ты неправ. Будет. Обязательно. Очень скоро.
Какая  разница -  с кем? Пойдем, пойдем мы с тобой покорять. Что? Что-нибудь
пойдем...
     - Майонез, значит, в  двенадцать раз подорожает, спичек будет по восемь
штук в коробке, но обещают, что зажигаться будут. Портвейн по четыре, а хлеб
обязательно, из сверхточных источников...
     -  Ты  мне  счет  неси,  я  не пообедать вышел, у  меня вылет через час
двадцать пять, регистрация, помидор терпеть не будет...
     -  Беспокоит  вас, говорит, одна  из компетентных организаций. Я его по
голосу узнал, я  ж честный,  не кадрись,  говорю,  больше двести  на  родной
карман не кладу, верхушки дальше сдаю, ему  и звони. Дурень этот возьми да и
позвони ему, вот теперь в Кулунде помыкается, мне главный точно обещал...
     - Это уж просто ну не знаю что, это уже смертельная жизнь!..
     -  Во  вторник, значит,  дежурю: из  Грузии  две дуры  две  тысячи  роз
парнишке такому, в вельвете, за  тысячу передали, и к себе. А я ему руку  на
плечо, интересно познакомиться, говорю. Налей, тошно... А он глядит на меня:
да, вот как раз  прикупил букет к могиле Неизвестного  Солдата. Ну,  говорю,
бери транспорт,  поприсутствую, говорю. Нет, говорит, я привык  общественным
транспортом, я привык общественно класть. А, падла, думаю, стреляный, отчего
ж я  первый раз  тебя  вижу? Вижу,  отпускать надо, мне за такси кто  деньги
вернет,  и назад  не  доберешься, говорю со зла:  часто кладешь? А  он мне -
кладу,  кладу,  вам тоже класть желаю...  Вот  теперь  и думаю - не положить
ли... Ну давай тогда...
     - Англичанка на  такое заявление говорит: "Ну и что?" Немка спрашивает:
"Когда?" Итальянка - "Чем?" Француженка - "С кем?" Русская - "За что?.."
     - Гертруда  это  что,  нашему  засрака  дали,  я  не  ругаюсь, а  он на
торжественном вручении говорит: мол, полон сил и на  пенсию не пойду.  Сидит
на  шее  у  нас  пока  что.  Заслуженный   работник  культуры   это,  молога
пропасная...
     - Молоко по восемьдесят одной должно стать...
     -  Да  не  заворачивай  ты  мне  контрфалды...   Не  слыхал?  Дубина...
Зеленый...
     - Никакой  не зеленый,  в самом цвете мой помидор: аджарский,  хочешь -
пробуй, не хочешь - так уйду, если счет сей минуту не будет! Помидор милиции
сдам! Зря думаешь, что не возьмет... Детдом моим именем назовут!.
     - Знала бы, говорит, что ты такой, так хоть штаны бы надела!..
     Гаузер не  вполне ясно помнил, как  они сюда попали. С тех пор,  как по
Савеловскому  направлению железной  дороги  они  где-то  проводили  Рампаля,
кажется,  они  несколько  раз  катались  на  границы  области  и  обратно, и
одолевало предчувствие, что над