то  махал  собственной!   И  нового
гренландского  посла  тоже  сам  принял,  и  говорил с  ним  по-английски, с
китайским, правда,  акцентом, но пусть  и так  -  на  западе публика  больше
испугается. Премьер подумал, что нужно  распустить слух,  что он по сей день
коллекционирует произведения беспартийных художников, и "Молот ведьм" с утра
до  ночи зубрит,  значит,  акцию  какую-нибудь  готовит...  На самом деле он
читать, правда, уже не мог,  годы не те, мозги не  те, охоты и времени  тоже
нет, но -  ужо страху нагоню! И пусть  вообще не очень-то заносятся... Мысль
покинула Заобского,  он  совершенно  бессильно  заскреб пальцами,  нащупывая
несуществующий звонок, чтобы позвать врача - звонка не было потому, что весь
вождь и так был обмотан датчиками, и  на их  неслышный постороннему уху  зов
уже мчались медицинские светила из дежурки.
     Обреченному премьеру  было  дурно  из-за  ползущей  на Москву с  запада
грозы. Наползали на столицу, помимо грозы, еще  и  грозные слухи, а  также и
многочисленные Романовы. Боярская клика на всякий случай свозила  сюда всех,
кого  могла. Помимо  прочно оформленного  пропиской на Кутузовском проспекте
Павла,  его жены Кати, которой Павел отказывался  дать аудиенцию  наотрез, с
первых же минут, когда стало  известно, что она привезена, помимо отысканной
в дебрях Крыма давней любовницы Павла Алевтины и его незаконного сына Ивана,
помимо них  следовало  в  ближайшее время ждать  появления  в  Москве и всех
прочих   представителей   "старшего   клана",   да  про  запас  и  косвенных
родственников, да на  всякий  случай  и  однофамильцев.  Ведал их выявлением
дуумвират  из полковника Аракеляна, впрочем, основное время проводившего  на
кухне, и прибавленного к  нему в качестве рокового заместителя подполковника
Дмитрия  Сухоплещенко. Последний  шел в  гору  с  невиданной  скоростью,  но
проклятием жизни  для  Аракеляна  - как сам Аракелян когда-то  для  Углова -
стать не  мог и  вообще волновал Игоря Мовсесовича  мало,  готовить не  умел
вовсе, только бутербродное дело при Шелковникове  постиг неплохо, но  на нем
на  одном разве удержишься?  Сам полковник в последнее  время  поуспокоился,
освоил целый ряд блюд, причем из совершенно новой экономической области - из
области диких трав. В смысле грядущей  спартанской  экономии на госаппарате,
на  которую ему  намекнул свояк, таковые блюда  могли сильно продвинуть  его
карьеру, если,  конечно, будут и прожорливым Георгием  одобрены, и экономным
Павлом.  Полковник яростно экспериментировал и уже достиг серьезных успехов.
В  число фирменных  блюд теперь  входили щи зеленые из  лапчатки  гусиной, и
другие щи, из осота с крапивой, и суп холодный  из  сныти, очень по  жаркому
времени года приятный, и студень из исландского  мха,  и запеканка из корней
пырея  ползучего,  и  деликатная  каша  из  клубней  стрелолиста,  и  дивная
маринованная приправа из калужницы болотной, и недурные цукаты из дудника, и
довольно трудный в  приготовлении  напиток из  цветов коровяка, и особенно -
совершенно фантастическая  запеканка из зопника,  породившая в  Шелковникове
приступ неукротимого обжорства и  вызвавшая  требование "подавать  ее всегда
сразу после долмы". Так что времени  на исполнение  основных обязанностей  -
хотя никто этого исполнения от  полковника не требовал и, главное, не ждал -
у Аракеляна просто не  оставалось. Сын Ромео дал о себе знать: чтоб не смели
искать,  не то  хуже будет,  домой он придет,  когда  захочет,  -  поскольку
передал он эту  новость даже не отцу, а деду,  то можно было не тревожиться.
Второй сын,  Тима, получил свое причитающееся за попугайное дело и в порядке
не столько наказания, сколько повышения  квалификации обязан был все тексты,
на Пушишу  записанные,  расшифровать, оформить  в  машинописи,  перевести на
армянский и снова  на  Пушишу записать.  Тимон  по-армянски знал три буквы и
шесть  ругательств, так что работы  ему должно  было теперь хватить надолго.
Третий  сын,   Зарик,   он   же  Цезарь,  умело  помогал   отцу  по   кухне,
экспериментировал с  дальневосточными стеблями орляка,  он  же,  в общем-то,
папоротник,  и  уже   готовил  что-то  вполне  съедобное,  однако  даже   из
папоротника у него все время выходила бастурма да бастурма - далась она ему!
Ну хорошо он ее жарит, слов нет, но не за тем, наверное, зопник  существует,
чтоб лишать его исконного благородства? Хочешь бастурму жарить - пожалуйста,
хоть  целое стадо  барашков бери,  но не  зопник, его мало!.. Четвертый сын,
Горик, был  еще  очень  мал для серьезных дел и в жизни семейства участвовал
мало. Дед Эдуард торговал попугаями. Наталья пила чай с сухариками и худела.
     Сухоплещенко   тем   временем   вкалывал   как   проклятый.   Мало  тех
обязанностей, что  были  упомянуты выше;  мало исполняемой все более и более
спустя рукава  обязанности информировать "картофельного маршала", погрязшего
в  дрессировке  войск,  постепенно  стягиваемых  им  на какой-то  валдайский
плацдарм,  -  но  навесил  на  него  толстый  шеф  еще  и  свои  собственные
обязанности,  заставил работать и.о.  председателя комиссии  плана  новейшей
монументальной  пропаганды: новая  власть требовала  новых  памятников уже в
переходный период. Пусть пока еще все было по-старому, ни в одном сельсовете
рядом  с портретом генерального секретаря не висел еще портрет венценосца, -
вообще-то, вешать будут не рядом, а сверху, но это очень потом, - ни в одном
календаре двадцать  первое  февраля -  день рождения  императора  - не  было
пропечатано красным цветом как выходной день, вообще неясно было, что именно
переменится в  России  от  того, что монархия  придет на помощь  прогнившему
социализму,  а  точней  - социализм  просто  дойдет до  своей высшей стадии,
сокровенно  предсказанной  классиками  учения,  -  но  именно  о  памятниках
полагалось думать заранее,  в  два счета  их не отольешь, если,  конечно, не
лепить   чернуху   из  гипса,  как  в   восемнадцатом   году.   Сухоплещенко
присутствовал при разговоре Шелковникова с Павлом на эту тему. Павел долго и
недоуменно  смотрел на  генерала, и тот решил, что экономный император опять
против разбазаривания народной казны, даже решил пойти на  попятный, сказал:
"Но,  конечно,  мы  страна небогатая,  бедная  даже..."  Глаза  Павла  вдруг
вспыхнули  невиданным  прежде  огнем: "Мы  бедные,  но  мы  не  нищие!"  Все
присутствующие  поняли, что  фраза  эта брошена прямо в историю, и  разговор
перешел к следующему  вопросу, а  Сухоплещенко  получил  немалые  средства в
твердой валюте на бронзу, гранит,  железобетон  и попутные расходы и,  таким
образом,   существенную   возможность   запустить   умелую  лапу   в  казну.
Подполковник очень  нуждался в средствах,  хотя антиквариат  последнее время
подешевел,  но именно  поэтому было  самое  время  его  покупать,  покупать.
Списков на памятники Сухоплещенко составил два: первую очередь  и вторую. Во
главу первого  поставил  памятник лично  Заобскому  и с помощью Шелковникова
завизировал оба списка у  генсека, дальше первой строчки  тот,  естественно,
читать не стал, да  и  вообще был человеком умным и понимал, что  сам до сих
пор жив лишь потому, что ничего-то у боярской клики по-настоящему не готово:
ни идеологические труды,  ни  ритуал  коронации,  ни мундиры,  ни  припасы к
народному  гулянию, есть у них пока что только добротный император, а больше
пока  что  ничего.  Памятник  Заобскому  заказали немедленно, без  конкурса,
заказали   президенту   Академии   художеств,   благо   тот  был   как   раз
скульптором-монументалистом, благо  тоже  лежал в  реанимации.  Так что либо
поспеет академик  с памятником как  раз к кончине премьера, тогда посмотрим,
либо загнется сам и тогда другого в реанимации найдем и тоже посмотрим, либо
премьер помрет  раньше  и  тогда  мы  насчет того,  нужен  ли ему  памятник,
обязательно, со всей пристальностью, посмотрим, посмотрим.
     Список,  по  крайней   мере  первый,   составил  для  комиссии  человек
образованный,  отдыхающий после  допиленного  "Илитша  в  Ламанче"  крымский
татарин,  автор песни "Тужурка".  Следующего  Иллидша  Шелковников  отменил,
сказал, семь  романов  довольно, героя  менять  будем. Мустафа  не возражал,
мелкие поручения - вроде составления  списков  "кому-бы-памятник" - выполнял
шутя,  опираясь  отчасти  на  свою  эрудицию,  отчасти просто  на  фантазию.
Во-первых,  значит,  Заобский  -  впрок.  Но  с  немалым  обалдением  прочел
подполковник имя  и фамилию человека,  которому  надлежало ставить сразу два
памятника, в Москве и на родине. Человека этого звали Николай Ульянов, и был
он дедом вождя. А что? Отцу уже два памятника есть, значит, и деду не меньше
двух.  Между Павлом  и  боярской  кликой  вопрос  о точке  зрения  на самого
вождя-основателя был решен с первых  дней, - это,  значит, основатель-герой,
свергший  династию младших узурпаторов, - оно и просто, и  никто не в обиде.
Родиной Николая Ульянова, зачинателя и  основателя  портняжного дела  и всех
иных портняжных  промыслов  на юге России, на Кубани,  в Калмыкии, оказалась
Астрахань.  "Подлый  татарин!"  -  подумал  про себя  Сухоплещенко с немалым
уважением.  Сухоплещенко  вопрос о  памятнике этому типу  в  Москве покамест
замял на  всякий  случай, когда надо будет,  то хоть посредине Кремля  дедом
внука заменим, - а вот с памятником в Астрахани вопрос пришлось форсировать,
а главное же - чтобы и памятник там был, с одной  стороны, поставлен, но,  с
другой стороны, и  не мозолил глаза. Подполковник слетал в Астрахань и нашел
решение: надо сделать  так,  чтобы  памятник там, с одной  стороны,  был,  с
другой - чтобы  его  как бы почти  не было. Памятник он решил воздвигнуть не
обычный,  а прямо  для книги Гиннеса - подводный. В глубинах реки Кутум, что
значит  "сазан",  где прежде  воблой  торговали,  теперь,  ясно, не торгуют,
воздвигся монумент в полный рост, как знак любви Николая  Ульянова к родному
краю, ну и  как  способ объяснить,  почему тут больше воблой  не  торгуют  -
неудобно все-таки торговать над  головой у предка  вождя.  Проекты памятника
должны еще проходить конкурсы, раньше чем через год справиться с этим  делом
Сухоплещенко не надеялся, но был уверен, что уж подводный-то памятник никому
не помешает.  Однако  выявил он у  местных  краеведов гадкую информацию, что
Николай Ульянов был, по имеющимся точным свидетельствам, гером. Как и многие
другие астраханцы, подполковник этого слова не знал, с сомнением сказал, что
проверит,  но, возвратившись в Москву, битых два дня пытался узнать, что это
слово значит, а когда  узнал - даже похолодел. Оказались это вполне  русские
люди, эти геры, однако  же перешедшие в иудаизм. Таковых в СССР нынче  почти
уже не оставалось, все  в Израиль когда еще  умотали, только под  Новгородом
имелся  колхоз  в  три деревни,  тот  желал  ехать  весь  целиком  и  потому
подзадержался, но с колхозом мы потом разберемся, выслать или просто послать
подальше.  То ли был этот Николашка самоявленным евреем, то ли нет, но слава
Богу,  что хрен татарский не удружил  ставить памятников родственникам героя
по материнской линии, иди там доказывай, что Израиль Бланк был за полвека до
рождения героя крещен, что все у него путем, даже дочь его звали не Малка, а
и в самом деле  Мария,  и  что  предпринимателем  был  этот  Бланк  хорошим,
богатым,  способствовал чему-то там, ядри  его  в  корень, словом, предков у
русского человека набиралась полная синагога. А докажи потом.
     Дальше в списке был обозначен человек, само имя которого было прочитать
без поллитры невозможно,  Сухоплещенко прочел его по одной букве и все равно
произнести не смог: Швайпольт Фиоль. Подполковник тряхнул  за вымя двух-трех
академиков, и узнал, что имя такое носил за всю историю только один человек,
русский, - ох,  вовсе не  русский! - первопечатник, тискавший первые русские
книги,  оказывается,  западным  своим  станком  эдак  за  полвека  до  Ивана
Федорова,  -  про того Сухоплещенко помнил, как-никак  ему  памятник  против
служебного кабинета кто-то уже поставил. Подлый татарин не упустил, конечно,
случая вставить русскому народу  перо в одно место: первопечатник был у вас,
господа  россияне,  из  немцев,   так  извольте  увековечить.  Сухоплещенко,
чистокровный хохол, внутренне это дело одобрил, москалей он сильно не любил,
но  местом  установки  памятника  все же  определил  в  Москве  Госпитальную
площадь,  центр  бывшей  Немецкой  слободы.  На  всякий случай.  Там раньше,
кажется, памятник Бисмарку стоял.
     Из  памятников  не людям,  а событиям, идеям, субстратам, субстанциям и
субститутам  в качестве  первого  пункта значился  вписанный тяжким почерком
Г.Д.Шелковникова Памятник Неизвестному Танку,  который надлежало воздвигнуть
на  сто  первом  километре Минского  шоссе  в виде  колонны в сто один  метр
высотой,  колонна, конечно, пятигранная, а сверху  - настоящий танк,  личный
проект Г.Д.Шелковникова, потому что генерал решил огрести еще и госпремию по
архитектуре и скульптуре, покуда  Павел настоящую экономию не навел и деньги
на  премии  есть.  Ну, и  другие  памятники  в списке  имелись, но  всех  не
перечислишь, не  упомнишь, уж  подавно не  поставишь.  Стоял,  притом колом,
вопрос   об  убирании  других  памятников,   притом  оставшиеся   пьедесталы
предполагалось использовать по назначению и усмотрению, пользуясь примерами:
хорошо известной судьбой памятников Александру III в Феодосии и Трехсотлетию
Дома Романовых в Вологде. В первую голову надлежало выяснить: где и какие по
сей  день  сохранились памятники  узурпаторам,  членам "младшей ветви"  Дома
Романовых.   С  удивлением  Сухоплещенко  узнал,   что   таковых  памятников
имеется...  полтора,  один  на площади, другой во дворе,  оба очень  ценные.
"Половинкой"  посчитал Сухоплещенко  памятник  Александру  III работы  Паоло
Трубецкого, завезенный  во  двор  Русского музея  в  Петербурге, убирать его
оттуда  не имело смысла, ибо  на его место нечего  было поставить, да  и  на
экспорт еще могло пригодиться. Памятник же Николаю I в  том  же  Петербурге,
оказывается, стоял на двух копытах. Ввиду чрезвычайной ценности копыт  этому
памятнику выдал охранную грамоту кто-то из перво-главных советских вождей, и
полковник решил с  этой штуковиной пока  не связываться:  в копытах много ли
корысти. Снимать  - потом. Новые ставить надо. И  темные вопросы решать. Вот
стоит, скажем, на  Воробьевых  горах булыжник уже  тридцать лет,  а  на  нем
написано,  что тут  будет памятник советско-китайской  дружбе. С  ним-то что
делать:  вдруг опять  дружба  будет, тогда чего ей, как  покойнице, монумент
клепать, а если же не  будет,  тогда по какой статье монумент этой покойнице
оформлять, не одобряет Павел, если где лишние деньги тратятся!
     Но вот про  второй список,  никем не утвержденный и оставленный целиком
на  подполковникову  смекалку, страшно  было  даже  думать.  Это  был список
памятников членам  семьи  дома Старших  Романовых,  а  также - даже в первую
очередь  - героям  Реконструкции, как  Шелковников и  Павел,  посовещавшись,
решили именовать Реставрацию, иначе говоря - водворение  Павла на всесоюзный
престол.   Где  их   взять,  героев  этих?  Ну  где,  уязви   зараза  вас  в
поджелудочную?..
     Однако Сухоплещенко работать не  только любил, но и умел. Трое суток он
усиленно беседовал со всеми, кто имел хоть  какое-то  отношение  к  событиям
последнего года;  он выискивал хоть кого-нибудь, кто пострадал,  а  лучше  -
погиб за дело  Реконструкции.  В  крайнем  случае  подполковник мог  выбрать
кого-нибудь из  членов  августейшей  семьи,  кто  недавно  загнулся,  его-то
мучеником и объявить, - ну в самом крайнем случае и загнуть ведь  кого не то
не особо трудно, а там доказывай. Отец императора  явно  не годился, ему все
равно  памятник  полагался. Из  косвенных родственников умер у  Павла только
один, но  был  он, как назло, еврей, да и вообще седьмая вода на киселе. Так
что не годился.  Тогда Сухоплещенко наскоро улетел в Свердловск и, перебирая
человека за человеком, папочку  за папочкой,  добрался и до  краткого дела о
смерти  гражданина Керзона  С.А.,  последовавшей  в винном  магазине No  231
Свердловского облпищеторга прошлой зимой. Заодно в том же деле лежал  рапорт
"скорой  помощи"  с жалобой на работу этого винного магазина,  где  смертных
случаев не оберешься,  с просьбой послать туда спецкомиссию: "скорая" такого
рассадника смертности терпеть не может. Отчего это непьющий дядя-еврей помер
в винном магазине,  - а то,  что Керзон был непьющим, Сухоплещенко установил
мгновенно.  Впрочем,  конечно,  дотошный  хохол  понимал,  что  цепляется за
соломинку в чужом глазу. Но, на его утопающее счастье, соломинка в считанные
мгновения обернулась спасительным бревном; на стол к хохлу лег давний рапорт
врача  "скорой"  о  смерти  в  результате   несчастного,  возможно,  случая,
работника магазина No 231  Петрова Петра Вениаминовича.  Предсмертный  вопль
Петрова:   "Да   я   за   Романовых  хошь   кого   пырну!  Хошь   куда!"   -
засвидетельствовали   два  десятка  свидетелей,   лишь  бы  отбояриться   от
следствия,  доказать,  что  погиб Петя Петров по собственной глупой  вине, в
этом истина и нечего чикаться посмертно, скорей бы магазин открыли и бутылку
дали, ну, и  лишь бы дела не завели. Сухоплещенко просто  физически  ощутил,
как  у него на плечах отрастает третья, полковничья,  коньячная звездочка. А
ну  подать  сюда  свидетелей этих! Дело  Петра Вениаминовича Петрова подать!
Эксгумировать!.. Через сутки  весь  недружный коллектив  магазина No  231  с
дополнениями был  целиком  вывезен в Москву;  властью, данной  подполковнику
новым правительством, всю эту пьянь пришлось расквартировать на  собственной
даче,  впрочем,  только что  полученной  в  дар от  Ивистала, чтобы  доносил
ретивее. Дачу подполковник взял, но сам  селиться на ней не рискнул. Очень к
месту  пришлись  нынче  эти свердловские  хреновья:  поди  высели их оттуда,
покуда сам не захочу, использую для прямых служебных целей, поди  дачу эту у
меня  отбери, покуда они  там живут.  Повысил забор, поставил охрану. Родным
городом  П. Петрова  оказалась  какая-то Старая Грешня, где-то  это название
Сухоплещенко  уже  слышал.  Там-то  и надлежало  ставить  Петрову  памятник,
первому из  героев Реконструкции. Пока что Сухоплещенко поиски других героев
отложил, бронзы  не напасешься, на  одном-то  герое спасибо, -  и вернулся к
обязанностям квартирмейстера при быстро умножающихся Романовых.
     Таковых, по мере выявления и доставки в Москву, надлежало делить на два
сорта: одних "задачивать", то бишь прятать на дальние дачи до востребования,
либо "держать особняком",  то бишь вселять в старинные московские  особняки,
чтобы вселенные были все время  под рукой.  Ко второй  категории  сразу была
отнесена Катя Романова, невенчанная жена императора, с которой тот не  хотел
знаться. Родственников  эта  Катя имела, но не ближе двоюродных и троюродных
теток в немецкой  глуши  на Алтае, все  какие-то  сектанты из восемнадцатого
века,  ну еще имелась престарелая бабушка, не понимающая по-русски ни слова,
хотя владеющая секретом - как делать  восхитительное  сливочное масло, лучше
вологодского; что-то смутно предчувствуя в своей судьбе, Сухоплещенко бабулю
с Алтая выдернул и глубоко,  комфортно  задачил.  Мужского потомства  в роду
Бахманов не оставалось вовсе, - может, куда как  лучше: такого изумительного
по  сиротскости  семейства  могло в  другой  раз  и не отыскаться, в  смысле
грядущих  отношений  с  Великой  Германией  Катю стоило  поберечь,  а  Павел
открытой неприязни к ней все-таки не выражал, ну не хочет восходить к ней на
ложе, значит, полагает, что не царское это  дело. Может, суть в том, что она
у него невенчанная, вероисповедания вовсе непонятного, то ли крещеная, то ли
нет, сама не помнит, а покойный отец вероисповедание менял трижды.
     Содержанию особняком подлежал также и яв