теперь
вот приставили к трем незнакомым отвратительным самцам и трем гадким самкам,
летящим  в  Россию искать  какого-то трахнутого гомосека;  еще  и  приказали
активизировать   свою   выдающуюся  таможенно-гипнотическую  способность,  и
выкинули  в Москву, прямо  как из катапульты. Даже имена  спутников он узнал
только  возле трапа. Можно  не  сомневаться, что  зовут их иначе, и можно не
сомневаться,  что никакие это не супружеские пары. Но уж переспят,  конечно,
перетрахаются все самки  со всеми самцами. Может статься, конечно, что и все
самки со  всеми самками,  а если подольше  приведется задержаться, так и все
самцы со всеми самцами. Ужасно. Все со всеми. Он, Гаузер, стоящий вне секса,
понимал умом, как это  мерзко, и кривил рот  от брезгливости. Образ полового
сношения  был ему  ненавистен,  безобразие  половых  органов  на  всю  жизнь
поставило его тонкую душу за пределы человеческих влечений. Он любил бы саму
любовь,  влюблялся бы в идеальную красоту, но отвращение к мерзкой плоти, ко
всем этим складочкам, пупырышкам,  выделеньицам, к потным охам и  ахам  было
сильнее.  К  тому  же  он  гордился  собой:  на  все  ЦРУ  не  было  лучшего
гипнотизера-моменталиста,  ни  один таможенник на контрольных  испытаниях не
принял двухкилограмовый кирпич прессованного героина за что-либо, кроме  как
за  увозимый на память из Греции кусок мрамора:  "От  Акрополя!"  - хихикнул
греческий  таможенник, отлично знавший, что рано утром грузовик разбрасывает
по  территории  Акрополя,  и  особенно  вокруг  Парфенона, куски  мрамора  и
песчаника, дабы туристам было что увезти на память  из священной Эллады, - и
пропустил  Гаузера  с   героином  в  Албанию.  В  других   странах   Гаузер,
ограниченный полиглот  со  знанием  испанского,  венгерского  и  албанского,
проявлял  те  же  способности,  но  ввиду  крайней  замкнутости  характера и
развившегося  на   антисексуальной   почве   алкоголизма,  использовался  на
серьезных операциях очень редко. Однако бюллетень предиктора ван Леннепа уже
четвертый  год держал Гаузера  в  состоянии  рабочей  готовности,  предиктор
твердил, что час его не настал, но вот-вот настанет.  И Гаузер без отпусков,
получая  половинный заработок, - его  было мало даже на выпивку -  четвертый
год сидел в хребте  Саватч, редко-редко отлучаясь очень ненадолго в Венгрию,
в единственную страну, к  которой  он чувствовал что-то вроде любви. Ибо его
бабушка родилась в Вене!
     От переведения из законсервированного состояния в рабочее его жалование
круто  возрастало, и на  выпивку уж точно  должно  было хватить. Собственно,
больше ни на что Гаузер денег не тратил. Так что еще должно было и остаться.
Кому?  Лучше  не  думать.  И  майор  потными  пальцами  зацепил  с подноса у
стюардессы  что-то  вроде  двух  с  половиной двойных порций  водки.  Выпил.
Подышал.  А,  собственно, куда это  он летит? А, в Москву.  А, спасать этого
грязного гомосека. (Что Джеймс гомосеком сроду не был и любил женщин во всех
видах - до этого Гаузеру дела не было, все мужчины, кроме него  самого, были
либо  дерьмовыми  импотентами, либо грязными гомосеками.)  Дерьмо... скажем,
скунсовое. Кошек и собак Гаузер уважал больше, чем людей, никакого  человека
он не уподобил бы даже экскрементам домашних животных. Выпил  еще раз. Такую
же  порцию.  Как-то  и  задачи становились яснее, и миссия начинала казаться
менее мерзкой.
     Гаузер внутренним зрением оглядел попутчиков. Три девки: от двадцати до
тридцати.  Трое   плейбоев:  от  двадцати  до  двадцати...  четырех.  Гаузер
содрогнулся  от  отвращения: ведь если  перебирать все комбинации этих  трех
пар, то, значит,  двадцатилетний парень, вот этот самый Роджер, не далее как
через двое суток будет употреблять вот эту самую Бригитту, которой не меньше
тридцати! Скотство какое! Гаузера потянуло блевать.  Зачем только он родился
мужчиной. С  этими самыми  отвратительными органами. Зачем  вообще  родился.
Бэ-е...
     В   общем,    Гаузеру   было    пакостно.   Простейшим   прослушиванием
удостоверившись,  что   в  самолете  других  телепатов  нет,  всех  шестерых
попутчиков он  вызвал на  связь; все сидели сзади, он  их  не  видел  (тьфу,
гадость, эта самая Лола как раз полезла в штаны к этому самому Роджеру, а он
уже готов и подставляется, подлец, а  этот самый Роберт, и  помыслить гадко,
что делает с этой самой Эрной, да, а третья пара чего ждет?..).
     - Готовность семьдесят третьей степени?
     - Семьдесят три!
     - Все техники-маркшейдеры?
     - Все!
     - Отставить лапанье!
     Мощный спад секс-напряжения. Отставили.
     -   Повторить  цель  экспедиции.   Герберт,   вы  докладывайте,  прочим
заткнуться!
     -  Отыскать пропавшего агента номер зет-римское-пятьдесят-четыре, иначе
говоря Дж. К. Найпла, по заданию полковника Мэрчента передать ему  советскую
неконвертируемую валюту и снаряжение, в случае невозможности доставить его в
Штаты!
     - Тьфу... Дерьмы.
     Гаузер твердо решил для себя, что ему  снова,  как  в пятьдесят девятом
году, достался в подопечные сношающийся детский сад. Будь они прокляты. Явно
работать придется одному. Кто знает русский язык?
     Ответом ему было глухое телепат-молчание. Русского языка не знал никто.
Гаузер тем более.
     - Кровавое дитя... -  Гаузер  мысленно перевел на английский чудовищное
венгерское  ругательство,  подобного которому он не знал ни  в одном  языке.
Ведь вся группа  окажется в СССР немой! Как, спрашивается, вести себя  после
отрыва от гида?  От  Интуриста?  Вообще, как хоть  что-то  делать  в России?
Хорошо этому подонку,  Найплу, он школу ЦРУ  кончил, значит, русский знает в
обязательном порядке. А ему что делать,  он этого языка сроду не учил?! Ведь
всех собак теперь все равно  на него, на Гаузера, повесят! Хоть  поворачивай
домой прямо в воздухе. Что делать? Гаузер с  горя выпил еще  две с половиной
двойных чего-то. Видимо, водки. А, кровавое...
     А самолет уже прошел над Северным полюсом. Вот-вот пойдет на посадку. А
следом надо  будет делать  рога таможне.  Ведь  нужно  скрыть  от  нее  пять
килограммов детонатора! Пятьсот клопомикрофонов! Пятьдесят тысяч в подлинной
советской валюте!  Еще  Бог  знает что! Гипнотизировать ее,  суку!  От ужаса
Гаузер выпил еще две с  половиной  двойных. И еще две с  половиной  двойных.
Доза  была  уже  очень  приличной. Но  не настолько,  чтобы забыть о  сраме,
который ждет его через два-три часа. Так  что на  всякий случай Гаузер выпил
еще две с  половиной двойных. Стало чуть  легче. Почти пинта в организме. На
посадку? Давай. Ремни присте..?  Давай. А выпить еще дадут? Две с половиной?
Уже не положено? А три доллара? А еще одну? А? Нельзя?
     - Да кто у вас тут главный, бляди вы такие?
     - Мистер, если вы знаете русский язык, это тем более  обязывает вас  не
выражаться!
     - Что такое? Мы же это, как там на каком языке, летим...
     - А мне по...
     - Да вы что, гражданин, вовсе усосались?
     Гаузер  очнулся. Один из трех  его  смазливых  попутчиков, Герберт этот
самый, тряс его за плечи, крича по телепатическому каналу:
     - Сэр, вы же знаете русский! Мы спасены! Мы выполним!..
     - Н...нет. Не выполним.
     Лепет  стюардессы, ставший понятным  на мгновение, снова превратился  в
набор  каких-то шипящих звуков. Белый как  полотно  Гаузер  принял из ее рук
очередные две с половиной. Это все только показалось - от перепоя. Нет... Не
показалось.
     - Надо будет гражданина в медпункт сдать!
     Этого языка Гаузер не знал,  не  учил. И  все же без  сомнения это  был
РУССКИЙ язык,  на каком же  еще могла разговаривать  эта  перезрелая дура? И
язык был Гаузеру понятен. И он мог ответить.
     - Все в порядке, мамаша.
     Стюардесса вскипела:
     - Это я вам мамаша? Да я вам, хрычу старому, в дочки...
     - Нет, мамаша, не годишься. А если сама  признаешься, то, значит, я как
раз твою мать...
     Тяжесть исчезла. Самолет шел на посадку в Шереметьево.
     Через полтора часа, окончательно пройдя все досмотры с помощью Гаузера,
виртуозно  сделав  рога всем  этим  олухам  в мундирах,  сидели  все  семеро
попутчиков  в  огромном  здании олимпийского аэропорта.  Самый  смышленый из
попутчиков, все  тот же самый Герберт, гомосек проклятый, суетился, подливая
Гаузеру в бокал водку по капельке.
     - Еще, сэр... Как по-русски будет "любить"?
     - Ты о чем, падла? О занятии этом своем любимом гнусном?
     -  Сэр, я ни слова не  понимаю по-русски, вы же знаете! Так, сэр. Когда
разовая доза неперегоревшей  в  организме водки переходит у вас за четыреста
пятьдесят граммов, вы начинаете говорить по-русски!
     - Ты уверен, падла?
     - Сэр, отвечайте мне по-английски!
     - Пинту, значит, выпить полагается?
     - Фактически больше, ибо часть алкоголя тут же и перегорает.
     -  А вот если вы выпиваете более полной бутылки, - Герберт покосился на
почти пустую на столе, - то вы...
     - Блюю!
     - Либо снова забываете русский язык, либо блюете! Простите меня, но мне
кажется, мы все же можем приступить к исполнению миссии!
     - К премии лезешь, падла?
     - Сэр,  Господи Боже  мой,  я же ни слова не знаю  по-русски,  говорите
по-английски!..
     Стоит  ли  уточнять,  что и  в  самом  деле  где-то в  диапазоне  между
четыреста  тридцатью  и  четыреста  восемьюдесятью  граммами  водки Эберхард
Гаузер  начал  говорить  по-русски.  И  уже  через  несколько  часов  бедная
обманутая  гидесса  болталась  перед  памятником  Ивану  Федорову в  поисках
доверенной ей группы. А вся группа тем временем мчалась в такси к  ресторану
"Новый Арбат", где, как уверял водитель, можно хорошо  выпить. Водитель  вез
семерых,  хотя  имел  право  везти  четверых.  Но  девушки  оказались такими
тонкими,  что  немедленно скрылись где-то под  коленями своих  кавалеров,  а
представительный,  довольно жирный товарищ  на переднем  сиденье  все  время
ругался  по  матери,  а  с  какого-то  момента  и вовсе  понимать  по-русски
перестал.  Какое, впрочем, было  до  этого  дело водителю, если  эти  семеро
бросили ему четвертной, сдачи не взяли и гуськом нырнули в ресторан?
     Гаузер  говорил  по-русски виртуозно,  с легким грузинским  акцентом  и
матерными фиоритурами, которые завораживали  иных искушенных официантов, как
дудочка факира -  кобру. Но  знаний хватало всего минут на пятнадцать. Потом
он либо блевал,  либо забывал русскую речь начисто. Из "Нового Арбата", взяв
с собой по бутылке, пришлось всем как угорелым нестись в "Славянский Базар".
Больше  чем  по  бутылке на сестробрата брать  было  рискованно,  элегантные
туристы не  болтаются  с бутылками по  Москве,  они их в отеле распивают.  В
"Славянском Базаре" оказались невежливые официанты  и  огромные столы,  да к
тому  же  к  ним  сунули восьмого обедающего,  какого-то невзрачного  типа с
картофельным носом, маленькими глазами, плохо побритого. Потрепались с ним о
московских  ресторанах - тип говорил на вялом английском, именно английском,
неприятном  слуху  каждого истинного американца.  Тип  все  пил за их счет и
нахваливал  "Пекин",  "Баку",  "Иверию",  "Лесную  сказку", более  же  всего
ресторан на  Павелецком вокзале.  Гаузер проверил, не телепат ли этот  самый
тип, услышал  только  какой-то глуховатый  стук, совсем,  совсем  слабый,  -
впрочем, при чем тут телепатия, это уборщица шваброй стучит, - и выпил две с
половиной. Такая  уж доза ему в России понравилась.  И Россия тоже уже почти
нравилась.
     Потом понеслись  как угорелые в  "Ханой", даже типа с собой взяли.  Там
его где-то потеряли, оттуда понеслись в "Варшаву", потом  в "Иверию", поздно
очень уже было. Даже  и переспать  со своими бабами некогда было, не то  что
Найпла искать. В "Иверии", наконец, заночевали.  Где-то на  задворках кто-то
из обслуживающих за полусотенную бумажку -  в долларах, увы, советскую брать
не захотел - указал им какую-то  гнусную комнату,  где  все легли  на  пол и
захрапели,  забыв  от  усталости  об  эротических  планах. Впрочем,  храпели
шестеро. Ибо уже забывший русский язык Гаузер сидел посреди комнаты, колотил
в  отчаянии  кулаками по полу и по чужим  задам,  ругался и  по-венгерски, и
по-албански. Он хотел протрезветь и не имел на то права. Проснулся же, как и
остальные трое мужчин, совершенно небритым.
     А  потом из "Иверии" выгнали. Пришлось  ехать в "Раздан". И  там  опять
выпить. И Гаузер вспомнил русский язык. Но хватило его ровно до "Арагви".  И
так  далее. Денег - Джеймсовых - было невпроворот. А русский давался  одному
только Гаузеру. И только после  нарезания  до положения риз: после какого-то
определенного грамма начинали изливаться, помимо простой русской речи, еще и
пословицы,  и  крылатые  слова  из  произведений  классиков  прошлого  века.
Четыреста  пятьдесят один грамм водки был,  может быть, спасением  не только
для Гаузера и его группы, но и для России, для Америки,  для всего мира. Ибо
Джеймса нужно было спасти во что бы то  ни  стало. И чем больше Гаузер  пил,
тем больше ему хотелось  выпить. А  у вас  какие  другие идеи есть, иначе  я
по-русски ни бельмеса?! - думал, по-русски же, Гаузер. - Есть идеи, господа?
Есть? Тогда я слушаю.
     И выпивал еще две с половиной двойных.



9
     Осел,  ходя вокруг жернова, сделал сто миль шагая.  Когда его отвязали,
он находился все на том же месте.
     ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ФИЛИППА, 52;
     РУКОПИСИ НАГ-ХАММАДИ

     Дверь открыл сухой, почти  тощий  мужчина лет сорока, очень бледный,  в
очках с толстыми стеклами. Кивнул и молча пригласил в комнату.
     Аракелян обращался к этому человеку впервые, и то не  без дрожи в своих
железных коленках.  Несгибаемый полковник, уже  окончательно понявший, что с
помощью угловской лаборатории операция  поимки  шпиона-телепортанта  успешно
провалена, шел на  крайние меры. Вот уж  больше  недели кружили по Москве  и
области  верные  своему   долгу   эс-бе,   свободный  поиск,  помимо   лично
ответственного Синельского,  вели еще два  десятка агентов  того же  класса,
болгарские  товарищи  тоже  не  дремали  -  однако   по  сведениям,  от  них
полученным,  всей этой провокацией в  США  занимался  загадочный Колорадский
центр,  где болгарские товарищи работать почти  не  могли, там  полным-полно
было телепатов и натуральной нечисти, получавшей бешеные оклады  за то,  что
она - нечисть. Но в Москве и милиция была на ноги поставлена. Вот милиция-то
и подала косвенным  образом Аракеляну  нынешнюю его  идею.  Телепаты,  очень
хилые, из угловских лабораторий, хоть  и числились ведущими поиск, но, ясное
дело, никого  найти не могли, людей, способных прочесть мысли  начальства, в
КГБ  на  работу не  брали. Муртазов  потому  и был  бесценным  оружием,  что
телепатировал  только в одну  сторону, притом в должную. А  сейчас Аракеляну
позарез  нужен был  ясновидящий. Настоящий. Такой  человек  в КГБ на крайний
случай  зарегистрирован  был,  именно к  нему  сегодня в  дверь  и  позвонил
Аракелян.  Хотя  теперь   вся   ответственность  за  возможное   разглашение
государственной тайны и падала на него, полковника.
     Валериан  Иванович  Абрикосов по  профессии  считался  хозяином  собаки
Душеньки,  маленького ирландского терьера, вот уже  восемь лет  служившего в
милиции на розыске. Получал за Душенькины успехи Валериан Иванович сто сорок
рублей в  месяц, чего было достаточно, чтобы не  считаться тунеядцем. А ведь
десять  лет  тому  назад  именно как тунеядец,  пророчествующий и камлающий,
выслан он был на три  года в Саратов, но там не прожил и года, возвращен был
в Москву на всякий  случай: болгарские товарищи сообщали, что человеком этим
интересуется пресловутый,  еще, кажется, на Гитлера  пахавший, предсказатель
ван  Леннеп.  Аракелян  еще  тогда  разобрался, что  это  за  птица такая  -
Абрикосов,  на всякий  случай  ткнул  его в  психушку  на  полгода,  а потом
выпустил,  ибо  видел у подопечного  слабое место:  тот оказался  патриотом.
Есть, стало быть,  и у этого  выродка какая  ни  на  то истинно человеческая
струнка,  дергая за которую  можно заставить и Родине пользу принести. Но до
сих пор к  телепату-славянофилу Аракелян не обращался, нужды как-то не было,
и  жил он себе на углу Лесной и Сущевской, в двух шагах от Бутырской тюрьмы,
и ходила за него Душенька на работу, разыскивая чемоданы и мелкорасчлененные
трупы, и приносила хозяину своему ежемесячно сто сорок  рублей,  тому самому
хозяину, который знал,  видимо, не  только местонахождение  данного чемодана
или трупа, но даже заранее мог бы указать, что данный чемодан будет украден,
а  данный  труп  -  расчленен.  Разреши,  короче,  начальство  смежной -  но
враждебной - организации,  МВД, оформить в  штат человека, который занимался
бы сущей чепухой, давал бы, скажем, список преступлений на будущий квартал с
указанием  места и времени -  глядишь,  у Душеньки работы  бы  не  осталось.
Милиция, впрочем, о  ясновидении  Абрикосова понятия  не имела.  Знал  о нем
только Аракелян да еще сотня-другая московских тантра-йогов, в среде которых
рукописные книги Абрикосова  "Нирвана" и  "Павана" были  настольным чтением.
Прежнее  поколение  бесправных  полковников  с  тантра-йогами  боролось и  в
психушки  их   сажало,  однако   нынешнее  небезуспешно   старалось  с  ними
сотрудничать. После  того,  как знаменитая целительница  Бибисара Майрикеева
возложением  рук  исцелила  одного из самых  главных  людей в государстве от
парапроктита, после того, как все прочее начальство повлеклось к Бибисаре со
своими многочисленными болячками и немощами, - до того  была стойкая мода на
курорт  Верхнеблагодатский на Брянщине,  но тамошние воды возрождали к новой
жизни  только  по  мужской  части,  а  частей  у  начальства  было  и других
достаточно, -  а Бибисара без видимого усилия  их всех поисцеляла,  -  после
этого  портить  жизнь тантра-йогам стало совсем  неуместно.  Аракелян  знал,
впрочем,  что  тантра-целители  берут за  лечение большие деньги, да и ведут
себя достаточно патриотично. Поэтому тот факт, что собака Абрикосова служила
в милиции, вселял  в  Аракеляна  надежду на  грядущее сотрудничество.  Хотя,
конечно, милиция  - это еще не КГБ,  да и не  сам Абрикосов,  а его сука. Но
все-таки.
     Сегодня утром он позвонил Абрикосову и назвался, - тот, надо надеяться,
о нем и не слышал  никогда. Попросил о встрече. Тот мягко согласился. И  вот
теперь они сидели в тесном однокомнатном кооперативчике Абрикосова и глядели
друг на друга. Абрикосов курил, поблескивая толстыми стеклами, и ничего пока
не  спрашивал.  Впрочем,  спрашивать в  такой ситуации,  видимо, должен  был
Аракелян.
     - Вы  йог  -  отчего  же  вы  курите? - ни  с того  ни  с  сего спросил
полковник.
     -  Читайте "Павану"  - ответил  йог,  развернул  толстую  переплетенную
рукопись и сунул полковнику под нос - как  раз,  видимо,  на том месте,  где
доказывалась возможность, а то и  необходимость курения для йогов. Полковник
читать не стал.
     - А очки отчего носите?
     - Вижу плохо. Минус шесть.
     - Вы же целитель? Что вам стоит поправить зрение?
     - Мне ничего не стоит. А вот одному вашему начальнику  будет  стоить...
ну, очень многого. И не только ему.
     - Это как это?
     - Ну, пришлось бы, влияя  на прошлое, не дать советским войскам бомбить
город Орел, чтобы бомба не попала в тот дом, где прошло мое золотое детство.
Правда, война тогда продлится на три недели дольше,  гитлеровцы могут успеть
закончить работу над атомной бомбой, а  если даже  и не  успеют,  то  потери
советских войск при взятии Берлина окажутся на  двенадцать процентов выше, и
ваш  шеф, и  не только шеф, фамилию его вы  сами  знаете, погибнет в ночь на
тринадцатое  мая. Ну так  как, будем поправлять мое зрение?  А очки у меня и
так очень хорошие, цейс.
     - Да, да, лучше потерпите. Вы не женаты?
     - Что вы. Скоро десять лет, как я импотент.
     - Йог-импотент?
     - Именно. Долго объяснять.
     - Может быть, я пойму коротко?
     - Да нет, вряд ли. Просто