дственном положении
негров в СССР, а  также ходил по своей квартире - а не по Москве - советский
негр  Мустафа  Ламаджанов  и  увлеченно стряпал новую  книгу на  новую тему,
согласованную с шефом, - за эту  удачную тему по  распоряжению  Шелковникова
Мустафа  был награжден  благосклонным визитом  двух  конькобежек из Большого
театра; еще  ходили по  Москве два десятка наконец-то отпущенных, после года
превентивной  отсидки,  вокзальных  инвалидов,  про  которых, по  полной  их
ненужности,  за  этот  год  просто  никто  не  вспомнил,  теперь  они  снова
предлагали  услуги  пассажирам-бедолагам, и те,  случалось,  к этим  услугам
прибегали,  чтоб  уехать куда подальше из паскудной Москвы, где  того  гляди
чего-нибудь  случится; ходили,  наконец,  многочисленные  эс-бе  во  главе с
незаменимым  вождем  Володей  и  его новой  подругой,  ирландской  терьершей
Душенькой,  -  эс-бе ходили,  почти  уже  не  опасаясь  отлова,  потому  что
министерство  коммунального  хозяйства  было строго-настрого предупреждено о
необходимости умножения  поголовья  служебно-бродячих  в свете необходимости
хорошо  вынюхивать,  нюхая  подчас такое,  что и  не  всякая  собака  нюхать
согласится,  и, если  вы этого  сами  нюхать  не хотите, то  будьте  любезны
собачек беречь, -  эс-бе и нюхали, и размножались вволю; наконец,  совсем не
ходил, а сидел на телефоне  вот уже больше года некто абсолютно неизвестный,
методично  перелистывая большой  телефонный справочник  Москвы,  звоня  всем
подряд, всем,  всем,  всем, и настойчиво  предлагая  купить незадорого крест
чугунный намогильный и еще большую гирю,  тоже чугунную, но желтую, требовал
ультимативно и безрезультатно.
     Ходили поезда метро и трамваи, ходили студенты  на лекции  и шахматисты
на турниры, вообще  жизнь шла своим  чередом, и лишь часы на Спасской  башне
ходили  не совсем так,  как  всегда, ибо отсчитывали  они время не  новейшей
истории, той,  которую все еще  преподавали  в  советских школах, а  историю
сверхновую,  которую  нигде  преподавать  еще  не  начали,   кроме  закрытых
семинаров для наиболее  ответственных работников, -  да и вообще о том,  что
история уже не новейшая, а сверхновая, официально  еще не  объявляли. И вот,
миновавши Спасскую башню и куранты, на которые сношарь даже и не  глянул, он
время  и  так  чувствовал,  подъехал кортеж великого князя к тесной каменной
избе,  переоборудованной  нынче   в  Дом  Боярина  Романова:  здесь  сношарю
предстояло жить  и работать  в  ближайшие  месяцы. Дом был отремонтирован  и
начищен  до  блеска, окошки переделаны на  слуховые,  и уж,  конечно, всякое
движение  на  улице  перед  домом  было закрыто наглухо;  охранялась  улица,
конечно,  не милицией, а  гвардией в голубых  мундирах,  и  скоро,  как знал
сношарь, тут должно  было охраны существенно  прибавиться  за  счет  бабской
нижнеблагодатской гвардии, которая  такой ответственный пост синим мундирам,
конечно, никогда на откуп  не отдаст. Наметанным глазом сношарь одобрил  то,
что между домом и селом, гостиницей то есть,  наличествует  самый  настоящий
овраг. Зажав  подсунутых вовремя небезызвестной Настасьей двух  тараканов на
счастье, он  важно прошествовал в дом. Прямо с порога  он пустил перед собой
тараканов, те быстро сориентировались и, черными лапами по наборному паркету
семеня, забились в какую-то щель. Сношарь  недовольно  поковырял пол  носком
ботфорта:  не  заставлять  же  людей  прямо  так  вот  сейчас  же   и  доски
перестилать, какого черта  здесь наборный паркет, вовсе это не в  традициях;
заглянул в  просторную горницу, очень  похожую  на ту,  что была  у  него  в
деревне. Тут мастера всерьез постарались, чтобы похожа  была на прежнюю, ну,
побогаче разве  только  вышло. Печь - синими голландскими  изразцами, всегда
такую хотел.  А  кровать зато - своя, старая, рабочая, продавленная.  В углу
тускло отсвечивал Хиврин поднос-гонг.  И еще  стояли  посреди горницы  трое.
Незнакомая высокая, очень  в соку, в самый раз то есть, женщина с полотенцем
вышитым, на полотенце - православные хлеб-соль. И двое чрезвычайно  знакомых
мужиков, верных сотрудников  и  подмастерьев. С первого же взгляда  поразило
сношаря то, что  лица и  у  Павла, и у Джеймса отливали  синевой,  но  потом
понял, что  это печь отсвечивает,  -  но  Джеймс был  еще и  очень  нетрезв.
"Москву они всю, что ли, обслуживают?" -  подумал  сношарь и остановился, не
зная,  что  теперь  делать.  Бабья  охрана  - Настасья-Стравусиха,  Настасья
небезызвестная,   Палмазеиха  тоже,   и  еще  другие,   наверное,  ведь  уже
"толстопятовых" на хлебосольных москвичей наставляют. Только еще перестрелки
в избе не хватало.
     - Брысь!  -  гаркнул  сношарь через плечо и  с легким поклоном принял у
Тони каравай, со всеми церемониями отламывания  и съедания соленой  корочки.
Потом облапил  и  Тоню,  а  доцеловав,  наградил  обычным взором - мутным  и
ласковым, Тоне очень  знакомым. Тоня от взора этого даже  дрогнула слегка, и
Павел, все  заметивший, дрогнул  тоже. А сношарь,  ни  минуты не сомневаясь,
обратился: - Здорово, Настя. - Павел похолодел и пожал седую лапищу.
     - Это Тоня, Никита Алексеевич, Тоня, а не Настя, Тоня! - сказал  Павел.
Сношарь уже пожимал руку Джеймсу, который покачивался и кивал.
     - А, брось. Всяка баба - Настасья, покуда в ней огонь горит. А такой да
лебедушке? Не поверю. Ну,  здравствуй... Акимушка.  Что насосался-то,  аль с
переутомления? Что отдыху-то не берешь в неделю хоть раз? Совсем обрусел, до
свинства даже...
     -  Такая у меня... работа, Никита  Алексеевич, -  с  трудом  проговорил
Джеймс, хрипло напрягся - и, конечно, мигом  протрезвел. Но синева с лица не
убиралась. И Павел тоже  был немного синеват, -  не отсвечивала  одна только
Тонька. Сношарь подумал - а он-то  сам как, отсвечивает или нет?  Но изразцы
уж больно были хороши. "Ну и буду синеватый, узнает меня деревня и синим!"
     -  Состою,  знаете ли, в  свите... - договорил  Джеймс, хотя  никто  из
присутствующих прежней его реплики не помнил.
     - Так,  так, - ответил сношарь,  садясь на кровать и начиная стаскивать
ботфорт,  - а то перебирайтесь ко мне, клеть  вам выгорожу,  соломы насыплю,
по-царски заживете, как ране... Аль нехорошо было?
     -  Очень  хорошо!  -  быстро  сказал  Павел,  одергивая  Тоню,  которая
попробовала  рвануться  к  сношарю,  помочь  насчет  ботфорта,   но  сношарь
справился сам и теперь деловито разматывал портянку. В избе он  всегда ходил
босиком. - Как доехали, Никита Алексеевич?
     -  Не заметил  я,  милок, езды-то. Мне про езду  думать не  полагается.
Человек я, сам знаешь, рабочий,  спал  в  поезде часа  по три,  бабы-то прям
озверели. И наценку им давал, а  ничего, все получалось. Вон, Настасья  чуть
не на год вперед яиц позанимала, а все ей мало...
     Павел  как можно скорей хотел  сменить тему, даже и не поинтересовался,
какая это из  многочисленных  Настасий влезла в такие  немыслимые долги,  но
сношарь извлек ногу из второго ботфорта и не унимался никак:
     - Право, давайте ко мне на солому. В поздоровление. Засмородинных далей
только тут за  рекой  нету, а в них после работы глянуть надобно бывает иной
раз. Вон,  Настя...  фу,  Мохначева,  да  еще  эта... Настя... все про  тебя
спрашивали...  и  про  тебя  тоже...  Жмут!  -  вдруг  сменил  тему сношарь,
отбрасывая ботфорты.
     - Сегодня же пришлют новые, - немедленно отреагировал Павел.
     - Да нет...  я уж так... Мне бабы  сами  стачают, знатно у  меня эта...
Настя чеботарит-то... Да  что ж  мы сидим всухую,  а? -  сношарь  пошарил за
кроватью и довольно извлек из-за  нее четверть черешневой. - Уж ты... Настя,
- обратился он к Тоне, - не обессудь: питво это мужиковое. Ты с него прям на
дерево полезешь. Ты с него на бабу полезешь.
     - Да-да,  - сказал  Павел, -  не  надо тебе этого пить, Тоня. Ты скажи,
чтоб на стол подавали скорее, там полковник уже управился, наверное.
     Сношарь  одной  рукой  поднял тяжелую четверть и ровнехонько  налил две
стопочки  черешневой  дополна,  себе  же  -  на  донышко. "Слабеть старик не
собирается",  -  с удовлетворением и с неукротимой ревностью  подумал Павел.
Отчего-то грыз его нещадный  страх, что Тоня начнет к сношарю бегать, - будь
он,  Павел,  хоть  пятьдесят  раз  император.  Хотелось  также  думать,  что
инструкцию по употреблению черешневой Тоня пропустила  мимо ушей.  Этого еще
не хватало.
     Тоня засновала между горницей и кухней, никакого внимания не обращая на
грозно наставленные из сеней дула автоматов. Однако едва успела она принести
поднос-другой  жратвы,  как  за  окном  послышался  лязг  останавливающегося
тяжелого  фургона. "Ага,  -  подумал Павел, - наконец-то". Он  надеялся, что
хотя бы  этот сюрприз  отвлечет сношаря  от  Тони. Впрочем, можно  ли  будет
чем-то  отвлечь  от сношаря Тоню, сказать  было  трудно. На пороге  возникла
донельзя боевитая старая  дура Палмазеиха  (не такая,  значит,  дура, просто
талант проявить раньше  случая не имелось) и доложила, что черный, как черт,
мужик приехал  на  здоровенной  машине  и в избу  прется.  Сношарь удивленно
поглядел на Павла.
     - Никита  Алексеевич,  - мягко сказал  Павел, -  убедительно прошу  вас
пригласить к  столу высокого  гостя.  Это  личный представитель  вашего сына
Ярослава  Никитича  и одновременно временный поверенный  в делах  республики
Сальварсан в Москве.
     - Черный-то  почему? - пробормотал сношарь недоверчиво, но согласие дал
и  придвинул к столу еще один стул. Долметчер, правда, объявился  не  сразу:
впереди  него, явно подталкиваемые дулами  бабьих "толстопятовых", вошли два
грузчика и положили на  паркет,  немилосердно  его царапая,  большой плоский
ящик, наподобие  тех,  в которых  возят  фрукты. За  ними с прижатой к груди
шляпой вошел высокий мулат, поклонился и произнес фразу по-английски. Джеймс
воспрял из апатии и перевел:
     -  От  имени   вашего  старшего  сына,  президента  Джорджа  Романьоса,
глубокоуважаемый  великий  князь,  его  личный  посланник  мистер  Доместико
Долметчер просит вас принять в дар десять тысяч наилучших латиноамериканских
яиц!
     Сношарь  недоверчиво   оглядел  гостя,  потом  еще  более   недоверчиво
уставился  на  грузчиков,  аккуратно   снимающих  верхние  доски  ящика.  До
содержимого  Долметчер  никого  не  допустил,  сам  вынул  из  опилок  нечто
некруглое и, не раздеваясь, присел на придвинутый сношарем стул. Затем мулат
аккуратно положил яйцо на стол перед хозяином избы.
     -  Это же  вымпел  лунохода... - сказал  Павел.  Долметчер  укоризненно
глянул на него и  перешел на русский язык, очень умеренно перевирая ударения
в ключевых словах.
     -  В   качестве  дара  президент  Хорхе  Романьос  преподносит   своему
почтенному отцу ни в коем случае не десять тысяч вымпелов бывшего советского
лунохода.  В  качестве  дара  президент  Хорхе  Романьос  преподносит своему
почтенному отцу десять тысяч лучших латиноамериканских яиц, высокое качество
коих гарантируется их пятигранностью.
     Павел  вспомнил, что  пятигранными яйцами дириозавр  как  раз и  бомбит
всех, кто ему не нравится или кого раздолбать  надо, и поежился: не дай Бог,
взрывчатые.  Но сношарь пятигранное  яйцо взял,  с интересом повертел и даже
понюхал. Помедлил, потом решился и выпалил:
     - То-то!  Мой он, законный. Старший!  Ярослав,  никакой  не  Джордж, не
Хорхий, голову не морочьте! Незаконный бы ни в жисть не догадался. Хотя  ты,
любезный, и другого цвета, но думаю, от моей черешневой не откажешься?
     Тоня  тем  временем,  игнорируя  и  Долметчера  и  пулеметы,  закончила
накрывать на стол,  водрузив  в центр большое блюдо красных раков. Долметчер
грациозно взял  рюмку, погрел в руке и выпил, закусив рачьей  клешней. Павел
налил Тоне коньяку и жестом пригласил садиться. Аракелян на кухне еще чем-то
гремел, ибо знал, что к императорскому  столу он, при всем  своем дворянском
достоинстве,  с тремя  микрофонами в  гербе,  появляться все-таки  рылом  не
вышел. Сношарь тоже выпил  чуть-чуть, без тоста,  и поискал  на  столе - чем
закусить.  Одна  из  мисок его  заинтересовала, он дотянулся  и  взял оттуда
кривыми пальцами щепоть обильно политого майонезом салата. Медленно прожевал
и грозно уставился на Павла.
     - Котора баба готовила?
     - Что-нибудь не так? - встревожилась Тоня.
     - Не так? А ну зови, кто готовил!
     Тоня,  злобно  предвкушая  позор Аракеляна, - ибо знала, что удерживают
полковника на высоком посту не родственные связи, а кулинарное мастерство, -
с согласия Павла привела полковника прямо как был, в фартучке.
     - Ты чего тут настряпал?
     - Салат оливье...
     Сношарь подбоченился, один глаз закрыл, другой прищурил.
     -  А горох как - сам метал? А картохи почто  напхал? Огурец соленый? Ты
это как назвал? Оливье? Если это оливье, тогда я генерал!
     - Никита Алексеевич,  - подал  голос Джеймс, уповая на  свою  давнюю со
сношарем  дружбу:  скандал   в  присутствии  представителя  недружественного
Соединенным   Штатам  государства  был   совершенно   неуместен,  -   звание
генерал-аншефа император присвоил вам еще в сентябре.
     Сношарь молчал, полковник бледнел, краснел и чернел поочередно.
     - Такой рецепт... - пролепетал он.
     - Рецепт? -  рявкнул сношарь,  привставая. - Ничего не знаю про рецепт,
но  только в прошлый  раз  в салате  оливье икра  была,  а не горох!  Едал я
оливье, можешь поверить! Все вы тут позабыли, городские, рецепт даже  салата
любимого  утеряли...  -  горестно  закончил  сношарь. Видимо,  в числе тайно
ожидаемых московских  радостей у него  числился  памятный  с детства богатый
салат.
     -  Отчего  же, -  вдруг уверенно  подал голос мулат,  поигрывая  пустой
рюмкой,  - надо взять два  рябчика... примите во внимание, что архангельский
рябчик  лучше  и упитаннее олонецкого...  один телячий  язык, четверть фунта
паюсной икры...  Лучшие сорта икры  надо закупать  на месте, в дельте Волги,
если желаете, могу сообщить адреса мастеров засола...
     Павел вспомнил,  что  за  одним  столом с ним сидит  как-никак владелец
знаменитого  "Доминика", и несколько смутился. Но увидев, как потеплело лицо
сношаря -  еще бы, ведь это посланник его собственного, публично признанного
законным  сына, воскрешал забытый  рецепт, - сверкнул  глазами на Аракеляна.
Тот быстрым официантским движением выхватил  из кармашка передника блокнот и
стал записывать медленную речь Долметчера. Тот, скосив пустые глаза на блюдо
с пламенными раками, продолжал:
     - Еще отварных раков двадцать  пять штук, можно и таких приблизительно,
но  вообще  из  русских  раков  брать  изначально  не зеленоватых,  а этаких
черноватых,  они лучше, лапки у них снизу красные, и  варить их нужно иначе:
сполоснуть в холодной  воде, положить  в  крутой  соленый кипяток  и туда же
опустить брусок докрасна раскаленного  железа, а с ним еще и пучок укропа, -
замечу, что примененный вами мускатный орех в салате оливье  не используется
вовсе...  Варить полчаса, не менее.  И  еще: если раков нет по сезону, можно
использовать банку омаров, очень хороши гавайские. В  крайнем случае - банку
крабов, но ни в коем случае не индийских, они горчат... Ваши дальневосточные
вполне  сойдут. Так,  использовать еще полбанки  пикулей, лучше  собственной
заготовки  по  обычным рецептам,  но советую помимо простых,  то есть мелкой
моркови, корнишонов,  молодой кукурузы  и прочего, всенепременно  положить и
семена настурций. Без них в салате оливье  пикули не явят должной вкусности.
Еще - полбанки сои кабуль...
     Аракелян  явно  понятия не  имел,  какая  соя в Кабуле, но истово скреб
карандашом по бумаге. В глазах Тони, не угасая, горели адские огоньки.
     -  Два  свежих   огурца...  Записали?  Ваши   нежинские  хороши,  но  в
Сальварсане есть более душистый сорт, "эрмано дель пуэбло",  мы к  коронации
доставим должное количество, должны поспеть... Ну, пять крутых яиц, полфунта
каперсов. И ко всему этому самый простой соус провансаль: французский уксус,
ваш кавказский винный  тоже  хорош,  еще два  яйца,  фунт прованского масла.
Посолить. Все.
     - Лучше вовсе не  солить, - умиленно закончил сношарь, с чувством налил
мулату  вторую рюмку  черешневой, - я-то  сам  соли не  употребляю. И  тебе,
милок, не советую.  Дольше  в силе будешь.  Выпей за мое здоровье и  за свое
тоже.
     -  Можно и не  солить, - миролюбиво согласился  Долметчер, рюмку выпил,
открутил у рака вторую клешню, закусил.
     -  Все  запомнили,  уважаемый?  -  грозно спросил  Павел  полковника. -
Никаких в другой раз горохов и картошек! Чтобы строго по  рецепту! И примите
отсюда  это  ваше...  неудачное  произведение! - Павел  с некоторой  грустью
проводил  взором исчезающий вместе с полковником за дверью салат. От рыбы он
уже осатанел,  а Тоня  позволяла полковнику готовить только то, за  чем сама
могла  уследить: в частности, это  был  как раз салат  оливье  на  картошке,
состряпанный, честно говоря, вовсе не Аракеляном, а  Тоней; ну еще  попадала
на стол к императору рыба во всех видах, ну и  раки по сезону, как выразился
дипломат-ресторатор,  а Тоня их почему-то  считала сильным противоядием. Ох,
жизнь...
     Выпили еще  по одной,  сношарь, беря  с  блюда  вареного  рака,  совсем
по-семейному поведал мулату, что, когда Угрюм-лужу вычерпывали, то на дне ее
огромный рак обнаружился,  ну с  индюка хорошего, не соврать тебе, этот  вот
тоже  большой,  но тот  поклешневитей  был,  велел  я  его тогда в Смородину
отпустить на развод, пусть  породу  поддерживает, да и вообще знатные раки у
нас там, приезжал бы, милок, воздух у нас, дали засмородинные. Впрочем, лицо
мулата  ничего  не  выражало. Он  сжевал еще две клешни,  потом вдруг чем-то
обеспокоился, встал и откланялся:  видать, черешневая настойка  пробудила  в
его организме  некую спешную потребность.  Ощущал ее  и Павел,  к тому же он
помнил,  что  после контакта  с  очерешненными  по  сношаревой воле мужиками
женщины начинают искать утешения  именно что у самого сношаря  - и было  ему
весьма неловко. Сношарь-то с ним всей своей деревней делился, не жадничал.
     Худо ли,  хорошо  ли,  но наконец  отобедали.  Черная  "волга"  увлекла
совершенно  синего, исхудавшего  Джеймса  к исполнению  наказной службы  при
Екатерине Романовой, урожденной  Бахман, женщине ласковой, требовательной  и
очень  обиженной  невниманием законно-советского  супруга; черный  ЗИП увлек
Павла  и  Тоню  в Староконюшенный,  где  они  жили  пока  что, - Павел хотел
сохранить  этот особняк  для себя, но все-таки понимал, что  скоро  придется
переселяться  в  какое-то  жилье попросторнее.  Сношарь остался  один, обвел
взором новую хату, увидал, что Кокотовна уютно  обживает голландские изразцы
на  печи,  и  взор  его  наконец-то доскользил до  исключительно начищенного
гонга. "Пусть кто  другой себе выходные устраивает,  - а мне о  людях думать
надо. Вон баб неухоженных сколько, пулеметы понаставили, того гляди, пришьют
кого-нибудь по неудовлетворенности".
     "Стоило,  княже,  ехать  за  тридевять  земель  за  гороховым  салатом?
Стряпать,  вишь, не умеют даже. Черешневую почто на всех базаришь?" - ехидно
спросил в сношаревой душе Лексеича Пантелеич.
     "Не  салатом  единым человек  жив, - резонно  ответствовал  Лексеич.  -
Рецепт  вон у  сынка-то назубок знают,  даже которые черные,  сынок-то  яйца
небось  сам отбирал, с  пониманием. Доказал мне Ярька свою законность, ничем
бы  не  доказал другим, старче, а яйцами доказал! А здесь  деревня  большая,
кого, глядишь,  и  ремеслу обучу. Неужто здесь  ни у  кого таланта  нет?  Не
поверю. Искать буду".
     "Ищи, ищи, - пробурчал посрамленный Пантелеич. - Работать пора, вот что
я тебе скажу". Сношарь почесал переносицу, дотянулся  до гонга  и легонько в
него тюкнул. Тут же  из-за двери, к большому  сношареву  изумлению, возникла
Палмазеиха,  уже  без   телогрейки,   хотя  все  с   тем  же   семиствольным
"толстопятовым". На одном из стволов висела