ты.
     Павел, не говоря ни слова, пошел за консервным ножом.



8
     Bibo, ergo sum.
     ЛАТИНСКАЯ МУДРОСТЬ
     Генералу Форбсу не хотелось решительно ничего.
     Даже повышения.  Собственно,  хотеть  было нечего:  по  прямой над  ним
располагались только посты военного министра и директора ЦРУ, но первый  он,
будучи  сам военным,  занять не мог,  а второй  едва ли  не понизил бы его в
должности, ибо ЦРУ без института Форбса напоминало  бы инвалида, потерявшего
четыре конечности и еще кое-что. На пост президента США генерал претендовать
не мог  вообще:  он  был  уроженцем Нового  Южного  Уэльса и,  хотя  покинул
Австралию больше чем шестьдесят лет тому  назад, по американской конституции
лишен  был  права занять  этот почетный -  и вовсе генералу  не интересный -
пост.
     Не  хотел  генерал также и большей власти: имел и  так  ее столько, что
дальше некуда,  занимая  пост  директора  Центра  Прикладного  Использования
Паранормальных  Явлений. Имел в  своем  подчинении  четыре сотни  телепатов,
тавматургов, магов,  каждого из которых  в  лучшие  времена отправили  бы на
костер за любое из действий, ныне совершаемых  ими  на благо независимости и
оборонной  мощи  США:  Сервальоса,  в  чьих руках живой  воробей  рассыпался
крошками радиоактивного лития;  Тодорана, обращавшего  бутылку  с  химически
чистым  спиртом  в бутылку дистиллированной воды,  а то и вовсе  в реторту с
серной кислотой; Ямагути, медиума, благодаря которому чуть  ли не все бывшие
президенты США, кроме  еще не  покойных, вынуждены были состоять советниками
нынешнего;  Джексона, державшего  под  мысленным контролем  всю пьющую часть
человечества и засекшего недавно в необозримых глубинах космоса - неизвестно
где, правда,-  еще  какую-то  пьющую  расу;  Рубана-Казбеги,  голыми  руками
лепящего забавные фигурки из расплавленной платины, и сотни других. Какой же
еще власти?
     Форбс не хотел любви. В его-то возрасте? Забвения тоже не хотел, что за
странное такое желание  бывает  у людей, кадровому военному  такого иметь не
полагается, за такое гонят в  шею.  Не  хотел вола ближнего своего, не хотел
осла  ближнего, жену его  тоже  не хотел, свою тоже не хотел (женат не был),
во-первых,  по  природе, во-вторых, не был христианином, -  хотя в  анкетах,
порядка  ради, числился он  мормоно-конфуцианцем, т.  е. составлял отдельное
вероисповедание,  без  других  приверженцев  оного:  таким людям  и нынешняя
администрация и все  прежние особенно доверяли. Короче говоря, генерал Форбс
и  в  самом деле не хотел  ничего. В данный момент его единственное  желание
было то,  чтобы скорее, любым  способом, отыскался пропавший в дебрях, тьфу,
просторах   России  чуть  ли   не   лучший   разведчик  вверенного  генералу
Колорадского центра, универсал Джеймс Карриган Найпл. Ибо Найпл  не давал  о
себе  знать уже  восемь дней, да и последняя  весточка от  него,  полученная
через Джексона, была, как всегда,  очень скудна:  было известно,  что  тогда
разведчик пил водку. С кем? Где? То, что он тогда еще не должен бы попасть в
лапы КГБ - как будто ясно, с чего его там стали бы поить? Хотя,  впрочем, уж
эти славянские хитрости... Ни  в  чем  нельзя  быть уверенным.  Вдруг  водка
применяется при допросах?
     Никаких  внятных сведений от стационарных агентов, иначе говоря,  людей
из  ЦРУ, годами  вкалывающих в  разных отделах КГБ,  получить  было  нельзя:
настолько  смутной   и   непланируемой  была  деятельность  этой   советской
организации, что  подчиненный не знал ничего о действиях начальства, -  это,
казалось  бы, нормально,  - но  ведь  и  начальство  не  знало  о  действиях
подчиненных почти  ничего,  даже и приказаний  не пыталось отдавать, -  так,
считало,  видимо,  что  полковники  и  сами  справятся.   Советская  система
оставления  в  полковниках  всех,  кто  имел  неосторожность  доказать  свою
способность справляться с каким-либо делом, давно была изучена советологами.
"Царством бесправных полковников"  хотел назвать  нынешнюю советскую систему
безопасности  президент США (нынешний), когда выступал перед  Конгрессом, но
предупрежденный Форбс  воспротивился: не  наша  работа разъяснять  советским
дедам-начальникам,  по какой  причине  у  них  все  идет  наперекосяк.  Хотя
особенной  тревоги за исход операции "Остров  Баратария", проводимой сейчас,
не было  причины испытывать: предиктор ван  Леннеп  дал  почти положительный
прогноз,  но  по  мелочам  мало ли что  могло  приключиться,  а  в  масштабе
ван-леннеповских  предсказаний  мелочью  были  жизнь  и  свобода  любого  из
разведчиков-универсалов, тавматургов  и  телепатов,  каждый из которых стоил
американским налогоплательщикам миллионы.  Форбс  точно знал к  тому же, что
четко налаженная схема работы  его собственного  Центра  представляет  собою
одновременно  и самое слабое  место:  один-два агента с Лубянки - и все, или
почти все о Колорадском центре станет противнику известно. Но куда вероятней
было, что бесправные  полковники зашлют агента  не туда, или не того, а если
туда и того, то не за тем, за чем надо, а если  даже за тем, за чем надо, то
опять-таки или не  туда, или не  того. Полковники руководствовались  в своей
работе квартальным, ну, от силы годовым планом засылки шпионов или же отлова
диверсантов. Форбс  руководствовался в своей работе точно известным будущим.
Оно же для Соединенных Штатов существовало только в  двух вариантах, и какой
из них  восторжествует в  реальной жизни -  зависело  исключительно от того,
будет или не будет в России реставрирована династия Романовых.
     Предикторы,   люди,  видящие   будущее,  хотя   и   состояли  формально
подчиненными  Форбса, но на  деле  именно он, Форбс,  а  в конечном счете  и
президент, и все правительство, и вся страна, и даже весь мир подчинялись их
предсказаниям.  Собственно,  предиктор  на сегодняшний день у  Штатов имелся
только  один,  привезенный  притом  из Европы,  раньше, правда, был  свой  -
чистейший американец, ныне покойный. Как теперь казалось Форбсу, именно этот
человек, предиктор Джереми Уоллас, потомок вермонтских лесорубов, потерявший
зрение в Арденнах,  и  заварил всю эту нынешнюю кашу с  Романовыми,  заварил
единолично. Почти  уже никто  не помнил, что еще до  того, как донеслись  из
лондонского Гайд-парка вопли  стареющей суфражистки, а в ответ на них (якобы
на  них!)  Айк   распорядился  найти   для   русского  престола   пристойных
наследников,  -  еще до  этого  Уоллас  направил  Конгрессу  очередной  свой
бюллетень,  целиком  посвященный будущему  Советов.  Трудно  теперь  даже  и
представить,  какая тогда  случилась  паника  в закулисных сферах, бюллетень
появился  в  самый  разгар "холодной войны". Из  него следовало,  что если в
ближайшие  двадцать  пять  - тридцать лет в России  не будет  реставрирована
монархия,  то  к  концу  XX   века  в   этой  стране   неизбежен  тяжелейший
правительственный  и  экономический  кризис,  который, раньше или  позже, но
совершенно  неминуемо приведет к парадоксальному исходу:  Советы обратятся к
Америке  с  нижайшей  ультимативной  просьбой  - принять их  в  состав  США,
умножив, таким  образом,  количество  звезд  на звездно-полосатом  флаге  до
количества неприлично-крапчатого, да  еще превратив английский язык  в  язык
национального меньшинства.  И получалось  так,  что от  этого требования без
ядерной  катастрофы Штатам не уйти никак, Советы пригрозят уничтожением  ста
основных  городов США, ибо  уровень жизни у  них самих упадет настолько, что
терять Советам будет уже нечего,  а военной мощью не сможет тягаться  с ними
весь мир, вместе взятый. Форбс по  сей день держал этот знаменитый бюллетень
под рукой и тихо  его ненавидел. Нынешний предиктор,  Геррит ван  Леннеп, не
только подтверждал прогноз, но добавлял  от себя, что оптимальный момент для
реставрации Дома Романовых в  России  приходится  на промежуток между 1980 и
1985 годами, а после повышения в этой стране  розничной цены на водку  до 32
рублей за пинтовую бутылку, одновременного внутриправительственного  кризиса
и  полного  разгрома  советско-вьетнамских  войск  в Малайзии  объединенными
китайско-индонезийскими силами реставрация станет уже делом маловероятным, и
придется   Штатам  готовиться  к  реальной  потере  независимости.   Но  для
реставрации Дома Романовых нужен был удобный Романов, а за двадцать пять лет
розысков Колорадский центр не нашел  ни одного  пригодного,  оба предиктора,
словно  сговорившись, отметали  любую кандидатуру и успокоительно добавляли,
что истинный русский царь миру еще не явлен, но явлен будет в должные сроки.
Кажется, таким  подарком судьбы мог оказаться обнаруженный  Джексоном  Павел
Романов,   мало   того,   что  в   ничтожности  своей   человек   совершенно
незапятнанный, но еще и на самом деле законный наследник престола - отпадала
необходимость   обосновывать   косвенные   права.   Пока   что  американское
правительство  зарезервировало  для  нужд  грядущей  Реставрации  одного  из
величайших  тавматургов  мира, чьего  настоящего  имени  не  знал точно даже
Форбс,  а  в  секретных документах  этот  человек  фигурировал  под  кличкой
"Крысолов"; требовать  его введения в  ход операции Форбс  имел право только
после  массового  признания  какого-либо  Романова   единственным   законным
наследником русского престола.
     Сейчас  Форбс  отдыхал   в  кабинете  своей  частной  квартиры,  далеко
вынесенной  за  пределы   общих   рабочих  помещений,  располагавшейся   над
труднодоступным   альпийским   лугом   почти   у  самой   вершины   Элберта.
Непреодолимую тягу сохранил Форбс ко всему восточному с тех пор,  когда  еще
почти молодым служил он в корейскую войну обычным телепат-майором  при штабе
Макартура.  Вернувшись  в Штаты,  он завел себе  дом с  китайским  поваром и
вообще  со  всем  китайским и чуть не поплатился за  это карьерой во времена
маккартизма.  Но  времена  эти кончились,  Форбса  оставили в покое,  а  его
собственные  несомненные  телепатические  способности   -  он  недурно   вел
беззвучный разговор с тремя собеседниками в  пределах изолированной комнаты,
с  трудом  мог  даже  с  пятью  -  привели  его  на  ныне  занимаемый  пост.
Ароматические  курильницы,  всего  две,  дымились  сейчас  в  его  кабинете;
дрессированный аист,  единственное живое  существо  в этой квартире, куда не
имели  доступа  даже  самые   приближенные  сотрудники,  кроме  мага  Луиджи
Бустаманте, - не  считая, само  собой, повара  и еще слуги,  тоже  китайца,-
застыл  на одной  ноге в затененном  углу. Взгляд же генерала,  как обычно в
такие  минуты облаченного в кимоно позапрошлого века,  скользил  по свиткам,
развешанным на  стенах,  прежде всего по любимому, сунскому, десятого  века,
висящему прямо перед письменным  столом.  Свиток изображал воина,  старого и
седого, стоящего перед гадальщиком, тоже старым, рассеянно уронившим кости -
и оба они смотрят куда-то в сторону, где едва  заметным контуром обозначался
хребет, драконова  спина  горного кряжа.  И  сверху  -  четыре  вертикальные
строчки стихов, по пять знаков в каждом столбике. Форбс знал их перевод:
     Вы вопросили - скоро ли деньги дадут.
     Прежде ответа взглянул на далекий плес,
     На синие горы, на заросший кувшинками пруд...
     Вот и забыл ответить на ваш вопрос.
     Форбс  мог  часами  беседовать  с  этим  свитком.  Он  чувствовал  себя
одновременно и  старым воином-наемником,  пришедшим вопросить о дне  выплаты
ему заработанных денег, и  старым гадальщиком, забывшим  дать ответ, - столь
пленил обоих  дивный вечерний пейзаж. Форбс тихо-тихо насвистывал свою самую
любимую  мелодию,- отнюдь  не китайскую, а общеизвестный  "Мост  через  реку
Квай" - и мысленно стоял  там, с ними, третьим  и незримым сунским китайцем.
Его  душа, душа американского военного, пережившего разгром и  поражение  от
современных  китайцев, его душа,  конечно  же, была душой древнего  китайца.
Поэтому, когда  его бессменный повар, Хуан  Цзыцзя, в ответ на вопрос  - что
приключилось  за день  (без  вопроса он  не  раскрыл  бы  рта целые  годы) -
сообщал, что сегодня его в пятьдесят четвертый раз пытались подкупить агенты
континентального   Китая,  -   Форбс  только  снисходительно   улыбался.   В
современный,  коммунистический  Китай,  несмотря  на  пережитую контузию  от
китайской мины, генерал вообще не верил. Он верил только  в древний Китай. И
ничего поэтому не хотел.  Как и  полагалось истому  древнему китайцу.  Может
быть, последнему.
     Дрессированный аист Вонг шевельнулся и  переменил ногу. Ого! Значит он,
Форбс, сидит  вот  так,  задумавшись  и  размечтавшись, уже больше  часа.  С
неохотой щелкнул Форбс жилистыми и  кривыми пальцами, неслышно возник слуга,
помог сменить  кимоно на  мундир  американского генерала. И когда за Форбсом
затворилась дверь его личной квартиры, ничто ни внешне, ни телепатически  не
выдало бы его подчиненным. Нет, никаких  "желтых" симпатий он не имел. Как и
фобий. Все  его сотрудники, все эти  венгерские маги, валахские  волшебники,
огнеходцы и нагоходцы,- все были  для него равны. Вплоть до вампира Кремоны,
странного мальтийского  выходца с того света, питающегося донорской кровью в
секторе трансформации и на досуге исполняющего на своих  просверленных зубах
изумительные концерты  художественного  свиста.  Все,  все  были  равны  для
генерала Форбса. И все более или менее безразличны.
     Итак,  шел  восьмой день молчания Джеймса Найпла. Форбс  уже пробовал и
просить, и косвенно подкупать Джексона, чтобы тот поискал связи  с агентом -
ведь  могло статься, что Джеймс накачивается спиртным  все  эти дни, пытаясь
дать  о  себе  знать,  а Джексон,  тем не менее,  беседует  исключительно  с
Цеденбалом  о необычайных  свойствах и достоинствах молочной водки и ухом не
ведет ни  на какие телепатические  вопли агента.  Но  Джексон на диво  тепло
разговаривал с  генералом,  не  ругался  ни  по-индейски,  ни  по-английски,
принимал подарки и  искренне искал Джеймса по всему  белу свету. Джеймс  был
либо трезв...  либо  мертв. Это, кстати, проверить было легче легкого, Форбс
еще  вчера решился зайти к Ямагути и потребовать  вызвать Джеймса из царства
мертвых.  Нет, там  Джеймса не  было. Ни  среди  мертвых, ни  среди  пьяных.
Приходилось смириться с мыслью одновременно ужасной и обнадеживающей: Джеймс
был  жив  и трезв.  Где-то  и почему-то.  Зачем-то. Неужто по  доброй  воле?
Абсурд.  Против  воли?  Получалось,  что  так. Это значило  -  Джеймса нужно
спасать.
     Засылать  второго агента  по  телепортационному каналу не  было никакой
возможности: он  опять  попадет  на  улицу  имени  этого  самого  диссидента
прошлого века и  угодит в зубы тому же самому чудовищу, которое, получается,
слопало Найпла. Переориентировка  же камеры  требовала  месяца с лишним. Где
его взять, месяц этот? Значит, надо засылать консервативными методами, через
туристические  каналы,  через  дипломатические,  сбросить  его на  парашюте,
переправить под  водой.  Впрочем, на то есть референты, чтобы  решать, какой
способ сейчас  лучше. И,  конечно, засылать сейчас надо не одного  агента, а
группу. А на  всякий случай подготовить  и вторую смену поиска, если  первые
пропадут. В  первой будут,  предположим, обычные телепат-сержанты,  а к  ним
два... да нет, одного хватит, один,  значит, телепат-майор, нечего бросаться
телепатами, у  русских вон вообще ни одного приличного нет, по  меньшей мере
официально,  на  жалованье.  Да,  три  пары,  как  бы супружеские, а  к  ним
испытанного майора. Ну, а для их подстраховки нужен кто-то из первоклассных,
серьезных, несомненно,  из сектора трансформации. Тот же Кремона подошел бы,
скажем, хотя, конечно, засылать к Советам  выходца с  того света рискованно,
это вроде  как  щуку  в реку. С сектором трансформации,  с  оборотнями, если
говорить проще, у Форбса уже  полгода был чуть ли не  разрыв дипломатических
отношений: всемирная вакханалия поддержки  поляков,  когда и  Папа Римский -
поляк, и свежий Нобелевский лауреат - поляк (еще не назначали, но ван Леннеп
год  назад  объявил  его   имя),   и  помощник  президента  по  национальной
безопасности - тоже поляк, вакханалия эта самая  нанесла Колорадскому центру
ощутимый удар. Едва  только одряхлевший донельзя прежний заведующий сектором
трансформации Порфириос  ушел на пенсию,  на  его  место был назначен поляк,
опять  же, причем никому не ведомый и, как оказалось, не  оборотень никакой,
вообще человек посторонний. Традиционно сектор этот был наиболее независимым
в  ведомстве  Форбса,  собственно,  начальник  сектора  Форбсу  даже   и  не
подчинялся. И вот уже  шестой  месяц  шел с тех  пор, как  маг Бустаманте по
приказу  Форбса  заточил этого самого  заведующего в  бутылку,  и лишь таким
образом   удалось    положить   конец   гнусностям,   которые   новоявленный
поляк-заведующий творил у себя в секторе, заставляя оборотней превращаться в
различных   кинозвезд.   Тем   не   менее   даже   заточенный   в    бутылку
поляк-не-оборотень  оставался заведующим,  с которым  приходилось считаться,
которого приходилось уговаривать, подкупать, шантажировать, но ничего нельзя
было ему, гаду, приказать.
     Все эти вещи  успел передумать  Форбс за  те короткие  мгновения,  пока
скоростной лифт уносил  его  в недра  Элберта, в  директорский кабинет.  Там
Форбс немедленно  ткнул кривым  пальцем в  одну из сотен клавиш, завершавших
верхнюю  часть его  рабочего  стола наподобие  органного пульта.  На  пороге
возник маленький  негр  с тремя листками бумаги в розоватой лапке.  Неслышно
подал и исчез. Форбс почитал с минуту. Больно уж древний метод, впору сыщика
в гороховом пальто  вспомнить. Но Джеймса спасать нужно, так что пока сойдет
и это.  Три "супружеские  пары"...  Пусть  вылетают немедленно,  на самолете
Аэрофлота из Нью-Йорка, ясное дело, не на "боинге" же из Денвера! Пусть. Ну,
и седьмого туда же. Подагрическими пальцами медленно вывел Форбс под списком
предложенных  референтом шести  фамилий  - седьмую: ЭБЕРХАРД ГАУЗЕР.  Ну-ка,
пусть поработает. Уже восьмой месяц брюхо отращивает. Пусть.
     Форбс  отодвинул папку. Дело было сделано.  Ничем  больше он  помочь не
мог, а решать вопрос с гнусным  Аксентовичем прямо сию минуту он просто не в
силах был  себя принудить. Вообще сегодня этим  заниматься было  бы особенно
отвратительно,  вечером Бустаманте соглашался заставить цвести папоротники в
генеральском  саду,  и  можно  было  устроить  настоящий "праздник любования
цветами".  Почти  до утра. Нужно ли еще что-то старому человеку? И, мысленно
уже облачившись в кимоно, побрел Форбс в личные апартаменты.

x x x

     Пристегнули ремни. Взлетели и полетели. Погасла табличка  "НЕ  КУРИТЬ".
Явно  недостаточная  миловидностью стюардесса на довольно бойком  английском
языке пролопотала приветствие и что-то насчет того, что самолет ведет  некий
миллионер,  чему Гаузер, несмотря на занятость  мыслей, все же  не  поверил.
Вообще в мыслях порядка не было. Еще  несколько часов назад он мирно играл в
пинг-понг в дежурке, в недрах такого уютного горного хребта  Саватч, а потом
вдруг  обнаружил, что уже  проходит  блиц-инструктаж  у смрадного,  гниющего
прямо  на  глазах  сифилитика   Мэрчента,   потом  его,  Гаузера,  сунули  в
сверхзвуковой  самолет и,  минуя  Денвер,  прямо с  аэродрома  возле  Пуэбло
перебросили в  аэропорт Ла-Гардиа. Нью-Йорк, этот грязный и сволочной город,
Гаузеру  всегда  был ненавистен, -  но дальше  стало  еще хуже,  потому  что
пришлось лезть в этот  гнусный,  бездарный, вонючий и еще  неизвестно почему
советский самолет. И  теперь  вот  летел он  в  эту самую  подлую Россию, на
которой  сроду не специализировался, языка не  знал, страны  не представлял,
вообще  не  понимал,  зачем  его,  серьезного  специалиста  по   венгерскому
диссидентскому движению, выдернули из дежурки, -  это после спокойных восьми
месяцев у теннисного стола, на  котором столько  бутылок умещается! -