й воды.
   - Ты уверен, что на этот раз канал  достаточно  глубок?  -  спросил  я  у
Нарцисса.
   - Да, цезарь. Я сам измерял глубину.
   Я  подошел  к  шлюзным  воротам,  совершил  жертвоприношение  и  прочитал
несколько молитв - в частности, я просил прощения у наяды озера  и  призывал
ее стать покровительницей крестьян, которые будут обрабатывать  возвращенную
людям землю - и наконец,  дотронувшись  до  лебедки,  возле  которой  стояла
группа моих германских телохранителей, сказал:
   - Раз-два, взяли!
   Ворота поползли наверх, и вода с  шумом  обрушилась  в  канал.  Раздалось
оглушительное "ура!". Минуту-другую мы смотрели вниз  в  молчании,  затем  я
сказал Нарциссу:
   - Поздравляю, дорогой Нарцисс. Тринадцать лет работы, тридцать тысяч...
   Меня прервал оглушительный грохот,  за  которым  последовал  многоголосый
испуганный крик.
   - Что это? - воскликнул я.
   Нарцисс, забыв о церемониях, схватил меня за руку и буквально  втащил  на
верх холма.
   - Торопись! - орал он.- Быстрее, быстрее!
   Я оглянулся, желая понять в чем дело, и увидел, что  по  каналу  с  ревом
несется к нам огромная коричнево-белая стена воды, страшно  сказать  сколько
футов в высоту, вроде тех, что в Британии каждый год приливают в устье  реки
Северн. К нам, заметьте!
   Прошло какое-то время, пока я понял, что произошло. Внезапный напор  воды
привел к тому, что в нескольких сотнях ярдов отсюда во впадине между  холмов
она перелилась через края канала и образовала новое озеро. И  в  это  озеро,
подмытый у самой подошвы, сполз весь склон холма - сотни тысяч тонн камней,-
целиком заполнив котловину и с огромной силой выбросив оттуда воду.
   Почти все, кто там был, сумели,  пусть  и  с  мокрыми  ногами,  забраться
наверх  в  безопасное  место.  Утонуло  человек  двадцать,  не  больше.   Но
пиршественный балаган разнесло в щепы,  столы,  ложа,  угощение  и  гирлянды
отнесло далеко на середину озера.  О,  как  разгневалась  Агриппинилла!  Она
накинулась на Нарцисса, крича, что  он  подстроил  все  это  нарочно,  желая
скрыть, что канал все еще недостаточно глубок; она обвиняла его в  том,  что
он положил себе в карман общественные деньги  -  миллионы  золотых,  и  лишь
небеса знают, в чем еще.
   Нарцисс, нервы которого были и так на  пределе,  тоже  вышел  из  себя  и
спросил Агриппиниллу, кем она себя мнит: царицей  Семирамидой?  Или  богиней
Юноной? Или главнокомандующей римской армией?
   - Не суй нос не в свое дело! - завопил он ей в лицо.
   В моих глазах все это было великолепной шуткой.
   - Ссора не вернет нам обеда,- сказал я.
   Еще больше я развеселился, когда инженеры доложили,  что  потребуется  не
меньше чем два года, чтобы прорыть новый проход через завал.
   - Боюсь, мне придется устроить на  этих  водах  еще  один  бой,  друзья,-
торжественно  сказал  я.  Мне  почему-то  все   это   казалось   удивительно
символичным. Напрасный труд, как и вся та изнурительная  работа,  которую  я
проделал в первые годы правления ради  сената  и  римского  народа,  которые
никак этого не заслужили. Яростность этой огромной волны внушила мне чувство
глубокого удовлетворения. Я получил удовольствие куда большее, чем от  обеих
битв, как на озере, так и на мосту.
   Агриппинилла досадовала, что волна  унесла  драгоценный  золотой  сервиз,
взятый во дворце; осталось всего несколько предметов, остальное лежит на дне
озера.
   - О чем тут беспокоиться? - поддразнил я ее.- Сними  все  эти  сверкающие
одежды - я присмотрю, чтобы Нарцисс их не украл,-  гвардейцам  будет  ведено
удержать толпу, и можешь продемонстрировать нам, как  ты  ныряешь.  Прямо  с
шлюзных ворот. Все получат огромное удовольствие: народу приятно видеть, что
их правители - простые смертные, как  и  они...  Но,  дорогая,  почему  нет?
Почему ты не хочешь? Полно, не сердись. Если ты  могла  нырять  за  губками,
надо думать, ты можешь нырнуть за золотым блюдом, верно? Посмотри вон  туда,
видишь, там под водой что-то блестит; наверно, это одно из  твоих  сокровищ.
Его совсем легко достать. Вон там, куда я кидаю камушек.
   ГЛАВА XXXII
   54 г. н.э.
   Сейчас сентябрь четырнадцатого  года  моего  правления.  Барбилл  недавно
читал мой гороскоп и выражает опасение, что мне суждено умереть  в  середине
следующего месяца. Фрасилл однажды предсказал мне то же  самое:  он  сказал,
что я проживу шестьдесят три года, шестьдесят три дня и шестьдесят три часа.
Если подсчитать,  выходит  как  раз  тринадцатое  число  следующего  месяца.
Фрасилл яснее все мне объяснил, чем Барбилл. Я помню, он  поздравил  меня  с
комбинацией цифр "семь" и "девять", дающих  при  умножении  шестьдесят  три,
сказав, что это случается крайне редко. Что ж, я  готов  к  смерти.  Сегодня
утром в суде  я  просил  адвокатов  выказать  хоть  немного  уважения  моему
возрасту; я сказал, что в следующем году меня среди них не  будет;  к  моему
преемнику они могут относиться,  как  хотят.  А  когда  разбиралось  дело  о
нарушении супружеской верности, возбужденное мужем одной знатной римлянки, я
сказал, что я сам был женат несколько раз и каждая  из  моих  жен  оказалась
порочной, и хотя какое-то  время  я  относился  к  ним  снисходительно,  это
продолжалось недолго, и с тремя из них я развелся. Агриппинилла  обязательно
об этом услышит.
   Нерону исполнилось семнадцать. Он держится  то  с  напускной  скромностью
перворазрядной шлюхи, поминутно отбрасывая с глаз свои надушенные кудри,  то
с напускной скромностью перворазрядного философа,  то  и  дело  застывая  на
месте в кругу восхищенных придворных - правая нога выдвинута, голова опущена
на грудь, левая рука упирается в бок, правая поднята, пальцы прижаты ко лбу,
словно он погружен в мучительное  раздумье.  Но  вот  с  его  губ  срывается
блестящая эпиграмма, или  подходящий  к  случаю  куплет,  или  глубокомудрое
изречение; однако автор их не он - Сенека даром, как говорится, свой хлеб не
ест. Я желаю друзьям Нерона, чтобы он и дальше радовал их. Я желаю  того  же
Риму и Агриппинилле, и Сенеке тоже. Я узнал в приватном порядке через сестру
Сенеки  (тайная  приятельница  Нарцисса,  которая  сообщает  нам   множество
полезных сведений о нынешнем любимчике народа), что в ночь  перед  тем,  как
Сенека получил мой приказ вернуться, ему приснилось, будто  он  -  наставник
Калигулы. Я считаю это предзнаменованием.
   Перед новым годом я позвал к себе Ксенофонта и поблагодарил за то, что он
помог мне так  долго  оставаться  в  живых.  Затем  я  выполнил  данное  ему
обещание, хотя пятнадцать лет еще не истекли, и получил от  сената  согласие
на бессрочное освобождение от налогов и военной службы его  родного  острова
Кос. В моей речи сенату я подробно остановился на заслугах многих  поколений
знаменитых врачей - уроженцев этого острова, которые все  притязают  на  то,
что предком их является бог врачевания Эскулап, и со знанием  дела  разобрал
применяемые ими методы лечения; закончил я  отцом  Ксенофонта,  который  был
полковым лекарем при  моем  отце  во  время  германских  кампаний,  и  самим
Ксенофонтом, которого я  превознес  выше  их  всех.  Несколько  дней  спустя
Ксенофонт попросил разрешения остаться при мне  еще  несколько  лет.  Он  не
объяснил это преданностью, или благодарностью, или  привязанностью,  хотя  я
немало для него сделал  -  поразительно  бесстрастный  человек!  -  нет,  он
обосновал свою просьбу тем, что во  дворце  ему  удобно  заниматься  научной
работой.
   Должен  признаться,  что,  оказывая  Ксенофонту  все   эти   почести,   я
рассчитывал на то, что он поможет мне  осуществить  план,  который  требовал
величайшей секретности и осторожности. Я был обязан отдать этот долг  самому
себе и моим предкам.  Речь  идет  ни  меньше,  ни  больше,  как  о  спасении
Британика. Разрешите мне сейчас объяснить, почему  я  сознательно  предпочел
ему Нерона, почему дал такое старомодное воспитание,  почему  так  тщательно
оберегал от влияния придворных, от знакомства с пороками и лестью. Начнем  с
того, что я  знал:  моим  преемником  на  троне  будет  Нерон;  ему  суждено
продолжать это проклятое дело - тиранию, ему суждено наслать на Рим бедствия
и заслужить вечную ненависть сограждан, ему уготовано судьбой быть последним
из безумных цезарей. Да, все мы безумны, мы, императоры. В начале  мы  ведем
себя вполне здраво, как Август, Тиберий, даже Калигула (человек он был  злой
и порочный, но сперва вполне разумный),- это монархия заставляет нас  терять
рассудок. Конечно же, после смерти Нерона республика возродится,  говорил  я
себе, и я хотел, чтобы возродил ее Британик. Но как ему  остаться  в  живых,
пока правит Нерон? В Риме  Нерон  обязательно  умертвит  его,  как  Калигула
умертвил Гемелла. Я решил, что Британика  надо  переправить  в  какое-нибудь
безопасное место, где он сможет вести благородную и нравственную жизнь,  как
наши предки Клавдии в стародавние времена, чтобы в  сердце  его  не  погасло
пламя истинной свободы.
   "Но весь мир принадлежит теперь Риму, за исключением  Германии,  Востока,
скифских пустынь к северу от Черного моря,  неизведанной  Африки  и  дальних
районов  Британии;  где  мой  Британик  будет  в  безопасности,  где   Нерон
бессилен?" - спрашивал я себя.- "Не в Парфии или Аравии: хуже не выберешь. И
не в Германии, я никогда не  любил  германцев.  При  всех  своих  варварских
добродетелях, они наши естественные враги. Об Африке и Скифии я почти ничего
не знаю. Для Британика есть лишь  одно  место,  и  это-  Британия.  Северные
британцы одной расы с нами. Королева бригантов Картимандуя -  моя  союзница.
Она  благородная  и  мудрая  правительница  и  поддерживает   добрососедские
отношения с моей провинцией в южной  Британии.  Ее  полководцы  -  храбры  и
любезны. Юный пасынок Картимандуи, ее  наследник,  прибывает  к  нам  в  мае
вместе с целой оравой молодых знатных британцев и будет гостить  у  меня  во
дворце. Я поселю его в покоях  Британика  и  сделаю  так,  чтобы  они  стали
кровными братьями, согласно обычаю британцев. Гости пробудут у нас все лето.
Когда они отплывут обратно (а я пошлю их долгим путем, из Остии  в  их  порт
Хамбер), Британик отправится вместе с ними. Он выкрасит лицо  и  тело  синей
краской, наденет красную блузу и клетчатые штаны, в которых щеголяют молодые
британцы, и повесит на шею золотые цепочки. Никто его не узнает.  Я  засыплю
принца подарками и  свяжу  его  священной  клятвой  скрыть  от  всех,  кроме
королевы, кто Британик такой, и проследить, чтобы он не подвергся опасности.
А принц возьмет такую же клятву со всех, кто  его  сопровождает.  При  дворе
Картимандуи  Британика  представят  в  качестве  молодого   грека   знатного
происхождения, чьи родители умерли, ничего ему не оставив, и  он  приехал  в
Британию в поисках счастья. В Риме его никто не хватится.  Я  распущу  слух,
что он заболел, Ксенофонт и Нарцисс помогут мне в этом обмане.  Затем  будет
объявлено, что Британик скончался. У Ксенофонта было данное мной  письменное
разрешение завербовать для вскрытия тело любого раба, умершего в больнице на
острове Эскулапа (он пишет научную работу о сердечных мышцах). Неужели он не
найдет  подходящий  труп,  чтобы  использовать  его  в   качестве   останков
Британика? При дворе Картимандуи Британик  достигнет  зрелого  возраста,  он
научит бригантов всем ремеслам, которым я  старался  его  обучить.  Если  он
станет держаться скромно, у него не будет недостатка в друзьях.  Картимандуя
позволит ему молиться нашим богам. От римлян он  будет  держаться  подальше.
После смерти Нерона он  откроется  всем  и  вернется  в  Рим  как  спаситель
родины".
   Это был прекрасный план, и я делал все возможное, чтобы  привести  его  в
исполнение. Когда принц бригантов прибыл к нам, Британик поселил его у себя,
и вскоре между ними завязалась тесная дружба. Они выучили друг друга  своему
родному языку  и  пользованию  национальным  оружием.  Они  побратались,  не
спрашивая меня, и обменялись  подарками.  Я  радовался,  что  все  идет  так
хорошо. Я рассказал Ксенофонту и Нарциссу о своем  плане.  Они  обещали  мне
помочь. Все было наготове. И посмотрите, что из этого вышло! Мой  хитроумный
замысел оказался напрасным.
   Три дня назад, рано утром, когда весь дворец еще спал, Нарцисс привел  ко
мне Британика. Я обнял его  с  жаром,  который  скрывал  уже  много  лет.  Я
объяснил ему, почему я  так  относился  к  нему  все  последние  годы.  Мной
руководили не жестокость или небрежение, сказал я, а любовь. Я  процитировал
ему  слова  оракула,  переданные  мне  перед  смертью  Августом:   "Ранивший
исцелит". Я рассказал ему о предсказании сивиллы и моем стремлении спасти из
гибнущего Рима того, кого я люблю больше всех  на  свете  -  его  самого.  Я
напомнил ему о роковой истории нашего рода и умолял его согласиться  на  мой
план, в котором заключался единственный шанс его избавления от смерти.
   Британик внимательно слушал меня, но тут он воскликнул:
   - Нет, отец, нет! Отец, признаюсь, я ненавидел тебя со дня гибели матери.
Я очень плохо думал о тебе. Для  меня  ты  был  педант,  трус  и  глупец,  я
стыдился, что я твой сын. Вижу теперь, что был несправедлив. Прости меня. Но
сделать то, что ты просишь, я не могу. Нет. Это бесчестно. Клавдий не должен
красить лицо в синий цвет и прятаться среди варваров.  Я  не  боюсь  Нерона,
Нерон трус. Разреши мне надеть мужскую тогу  в  этом  году.  Мне  исполнится
только тринадцать, но ты простишь мне один  недостающий  год:  я  высокий  и
сильный для своих лет. Как только я официально буду  считаться  взрослым,  я
смогу соперничать с Нероном на равных, несмотря на преимущества, которые  ты
ему предоставил и несмотря на его мать. Сделай нас сонаследниками, и мы  еще
посмотрим, чья возьмет. Это мое право как твоего сына. Да  и  не  верю  я  в
республику. Нельзя повернуть историю вспять. Это слова моей прабабки  Ливии,
и она была права. Мне нравятся стародавние дни не меньше, чем тебе, но я  не
слепой. Республика мертва, мертва для всех, кроме таких ветхозаветных людей,
как ты и Сосибий. Теперь Рим  -  империя,  и  выбирать  можно  только  между
хорошим императором и плохим. Сделай меня сонаследником вместе с Нероном,  и
мне не будут страшны никакие предсказания. Поживи еще несколько  лет,  отец,
ради меня. И тогда, когда ты умрешь, я смогу занять твое  место  и  править,
как положено. Гвардейцы меня любят и доверяют мне. Гета и  Криспин  сказали,
что после твоей смерти они сделают императором меня, а  не  Нерона.  Я  буду
хорошим императором, таким, каким был ты до того, как женился на мачехе. Дай
мне  настоящих  учителей,  от  моих  мне  никакого  толку.  Я  хочу  изучать
красноречие, я хочу разбираться в финансах и законах, я хочу научиться  быть
императором!
   Никакие мои слова, даже слезы не могли переубедить его. Я потерял  всякую
надежду его уберечь; ни один врач не спасет жизнь пациента, если тот  твердо
решил умереть. Я делаю все, что он просит, и всячески балую его. Я рассчитал
Сосибия и  других  учителей  и  нанял  новых.  Я  обещал  отпраздновать  его
совершеннолетие в первый день нового года и изменил  свое  завещание  в  его
пользу: в старом он  почти  не  упоминался.  Сегодня  я  произнес  в  сенате
прощальную речь и смиренно рекомендовал сенаторам  Нерона  и  Британика  как
моих наследников-соправителей, а затем обратился к ним  самим  с  длинным  и
торжественным увещеванием, призывая их к братской любви и согласию, а  сенат
- к тому, чтобы они засвидетельствовали, что я их к  этому  призывал.  Но  с
какой иронией я все это говорил! Я знал так же  верно,  как  то,  что  огонь
горяч, а лед холоден, что мой Британик  обречен,  и  не  кто  иной,  как  я,
присуждаю его к смерти и  обрываю  последний  росток  со  старинного  древа,
произросшего от Аппия Клавдия Слепого. Я, глупец.
   У меня устали глаза, рука дрожит, я с трудом вывожу  буквы.  В  последнее
время появились странные знамения. На полуночном небе ярко сверкает  большая
комета, вроде той, что предвещала смерть Юлию Цезарю,  Из  Египта  передали,
что там видели феникса. Он прилетел, как обычно, из Аравии  в  сопровождении
стаи  других  птиц.  Я  не  думаю,  чтобы  это  был  настоящий  феникс,  тот
показывается раз в тысячу четыреста шестьдесят один год, а с тех пор, как  в
царствование Птоломея III из Гелиополя сообщали о настоящем фениксе,  прошло
всего двести пятьдесят лет, но все же феникс есть феникс. И точно этих чудес
- кометы и феникса - было мало, в Фессалии родился кентавр. Его привезли  ко
мне в Рим (через Египет, где его осмотрели  александрийские  доктора),  и  я
дотрагивался до него собственными руками. Он прожил всего один день и  лежал
в бочонке с медом, но это был настоящий кентавр, самого  высшего  сорта,  из
тех, у которых не ослиное туловище, а круп коня.  Феникс,  комета,  кентавр,
рой пчел над знаменами в лагере гвардейцев, поросенок с когтями, как у орла,
и молния, ударившая в памятник моего отца  Друза!  Вам  недостаточно  этого,
прорицатели?
   А теперь ни слова больше,  Тиберий  Клавдий,  бог  британцев.  Больше  ни
слова.

   ТРИ ОПИСАНИЯ СМЕРТИ КЛАВДИЯ
   1. СВЕТОНИЙ. БОЖЕСТВЕННЫЙ КЛАВДИЙ25
   ...Вскоре затем он  составил  и  завещание,  скрепив  его  печатями  всех
должностных лиц. Он пошел бы и  дальше,  но  встревоженная  этим  Агриппина,
которую уже не только собственная совесть,  но  и  многочисленные  доносчики
обличали в немалых преступлениях, опередила его.
   Умер он от яда, как признают все; но кто и где его  дал,  о  том  говорят
по-разному. Одни сообщают, что  сделал  это  евнух  Галот,  проверявший  его
кушания за трапезой жрецов на Капитолии, другие  -  что  сама  Агриппина  за
домашним обедом поднесла ему отраву в белых грибах, его  любимом  лакомстве.
Что случилось потом, также рассказывают различно. Большинство сообщает,  что
тотчас после отравления у него отнялся язык и он, промучась целую ночь, умер
на рассвете. Некоторые же передают, что сперва он впал в беспамятство, потом
от переполнения желудка его вырвало всем съеденным, и отраву ему дали  вновь
- то ли подложив в кашу, будто ему нужно было подкрепиться после  рвоты,  то
ли введя ее с промыванием, чтобы этим  якобы  облегчить  его  от  тяжести  в
желудке.
   Смерть его скрывали, пока не обеспечили все для его преемника.  Приносили
обеты о его здоровье, словно он был болен, приводили во дворец  комедиантов,
словно он желал развлечься. Скончался он в третий день до октябрьских календ
в консульство Азиния Марцелла и Ацилия Авиолы, на шестьдесят четвертом  году
жизни и четырнадцатом  году  власти.  Погребенный  с  пышностью,  подобающей
правителю, он был сопричтен к богам; впоследствии Нерон отказал ему  в  этих
почестях и отменил их, но затем Веспасиан восстановил их вновь.
   Предвещанием его смерти были важные знаменья. На небе  явилась  хвостатая
звезда, так называемая комета; молния ударила в памятник  его  отца,  Друза;
много должностных лиц, больших и малых, скончалось в тот же год.  Да  и  сам
он, как кажется, знал и не скрывал близости своего конца. Это видно из того,
что при назначении консулов он назначил их только до месяца своей смерти;  в
последний раз присутствуя в сенате, он всячески увещевал сыновей своих  жить
меж собой в согласии  и  с  мольбой  просил  сенаторов  позаботиться  об  их
молодости; а в последний раз заседая в суде, он  произнес,  что  близок  его
жизненный предел и, несмотря на  общее  возмущение,  повторял  это  снова  и
снова.
   II. ТАЦИТ. АННАЛЫ. КНИГА 1226
   ...Под гнетом тяжких забот  Нарцисс  занемог  и  для  восстановления  сил
мягкой погодой и целебными водами отправился в  Синуэссу.  Тогда  Агриппина,
уже давно решившаяся на преступление и торопившаяся воспользоваться  удобным
случаем, тем более что у нее были слуги, на которых  она  могла  положиться,
задумалась о том, какой вид яда ей  следует  применить:  если  его  действие
будет внезапным и быстрым, то как бы не раскрылось ее преступление; е