гие товары, на которые будет спрос немного погодя и  за
которые можно будет получить приличную сумму. Совершенно ясно, что  торговлю
так же надо контролировать из центра, как армию, судопроизводство, религию и
все остальное.
   Я спросил Мессалину, как  бы  она  контролировала  торговлю,  если  бы  я
предоставил ей такую возможность.
   - Как? Да это проще простого,- ответила она.- Я бы давала монополии.
   - Калигула давал монополии,- сказал я,- и сразу вздул цены.
   - Он не давал, а продавал монополии, причем тому,  кто  предлагал  больше
остальных, естественно, что цены подскочили. Я бы  так  не  сделала.  И  мои
монополии были бы  мельче,  чем  у  Калигулы.  Где  это  видано-дать  одному
человеку право торговать  инжиром  во  всем  мире!  Я  же  подсчитаю,  каков
нормальный годовой спрос на тот или иной товар, а затем предоставлю торговлю
этим товаром на год  или  два  одной  или  нескольким  фирмам.  Например,  я
предоставлю исключительное право ввозить и продавать кипрские вина  такой-то
фирме, исключительное право ввозить и продавать египетское  стекло  такой-то
фирме, а балтийский янтарь, пурпур из Тира и британская эмаль отойдут другим
фирмам. Тогда не будет никакой конкуренции  и  иностранные  промышленники  и
торговцы сырьем не смогут поднять цены. "Не хотите, как хотите", скажет  наш
коммерсант, сам назначая цену. Коммерсанты, репутация  которых  недостаточно
прочна,  чтобы  жаловать   им   монополию,   должны   или   договориться   с
монополистами, если те думают, что не  смогут  сами  управляться  с  объемом
работы, или искать себе применение  в  других  областях  промышленности  или
торговли. Если бы я могла поступать по-своему, я привела бы все в порядок, в
Риме было бы прекрасное снабжение, а государство  получило  бы  куда  больше
портовых сборов.
   Что ж, ее план звучал вполне разумно и одним из его плюсов было  то,  что
это высвобождало  много  людей  и  судов  для  торговли  зерном.  Я  тут  же
предоставил Мессалине право раздать большое число монополий, не  подозревая,
что хитрая женщина обвела меня вокруг  пальца,  и  единственной  целью  этой
аферы было получить огромные взятки от будущих монополистов.  Через  полгода
прекращение конкуренции во всех отраслях монопольной торговли - куда входила
торговля  не   только   предметами   роскоши,   но   и   предметами   первой
необходимости,- подняло цены до чудовищной  высоты;  торговцы  возмещали  за
счет покупателей то, что  отдали  Мессалине  в  виде  взяток.  После  первой
голодной зимы так тревожно  в  городе  не  было  ни  разу.  На  улицах  меня
сопровождали крики толпы, и мне пришлось поставить на Марсовом поле  большой
помост, стоя на котором я  с  помощью  громкогласных  гвардейских  капитанов
устанавливал  на  ближайший  год  цену  наиболее  вздорожавших  товаров,-  я
основывался на ценах предыдущего года, насколько удавалось  выяснить  точные
цифры. И, конечно, монополисты тут же хлынули во дворец, моля меня  изменить
свое решение - каждый в свою пользу,- ведь  они  бедные  люди  и  их  семьям
грозит нищета, они и так уже умирают с  голоду,  ну  и  прочие  глупости.  Я
сказал им, что, если их торговля не  окупает  себя  при  установленных  мной
ценах, им никто не мешает уступить  свое  место  тем,  кто  ведет  коммерцию
лучшими деловыми методами, а затем предупредил, что, если они немедленно  не
покинут дворец, я обвиню их в "развязывании войны против государства"  и  их
сбросят с Капитолийской скалы.  Протесты  прекратились,  но  они  попытались
взять надо мной верх, совсем изъяв с рынка свои товары.  Однако  стоило  мне
услышать, что какой-нибудь продукт - скажем, маринованная рыба из  Македонии
или лекарственные снадобья с Крита -  не  попадает  в  город  в  достаточном
количестве, я добавлял еще одну фирму к  тем,  кто  уже  делил  между  собой
монополию на этот товар.
   Я всегда очень заботился о снабжении Рима продовольствием.  Я  приказывал
управляющему моими италийскими поместьями отводить как можно больше земель в
окрестностях Рима под овощи для городского рынка, в особенности под капусту,
лук, салат-латук, эндивий, лук-порей и другие зимние  сорта.  Мой  дворцовый
врач  Ксенофонт  сказал  мне,  что  частые  вспышки  заболеваний  в   бедных
кварталах, бывающие зимой, являются результатом нехватки  свежих  овощей.  Я
хотел, чтобы их  выращивали  в  изрядном  количестве,  каждый  день  еще  до
рассвета привозили в город и продавали на рынке  по  самой  низкой  цене.  Я
также поощрял разведение свиней, птицы и рогатого  скота  и  год-два  спустя
добился у сената особых привилегий для городских мясников  и  виноторговцев.
Некоторые сенаторы выразили  протест  против  моего  предложения.  Сами  они
получали все необходимое из собственных поместий, им было  безразлично,  что
ест народ. Азиатик сказал:
   - Холодная вода, хлеб, бобы,  чечевичная  каша  и  капуста  -  более  чем
достаточно для простых людей. Зачем давать им вино и мясо? Одно баловство.
   Я возмутился жестокостью Азиатика и спросил его, предпочитает ли  он  сам
холодную воду кьянти или капусту жареной дичи.  Он  ответил,  что  вырос  на
обильной и питательной пище, ему просто невозможно перейти на более скромный
стол, но он не сомневается, что был бы куда крепче и здоровее, если бы  смог
это сделать, и  очень  дурно  содействовать  тому,  чтобы  бедняки  питались
роскошнее, чем они могут себе позволить.
   - Я обращаюсь к вам, отцы  сенаторы,-  начал  я,  дрожа  от  возмущения.-
Скажите, как можно иметь чувство собственного  достоинства,  если  не  съешь
кусочек мяса хоть раз в месяц?
   Сенаторам мой вопрос показался смешным. Мне нет.  И  то  же  произошло  в
конце заседания, когда речь зашла о виноторговцах.
   - Их надо подбодрить,- сказал я.- Даже за последние пять лет число таверн
значительно уменьшилось. Я говорю о  честных  погребках,  где  продают  вино
распивочно и на вынос, а не о тех грязных,  закрытых  мною  заведениях,  где
торговали закуской, а не только вином, если это можно назвать вином!  Жуткая
бурда, большей частью  приправленная  свинцовыми  солями,  и  тут  же  рядом
бордель  с  больными  девками  и  все   стены   заклеены   порнографическими
картинками. Пять лет назад  в  какой-то  четверти  мили  от  моего  дома  на
Палатинском холме было не меньше пятнадцати... да  нет,  что  я  говорю?  не
меньше двадцати пяти хороших погребков, а теперь их всего три или четыре.  И
вино там было превосходное! "Фляга", и "Вакх", и "Ветеран", и "Два брата", и
"Слава Агриппы", и "Лебедь" ("Лебедь" еще держится,  но  остальные  исчезли;
лучшее вино было в "Двух братьях"), и "Бавкида и Филемон"  -  его  тоже  нет
больше, славное было местечко. И "Тиса" тоже нет... я очень его любил...
   Как они хохотали! У всех у них были свои винные подвалы, и, возможно, они
ни разу в жизни не заходили в погребок, чтобы  промочить  горло  или  купить
бутылочку вина. Я сердито нахмурился, и они смолкли. Я сказал:
   - Вы, наверно, помните, что пять лет назад из-за причуд моего племянника,
покойного императора, я разорился и был вынужден жить милостями моих  друзей
- между прочим, ни одного из вас  среди  них  не  было,-  настоящих  друзей:
нескольких благодарных мне  вольноотпущенников,  проститутки  и  одного-двух
старых рабов. Я заходил в эти таверны купить вина,  потому  что  мой  винный
погреб был выставлен для продажи с торгов, так же как и мой дом, где мне  по
карману были всего две комнаты. Поэтому я знаю, о  чем  говорю.  Я  надеюсь,
что, если кто-нибудь из вас случайно тоже окажется жертвой причуд императора
и впадет в нужду, он вспомнит об этих  наших  дебатах  и  пожалеет,  что  не
поддержал мое предложение о надлежащих поставках в Рим мяса и о защите таких
честных погребков, как старый "Лебедь", "Корона" и "Черный пес", которые все
еще существуют, но которым, если вы им не поможете, не долго осталось  жить.
К черту холодную воду и чечевичную кашу! И если, сиятельные, до того, как  я
кончу говорить - или после того,- я замечу на ваших лицах  хотя  бы  подобие
улыбки, я буду считать, что мне нанесено публичное оскорбление.
   Я был в ярости, меня  просто  трясло,  и  я  увидел,  что  их  постепенно
охватывает страх за свою жизнь. Мое предложение было принято единогласно.
   Успех доставил мне  мгновенное  удовольствие,  но  затем  я  почувствовал
глубокий стыд и еще ухудшил  положение,  попросив  сенат  простить  меня  за
скверный характер. Сенаторы расценили это как  слабость  и  неуверенность  в
себе. Я хочу, чтобы вам  было  ясно:  я  вовсе  не  применил,  вопреки  моим
заветным принципам равенства, справедливости и  самоуважения,  императорскую
власть, чтобы запугать сенаторов и заставить их угрозами выполнить мою волю.
Просто меня вывел из себя  Азиатик  и  все  остальные  бессердечные  богачи,
которые смотрят на своих сограждан, как на грязь под ногами. Я не угрожал, я
увещевал. Но впоследствии мои враги обратили все сказанное мной против меня,
несмотря на то, что я попросил прощения,  а  затем  написал  и  разослал  по
городу следующее письмо:
   "Тиберий Клавдий Цезарь  Август  Германик  император,  великий  понтифик,
защитник народа, консул на третий срок, приветствует сенат и римский народ.
   Я отдаю себе отчет в том, что страдаю недостатком, который огорчает  меня
сильнее, чем вас, поскольку мы больше сожалеем о зле, причиненном нами,  чем
о зле, источником которого  служат  внешние  силы,  особенно  если  мощь  их
такова, что сдерживать их мы не можем, такие, как молния, болезни, град  или
жестокость судьи. Я имею в виду приступы ярости, которым  я  становлюсь  все
более подвержен с тех пор, как принял бремя правления, возложенное  вами  на
меня, вопреки моему желанию. Например, позавчера я отправил в Остию  депешу,
что приеду посмотреть, как идут земляные работы в новом порту, что я спущусь
к морю по Тибру, что ждать меня можно  около  полудня,  и,  если  у  местных
жителей есть какие-нибудь жалобы на землекопов  или  они  хотят  подать  мне
какие-нибудь петиции, я с удовольствием выслушаю их и во всем разберусь, но,
когда я достиг Остии, ни одна  лодка  не  вышла  мне  навстречу,  ни  одного
городского чиновника не было у причала. Я  разгневался  и  велел  немедленно
послать за ведущими гражданами города, в  том  числе  за  главным  судьей  и
начальником порта. Я  обратился  к  ним  в  самых  несдержанных  выражениях,
спрашивая, почему я так низко пал в их глазах, что на пристани  не  было  ни
одного моряка, чтобы причалить мою яхту, верно они возьмут с  меня  портовый
сбор за  то,  что  я  вообще  к  ним  приплыл.  Я  укорял  жителей  Остии  в
неблагодарности - мол, рычат и кусают руку, которая кормит их, или, в лучшем
случае, безразлично от нее отворачиваются, а объяснялось все проще простого:
они не получили моей депеши. Они извинились передо мной, я  извинился  перед
ними, и мы снова стали друзьями, не затаив друг на друга зла. Но  я  страдал
от своего гнева куда сильней, чем они, потому что, когда я  кричал  на  них,
они не чувствовали за собой никакой вины, а я потом мучился от стыда за  то,
что их оскорбил.
   Поэтому позвольте мне признаться, что я подвержен этим приступам гнева, и
умолять вас быть ко мне снисходительнее. Они скоро  кончаются  и  совершенно
неопасны. Мой врач Ксенофонт говорит, что они вызваны переутомлением, так же
как бессонница. Все  последние  ночи  я  почти  не  сплю,  грохот  фургонов,
привозящих после полуночи в город продукты, хоть и отдаленный, не  дает  мне
уснуть до рассвета, когда мне порой удается забыться на часок. Вот почему  я
бываю таким сонным в суде после завтрака.
   Второй недостаток, в котором я хочу  признаться,  это  моя  склонность  к
злопамятству: я не могу винить в этом переутомление или слабое здоровье,  но
скажу, что если я порой свожу с кем-нибудь счеты, то не  из-за  необъяснимой
антипатии к лицу или повадке этого человека или зависти к  его  богатству  и
талантам.   Моя   мстительность   всегда   оправдана   какой-нибудь   давней
несправедливостью или обидой, за которую передо мной не извинились  и  никак
иначе их не искупили. Например, когда я впервые вошел в здание суда - вскоре
после моего восшествия на престол,- чтобы решить дела  людей,  обвиненных  в
государственной измене, я заметил того мерзкого служителя,  который  некогда
лез  вон  из  кожи,  чтобы  снискать  милость  моего  племянника,  покойного
императора, за мой счет; это  было,  когда  меня  несправедливо  обвинили  в
подлоге. Указывая на меня, он тогда воскликнул: "Вина  написана  у  него  на
лице. Зачем затягивать слушание? Приговори его тут  же  на  месте,  цезарь".
Разве не естественно, что я это вспомнил? Я крикнул этому  субъекту,  когда,
увидев, что я вхожу, он чуть не пополз ко мне на животе:  "Вина  написана  у
тебя на лице. Покинь это здание и чтобы ты больше никогда не показывался  ни
в одном из судов Рима!"
   Вы все знаете  старинное  патрицианское  изречение:  "Aquila  non  captat
muscas" - "Орел не охотится на мух", что значит: он не преследует пустяковые
цели  и  не  пытается  во  что  бы  то  ни  стало  отомстить   какому-нибудь
ничтожеству,  которое  вызывает  его  на  это.  Но  разрешите  привести  еще
несколько строк, прибавленных к  этому  изречению  моим  благородным  братом
Германиком Цезарем:
   "Capfat non muscas aquila: at quaeque advolat ultro
   Faucibus augustis, musca proterva perit".
   He забывайте об этом,  и  у  нас  не  будет  никаких  недоразумений;  нас
по-прежнему будут связывать узы взаимной  любви,  в  которой  мы  так  часто
клялись друг другу.
   Прощайте".
   (В переводе куплет этот значил следующее: "Орел не охотится  на  мух,  но
если какая-нибудь наглая муха сама влетит  с  жужжанием  в  его  августейший
клюв, тут ей и конец".)
   Казнь Аппия  Силана  была  лишь  предлогом  для  мятежа,  поэтому,  желая
показать, что я не питаю вражды к его семье, я устроил так,  чтобы  его  сын
Марк Силан, праправнук Августа, родившийся в год его смерти, стал через пять
лет консулом; я также обещал младшему сыну Аппия, который приехал из Испании
вместе с отцом и жил с нами во дворце, обручить его с моей дочерью Октавией,
как только она достаточно подрастет, чтобы понять смысл этой церемонии.
   ГЛАВА XVI
   Британия расположена на севере, но климат там, хотя и  сырой,  далеко  не
такой холодный, как можно было бы ожидать; если землю как  следует  осушить,
она  станет  исключительно   плодородной.   Коренные   жители,   низкорослые
темноволосые люди, были вытеснены из своих владений  примерно  в  то  время,
когда был основан Рим, кельтами, вторгшимися туда с  юго-востока.  Некоторые
из них все  еще  сохраняют  независимость,  живя  отдельными  поселениями  в
неприступных горах и непроходимых болотах, остальные стали рабами и  смешали
свою кровь с кровью  завоевателей.  Я  употребляю  слово  "кельты"  в  самом
широком смысле, относя его ко множеству  народностей,  которые  появились  в
Европе на протяжении нескольких последних столетий из  отдаленных  восточных
земель, лежащих к северу от Индийских гор. Некоторые  ученые  полагают,  что
они были вынуждены покинуть родные места не из-за любви к скитаниям или  под
натиском более сильных  племен,  а  из-за  природного  бедствия  грандиозных
масштабов, а именно, медленного и постепенного истощения  огромных  участков
тучной, в прошлом, земли, которая раньше их кормила. В число кельтов, если в
этом слове вообще есть какой-то смысл, я включаю  не  только  большую  часть
обитателей Франции - кроме исконных жителей Аквитании и Иберии  -  и  многие
германские  и  балканские  народности,  но  даже  ахейских  греков,  которые
некоторое время жили на Верхнем Дунае, прежде  чем  продвинуться  на  юг,  в
Грецию. Да, греки  сравнительно  недавно  пришли  в  Грецию.  Они  вытеснили
исстари живших там пеласгов, культура которых шла  с  Крита,  и  принесли  с
собой  своих  богов,  главным  среди  которых  был  Аполлон.  Произошло  это
незадолго до Троянской войны. Дорийские греки появились еще позднее -  через
восемьдесят лет после Троянской  войны.  Примерно  в  это  же  время  другие
кельтские племена той же расы вторглись во Францию и Италию, и наш латинский
язык ведет свое происхождение от их  речи.  Именно  тогда  произошло  первое
нашествие кельтов в Британию. Эти кельты, чей  язык  родственен  примитивной
латыни, назывались гаэлы -  высокие,  светловолосые,  с  большими  руками  и
ногами, хвастливые, необузданные, однако благородные  и  великодушные  люди,
одаренные во всех видах искусства, включая  умение  ткать  тончайшие  ткани,
чеканить по металлу, играть на музыкальных инструментах и слагать стихи. Они
все еще существуют в Северной Британии на той же стадии цивилизации, которую
обессмертил для греков, столь сильно изменившихся с тех пор, великий Гомер.
   Четыреста или пятьсот  лет  спустя  в  северной  Европе  появились  новые
кельты, а именно те племена, которые мы  называем  галатами.  Они  захватили
Македонию после смерти Александра и перешли в  Малую  Азию,  заняв  область,
нареченную в их честь Галатия. Они вторглись также в  Северную  Италию,  где
сокрушили этрусков, дошли до Рима, разбили нас в битве при  Аллии  и  сожгли
наш город.  Эти  же  племена  завладели  большей  частью  Франции,  хотя  их
предшественники остались в центре, на северо-западе и на юго-востоке страны.
Эти галаты тоже одаренный народ; правда, в области  искусства  они  уступают
прежним кельтам,  зато  более  сплочены  и  куда  лучшие  воины.  Роста  они
среднего, волосы у них  черные  или  каштановые,  подбородки  круглые,  носы
прямые. Примерно в то же время, когда произошла злополучная битва при Аллии,
несколько  их  племен  вторглись  в  Британию  через   Кент,   юго-восточную
оконечность острова, и вынудили гаэлов отступить к другим берегам,  так  что
теперь свободных гаэлов можно найти только на севере Британии и на  соседнем
с ней островке, Ирландии, все остальные - рабы.  Захватившие  страну  галаты
стали известны под именем бритты - "крашеные люди" (в знак принадлежности  к
определенной касте они разрисовывали лицо и тело синей краской)  и  передали
это имя всему острову. Однако еще через двести лет из Центральной Европы  по
Рейну поднялась третья волна кельтов. Это те самые племена - мы называем  их
белги,- которые живут теперь на побережье Ла-Манша и  считаются  во  Франции
лучшими солдатами. Это смешанная раса, родственная галатам,  но  с  примесью
германской крови; у них светлые волосы, большие подбородки и  орлиные  носы.
Они тоже вторглись в  Британию  через  Кент  и  утвердились  в  южной  части
острова, за исключением юго-западного уголка, где по-прежнему живут бритты и
их рабы гаэлы. Эти белги сохраняли тесную связь со своими родственниками  на
материке (один из их королей правил по обе стороны от  Ла-Манша),  постоянно
торговали с ними и даже послали военное подкрепление, когда те  сражались  с
Юлием Цезарем; точно так же на юго-западе острова бритты торговали со своими
родичами - галатами с Луары и посылали им помощь.
   Но хватит об обитателях Британии, перейдем теперь к истории их  контактов
с Римом. Первое римское вторжение в Британию было совершено сто  восемь  лет
назад Юлием Цезарем. Он обнаружил в  рядах  своих  противников  -  белгов  и
галатов с Луары - множество британцев  и  решил,  что  пора  научить  остров
уважать мощь Рима. Он не мог рассчитывать на окончательное усмирение Франции
до тех пор, пока самые упорные враги Рима могли найти в Британии  безопасное
убежище, а затем вновь предпринять  попытки  возродить  независимость  своей
страны. Кроме того,  Юлий  хотел,  из  политических  соображений,  завоевать
громкую военную славу, чтобы уравнять счет в победах со  своим  соправителем
Помпеем. Его победы в Испании и Франции были  ответом  на  победы  Помпея  в
Сирии  и  Палестине,  а  военные  успехи  в  далекой  Британии  могли   быть
противопоставлены подвигам Помпея среди отдаленных