кой  царицей  Клеопатрой.  Еще  больше   он   огорчился   по   поводу
оскорбительного  письма,  полученного  Октавией  от  Антония,  когда  она  в
следующем году покинула  Рим,  чтобы  помочь  ему  в  его  военной  кампании
деньгами и солдатами. В письме, которое догнало ее на  полпути,  ей  холодно
приказывалось вернуться в Рим и заниматься домашними делами; однако деньги и
солдат Антоний принял. Ливия в глубине души была всем этим  очень  довольна,
так как уже в течение долгого времени прилагала усилия, чтобы посеять  между
Августом и Антонием  вражду,  а  Октавия  столь  же  усердно  старалась  все
недоразумения сгладить. Когда  Октавия  вернулась  в  Рим,  Ливия  попросила
Августа предложить ей оставить дом  мужа  и  поселиться  у  них  во  дворце.
Октавия отказалась отчасти потому, что не доверяла  Ливии,  отчасти  потому,
что  не  хотела  быть  причиной  надвигающейся  войны.  Кончилось  тем,  что
подстрекаемый Клеопатрой  Антоний  послал  Октавии  сообщение  о  разводе  и
объявил войну Августу. Это была  последняя  гражданская  война,  смертельный
поединок между единственными двумя людьми, оставшимися на  ногах  -  если  я
могу позволить себе эту метафору  -  после  всеобщей  баталии  на  всемирной
арене. Правда, Лепид все еще был жив, но находился в заточении;  у  него  не
осталось ничего, кроме имени, и он был вынужден припасть к стопам Августа  с
мольбой о пощаде. Молодой Помпей,  второе  важное  лицо  империи,  чей  флот
долгое время господствовал на Средиземном море, был к  этому  времени  также
побежден Августом, а затем взят в  плен  и  убит  Антонием.  Поединок  между
Августом и Антонием оказался коротким. Антоний был наголову разбит в морской
битве при Акции у берегов Греции.
   31 г. до н.э.
   Он спасся бегством в Александрию, где покончил с собой, как и  Клеопатра.
Август присвоил все завоеванные Антонием земли на Востоке  и  сделался  -  к
чему и стремилась Ливия - единственным правителем Римской  державы.  Октавия
осталась верна интересам детей Антония - не только сына его первой жены,  но
даже трех детей Клеопатры, девочки и двух  мальчиков,  -  и  воспитывала  их
вместе со своими двумя дочерьми, одна из  которых,  Антония  Младшая,  стала
моей  матерью.  Душевное  благородство  Октавии  вызвало  в  Риме   всеобщее
восхищение.
   Август управлял  миром,  а  Ливия  управляла  Августом.  Я  должен  здесь
объяснить, чем была вызвана эта поразительная власть. Все всегда удивлялись,
почему это у них нет детей, ведь бабка моя не была бесплодной, да  и  Август
был, по слухам, отцом четырех  детей,  помимо  Юлии,  которая,  без  всякого
сомнения, была его родной дочерью. Кроме того, все знали, что Август страшно
влюблен  в  Ливию.  Истинной  причине  их  бездетности  трудно  поверить.  А
заключается она в том, что они так и не стали по-настоящему мужем  и  женой.
Будучи вполне полноценным мужчиной с другими  женщинами,  Август  оказывался
бессильным, как ребенок, при сношениях, вернее, при попытке к  ним,  с  моей
бабкой. Единственным разумным объяснением этому может служить то, что Август
был по природе благочестивым человеком, хотя опасности,  подстерегавшие  его
после убийства его двоюродного деда Юлия Цезаря, вынудили Августа  прибегать
к жестокости и  даже  нарушать  требования  веры.  Он  знал,  что  его  брак
греховен, и мысль об этом, по-видимому, воздействовала  на  него,  обуздывая
его плоть.
   Бабка, которой Август был нужен в первую очередь как орудие осуществления
ее честолюбивых замыслов, а уж затем как  любовник,  была  скорее  рада  его
импотенции, чем сожалела о ней. Она увидела, что может использовать это  как
средство для подчинения его воли своей. Ливия бесконечно упрекала Августа за
то, что он соблазнил ее и увел от любимого якобы мужа,  уверяя  ее  в  своей
пылкой страсти и угрожая втайне деду, что, если он не отступится от жены, он
поплатится за это как враг народа  (последнее  было  полнейшей  ложью).  Да,
говорила Ливия, неплохо он ее обвел вокруг  пальца!  Страстный  воздыхатель,
оказывается, вообще не мужчина: любой нищий угольщик или раб больше мужчина,
чем он! Даже Юлия не его дочь, и он  это  знает.  Единственное,  на  что  он
способен, говорила она, это  ласкать  да  гладить,  целовать  да  закатывать
глаза, как поющий евнух. Напрасно Август доказывал, что с другими  женщинами
он настоящий Геркулес. Ливия или отказывалась ему верить, или обвиняла его в
том, что он расточает на других женщин то, чего лишает ее. Но, чтобы  о  них
не сплетничали, она  как-то  раз  сделала  вид,  будто  беременна,  а  затем
инсценировала выкидыш. Стыд и неутоленная страсть привязывали к ней  Августа
крепче, чем узы, которые возникли бы, если бы их взаимное  влечение  друг  к
другу удовлетворялось каждую ночь и Ливия народила бы ему дюжину  прекрасных
детей. Она очень заботилась о его  здоровье  и  удобстве  и  оставалась  ему
верна, так как не была от природы чувственна и вожделела одного - власти,  и
Август был так ей за это благодарен, что позволил руководить собой  во  всех
государственных и личных делах.  Старые  дворцовые  слуги  говорили  мне  по
секрету, что после женитьбы на бабке Август  даже  не  смотрел  ни  на  одну
другую женщину. Однако по Риму ходили всевозможные  слухи  о  его  связях  с
женами и дочерьми различных знатных людей, и после его смерти, объясняя, как
ей удалось полностью завладеть его чувствами, Ливия не раз утверждала, будто
причиной тому была  не  только  верность,  но  и  то,  что  она  никогда  не
препятствовала его временным увлечениям. Я полагаю, она сама распускала  все
эти слухи, чтобы ей было чем его упрекнуть.
   Если у кого-нибудь возникнет вопрос, есть ли у меня достаточные основания
для этой любопытной истории, могу ответить. Первую ее  половину,  касающуюся
развода,  я  слышал  из  уст  самой  Ливии  в  год  ее  смерти.   Остальное,
относительно импотенции Августа, я  узнал  от  женщины  по  имени  Брисеида,
камеристки моей матери, которая прислуживала еще бабке, и, так как ей  тогда
было всего семь лет, при ней не стеснялись вести разговоры, которые, как они
полагали, она не могла понять.  Я  считаю,  что  мой  рассказ  соответствует
истине, и буду и дальше так считать, пока его не заменят другим, который так
же хорошо будет отвечать  фактом.  На  мой  взгляд,  строка  в  предсказании
сивиллы о "жене не жене" подтверждает мое объяснение.
   Увы, я сказал еще не все. Желая спасти доброе имя Августа,  я  умолчал  о
том, что все же сейчас расскажу. Ибо, как говорит пословица, шила в мешке не
утаишь. Речь идет вот о чем. Ради  того,  чтобы  укрепить  свою  власть  над
Августом,  бабка  Ливия  по  собственному   почину   предоставляла   в   его
распоряжение красивых молодых женщин всякий раз.  когда  замечала,  что  его
одолевает вожделение. Она устраивала это втайне, не говоря Августу ничего ни
до, ни после, не давая волю ревности, которую она как законная  жена  должна
была, по его убеждению, испытывать, и делала все тихо, не нарушая  приличий,
-  молодых  женщин,  безмолвных  в  присутствии  императора,  словно   духи,
явившиеся ему во сне (Ливия  сама  выбирала  их  на  сирийском  невольничьем
рынке, так как Август предпочитал сириек), проводили ночью к нему в спальню,
подав сигнал стуком в дверь и позвякиванием цепи, а рано утром  с  таким  же
сигналом уводили. То, что Ливия улаживала это так заботливо и оставалась ему
верна, несмотря на его бессилие, Август, должно быть, считал доказательством
самой искренней ее любви. Вы можете возразить, что Август  в  его  положении
мог утолить свой аппетит без  помощи  Ливии  в  качестве  сводницы  -  самые
прекрасные женщины мира, будь то рабыни или  свободнорожденные,  девицы  или
замужние, были готовы его ублажить. Верно, но после женитьбы на  Ливии  ему,
как он однажды сказал, ничего не лезло в горло, хотя, возможно,  это  могло,
напротив, означать, что сама Ливия была несъедобна.
   Так что у Ливии не было оснований ревновать Августа, разве  что  к  своей
золовке, моей второй бабке, Октавии, чья добродетель вызывала у  всех  такое
же  восхищение,  как  ее  красота.  Ливии  доставляло  злобное  удовольствие
сочувствовать ей по поводу  неверности  Антония.  Она  дошла  до  того,  что
сказала, будто Октавия сама  во  всем  виновата:  нечего  было  так  скромно
одеваться и так чинно вести себя. Марк Антоний, указывала она, был человеком
больших страстей, и, чтобы держать его  в  руках,  женщина  должна  сочетать
добродетель римской матроны с хитростями и  уловками  восточной  куртизанки.
Октавии надо было последовать примеру  Клеопатры;  египтянка,  хоть  и  была
старше Октавии на восемь лет и уступала ей в красоте, знала, как  разжечь  и
как  утолить  похоть  Антония.  "Такие  люди,  как  он,  настоящие  мужчины,
предпочитают пикантное полезному, - нравоучительно заключала  Ливия.  -  Для
них червивый зеленый сыр вкуснее свежего творога". "Держи своих  червей  при
себе!" - вспыхивала Октавия.
   Сама Ливия одевалась очень богато и употребляла самые  дорогие  восточные
духи, но в домашнем хозяйстве не допускала никакой расточительности  и  вела
его, как она хвалилась, в старинном  римском  духе  по  следующим  правилам:
простая, но обильная пища, регулярные семейные богослужения, никаких горячих
ванн после еды, постоянная работа для всех и суровая экономия.  Под  "всеми"
понимались не только рабы и  вольноотпущенники,  но  и  каждый  член  семьи.
Бедняжка Юлия, тогда еще девочка, должна была  подавать  пример  прилежания.
Она вела очень тоскливую жизнь. Каждый день она чесала и пряла шерсть, ткала
пряжу и занималась рукоделием; даже в зимние месяцы ее поднимали  с  жесткой
постели до  рассвета,  чтобы  она  успела  выполнить  все  свои  задания.  А
поскольку  мачеха  считала,  что  девушки  должны  получать  широкое   общее
образование, Юлии  было  велено,  помимо  всего  прочего,  выучить  наизусть
гомеровские "Илиаду" и "Одиссею".
   Юлия  должна  была  также  для  удобства   Ливии   вести   дневник,   где
записывалось, какую она сделала работу, какие прочитала  книги,  какие  вела
разговоры и так  далее,  что  было  для  девушки  большим  бременем.  Ей  не
разрешалось заводить знакомство с мужчинами, хотя те не раз поднимали чаши в
честь ее красоты. Один юноша из  старинного  рода,  сын  консула,  известный
безупречным поведением, набрался смелости представиться ей однажды  в  Байях
под  каким-то  учтивым  предлогом,  когда  она  совершала  свою   ежедневную
получасовую прогулку у  моря  в  сопровождении  одной  лишь  дуэньи.  Ливия,
завидующая красоте Юлии и любви к ней Августа, отправила юноше очень суровое
письмо, где говорилось, что ему нечего  и  ждать  какого-либо  общественного
поста от отца девушки, чье доброе имя он пытался запятнать своим недопустимо
фамильярным поступком. Саму Юлию также наказали - не разрешили  выходить  за
пределы сада при вилле. Примерно в это время Юлия совершенно облысела. Я  не
знаю, приложила ли к этому руку Ливия, вполне возможно, что да, хотя,  спору
нет, в роду Цезарей все рано лысели. Так или иначе, Август нашел египетского
мастера,  который  сделал  ей  великолепный  белокурый  парик,  так  что  ее
несчастье не только не уменьшило, а, напротив, усилило ее чары - свои волосы
были у нее не очень хороши. Говорили, будто парик сделан не так, как обычно,
на волосяной сетке, а представляет собой целый скальп,  содранный  с  головы
дочери одного из германских вождей и пригнанный по голове Юлии; а  чтобы  он
оставался живым и мягким, в него время от времени втирали специальную  мазь.
Но должен сказать, что я этому не верю.
   Все знали, что Ливия держит Августа в строгости, пусть и не в  страхе,  и
он старается ни в коем случае ничем не обидеть ее. Однажды Август в качестве
цензора выговаривал нескольким богатым римлянам за  то,  что  они  разрешают
своим женам увешивать себя драгоценностями.
   - Женщине не подобает, - сказал он, - слишком богато одеваться. Долг мужа
- отвратить жену от роскоши.
   Увлеченный собственным красноречием, он, к сожалению, добавил:
   - Мне иногда приходится журить за это собственную жену.
   С  уст  провинившихся  сорвался  восторженный  крик:  -  О,   Август,   -
воскликнули они, - скажи нам, какими именно словами  ты  журишь  Ливию?  Это
послужит нам образцом.
   Август был смущен и напуган.
   - Вы неправильно меня поняли, - промолвил он, - я вовсе не говорил, что у
меня когда-либо был повод упрекать Ливию. Как вы все прекрасно  знаете,  она
образец женской скромности. Но я, разумеется,  не  колеблясь  сделал  бы  ей
замечание, если бы она забыла  свое  достоинство  и  по  примеру  ваших  жен
нарядилась подобно  александрийской  танцорке,  которая,  благодаря  капризу
судьбы, стала вдовствующей царицей Армении.
   В тот же самый вечер Ливия  не  преминула  поставить  Августа  на  место,
явившись к обеду в  самом  фантастически  роскошном  одеянии,  какое  только
смогла найти, - его основной частью  было  одно  из  платьев  Клеопатры  для
торжественных церемоний. Но Август  хорошо  вышел  из  неловкого  положения,
похвалив Ливию за остроумную и  своевременную  пародию  на  тот  недостаток,
который он порицал.
   Ливия стала умнее с тех пор, когда она советовала моему  деду  надеть  на
голову венец и объявить себя царем. Титул "царь" все еще вызывал ненависть в
Риме из-за непопулярной династии Тарквиниев, с  которой,  согласно  легенде,
покончил первый Брут (я называю его так, чтобы вы не спутали его  со  вторым
Брутом, убившим Юлия Цезаря), изгнав царскую фамилию из Рима и став одним из
первых двух консулов римской республики. Ливия уже поняла, что до  тех  пор,
пока Август будет держать кормило власти, с самим титулом можно и подождать.
Следуя ее совету, Август постепенно сосредоточил в своих  руках  все  высшие
должности  республики.  Он  был  консулом,  а  когда   передал   консульские
полномочия  надежному  другу,  сделался  принцепсом,  что,  хотя  номинально
считалось равным консульству, было  на  практике  выше  него,  да  и  любого
другого государственного поста. Под наблюдением Августа находились также все
провинции, он назначал туда губернаторов, стоял во главе всех армий  и  имел
прерогативу набирать рекрутов, объявлять войну и заключать мир. Его  избрали
пожизненно  народным  трибуном  Рима,  что  позволяло  ему  беспрепятственно
пользоваться своими полномочиями, давало право накладывать вето  на  решения
других должностных  лиц  и  обеспечивало  личную  неприкосновенность.  Титул
"император", который означал просто "главнокомандующий", а в последнее время
стал означать "верховный  правитель",  Август  делил  с  другими  удачливыми
военачальниками. Он занимал также должность цензора, что давало  ему  власть
над двумя главными сословиями: сенаторов и всадников; сославшись на то,  что
тот или иной член этих сословий совершил  аморальный  поступок.  Август  мог
лишить его звания и связанных с ним привилегий,  что  считалось  несмываемым
позором. В ведении Августа была государственная казна;  предполагалось,  что
через определенные промежутки времени он будет делать отчеты,  но  никто  ни
разу не отважился потребовать ревизии, хотя всем было известно о  постоянном
"уплывании" денег из государственной казны в императорскую.
   Таким образом, Август распоряжался армией, держал  под  контролем  законы
(ибо его влияние на сенат было таково, что сенаторы принимали все, что бы он
ни предложил), государственные финансы  и  общественные  нравы,  к  тому  же
пользовался личной неприкосновенностью. Август даже имел право приговаривать
любого из римских граждан от пахаря до сенатора к  смерти  или  пожизненному
изгнанию. Последний высокий титул,  который  он  присвоил  себе,  был  титул
великого  понтифика,  что  позволяло  ему  подчинить  своему   влиянию   всю
религиозную систему Рима. Сенат  был  готов  даровать  Августу  любой  титул
-только пожелай, - кроме титула "царь"; они бы и на это пошли,  если  бы  не
страх перед народом. Самому Августу хотелось бы зваться  Ромулом,  но  Ливия
отговорила его от этого. Она доказывала ему, что Ромул был царем  и  поэтому
принимать это имя опасно, к тому же он входил в число божеств - покровителей
Рима, и если Август возьмет его имя, это могут счесть кощунством. (Думала-то
она другое - что имя "Ромул" недостаточно хорошо. Кто он  был?  Обыкновенный
вожак разбойников и один из второстепенных богов.)  Поэтому,  последовав  ее
совету. Август, звавшийся до тех пор Октавианом, дал знать сенату,  что  ему
было  бы  приятно  получить  имя  "Август".  Его   желание   тут   же   было
удовлетворено. Имя это в переводе означает  "священный".  Разве  мог  с  ним
сравниться обыкновенный титул "царь"?
   Сколько царей платили дань Августу! Сколько их  прошло  в  цепях  за  его
триумфальной колесницей! Разве верховный царь  далекой  Индии,  прослышав  о
славе  Августа,  не  отправил  в  Рим  послов  с  подарками  -   шелками   и
благовониями,  рубинами,  изумрудами  и   сардониксами,   тиграми,   впервые
увиденными тогда  в  Европе,  и  Гермесом,  знаменитым  безруким  мальчиком,
умевшим делать необыкновенные вещи ногами, - чтобы умилостивить  его,  и  не
просил Августа о дружбе и покровительстве? Разве Август не оборвал  династию
египетских царей, которая возникла не  меньше  чем  за  пять  тысяч  лет  до
возникновения Рима? А какие только чудовищные предзнаменования не возникали,
когда произошло это роковое вмешательство в историю! Разве не  доносился  из
туч лязг оружия, не шел кровавый дождь? Разве на главной  улице  Александрии
не возникла вдруг гигантская змея, издавая неправдоподобно громкое  шипение?
Разве не явились людям призраки мертвых  фараонов?  Разве  не  хмурились  их
изваяния? Разве Апис, священный бык Мемфиса, не разразился слезами,  жалобно
мыча?.. Так моя бабка рассуждала сама с собой.
   Большинство женщин вообще не честолюбивы, те немногие, кто честолюбив, не
переходят границ дозволенного. Но Ливия была единственной в своем  роде:  ее
честолюбие вообще не знало границ,  и  при  этом  она  оставалась  абсолютно
хладнокровной и уравновешенной, делая шаги, за которые любую другую  женщину
сочли бы безумной. Даже я, имевший такую прекрасную возможность наблюдать за
ней, лишь постепенно стал догадываться, и  то  в  общих  чертах,  каковы  ее
настоящие планы. При всем том, когда это наконец полностью  обнаружилось,  я
был потрясен. Но,  пожалуй,  все  же  лучше  перечислить  поступки  Ливии  в
исторической последовательности, не  задерживаясь  подробно  на  ее  скрытых
мотивах.
   По ее совету Август убедил сенат создать два новых  божества,  а  именно:
богиню Рому, олицетворяющую женскую душу римской империи, и  полубога  Юлия,
воинственного героя, обожествленного Юлия Цезаря (то, что Юлий при жизни  не
отказался от божественных почестей, предложенных ему на востоке, было  одной
из причин его убийства). Август  знал  цену  религиозным  узам,  связывающим
провинцию с Римом, узам куда более крепким,  чем  страх  или  благодарность.
Нередко случалось, что, прожив много лет в Египте или  в  Малой  Азии,  даже
урожденные римляне начинали  поклоняться  местным  богам  и  забывали  своих
собственных, становясь тем самым  чужестранцами  во  всем,  кроме  имени.  С
другой стороны, Рим ввез  к  себе  столько  религий  из  завоеванных  стран,
предоставляя - и не только ради удобства приезжающих в Рим гостей -  пришлым
богам, таким, как Изида и Кибела, великолепные храмы  в  самом  городе,  что
было вполне резонно и справедливо в обмен внедрить  в  чужих  городах  своих
богов. Рома и Юлий должны были служить кумирами для тех  жителей  провинций,
которые были римскими гражданами и не хотели забывать о  своем  национальном
наследии.
   Следующим шагом Ливии было организовать приезд делегаций от  тех  жителей
провинций,  которым  не  посчастливилось  получить  в  Риме   полное   право
гражданства, с просьбой дать им какого-нибудь римского  бога,  кот