вымогательстве,  на  том  основании,  что  показания
свидетелей противоречивы. Никогда  раньше  в  подобных  случаях  Тиберий  не
отказывал Сеяну в поддержке. Сеян перепугался. А тут и его  консульский  год
закончился.
   В день, назначенный Тиберием для прибытия  в  Рим,  Сеян  ждал  во  главе
батальона гвардейцев перед храмом  Аполлона,  где  заседал  сенат,  так  как
здание сената было тогда на ремонте. Неожиданно к  нему  подъехал  Макрон  и
приветствовал его. Сеян спросил, почему он покинул лагерь.  Макрон  ответил,
что Тиберий прислал ему письмо, которое он должен передать сенату.
   - Почему тебе? - подозрительно спросил Сеян.
   - Почему бы и нет?
   - Но почему не мне?
   - Потому что в письме говорится о тебе.
   Затем Макрон шепнул ему на ухо:
   - Сердечно поздравляю, командир. В письме для  тебя  есть  сюрприз.  Тебя
сделают народным трибуном. Это значит, что ты станешь следующим императором.
   Сеян не думал, что Тиберий на самом деле появится в Риме, но его молчание
в последнее время сильно тревожило Сеяна. Сейчас, не помня себя от  радости,
он бросился в храм
   Макрон скомандовал гвардейцам "смирно!" и сказал:
   - Ребята, император назначил  меня  командующим  вместо  Сеяна.  Вот  мои
полномочия. Возвращайтесь обратно в лагерь, вы свободны. А в лагере  скажите
всем остальным,  что  теперь  за  главного  Макрон,  и  каждому,  кто  умеет
выполнять приказы, перепадет по тридцать золотых. Кто здесь старший  офицер?
Ты? Уведи отсюда людей. И не подымайте лишнего шума.
   Гвардейцы ушли, а Макрон вызвал начальника городской стражи, который  уже
был предупрежден, чтобы тот дал взамен них охрану. Затем Макрон зашел в  зал
заседаний следом за Сеяном, вручил  консулам  письмо  и  тут  же  вышел,  не
дожидаясь, пока его начнут читать. Он убедился,  что  стражники  расставлены
как надо, и поспешил вслед за гвардейцами в лагерь, чтобы не  допустить  там
беспорядков.
   Тем временем известие о том, что Сеяна назначают трибуном, разнеслось  по
всему залу, и сенаторы принялись наперебой его поздравлять. Один из консулов
призвал всех к порядку и принялся читать письмо. Начиналось оно, как обычно,
с извинений Тиберия по поводу его отсутствия на заседании (неожиданные  дела
и плохое здоровье), затем он перешел к общим вопросам, от них  -  к  упрекам
Сеяну за то, что он поспешил предъявить экс-губернатору обвинение,  не  имея
твердых  улик.  Здесь  Сеян  улыбнулся,  так  как   обычно,   выразив   свое
недовольство, Тиберии оказывал ему какую-нибудь  новую  милость.  Но  письмо
продолжалось в том же духе, упрек следовал за упреком,  каждый  новый  абзац
был резче,  чем  предыдущий,  и  улыбка  сползла  с  лица  Сеяна.  Сенаторы,
поздравлявшие его, в растерянности замолчали, один или двое, сидевшие  рядом
с ним, под каким-то предлогом перешли на другую сторону зала. В конце письма
говорилось, что Сеян виновен в грубых нарушениях законности,  что  двое  его
друзей - его дядя Юний Блез, одержавший победу над Такфаринатом, и еще  один
-  должны  быть  наказаны,  а  сам  Сеян  должен  быть  арестован.   Консул,
предупрежденный накануне Макроном,  чего  желает  от  него  Тиберий,  громко
сказал:
   - Сеян, подойди сюда.
   Сеян не поверил своим ушам. Он ждал конца письма,  где  говорилось  бы  о
назначении его трибуном. Консулу пришлось дважды его позвать, прежде чем  он
понял.
   - Кто? Я? Ты имеешь в виду меня?
   Как только враги Сеяна осознали, что он наконец повержен,  они  принялись
громко свистеть и шикать; его друзья и родственники, опасаясь за собственную
жизнь, присоединились к ним.  Сеян  внезапно  оказался  один.  Консул  задал
вопрос, последует ли сенат совету императора. - Да, да!  -  хором  закричали
сенаторы.
   Вызвали начальника  охраны,  и  когда  Сеян  увидел,  что  его  гвардейцы
исчезли, а на их месте городская  стража,  он  понял,  что  проиграл.  Сеяна
повели под конвоем в тюрьму. Его окружила толпа горожан, узнавших о том, что
происходит; с криками и улюлюканием они забрасывали его грязью. Сеян закутал
голову тогой, но его пригрозили убить, если он не откроет лица, а  когда  он
подчинился, комьев грязи стало еще больше. В тот же день  сенат,  видя,  что
гвардейцы не появляются, а толпа вот-вот ворвется в  тюрьму  и  устроит  над
Сеяном самосуд, решил, чтобы оставить заслугу за собой, приговорить Сеяна  к
смертной казни.
   Калигула тотчас известил об этом Тиберия при помощи сигнального  огня.  У
Тиберия уже стояла наготове флотилия,  чтобы  отвезти  его  в  Египет,  если
что-нибудь пойдет не так. Сеяна казнили, тело его бросили на  Ступени  слез,
где толпа глумилась над ним три дня подряд. Когда пришло время скинуть  тело
в Тибр, оказалось, что голову уже отрубили и унесли в общественные бани, где
играют ею в мяч, а от туловища  осталась  одна  половина.  Улицы  Рима  были
буквально засыпаны осколками  его  бесчисленных  статуй,  стоявших  во  всех
общественных местах.
   Дети Сеяна от Апикаты также были присуждены к смерти декретом  сената.  У
него был один совершеннолетний сын, другой - еще мальчик и девочка,  которую
в  свое  время  помолвили  с  моим  сыном  Друзиллом,  -  ей  только  минуло
четырнадцать. Младшего мальчика по  закону  нельзя  было  казнить,  поэтому,
опираясь на прецедент гражданской войны, его перед казнью  заставили  надеть
взрослое платье; девочка, будучи девственницей,  тем  более  находилась  под
защитой закона. Для казни девочки, единственная вина которой  заключалась  в
том, что она была дочь своего отца, не нашлось прецедента. Когда ее  вели  в
тюрьму, она, не  понимая,  что  происходит,  кричала:  "Не  надо  в  тюрьму,
выпорите меня, если хотите, и я не буду больше". Видимо, на ее  совести  был
какой-то детский проступок. Чтобы избежать несчастья, которое постигнет Рим,
если казнят девственницу, Макрон приказал главному палачу  изнасиловать  ее.
Узнав об этом, я сказал про себя: "Рим, ты погиб.  Столь  ужасное  злодеяние
нельзя искупить", - и призвал богов в свидетели, что, пусть я и  родственник
императора, я стоял в стороне от государственных дел и ненавижу преступления
не меньше, чем они, хотя и бессилен за них отомстить.
   Когда  Апиката  услышала,  что  сделали  с  ее  детьми,  и  увидела,  как
надругаются над их телами на Ступенях слез, она покончила с собой. Но сперва
написала Тиберию письмо, говоря, что Кастора отравила Ливилла и что  Ливилла
с Сеяном хотели узурпировать власть. Она винила во всем Ливиллу. Моя мать не
знала, что смерть Кастора - дело рук Ливиллы. Тиберий призвал  мою  мать  на
Капри, поблагодарил за огромные услуги,  оказанные  государству,  и  показал
письмо Апикаты. Он сказал, что даст матери любую награду - ей  стоит  только
попросить, - конечно, в разумных пределах. Мать ответила,  что  ей  не  надо
никаких наград, она просит одного -  чтобы  имя  их  рода  не  было  покрыто
позором, чтобы ее дочь не казнили и не кидали тело на Ступени слез.
   - Как же иначе тогда ее наказать? - резко спросил Тиберий.
   - Предоставь ее мне, - ответила мать. - Я накажу ее сама.
   Поэтому против Ливиллы не было возбуждено судебное дело. Мать заперла  ее
в комнате рядом со своей и уморила голодной смертью. День за днем,  ночь  за
ночью  она  слышала  отчаянные  крики  и  проклятия  дочери,   становившиеся
постепенно слабее, но  держала  ее  там,  а  не  в  каком-нибудь  отдаленном
подвале, пока Ливилла не умерла. Сделала она так не из любви к  мучительству
- страдания Ливиллы причиняли ей жестокую боль, - но чтобы наказать себя  за
то, что она воспитала такую чудовищную дочь.
   За смертью Сеяна последовал целый ряд казней, пострадали все его  друзья,
не успевшие вовремя переметнуться на другую сторону, и многие  из  тех,  кто
это сделал. Те, кто не опередил события, покончив с  собой  до  казни,  были
сброшены  с  Тарпейской  скалы  на   Капитолийском   холме.   Имущество   их
конфисковали. Обвинителям почти ничего не перепадало - Тиберий  делался  все
более расчетливым. По совету Калигулы он выдвигал  ложные  обвинения  против
тех свидетелей, которые должны были извлечь из  дела  наибольшую  выгоду,  и
таким образом получал возможность конфисковать и их достояние. Было  казнено
около шестидесяти сенаторов, двухсот всадников и более тысячи простолюдинов.
Моя связь через брак с семьей Сеяна могла стоить мне жизни, не будь я  сыном
своей матери. Мне было разрешено развестись с Элией и удержать восьмую часть
ее приданого, но я  вернул  ей  все  полностью.  Она,  наверно,  сочла  меня
дураком. Я сделал это в качестве, так сказать, компенсации за то, что забрал
у нее нашу дочку Антонию сразу, когда она родилась.  Элия  решила  исполнить
свой долг жены, как только почувствовала,  что  положение  Сеяна  становится
шатким. Она думала, что это послужит ей защитой, если Сеян потеряет  власть:
вряд ли Тиберий велит казнить ее с ребенком от своего племянника во чреве. Я
рад был развестись с Элией, но не стал бы отбирать у нее ребенка, если бы не
мать, которая хотела иметь внучку в своем единоличном владении.
   Единственным из родственников Сеяна, избежавшим казни, был  его  брат,  и
произошло это по той странной причине, что  он  осмеял  лысину  Тиберия.  На
последнем ежегодном празднике в честь  Флоры,  который  он  возглавлял,  все
церемонии исполнялись только лысыми людьми, а вечером  гостей  провожали  из
театра пять тысяч обритых наголо детей с  факелами  в  руках.  Прибывший  на
Капри сенатор  доложил  об  этом  Тиберию  в  присутствии  Нервы,  и,  чтобы
произвести на того хорошее впечатление, Тиберий сказал:
   - Я прощаю его. Если Юлий Цезарь не обижался на  шутки  по  поводу  своей
лысины, кто я, чтобы это делать?
   Я полагаю, что, когда Сеян пал, Тиберий решил  всем  на  удивление  вновь
проявить великодушие к его брату.
   Но Елену, только за то, что она притворилась больной, наказали, выдав  ее
за Бланда, выскочку, дед которого, провинциальный всадник, приехал в  Рим  в
качестве учителя  риторики.  Все  сочли  это  низким  поступком  со  стороны
Тиберия, потому что Елена была  его  внучка  и  этим  браком  он  обесчестил
собственный род. Говорили, что не надо далеко ходить, чтобы встретить  рабов
среди предков Бланда.
   Тиберий понял, что гвардейцы, которым  он  щедро  заплатил  по  пятьдесят
золотых  монет  на  каждого  вместо   обещанных   Макроном   тридцати,   его
единственная надежная защита против народа и сената. Он сказал Калигуле:
   - В Риме нет человека, который не сожрал бы меня с потрохами.
   Гвардейцы, чтобы выказать преданность Тиберию, заявили, что  их  обидели,
поручив не им, а городской страже вести Сеяна в тюрьму, и  в  знак  протеста
вышли из лагеря и принялись грабить пригороды Рима. Макрон дал им потешиться
одну ночь, но тех, кто не вернулся в лагерь через два часа после  того,  как
на рассвете протрубили сбор, пороли чуть не до смерти.
   32 г. н.э.
   Через некоторое время Тиберий объявил амнистию. Никого больше  не  станут
судить за  прежние  политические  связи  с  Сеяном,  и  если  теперь,  когда
причиненное им зло полностью отомщено, кто-нибудь в  память  о  его  хороших
деяниях вздумает надеть по нему траур, возражений  против  этого  не  будет.
Многие так и сделали, думая, что угодят  этим  Тиберию,  но  они  ошибались.
Вскоре все они были привлечены к суду по самым бездоказательным обвинениям -
чаще всего в кровосмешении - и казнены. Вы можете спросить,  как  случилось,
что после этой резни вообще остался хоть  один  сенатор  или  всадник,  -  я
отвечу: Тиберий  поддерживал  численный  состав  обоих  сословий  постоянным
приемом новых членов. Чтобы попасть в сословие  всадников,  было  достаточно
родиться свободным, иметь хорошую  репутацию  и  столько-то  тысяч  золотых;
желающих было хоть  отбавляй,  несмотря  на  огромный  вступительный  взнос.
Алчность Тиберия все росла: он требовал, чтобы богатые люди оставляли ему  в
наследство по крайней мере половину своей собственности; в случае, если  они
этого не делали, он объявлял завещание недействительным  из-за  какой-нибудь
юридической ошибки и забирал себе  все  имущество;  наследники  не  получали
ничего. Он больше не тратил денег на общественные работы - даже не  завершил
постройку храма Августа  -  и  урезал  бесплатную  раздачу  зерна  и  суммы,
выдаваемые из казны на устройство  зрелищ.  Он  регулярно  платил  армии,  и
только. Что касается провинций, то Тиберий вообще больше ничего для  них  не
делал, - раз налоги и дань поступали без перебоев, он даже не брал  на  себя
труд назначить нового губернатора,  когда  старый  умирал.  Однажды  к  нему
приехала депутация из Испании с жалобой на то, что у них уже четыре года нет
губернатора, а штат старого губернатора бессовестно грабит  страну,  Тиберий
сказал:
   - Надеюсь, вы не просите у  меня  нового  губернатора?  Новый  губернатор
привезет с собой новый штат чиновников, и ваше положение станет еще хуже.  Я
расскажу вам одну историю. Однажды на поле боя лежал тяжело раненный воин  и
ждал, когда врач перевяжет ему рану, которую  облепили  мухи.  Его  товарищ,
раненный не так тяжело, увидел мух и хотел их согнать. "Не надо! -  вскричал
первый. - Не тронь их. Эти мухи уже  напились  моей  крови,  и  мне  не  так
больно, как было сперва; если ты их сгонишь, их место  займут  те,  что  еще
голодны, и мне придет конец".
   Тиберий  позволил  парфянам  опустошить  Армению,   задунайские   племена
вторглись на Балканы, а германцы пересекали  Рейн  и  устраивали  набеги  на
Францию. Под самыми необоснованными предлогами он конфисковал имущество ряда
союзных вождей и царьков во Франции, Испании, Сирии и  Греции.  Он  отнял  у
Вонона его сокровища (вы помните Вонона, того самого бывшего  царя  Армении,
из-за которого Германик поссорился с Гнеем Пизоном?), отправив к нему  своих
агентов: те сперва помогли ему бежать из Киликии, куда его сослал  Германик,
а затем, нагнав в пути, убили.
   Примерно в это время доносители стали обвинять богатых людей в том,  что,
давая ссуды, они запрашивают больше, чем им причитается, - по  закону  можно
было брать лишь полтора процента с общей суммы. Правило это давно  вышло  из
употребления, и вряд ли  нашелся  бы  хоть  один  сенатор,  который  его  не
преступал.  Но  Тиберий  подтвердил,  что  оно  остается  в  силе.  К   нему
отправилась депутация с просьбой дать полтора года, чтобы люди привели  свои
финансовые  дела  в  соответствие  с  буквой  закона,  и  Тиберии  милостиво
удовлетворил эту просьбу. В результате все сразу потребовали уплаты  долгов,
и это повлекло за собой большую нехватку  ходячей  монеты.  А  ведь  вызвано
повышение ссудного процента было прежде всего тем, что в императорской казне
лежали мертвым грузом огромные запасы золота и серебра. Началась  финансовая
паника, цены на землю страшно упали. Надо было как-то облегчить положение. В
конце концов Тиберий был вынужден ссудить  банкирам  без  процентов  миллион
золотых из государственной  казны,  чтобы  было  что  давать  под  земельные
закладные. Тиберий и этого бы не сделал, если бы не Кокцей Нерва, у которого
он все еще время от времени спрашивал совета; Нерва, живя на Капри,  где  от
него тщательно скрывались оргии Тиберия и куда почти не доходили новости  из
Рима, был, пожалуй, единственным человеком в мире, верящим в  великодушие  и
добродетель императора. Тот, например, объяснил Нерве (как  рассказывал  мне
через несколько лет  Калигула),  что  его  размалеванные  любимцы  -  бедные
сиротки, которых он пожалел, и большинство из них не совсем  нормальны,  что
объясняло их странный вид и поведение. Но неужели  Нерва  действительно  был
так наивен, чтобы этому поверить, или так близорук?
   ГЛАВА XXVIII
   Чем меньше будет сказано о последних пяти годах  правления  Тиберия,  тем
лучше. Я не могу заставить себя писать в  подробностях  о  Нероне,  которого
уморили голодом; или об Агриппине, сперва обрадовавшейся падению  Сеяна,  но
затем увидевшей, что участь ее  от  этого  не  стала  легче,  и  переставшей
принимать пищу: какое-то время ее кормили насильно, но в конце  концов  дали
умереть; или о Галле, который погиб от чахотки; или о Друзе, переведенном  с
дворцовой мансарды в темный подвал и однажды найденном мертвым -  горло  его
было забито шерстью из  матраса,  который  он  грыз,  не  в  силах  стерпеть
голодные муки. После их смерти Тиберий писал сенату радостные  письма  -  об
этом я не могу умолчать, - где обвинял Агриппину в государственной измене  и
в прелюбодеянии с Галлом и сожалел, что "под давлением  государственных  дел
он все время откладывал суд над Галлом и тот умер до того, как его вина была
доказана". Что до Друза, то Тиберий называл юношу самым распутным и коварным
негодяем, какого он когда-либо знал.  Тиберий  велел  гвардейскому  офицеру,
сторожившему Друза, прочитать во всеуслышание запись того, что Друз  говорил
в тюрьме. Никогда раньше в сенате не  читали  ничего  вызывающего  столь  же
тягостное чувство. Было ясно, что Друза били, мучили и оскорбляли не  только
сам этот офицер, но простые солдаты и рабы, что каждый день, отбирая  крошку
за крошкой, каплю за каплей, ему давали все меньше еды и питья. Тиберий даже
велел огласить проклятия Друза, который исступленно, хотя и  вполне  связно,
поносил его перед смертью. Друз обвинял  Тиберия  в  алчности,  вероломстве,
бесстыдной порочности, в том, что он испытывал наслаждение, истязая людей, в
убийстве Германика и Постума и целом ряде других преступлений (большую часть
которых Тиберий действительно совершил, хотя ни об одном из них до  сих  пор
не упоминалось публично); Друз молил богов, чтобы все неизмеримые страдания,
которые Тиберий причинил другим, тяжким грузом давили на него день  и  ночь,
наяву и во сне, чтобы он пал под их бременем в свой смертный  час,  а  после
смерти был  приговорен  к  вечным  мукам  преисподним  трибуналом.  Сенаторы
прерывали чтение восклицаниями, делая вид, будто они в ужасе от  вероломства
Друза, но за всеми их ахами и охами скрывалось удивление тем, что Тиберий по
собственному почину обнажает перед всеми свои пороки и злодеяния. В то время
Тиберий (как мне рассказал потом Калигула), терзаемый суеверными страхами  и
бессонницей, очень жалел сам себя  и  рассчитывал  на  искреннее  сочувствие
сенаторов. Он со слезами на глазах сказал Калигуле, что вынужден  был  убить
его родных из-за их непомерного честолюбия и из-за  того,  что,  по  примеру
Августа (он так и сказал:  Августа,  а  не  Ливии),  он  ставит  спокойствие
империи выше личных чувств. Калигула, не проявлявший никаких признаков  горя
или гнева из-за жестокого  обращения  Тиберия  с  его  матерью  и  братьями,
выразил старику свое соболезнование и тут же принялся рассказывать  о  новой
форме разврата, о которой  узнал  недавно  от  каких-то  сирийцев.  Это  был
единственный способ подбодрить Тиберия, когда его начинала  мучить  совесть.
Лепида, предавшая Друза, ненадолго его пережила. Ее обвинили в прелюбодеянии
с рабом, и, не имея возможности отрицать свою  вину  (ее  застали  с  ним  в
постели), она покончила жизнь самоубийством.
   Калигула большую часть времени проводил на Капри, но изредка по поручению
Тиберия ездил в Рим, чтобы приглядеть за Макроном.  Макрон  исполнял  теперь
все обязанности Сеяна и делал это  очень  хорошо,  но  у  него  хватило  ума
довести до сведения сената, что ему не надо никаких  почестей  и  что  любой
сенатор, вздумавший их предложить, вскоре окажется на скамье  подсудимых  по
обвинению в  государственной  измене,  кровосмешении  или  подлоге.  Тиберий
назначит Калигулу своим преемником по нескольким причинам. Во-первых, будучи
сыном Германика, он пользовался популярностью у народа, который  вел  теперь
себя тихо и мирно, боясь, как бы беспорядки не повлекли за собой  смерти  их
любимца. Во-вторых, Калигула великолепно умел прислуживаться и был одним  из
немногих людей, достаточно порочных, чтобы Тиберии чувствовал себя  рядом  с
ним добродетельным. А