Он  много  размышлял  над  вопросами  веры,  и,
возможно, есть доля правды в истории о том, что его отец  -  грек,  ведь,  в
отличие  от   истинных   евреев,   он   нашел   иудаизм   довольно   скучным
вероисповеданием и принялся его критиковать - он, мол,  не  отвечает  нуждам
простых людей. Иешуа попытался бесхитростно сделать то, что с  тех  пор  так
искусно  сделал  Филон,  а  именно  -  совместить  иудейскую   теологическую
литературу о богооткровении  с  греческой  философией.  Это  напоминает  мне
строчку Горация в его "Науке поэзии", где он пишет  о  картине,  на  которой
нарисована прелестная женщина с мерзким рыбьим хвостом:
   Лик от красавицы девы, а хвост от чешуйчатой рыбы -
   Кто бы, по-вашему, мог, поглядев, удержаться от смеха?
   Если что-нибудь внушает мне большее отвращение, чем  грек  или  римлянин,
перестроившийся на восточный лад, так это уроженец Востока,  перестроившийся
на греко-римский лад, как и вообще всякая попытка слить разные культуры. Мои
слова направлены против меня самого, но я  действительно  так  думаю.  Твоей
матери не удалось  сделать  из  меня  хорошего  римлянина,  она  всего  лишь
испортила хорошего уроженца Востока.
   Да, так вот, этот Иешуа сын  Иосифа  (или  Пантера)  имел  пристрастие  к
греческой философии. Однако ему мешало то, что  он  не  был  ни  греком,  ни
ученым. И должен был много работать - плотником,- чтобы заработать на  хлеб.
К  счастью,  он  познакомился  с  человеком  по  имени  Иаков,   рыбаком   с
литературными вкусами, который посещал лекции в университете  эпикурейцев  в
Гадаре, расположенной на противоположной Тивериаде  стороне  озера.  К  тому
времени Гадара стала захудалым местечком, хотя в пору расцвета была  родиной
четырех знаменитых людей: поэта Мелеагра, философа Мнасалка, ритора Теодора,
который учил ораторскому искусству твоего дядю Тиберия, и математика Филона,
вычислившего соотношение длины окружности к ее диаметру с точностью до одной
десятитысячной. Так или иначе, Иешуа использовал крупицы философских знаний,
почерпнутых  Иаковом  в  Гадаре,  и  собственное  знакомство  с   еврейскими
Писаниями, чтобы  объединить  их  и  создать  свое  собственное  учение.  Но
религия, не подкрепленная авторитетом,- ничто, поэтому сперва тайно, а затем
во всеуслышание он стал отождествлять себя с Мессией  и  обращался  к  людям
(как некогда Моисей) так, словно его устами вещал Сам Бог.  У  него  был  на
редкость изобретательный ум, и обычно он произносил свои проповеди  в  форме
притч, из которых в конце выводилась определенная мораль. Он притязал  также
на то, что  может  творить  чудеса  и  исцелять  больных  и  бесноватых.  Он
доставлял много неприятностей книжникам и фарисеям, стоящим во главе церкви,
обвиняя их в том, что они сочетают строгое соблюдение закона с  алчностью  и
надменным отношением к бедным. О нем  рассказывают  много  хороших  историй.
Один из его политических противников однажды решил  поймать  его  на  слове,
спросив, правильно ли для правоверного иудея платить подать  Риму.  Если  бы
Иешуа ответил "да", он потерял бы влияние на народ, если бы  ответил  "нет",
он, возможно, был бы арестован гражданскими властями. Поэтому он сделал вид,
будто не знает, о чем идет речь, и попросил показать ему, сколько денег надо
платить, прежде чем он даст ответ. Ему показали серебряную монету и сказали:
"Взгляни, столько должна отдать каждая семья". Он спросил: "Чья  это  голова
на монете? Я не умею читать по-латыни". Ему ответили:  "Это  голова  Тиберия
Цезаря, разумеется".  Тогда  он  сказал:  "Ну,  если  эта  монета  цезарева,
отдавайте ее цезарю. Только не забывайте отдавать Богу Богово". Его пытались
также поймать на иудейском законе, но у него всегда были  наготове  глава  и
стих из Писания, чтобы подкрепить свою проповедь. Однако в конце  концов  он
был признан еретиком, и кончилось все тем, что наш  старый  приятель  Понтий
Пилат, бывший в то время губернатором Иудеи и Самарии, арестовал его за  то,
что он сеет брожение  в  умах,  и  предал  в  руки  верховного  религиозного
судилища в Иерусалиме, где его приговорили к смерти  за  богохульство.  Если
подумать, он действительно умер в один год  с  Божественной  Ливией,  и  его
последователи действительно покинули его, так что  эта  часть  предсказания,
которое ты цитируешь, исполнилась. И теперь есть люди, которые говорят,  что
Он - Бог, и они видели, как после смерти Иешуа его душа поднялась на небо  -
как у Августа или Друзиллы,- и утверждают, будто он родился в Вифлееме и тем
или иным образом осуществил все  то,  что  было  предсказано  Мессии.  Но  я
намерен положить конец этим глупостям раз и навсегда. Только три дня назад я
арестовал и казнил Иакова, который, по-видимому, был главным идеологом этого
движения, и надеюсь снова захватить и  казнить  другого  фанатика  по  имени
Симон, который был арестован тогда же, но каким-то образом бежал из тюрьмы.
   Беда в том, что, хотя разумные люди не могут "удержаться  от  смеха"  при
виде ярко раскрашенной девы с рыбьим хвостом,  толпа,  скорее  всего,  будет
пялить на нее глаза и даже поклоняться, видя в ней морскую богиню".
   В этом, на первый взгляд чистосердечном, письме, была  одна  подробность,
убедившая меня в том, что Ирод действительно считал  себя  Мессией  или,  во
всяком случае, намеревался вскоре использовать огромную  силу  этого  имени,
чтобы способствовать осуществлению собственных честолюбивых планов. А  стоит
ему явить себя в качестве Мессии, евреи пойдут за ним все до одного. По  его
зову они станут стекаться в Палестину со всех краев света,  и  я  предвидел,
что его авторитет скоро необычайно  возрастет,  вся  семитская  раса  примет
новую веру и поможет ему  изгнать  "чужеродцев  и  неверных"  из  их  среды.
Обращение в иудаизм царя Адиабены со всеми чадами  и  домочадцами  было  той
пушинкой, которая показала, куда дует ветер, причем  не  маленькой,  недаром
этого царя называли  "творец  царей"  и  чрезвычайно  уважали  в  Парфии.  В
следующем письме Марс сообщал, что, по слухам,  в  иудаизм  перешел  и  царь
Коммагены, бывший фаворитом Калигулы.  (Говорили,  будто  именно  он  убедил
Калигулу править на восточный лад, как  абсолютный  монарх,  и,  безусловно,
именно к  нему  обращался  Калигула  за  одобрением,  совершив  какое-нибудь
особенно кровавое и изощренное злодеяние.)
   Подробность, убедившая  меня  в  желании  Ирода  объявить  себя  Мессией,
заключалась в том, что, упомянув о Вифлееме, он и  словом  не  обмолвился  о
том,  что  там  родился  он  сам,  там,  а  не  в  Иерусалиме,  как   обычно
предполагалось. Его мать, Береника, однажды весьма красочно рассказала  моей
матери эту историю во всех подробностях. Она  возвращалась  в  Иерусалим  из
поместий мужа,  когда  у  нее  внезапно  начались  схватки,  и  ей  пришлось
остановиться в придорожной деревне и рожать  на  постоялом  дворе  с  жадным
хозяином при помощи неумелой повивальной бабки. Ей не забыть этот ужас! Лишь
спустя несколько  часов  после  рождения  Ирода  Беренике  пришло  в  голову
осведомиться  о  названии  деревни,  очень  грязной  и  полуразрушенной,   и
повивальная бабка ответила: "Вифлеем,  родина  патриарха  Вениамина  и  царя
Давида, то самое место, о котором пророк сказал: "И ты, Вифлеем-Ефрафа,  мал
ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет Мне  Тот,  Который  должен
быть Владыкою  в  Израиле"".  Береника,  возмущенная  тем,  как  тут  с  ней
обошлись, воскликнула иронически: "Да благословит Всевышний Вифлеем во  веки
веков!" На что повивальная бабка заметила одобрительно: "Все, кто  приезжает
сюда, всегда так говорят". Матери эта история весьма пришлась по вкусу, и  в
течение  нескольких  лет,   желая   выразить   презрение   к   какому-нибудь
перехваленному  месту,  она  обычно  восклицала,  подражая   Беренике:   "Да
благословит Всевышний Вифлеем во веки веков!" Потому-то я его и запомнил.
   Что  касается  этого  Иешуа,  или  Иисуса,  как  называют  его  греческие
последователи, его теперь тоже считают уроженцем Вифлеема - не могу сказать,
на каком основании, так как Вифлеем находится не в Галилее,- и его  культ  с
тех пор широко распространился, захватив даже Рим, где он вполне процветает,
но лишь подпольно. В число церемоний этой веры входит вечеря братства,  куда
мужчины и женщины собираются, чтобы, символически, есть плоть Помазанника  и
пить его  кровь.  Мне  рассказывали,  что  во  время  этого  таинства  часто
случаются  всевозможные  бесчинства,  слышны  истерические  крики,  смех   и
рыдания,  и  ничего  удивительного  в  этом   нет,   так   как   большинство
новообращенных - рабы и люди из низших слоев общества. Прежде чем  сесть  за
стол, они должны исповедаться в своих грехах - причем в  самых  тошнотворных
подробностях - перед всеми собравшимися. Это служит им своего рода  забавой,
некое  состязание  в  самоуничижении.  Главным  жрецом  культа  (если  можно
удостоить его подобного титула) является рыбак из Галилеи, некий Симон,  тот
самый,  о  котором  писал  Ирод;  его  основные  притязания  на  этот  пост,
по-видимому, основаны на том, что он  покинул  Иешуа,  или  Иисуса,  в  день
ареста и отрекся от своей новой веры, но зато  с  тех  пор  искренно  в  том
раскаялся.  Ибо,  согласно  морали  этой  злосчастной  секты,   чем   больше
преступление, тем больше прощение!
   Религия эта не признана большинством евреев  (лучшие  из  них  решительно
отвергают ее) и потому подпадает под указ сената, запрещающий ночные клубы и
братства поклонников Вакха; объединения  такого  рода  представляют  немалую
опасность, так как от запрета становятся еще  сильней.  Главный  пункт  этой
веры - полное равенство всех людей в глазах иудейского Бога, с которым Иешуа
теперь практически отождествлен, а также то,  что  Бог  этот  дарует  вечное
блаженство всем грешникам при единственном условии: они должны раскаяться  в
своих грехах и признать его превосходство над всеми другими  богами.  Членом
секты может стать любой человек, независимо от класса, расы  или  репутации,
поэтому к ней присоединяются  люди,  которые  не  могут  надеяться,  что  их
допустят до узаконенных таинств в честь Изиды, Кибелы, Аполлона  и  подобных
божеств, так как они или не имеют соответствующего социального положения или
утеряли его, совершив какой-нибудь позорный поступок. Сперва  новообращенных
подвергали обрезанию, но потом отказались  даже  от  этого  предварительного
ритуала, ведь секта далеко отошла  от  ортодоксального  иудаизма,  и  теперь
единственной  вступительной   церемонией   является   окропление   водой   и
произнесение имени Мессии. Известны  случаи,  когда  культ  этот  приобретал
противоестественную притягательность для вполне образованных людей. В  числе
новообращенных оказался бывший губернатор  Кипра,  некий  Сергий  Павл,  чей
восторг от общества метельщиков улиц, рабов  и  бродячих  торговцев  старьем
показывает,   какой   разлагающий   эффект   этот   культ   производит    на
цивилизованного человека. Он написал  мне,  что  просит  освободить  его  от
поста, так как не может по совести  приносить  клятву  именем  Божественного
Августа,  поскольку  это  запрещает  ему  верность  его   новому   Богу.   Я
удовлетворил его просьбу, но вычеркнул его из списков граждан Рима. Позднее,
когда я расспрашивал его насчет этой новой веры, он заверял меня, что она не
имеет никакого отношения к  политике,  что  Иисус  был  человек  глубочайшей
мудрости и самого примерного поведения, верный Риму. Он отрицал, что  учение
Иисуса - мешанина из греческих и  иудейских  богословских  банальностей.  Он
утверждал,  будто  оно  расширяет  границы  свода   религиозных   правил   и
предписаний современного иудейства под названием  Талмуд,  от  которого  оно
произошло, и резко расходится с суеверием и формальной  обрядовостью  партии
книжников (на чью поддержку  рассчитывал  Ирод)  тем,  что  придает  большее
значение братской любви во имя Бога, чем Божьему возмездию, которое  ожидает
тех, кто нарушает закон; духу закона, а не букве.
   Я выполнил клятву, данную Венере, как только вернулся в Италию.  В  ответ
на сон, где она явилась мне и сказала с  улыбкой:  "Клавдий,  у  меня  течет
крыша, почини ее, пожалуйста",  я  перестроил,  и  с  большим  размахом,  ее
знаменитый храм на горе Эрике в Сицилии, который сильно обветшал; я назначил
туда жрецов из старинных сицилийских фамилий и обеспечил его большим годовым
содержанием из государственной  казны.  Я  также  построил  красивый  алтарь
Эгерии в ее роще в Арикии и сделал  ей  обещанное  приношение  -  прекрасную
женскую руку из чистого золота, которая тушит  свечу;  на  подсвечнике  была
следующая надпись на сабинском диалекте:
   Быстрокрылой  Эгерии,  вестнице  победы,   от   хромоногого   Клавдия   с
благодарностью. Пусть его свеча горит ясным  пламенем  до  самого  конца,  а
свечи его врагов мерцают и гаснут.
   ГЛАВА XXII
   44 г. н.э.
   На Новый год я должным образом отпраздновал свой триумф. Сенат был  столь
любезен, что оказал  мне  еще  ряд  почестей.  Прежде  всего  мне  присудили
гражданскую корону. Этим золотым венцом  из  дубовых  листьев  первоначально
награждали воина, который во  время  битвы  приходил  на  выручку  товарищу,
обезоруженному врагом и находящемуся в полной его власти, убивал этого врага
и оставался в строю. Награду эту завоевывали  куда  реже,  чем  вы  думаете,
потому что свидетельствовать о подвиге должен был тот, кого спасли от смерти
и кому затем положено было возложить венец на голову  спасителя.  Не  так-то
легко заставить римского  солдата  признать,  что  он  находился  во  власти
победившего его врага и обязан  своей  жизнью  товарищу,  превзошедшему  его
силой  и  доблестью:  скорее  он  станет  доказывать,  что  упал,   нечаянно
споткнувшись, и только хотел вскочить и прикончить  своего  противника,  как
этот парень, видно желая прославиться, сунулся не в свое дело  и  лишил  его
победы  -  поистине,  медвежья  услуга.  Позднее  гражданскую  корону  стали
присуждать командирам полков и армий, которые благодаря личной храбрости или
умелому руководству спасали жизнь своих солдат. Именно за это корона и  была
дана мне, и я считаю, что вполне заслужил ее,  отказавшись  слушать  военных
советчиков. На ободке была надпись: "За спасение  жизней  своих  сограждан".
Вы, наверно, помните, что, когда  меня  впервые  провозгласили  императором,
дворцовые гвардейцы напялили мне на голову такой же  венец  -  тот,  которым
Калигула соизволил увенчать самого себя после "победы" над Германией.  Тогда
для этого не было оснований (хотя у Калигулы их было  не  больше),  и  я  не
знал, куда деваться от стыда, поэтому теперь, получив на венец все  законные
права, я надел его с огромным удовольствием.  Затем  мне  присудили  морскую
корону. Этой короной, украшенной рострами кораблей, награждали за отвагу  на
море - например, моряка, который первым вступил на  борт  вражеского  судна,
или адмирала, разбившего неприятельский флот. Мне ее присудили за  то,  что,
рискуя жизнью, я вышел в море в штормовую погоду, стремясь поскорее  достичь
Британии. Впоследствии я повесил оба эти венца  на  бельведере  над  главным
входом во дворец.
   Третьей  почестью,  оказанной  мне  сенатом,  был  наследственный   титул
"Британик". Моего сына теперь называли Друз Британик или просто Британик,  и
именно так я буду упоминать о нем в дальнейшем. Четвертой почестью были  две
триумфальные арки, воздвигнутые  в  ознаменование  моей  победы,  одна  -  в
Булони, так как она была базой нашей экспедиции, другая - в  самом  Риме  на
Фламиниевой дороге. Они были облицованы мрамором, украшены  с  обеих  сторон
трофеями  и  барельефами,  рассказывающими  о  нашем  походе,   и   увенчаны
триумфальными колесницами из бронзы. Пятой  почестью  был  принятый  сенатом
декрет, где день моего триумфа объявлялся  ежегодным  праздником  на  вечные
времена. Кроме этих пяти почестей  были  еще  две  комплиментарные  почести,
присужденные Мессалине, а именно: право сидеть в первом ряду в театре Помпея
вместе с весталками, рядом с консулами, судьями и  иностранными  послами,  и
право иметь крытый парадный выезд. Мессалине к этому времени уже воздали все
почести, какие присудили моей бабке Ливии за всю ее жизнь, но я  по-прежнему
возражал против пожалования ей титула "Августа".
   После нескольких дней неустойчивой погоды солнце смилостивилось к нам и в
день триумфа сияло во всю мочь; городские власти и прочие  официальные  лица
постарались, чтобы Рим  выглядел  так  свежо  и  весело,  как  только  может
выглядеть столь почтенный и величественный город. Фасады всех храмов и домов
были тщательно выскоблены, улицы подметены  так  чисто,  как  пол  в  здании
сената, все окна были украшены цветами и яркими тканями, возле входов стояли
столы, ломившиеся от угощения. Двери храмов были широко распахнуты, статуи и
алтари увиты гирляндами, всюду курили благовония. Все жители  города  надели
свои лучшие одежды.
   Я еще не въехал в город, так как  провел  ночь  в  лагере  гвардейцев.  Я
приказал  устроить  на  рассвете  общий  парад  войск,  которым   предстояло
участвовать в  триумфе,  и  раздал  дарственные  деньги,  которые,  по  моим
расчетам, причитались им после продажи добычи, взятой в Лондоне,  Колчестере
и других местах, а также от продажи пленных. Деньги эти  равнялись  тридцати
золотым на рядового, а сумма, полученная офицерами, была соразмерна их чину.
Я уже послал деньги, исходя из этого же расчета, тем  солдатам  в  Британии,
без которых там нельзя было обойтись, и которые поэтому не могли вернуться в
Рим для участия в триумфе. Я также раздавал награды: тысячу цепочек  на  шею
за безупречное поведение на поле боя, четыреста налобных повязок (с золотыми
медальонами в форме амулета, который надевают  на  голову  лошадям)  храбрым
кавалеристам и тем пехотинцам, которым удалось убить кавалериста или воина с
колесницы; сорок массивных золотых браслетов за выдающуюся храбрость - когда
я их давал, я в каждом случае  читал  подробный  отчет  о  том  подвиге,  за
который их получали; шесть лавровых гирлянд  тем,  кто  внес  свой  вклад  в
победу, хотя лично не участвовал в битве (среди  тех,  кто  удостоился  этой
награды, был командир базового лагеря и адмирал, командовавший флотом);  три
бастионных короны - тем, кто первым пересек укрепления и проник во вражеский
лагерь, и один орден Тупого Копья - Посиду: этот орден,  как  и  гражданскую
корону, давали за спасение жизни, и Посид более чем заслужил его.
   По моему совету сенат присудил  триумфальные  украшения  всем  сенаторам,
участвовавшим в кампании - другими словами, всем командирам полков и старшим
штабным офицерам. К сожалению, Авлу  и  Веспасиану  покидать  Британию  было
опасно, но все остальные приехали, как один человек. Хосидий Гета и его брат
Лусий Гета, который командовал восемью батальонами  гвардейцев  в  Британии,
оба получили награду: я полагаю, впервые в римской истории два брата  надели
триумфальные украшения в один и тот же день.  Лусий  Гета  стал  моим  новым
командующим гвардией, вернее, он  делил  этот  пост  с  человеком  по  имени
Криспин, которого временно назначил туда Вителлий, потому что  Юст,  прежний
командующий, был мертв. Мессалина прислала мне  срочную  депешу,  которую  я
получил  накануне  Брентвудской  битвы,  где  писала,  что  Юст   прощупывал
различных гвардейских офицеров с целью узнать, поддержат ли они его, если он
поднимет вооруженное восстание. Я полностью доверял Мессалине,  поэтому,  не
желая рисковать, немедленно послал приказ о его казни. Прошло несколько лет,
прежде чем я узнал истинные факты: до Юста дошли слухи о том, что  творилось
в мое отсутствие в дворцовом крыле, где жила Мессалина, и он спросил  одного
из полковников, как  ему  лучше  поступить  -  сразу  же  написать  мне  или
подождать моего возвращения. Полковник был одним из  наперсников  Мессалины,
поэтому он пос