пает ему навстречу, проливом в одну милю шириной, ветер налетел на  нас
со страшной силой, и хотя матросы гребли как безумные,  мы  не  продвигались
вперед, а вскоре увидели, что нас понемногу сносит на скалы. До столкновения
оставалось каких-то сто ярдов, когда ветер на миг утих и мы сумели  выгрести
на безопасное место. Однако через несколько минут мы снова попали в беду,  и
на этот раз  опасность  была  еще  серьезней.  Последний  мыс,  который  нам
предстояло  обогнуть,  кончался   большой   черной   скалой,   которая   под
воздействием волн и ветра стала похожа на голову ухмыляющегося сатира. У его
подбородка кипела с шипеньем  вода,  образуя  что-то  вроде  белой  кудрявой
бороды. Ветер дул прямо  в  середину  судна  и  толкал  нас  в  пасть  этого
чудовища.
   - Если мы угодим туда, он переломает нам все кости  и  искромсает  мясо,-
мрачно заверил меня капитан.- Не один хороший корабль развалился на части  у
этой черной скалы.
   Я обратился с мольбой о помощи ко всем богам Пантеона.  Впоследствии  мне
говорили, что сидевшие на веслах матросы клялись, будто  в  жизни  своей  не
слышали таких красивых молитв, и это вселило в них новую  надежду.  Особенно
горячо я молился Венере, умоляя убедить ее дядю  Нептуна  отнестись  ко  мне
хоть немного бережней, ведь от того, уцелеет ли наш корабль, зависит  судьба
Рима; и пусть она будет так добра напомнить ему, что я никак не участвовал в
нечестивой ссоре с ним моего предшественника, напротив,  относился  к  нему,
богу Нептуну, с величайшим уважением. Измученные  гребцы  из  последних  сил
налегали на весла, а надсмотрщик бегал с плеткой по  среднему  настилу  и  с
проклятиями вколачивал в них новое рвение. Мы кое-как выкрутились - как, я и
сам не знаю,- и когда были наконец вне опасности и  раздался  дружный  вздох
облегчения, я пообещал гребцам, как только мы высадимся на берег, каждому по
двадцать золотых.
   Я был рад, что сохранил присутствие духа.  Я  впервые  в  жизни  попал  в
шторм, а мне было известно, что даже самые храбрые люди в мире теряют голову
перед угрозой утонуть. Говорят даже - не вслух, конечно,-  что  Божественный
Август праздновал труса во время  шторма  и  только  чувство  императорского
достоинства не давало ему кричать и рвать на себе волосы. Действительно,  он
частенько приводил цитату  о  том,  сколь  "нечестив  был  человек,  впервые
поднявший паруса и бросивший вызов опасным морским глубинам".  На  море  ему
всегда не везло - разве кроме морских боев,- а если говорить о нечестивости,
то однажды, когда во время внезапной бури пошел ко дну  целый  флот,  Август
был так возмущен этим, что запретил носить статую  Нептуна  в  числе  других
богов в священной процессии вокруг цирка. После этого, стоило  ему  выйти  в
море, почти всегда начинался шторм,  и  три  или  четыре  раза  он  чуть  не
потерпел кораблекрушение.
   Наше судно первым достигло Марселя; к счастью,  остальные  тоже  остались
целы, хотя два корабля были вынуждены повернуть назад и укрыться в  Фретюсе.
Как приятно было чувствовать под  ногами  твердую  землю.  Я  решил  никогда
больше не плыть морем, если можно ехать сушей,  и  с  тех  пор  ни  разу  не
изменил своему решению.
   Как только я услышал, что высадка в Британии прошла успешно,  я  подтянул
свои резервы к Булони, приказал Посиду держать  собранные  там  транспортные
суда наготове, загрузив их  дополнительным  оружием  и  амуницией,  которые,
возможно, понадобятся для похода. В Марселе - спасибо Посиду - меня  с  моим
штабом ждали двадцать быстроходных двуколок, и мы двинулись  на  перекладных
вверх по долине Роны, от Авиньона к Лиону, где провели вторую ночь, и дальше
на север вдоль Соны, делая по восемьдесят-девяносто  миль  в  день  -  самое
большее, что я мог вынести из-за беспрестанной тряски, которая  терзала  мне
нервы, расстраивала желудок и вызывала жестокую головную боль. На  следующий
вечер в Шалоне мой домашний врач Ксенофонт потребовал, чтобы я отдыхал  весь
следующий день. Я сказал, что не  могу  позволить  себе  такую  роскошь;  он
ответил, что, если я не отдохну, от меня будет мало толку, когда  я  наконец
окажусь в Британии. Я впал в страшную ярость и попытался поставить на своем,
но Ксенофонт решительно заявил, что такое мое поведение как раз и говорит  о
нервном срыве и спросил, кто мой врач - он или я сам. В последнем случае  он
тут же отказывается от места и возобновляет прерванную практику  в  Риме;  в
первом он должен просить меня следовать его советам: полностью  расслабиться
и подвергнуться основательному массажу. Я извинился перед ним,  но  сослался
на то, что внезапная остановка приведет меня в  такое  нервное  возбуждение,
которое будет не снять никаким массажем, а говорить мне "расслабься"  -  все
равно что советовать человеку, одежда которого  объята  пламенем,  сохранять
хладнокровие.  В  конце  концов  мы  пришли  к  компромиссу:  в   Шалоне   я
задерживаться не стану и двинусь дальше, но не в  двуколке,  а  в  портшезе,
который понесут на плечах шесть опытных носильщиков, и таким образом уменьшу
по крайней мере на  тридцать  миль  или  около  того  те  пятьсот,  что  еще
предстояло пройти, в свою очередь, я согласен подвергнуться до выхода в путь
и по прибытии на место стольким сеансам массажа, сколько он считает нужным.
   Мне потребовалось восемь дней, чтобы добраться из Лиона  в  Булонь  через
Труа, Реймс, Суассон и Амьен, так как  переход  из  Реймса  Ксенофонт  опять
заставил меня проделать в портшезе. Но я не бездельничал все  это  время.  Я
вспоминал и  обдумывал  исторические  записки,  посвященные  великим  битвам
прошлого - битвам Юлия, битвам Ганнибала, Александра, в  особенности  битвам
моего отца и брата в Германии,- и спрашивал  себя,  удастся  ли  мне,  когда
дойдет до дела, применить на практике мое широкое и подробное  знакомство  С
военной историей. Я поздравлял себя с тем, что всякий раз, когда можно  было
составить план битвы по описанию очевидцев, переданному из  уст  в  уста,  я
непременно это делал; и с тем, что досконально овладел  общими  тактическими
принципами, позволяющими  сравнительно  небольшой  армии  дисциплинированных
солдат победить огромное  полчище  полуцивилизованных  воинов  из  различных
племен,   а   также   стратегическими   принципами,   позволяющими   успешно
оккупировать их страну после победы.
   В Амьене, лежа без сна на рассвете, я  стал  мысленно  представлять  поле
боя. Возможно, пехота британцев будет находиться на лесистом гребне холма, а
кавалерия и боевые колесницы выйдут на  позицию  и  станут  маневрировать  в
низине у ее подножья. Я выстрою нашу  регулярную  пехоту  в  обычном  боевом
порядке: два полка впереди, вспомогательные войска на флангах  и  гвардия  в
резерве. Слоны, которые будут здесь в новинку, так как подобных животных  на
острове еще не видели... и тут мне в голову вдруг пришла  весьма  неприятная
мысль.
   - Посид,- взволнованно позвал я.
   - Да,  цезарь,-  ответил  Посид  и  соскочил  с  тюфяка,  еще  не  совсем
проснувшись.
   - Слоны уже в Булони, да?
   - Да, цезарь.
   - Когда я приказал тебе перевезти их из Лиона в Булонь?
   - Когда мы  узнали  о  высадке  наших  войск,  цезарь:  значит,  седьмого
августа.
   - А сегодня двадцать седьмое?
   - Да, цезарь.
   - Так как же, ради всех богов, нам удастся переправить их  через  пролив?
Нам надо было построить для них специальные транспортные суда.
   - В Булони стоит корабль, на котором мы привезли из Александрии обелиск.
   - Но я думал, он все еще в Остии.
   - Нет, цезарь, он в Булони.
   - Но если он вышел туда седьмого, он еще не  успел  прийти.  Вряд  ли  он
сейчас ближе Бискайского залива. Ты же помнишь, ему понадобилось три  недели
на путь из Египта, причем в идеальную погоду.
   Но Посид был действительно способный советник. Оказывается, как только  я
решил включить слонов в наше подкрепление и велел доставить их в Лион -  это
было, по-моему, в мае,- он обдумал вопрос о том, как  переправить  их  через
пролив, и, не говоря мне ни слова, приспособил для этого судно,  на  котором
привезли в Рим обелиск - единственное судно,  достаточно  большое  для  этой
цели,- и послал его в Булонь, куда оно прибыло через шесть недель.  Если  бы
он ждал моих приказаний, нам пришлось бы оставить слонов  на  материке.  Это
судно заслуживает  большего,  чем  мимолетное  упоминание.  Еще  никогда  не
спускали на воду такой огромный корабль.  В  длину  целых  двести  футов,  в
ширину - пропорционально длине,  основные  шпангоуты  сделаны  из  кедрового
дерева. Калигула построил  его  в  первые  месяцы  своего  правления,  чтобы
привезти из Египта восьмидесятифутовый красный гранитный  обелиск  и  четыре
огромных камня, которые образовывали  его  пьедестал.  Сначала  обелиск  был
воздвигнут в Гелиополисе, потом простоял несколько лет  в  храме  Августа  в
Александрии. Калигула хотел воздвигнуть его в свою собственную честь в новом
цирке,  который  он  строил  на  Ватиканском  холме.   Чтобы   вы   получили
представление о колоссальных размерах этого судна, надо вам сказать, что его
семидесятифутовая грот-мачта была сделана из ствола серебристой ели, диаметр
которого у основания равнялся восьми футам,  а  в  качестве  дополнительного
балласта  для  придания  судну  остойчивости,  закрепив  обелиск   и   камни
пьедестала на палубе, погрузили сто двадцать тысяч мер египетской чечевицы -
дар римскому народу.
   Когда мы добрались до  Булони,  я  с  удовольствием  увидел,  что  войска
преисполнены боевого духа, транспортные суда готовы, а море спокойно. Мы тут
же взошли на корабли. Наш переход  через  пролив  был  такой  приятный,  без
каких-либо происшествий, что, высадившись  в  Ричборо,  я  тут  же  совершил
жертвоприношение Венере и Нептуну, поблагодарив второго за  его  неожиданную
милость, а первую - за ее любезное заступничество. Слоны  не  причинили  нам
никаких хлопот. Это были индийские слоны, а не африканские. Они в  три  раза
больше африканских, а эти, которых Калигула купил для участия в  церемониях,
связанных с его собственным культом, были особенно хороши, в Остии я  видел,
как они работают,- по указанию индусов-погонщиков  они  переносили  огромные
камни и бревна. К своему удивлению, я обнаружил, что помимо слонов на палубе
находятся двенадцать верблюдов. Это была идея Посида.
   ГЛАВА XIX
   Прибыв в Ричборо, мы прежде всего спросили, нет  ли  известий  от  Авла,-
оказалось, от него только что  пришла  депеша.  Авл  сообщал,  что  британцы
предприняли две атаки на лагерь, разбитый им  к  северу  от  Лондона,-  одну
днем, другую ночью, но были отбиты, потерпев урон.  Однако  к  ним,  похоже,
каждый день подходят подкрепления даже из таких  дальних  краев,  как  Южный
Уэльс, и ушедшие в Вилд жители  Кента,  по  полученным  сведениям,  передали
Каратаку, что, как только Авл будет вынужден отступить, они выйдут из  лесов
и отрежут его от базы. Поэтому Авл просил меня как можно  скорее  объединить
наши силы. Я поговорил с двумя или тремя тяжело раненными солдатами, которых
Авл отослал в базовый лагерь, и они в  один  голос  утверждали,  что  пехоты
врага бояться нечего, но вот  их  боевые  колесницы  кажутся  вездесущими  и
количество их так возросло, что наши соединения могут отходить  от  основных
сил армии, только если в них не меньше двухсот-трехсот человек.
   Моя колонна стала готовиться к  маршу.  Слоны  были  нагружены  тюками  с
запасными дротиками и амуницией,  а  на  горбах  верблюдов  висели  какие-то
странные механизмы.
   - Изобретение твоего предшественника на троне, цезарь,- объяснил  Посид.-
Я взял на себя смелость заказать в Лионе партию из шести штук, когда мы были
там в июле, и велел прислать их на верблюдах. Это  осадные  орудия,  которые
используют против диких племен.
   - А я  и  не  знал,  что  покойный  император  изобрел  какие-то  военные
устройства.
   - Я думаю, цезарь, ты найдешь,  что  эти  приспособления  приносят  очень
хорошие результаты, особенно в сочетании с веревкой. Я взял на себя смелость
захватить несколько сот ярдов.
   Посид ухмылялся во весь  рот,  и  я  понял,  что  у  него  есть  какой-то
хитроумный план, который он пока не хочет мне открывать.  Поэтому  я  сказал
ему:
   - У Ксеркса Великого был военный советник по имени Гермотим, евнух, как и
ты, и если ему дозволялось самому решить  какой-нибудь  тактический  вопрос,
вроде того, как  овладеть  неприступной  крепостью  без  применения  осадных
машин, или переправиться без лодок через глубокую реку,  вопрос  этот  бывал
решен, но стоило Ксерксу или кому-нибудь другому вмешаться, дать  совет  или
что-нибудь предложить, как Гермотим обычно заявлял, что теперь  вопрос  этот
стал для него слишком сложным, и просил уволить его от решения. Ты -  второй
Гермотим, и, чтобы не спугнуть счастье, я предоставляю тебе полную  свободу.
Ты заслужил мое доверие тем, как предусмотрительно все устроил с переправкой
слонов. Поверь, я жду великих дел от твоих верблюдов и их ноши. Если ты меня
разочаруешь, я буду очень тобой недоволен, возможно, кину тебя  на  съедение
пантерам в амфитеатре, когда мы вернемся.
   Посид ответил, все еще ухмыляясь:
   - А если я помогу тебе одержать победу, что тогда?
   - Тогда я награжу тебя самым высшим знаком отличия,  жаловать  который  в
моей власти и который, кстати, очень тебе подходит:  орденом  Тупого  Копья.
Есть у тебя еще  какие-нибудь  новинки,  спрятанные  среди  груза?  Все  эти
верблюды, слоны  и  черные  воины  из  Африки  скорее  наводят  на  мысль  о
представлении на Марсовом поле, чем о серьезной экспедиции.
   - Нет, цезарь, больше почти ничего нет, но я думаю,  эти  туземцы  увидят
предостаточно, прежде чем мы с ними покончим, а плату за вход соберем потом.
   От  Ричборо  мы  двинулись  маршем  на  север,   не   встречая   никакого
сопротивления;  переправы  держали  для  нас  отряды  Четырнадцатого  полка,
посланные с этой целью Авлом.  После  того,  как  мы  переходили  реку,  они
подстраивались сзади к нашей колонне. Нам не попался  ни  один  британец  на
всем протяжении пути от Ричборо до Лондона, где пятого сентября мы  с  Авлом
соединили войска. Я думаю, Авл так же был рад видеть меня,  как  я  был  рад
видеть его. Прежде всего я спросил, каково настроение в армии.  Он  ответил,
что  солдаты  бодры  духом,  и  прибавил,  что  обещал   им   вдвое   меньше
подкреплений, чем я привел из Рима, и не упоминал  о  слонах,  поэтому  наши
теперешние боевые силы - для них приятный сюрприз. Я спросил, где неприятель
намеревается дать нам сражение, и  Авл  показал  мне  вылепленную  из  глины
контурную карту местности между Лондоном и Колчестером.  Он  указал  мне  на
место в двадцати милях от нас по дороге  в  Кол-честер  (слово  "дорога"  я,
естественно, употребляю не в том смысле,  в  каком  это  понимают  в  Риме),
которое Каратак все это время постепенно укреплял и которое, без сомнения, и
станет полем предстоящей битвы. Это был лесистый гребень холма под названием
Брентвуд-хилл, который огибал дорогу большой подковой; на  каждом  ее  конце
был укреплен частоколом форт, в центре - тоже. Дорога шла на  северо-восток.
Левый фланг неприятеля за холмами был  защищен  болотами,  спереди  заслоном
служил глубокий ручей Вилд-брук. На правом фланге холмы отходили к северу  и
тянулись в этом направлении три или четыре мили, но склоны так густо заросли
деревьями, колючим кустарником и  куманикой,  что,  как  заверил  меня  Авл,
пытаться  охватить  этот  фланг,  прорубая  себе  путь  через   чащу,   было
бесполезно. Поскольку единственным возможным подходом к Колчестеру была  эта
дорога и поскольку я хотел вступить в бой с основными силами врага как можно
скорее, я очень тщательно изучил стоявшую  перед  нами  тактическую  задачу.
Пленные и дезертиры подробно рассказывали о сделанных в лесу  оборонительных
сооружениях - они казались весьма внушительными. Мысль идти в лобовую  атаку
ничуть мне не улыбалась. Если мы  двинемся  против  центрального  форта,  не
разбив два других, мы подставим себя яростному удару  с  обоих  флангов.  Но
если мы сперва нападем на фланги и даже возьмем форты, понеся крупный  урон,
это  тоже  не  очень  нам  поможет,  так  как  солдатам  придется  с   боями
продвигаться через ряд мощных частоколов  в  самом  лесу,  причем  брать  их
поочередно.
   На военном совете, куда мы с Авлом пригласили  всех  штабных  офицеров  и
командиров полков, все сошлись на том, что фронтальное наступление неизбежно
и мы должны быть готовы к тяжелым потерям. Невыгодно для нас было и то,  что
передний склон холма между лесом  и  рекой  был  идеально  приспособлен  для
маневров колесниц. Авл рекомендовал массированную атаку на центральный  форт
при ромбоидальном построении. В голове колонны будет один полк, идущий двумя
эшелонами, каждый - в восемь рядов в глубину. За ним пойдут бок  о  бок  два
полка с тем же построением, что  первый,  затем  три  полка  рядом  -  самая
широкая часть ромба, на ее флангах для защиты нужно поместить слонов;  затем
снова два полка и в завершение - один. Кавалерию и  остальную  часть  пехоты
надо  оставлять  в  резерве.  Авл  объяснил,  что  такое  построение  полков
предохранит их от атак с флангов  -  атака  на  первый  полк  вызовет  шквал
дротиков, посланных солдатами второго развернутого строя, атака на второй  -
вызовет удар третьего. Третий будут прикрывать слоны. Если же на  замыкающие
полки будет предпринята мощная атака боевых колесниц,  полки  развернутся  и
снова смогут защищать друг друга.
   Я сказал, что ромб - красивое построение и оно с  успехом  применялось  в
таких-то и таких-то битвах - я перечислил их -  во  времена  республики,  но
британцы настолько превосходят нас численно,  что,  стоит  нам  оказаться  в
центре подковы, они атакуют нас со всех сторон и мы не сможем отбить их,  не
нарушив построения: передняя часть ромба обязательно окажется отрезанной  от
задней. Я сказал также, и очень выразительно, что не  согласен  терять  даже
одну десятую часть  того  числа  убитыми  и  ранеными,  в  которое,  как  мы
подсчитали, нам обойдется лобовая атака.  Веспасиан  тут  же  привел  старую
поговорку о том, что нельзя приготовить яичницу, не разбив  яиц,  и  спросил
довольно нетерпеливо, уж не собираюсь  ли  я  уменьшить  потери,  немедленно
вернувшись во Францию, и сколько времени после этого я надеюсь  пользоваться
уважением армии.
   Я резко ответил:
   - Есть много способов содрать шкуру с кота,  на  лобовой  атаке  свет  не
клином сошелся.
   Они говорили со мной свысока - еще бы, бывалые солдаты, участники  многих
походов,- стараясь поразить меня техническими и военными терминами, точно  я
был полный профан. Я сердито воскликнул:
   - Уважаемые, как говаривал  Божественный  Август:  "Возможно,  редька  не
знает по-гречески, но я-то знаю". Я сорок лет занимался тактикой, и  не  вам
меня учить. Я знаю все шаблонные и нешаблонные ходы и дебюты  в  этой  игре,
где играют не шашками, а людьми. Но поймите наконец, что я не волен играть в
нее по тем правилам, которые навязываете мне вы. Как отец отчизны  я  обязан
печься о своих сыновьях; и я отказываюсь  потерять  три  или  четыре  тысячи
жизней в наступлении такого рода.  Ни  моему  отцу  Друзу,  ни  моему  брату
Германику и в голову бы не пришло  устраивать  лобовую  атаку  против  таких
мощных фортификаций.
   Гета спросил со скрытой иронией:
   - Что бы предприняли твои благородные родичи в подобном  случае?  Как  ты
думаешь, цезарь?
   - Они нашли бы обходный путь.
   - Но здесь нет обходного пути, цезарь. Мы в этом убедились.
   - А я говорю: они бы его нашли.
   Красс Фругийский сказал:
   - По словам пленников, вражеский левый фланг  охраняет  царица  Цапля,  а
правый - царь Боярышник. Так они похваляются.
   - Кто эта царица Цапля? - спросил я.
   - Властительница болот. По их мифологии, она родственница Богини Боя.  Та
является в обличий ворона и садится  на