е ни разу еще
не рассматривали в подробностях, и я  не  имел  ничего  против  того,  чтобы
заняться ею. Религиозные реформы Августа  были,  за  небольшим  исключением,
превосходны: он возродил несколько жреческих общин, воздвиг восемьдесят  два
храма в Риме и его окрестностях  и  пожертвовал  деньги  на  их  содержание,
обновил многочисленные старые храмы, приходившие постепенно в  упадок,  ввел
чужеземные культы ради приезжих из провинций и  восстановил  ряд  интересных
старых народных праздников, которые мало-помалу, один за другим  исчезли  во
время гражданских войн за последние  пятьдесят  лет.  Я  досконально  изучил
материал и завершил свой обзор за несколько дней до  смерти  Августа,  шесть
лет спустя после того, как его начал. Труд мой занял сорок один том,  каждый
в пять тысяч  слов,  но  большую  его  часть  составляли  копии  религиозных
эдиктов,  поименные  списки  жрецов,  перечисления   даров,   переданных   в
сокровищницы храмов, и тому подобное. Самым ценным  был  вступительный  том,
где  говорилось  о  первобытном  ритуале  у  римлян.  Здесь  я  оказался   в
затруднении, так как ритуальные  реформы  Августа  базировались  на  данных,
полученных религиозной комиссией, которая работала спустя  рукава.  По  всей
видимости, среди  ее  членов  не  было  знатока  стародавних  обрядов,  и  в
результате -  в  новые  узаконенные  священнодействия  вкрался  ряд  ошибок,
возникших из-за грубого непонимания древних религиозных  формул.  Лишь  тот,
кто изучали этрусский и сабинский языки, способен истолковать  самые  старые
из наших заклинаний, а я потратил немало времени, чтобы  овладеть  начатками
их обоих. В то время оставались в живых несколько крестьян, говоривших  дома
по-сабински, и я упросил двух из них приехать в  Рим,  чтобы  с  их  помощью
Паллант, бывший уже тогда моим секретарем, смог  составить  краткий  словарь
сабинского языка. Я хорошо им за это  заплатил.  Каллона,  лучшего  из  моих
секретарей, я отправил в  Капую,  чтобы  он  добыл  материал  для  подобного
этрусского словаря у Арунта, жреца,  снабдившего  меня  сведениями  о  Ларсе
Порсене, которые привели в восторг Поллиона и вызвали негодование Ливия. Эти
два словаря,  которые  я  впоследствии  дополнил  и  опубликовал,  дали  мне
возможность,  к  моему  удовлетворению,  прояснить   ряд   важных   проблем,
касающихся древних религиозных культов, но я научился  быть  осторожным,  и,
что бы я ни писал, это никак не ставило  под  вопрос  эрудицию  Августа  или
разумность его суждений.
   Я не буду тратить время на описание балканской войны,  скажу  лишь,  что,
несмотря на искусное руководство дяди Тиберия, умелую помощь, оказанную  ему
моим тестем Сильваном, и боевые подвиги Германика, она тянулась  около  трех
лет. Под конец весь край был покорен и практически превращен в пустыню,  так
как эти племена - все, и мужчины, и  женщины,  -  доведенные  до  крайности,
сражались с безрассудной храбростью и признавали свое поражение  лишь  после
того, как огонь, голод и моровые  болезни  уменьшали  их  наполовину.  Когда
вожди повстанцев пришли к Тиберию на переговоры о мире, он стал их  подробно
расспрашивать, во-первых, почему им взбрело в голову  восстать,  и  затем  -
почему они так отчаянно  сопротивлялись.  Главарь  бунтовщиков,  человек  по
имени Батон, ответил: "Вы сами в этом виноваты. Вы  посылаете  стеречь  свои
стада не пастухов и даже не пастушьих собак, а волков".
   Это  не  совсем  верно.  Август  сам  выбирал  губернаторов   пограничных
провинций, назначал им  достаточное  жалование  и  следил,  чтобы  имперские
доходы  не  попадали  в  их   карман.   Налоги   платились   непосредственно
губернатору, а не взимались бесчестными откупщиками. Губернаторы Августа  не
были  волками,  подобно  почти   всем   губернаторам   республики,   которые
интересовались одним - как бы побольше выжать из подвластных  им  провинций.
Многие из  его  губернаторов  были  хорошими  пастушьими  псами,  а  кое-кто
честными пастухами. Но часто бывало так,  что  Август  ненамеренно  назначал
слишком высокий налог, не принимая во внимание плохой  урожай,  или  мор  на
скот, или землетрясение, а губернатор, не желая говорить, что налог чересчур
велик, предпочитал взыскивать его до последней  монетки,  даже  под  угрозой
восстания. Мало кто из них проявлял личный интерес к  народу,  которым  они,
как считалось, управляли.  Губернатор  селился  в  романизированном  главном
городе  провинции,  где  были  прекрасные  здания,  и  театры,  и  храмы,  и
общественные бани, и рынки, ему и в голову не приходило посещать  отдаленные
районы. Управляли провинцией, по сути дела, помощники губернатора, помощники
помощников и всякие мелкие чины;  вот  они-то  и  притесняли  население,  и,
вероятно, именно их Батон назвал "волками", хотя тут куда уместнее  было  бы
слово "блохи". Не может быть сомнения в том, что при Августе провинции  куда
больше благоденствовали, чем при республике,  и  что  внутренние  провинции,
управляемые  ставленниками  сената,  были  куда  беднее,  чем   пограничные,
управляемые ставленниками Августа. Это послужило поводом для одного из самых
благовидных аргументов, выдвинутых против республики, хотя он и  исходил  из
малоубедительной гипотезы, будто  средний  моральный  уровень  руководителей
республики  ниже  среднего  морального  уровня  абсолютного  монарха  и  его
приближенных, и из софизма, будто вопрос об  управлении  провинциями  важнее
вопроса о том, что происходит в Риме. Отдавать предпочтение единовластию  на
том основании, что при нем процветают провинции,  по-моему,  все  равно  что
рекомендовать человеку относиться к родным детям, как к рабам, если он будет
относиться к рабам с должной заботой.
   9 г. н.э.
   За эту дорогую и разорительную войну сенат  назначил  Августу  и  Тиберию
большой триумф. Напомню, что теперь только самому Августу и членам его семьи
было позволено иметь настоящий триумф, всех остальных  генералов  награждали
так называемыми триумфальными украшениями. Германик,  хотя  и  был  из  рода
цезарей, по "техническим причинам" триумфа не получил. Август мог бы сделать
ради него исключение, но он был благодарен Тиберию  за  успешное  проведение
войны и не хотел вызывать его неудовольствие, оказывая  Германику  равные  с
ним почести. Однако Германика повысили  в  должности  и  назначили  консулом
раньше положенного возраста. Хотя Кастор не принимал участия  в  войне,  ему
было дано право посещать заседания сената до того, как он стал его членом, и
его также повысили в звании.
   Все  население  Рима  с  нетерпением  ожидало  триумфа,  который   всегда
сопровождался раздачей зерна  и  денег  и  интересными  зрелищами,  но  было
обмануто в своих ожиданиях. За месяц до того дня, когда был назначен триумф,
молния ударила в храм бога войны на Марсовом поле и чуть  не  сожгла  его  -
ужасное предзнаменование, - а несколько дней спустя из Германии пришла весть
о самом тяжком военном поражении, какое римская армия потерпела  со  времени
Карр, я бы даже сказал - со времени Аллии, четыреста лет  назад.  Три  полка
пехоты  были  полностью  уничтожены,  и  все  территории,  захваченные  нами
восточнее Рейна, были потеряны в один миг; казалось, ничто не может помешать
германцам  пересечь  реку  и  предать  огню  и  мечу  замиренные  и  богатые
французские провинции.
   Я уже говорил о том, что для Августа это был сокрушительный удар. Он  так
тяжело переживал эту катастрофу не только потому, что нес за нее официальную
ответственность как человек, которому сенат  и  народ  поручили  следить  за
безопасностью границ, но и  потому,  что  был  за  нее  в  ответе  морально.
Катастрофа эта произошла из-за его опрометчивых  попыток  навязать  варварам
цивилизацию слишком  быстрыми  темпами.  Германцы,  покоренные  моим  отцом,
мало-помалу  приспосабливались  к  римским  порядкам,  учились  пользоваться
деньгами, завели постоянные рынки, строили дома и обставляли их, как принято
у цивилизованных людей, и когда они теперь  собирались  на  сходки,  это  не
кончалось, как раньше, побоищами. Они считались союзниками Рима, и, если  бы
им дали постепенно забыть старые варварские обычаи и позволили  наслаждаться
мирной жизнью под охраной римского гарнизона, который защищал бы их от диких
соседей, возможно, за одно-два поколения, а то и раньше,  они  сделались  бы
такими же мирными и послушными, как жители соседней  Франции.  Но  Вар,  мой
свойственник, которого Август назначил губернатором всех  зарейнских  земель
Германии, стал обращаться с германцами не как с союзниками, а как с  рабами.
Он был порочный человек и  совершенно  не  считался  с  тем,  какое  большое
значение  германцы  придают  целомудрию  своих  женщин.  А   когда   Августу
понадобились деньги, чтобы пополнить военную казну, опустошенную  балканской
войной, и он установил ряд  новых  налогов,  от  уплаты  которых  зарейнские
германцы также не были  освобождены.  Вар,  желая  выслужиться,  преувеличил
платежеспособность своей провинции.
   В лагере Вара было два германских вождя - Германн и Зигмир, которые бегло
говорили по-италийски и  казались  полностью  романизированными.  Германн  в
предыдущую войну командовал германскими  вспомогательными  войсками,  и  его
верность Риму не вызывала сомнения. Он прожил в Риме какое-то время  и  даже
был включен в сословие всадников. Оба вождя часто разделяли с Варом  трапезу
и были с ним в самых близких, дружеских отношениях. Они  всячески  старались
ему внушить, будто их соотечественники так же верны Риму и благодарны ему за
блага цивилизации, как они сами, но втайне поддерживали постоянную  связь  с
недовольными Римом вождями,  которых  они  убедили  пока  что  не  оказывать
римским войскам вооруженного сопротивления  и  проявлять  полную  готовность
платить налоги. Вскоре они получат сигнал к  массовому  восстанию.  Германн,
имя которого означает "воин", и Зигмир - вернее, Сегимер, - чье имя означает
"радостная  победа",  оказались  куда   умнее   Вара.   Помощники   не   раз
предупреждали его, что германцы слишком уж хорошо  себя  ведут  в  последнее
время, видно, стараются усыпить его бдительность перед внезапным бунтом,  но
он смеялся над их словами. Вар говорил, что германцы - очень  глупый  народ:
куда им составить план восстания, тем более привести его в  исполнение,  они
выдадут свою тайну задолго до того, как приспеет время. Их покорность  -  не
что иное, как трусость: чем сильнее вы ударите германца, тем больше он будет
вас уважать; богатство и независимость только порождают в них  наглость,  но
стоит их победить, и они приползут к вашим ногам, как побитые псы,  и  будут
беспрекословно  вам  повиноваться.  Вар   даже   пренебрег   предупреждением
германского вождя, у которого  был  против  Гepмaннa  зуб  и  который  давно
разгадал его планы. Вместо того, чтобы держать войска  в  одном  месте,  как
следовало бы сделать в не полностью покоренной стране, Вар  разделил  их  на
части.
   Следуя  секретным  инструкциям  Германна  и  Сегимера,   дальние   общины
обратились к Вару с просьбой о защите против разбойников  и  военной  охране
для транспортов с французскими товарами. И  тут  же  вспыхнуло  восстание  в
самом восточном уголке провинции.  Сборщик  налогов  и  его  помощники  были
убиты. Когда Вар собрал для карательной экспедиции бывшие в его распоряжении
войска, Германн и Сегимер сопровождали его часть пути, а затем попросили  их
отпустить, обещая, если это понадобится, как  только  Вар  за  ними  пошлет,
прийти к нему на помощь со вспомогательными силами. Эти вспомогательные силы
в полной боевой готовности находились в засаде впереди  Вара,  в  нескольких
днях пути. Германн и Сегимер  послали  дальним  общинам  приказ  напасть  на
римские отряды, отправленные для их защиты, и полностью их уничтожить. Весть
об этой бойне не достигла Вара потому, что никто  из  солдат  не  остался  в
живых, да к тому же он не поддерживал связи с собственным штабом. Дорога, по
которой шли римляне, была обыкновенной  лесной  тропой.  Но  Вар  не  принял
никаких мер предосторожности - не выставил авангарда из стрелков, не прикрыл
фланги; вся колонна, в которой было немало  нестроевых  солдат,  растянулась
беспорядочной цепью так беспечно, словно они находились в  пятидесяти  милях
от Рима. Двигалась колонна очень медленно, так как  солдаты  были  вынуждены
все время рубить деревья и  строить  мосты  через  реки,  чтобы  переправить
повозки с провиантом, и это позволило множеству племен присоединиться к  тем
германцам, которые уже сидели в засаде. Внезапно погода переменилась,  полил
дождь, длившийся более суток; кожаные щиты солдат насквозь промокли и  стали
слишком тяжелыми для боя, луки лучников пришли в негодность. Глинистая тропа
сделалась такой скользкой, что люди с трудом могли удержаться  на  ногах,  а
повозки без конца застревали в грязи. Расстояние  между  головой  и  хвостом
колонны все увеличивалось. И тут с соседнего холма  поднялся  столб  дыма  -
сигнал, и германцы напали на римлян спереди, с обоих флангов и сзади.
   Германцы не могли тягаться с римлянами в честном бою,  и  Вар  не  сильно
преувеличивал  их  трусость.  Сперва  они  отваживались  нападать  лишь   на
отбившихся солдат и возчиков, избегая рукопашной и забрасывая  римлян  из-за
прикрытия градом ассагаев и стрел; стоило римлянину хотя бы взмахнуть  мечом
и крикнуть, как они убегали в лес. Однако при этой их тактике римляне  несли
большие потери. Отряды германцев под предводительством Германна, Сегимера  и
других вождей устраивали на тропе  завалы  -  они  скатывали  в  одно  место
захваченные повозки, сбивали с них колеса  и  наваливали  поверх  срубленные
деревья. Было сделано несколько  таких  заграждений;  спрятавшиеся  за  ними
германские воины  мешали  римлянам  их  разобрать.  Это  сильно  задерживало
продвижение хвоста колонны, и солдаты, побоявшись быть отрезанными,  бросили
повозки и поспешили вперед, надеясь, что германцы займутся мародерством и на
какое-то время о них забудут.
   Передний полк дошел до холма, где из-за  недавнего  лесного  пожара  было
мало деревьев, и римляне могли спокойно построиться  и  дождаться  остальных
двух полков. У них все еще был их обоз, и потери не превышали нескольких сот
человек. Два других полка пострадали куда сильней. Многие солдаты  оказались
оторваны от своих рот, из них формировались новые  подразделения  числом  от
пятидесяти до двухсот человек, каждое с авангардом, арьергардом и защитой  с
флангов. Идущие на флангах передвигались крайне медленно - лес  был  густой,
почва болотистая - и часто теряли связь со своими подразделениями;  авангард
нес тяжелые потери у заслонов, а арьергард безостановочно забрасывали  сзади
ассагаями. Когда в тот вечер устроили  поверку,  Вар  обнаружил,  что  около
трети его войска убито или пропало без вести. На следующий день  он  с  боем
вышел на открытую местность, но при этом пришлось бросить остаток обоза. Еды
не хватало, и на третий день они были вынуждены снова углубиться в  лес.  На
второй день убитых и раненых было не так уж много  -  большинство  германцев
грабили фургоны и уносили домой поживу, но на третий  вечер  при  перекличке
оказалось, что на месте только  четверть  войска.  На  четвертый  день  Вар,
слишком упрямый, чтобы признать поражение  и  отказаться  от  первоначальной
цели, все еще шел вперед, но прояснившееся было небо вновь заволокли тучи, и
германцы, привыкшие к проливным дождям, осмелели,  видя,  что  сопротивление
римлян слабеет, и подошли к ним вплотную.
   Незадолго до полудня Вар понял, что он разбит  и  покончил  с  собой,  не
желая попасть живым в руки врага. Большая часть старших  офицеров  и  многие
солдаты последовали его примеру. Лишь один офицер сохранил присутствие  духа
-тот самый Кассий  Херея,  который  сражался  в  амфитеатре.  Он  командовал
арьергардом, состоявшим из горцев-савойцев, которые чувствовали себя в  лесу
привычней, чем италийцы, и когда они узнали от уцелевшего солдата,  что  Вар
мертв, орлы захвачены и в живых осталось не больше трехсот  человек,  Кассий
решил спасти от резни  кого  только  сможет.  Он  развернул  свой  отряд  и,
внезапно бросив его в атаку, прорвался сквозь ряды врагов. Смелость  Кассия,
которую он сумел отчасти вдохнуть в своих солдат, поразила германцев. Они не
стали преследовать небольшую кучку храбрецов и устремились вперед, туда, где
их ждала более легкая добыча. Из ста двадцати солдат, которые  были  с  ним,
когда он кинулся в атаку, Кассий Херея сумел после восьмидневного  марша  по
враждебной стране благополучно привести в крепость, откуда он вышел двадцать
дней  назад,  восемьдесят  человек,  причем  не  потерять  ротного  знамени.
Поистине - это один из величайших бранных подвигов наших дней!
   Трудно передать, какая паника поднялась в Риме, когда  слухи  о  бедствии
подтвердились. Жители города паковали свои пожитки и грузили их на  повозки,
словно германцы были уже у  городских  ворот.  Честно  говоря,  у  них  были
причины для беспокойства. Потери в балканской войне  были  так  тяжелы,  что
почти  все  ресурсы  для  пополнения  войска  оказались  исчерпаны.   Август
безуспешно ломал голову над тем, где ему взять армию, чтобы послать  ее  под
предводительством Тиберия к Рейну и не дать германцам захватить  предмостные
укрепления,  чего  они,  по-видимому,  еще  не  успели  сделать.  Когда   он
обнародовал воззвание, призывающее граждан к оружию, мало кто  из  годных  к
военной службе римлян добровольно откликнулся на него: идти против германцев
казалось им верной смертью. Тогда  Август  выпустил  второе  воззвание,  где
говорилось, что из тех, кто не  явится  добровольно  в  течение  трех  дней,
каждый пятый будет лишен  гражданских  прав  и  привилегий,  а  также  всего
имущества.  Многие  колебались  даже  после  этого,  поэтому  Август  казнил
нескольких человек для примера и силой вынудил остальных вступить  в  армию,
где многие из них, нужно сказать, стали превосходными воинами. Август  также
мобилизовал мужчин старше тридцати пяти лет  и  вновь  зачислил  на  военную
службу часть ветеранов, отбывших в солдатах шестнадцатилетний срок.  С  ними
да с одним-двумя полками вольноотпущенников, которых обычно не призывали  на
действительную службу (хотя пополнение Германика во время  балканской  войны
состояло в основном из них), Август собрал довольно  внушительные  силы,  и,
как только очередная рота была вооружена и экипирована, он тут же  отправлял
ее на север, не дожидаясь остальных.
   Как мне было стыдно, как я сокрушался, что в этот  горестный  час,  когда
каждый человек был на счету, я не мог присоединиться к  защитникам  Рима.  Я
пошел к Августу и умолял его послать меня на Рейн,  поручив  любое  занятие,
где моя физическая слабость не будет служить помехой. Я предложил, что поеду
в качестве начальника разведки при штабе  Тиберия  и  займусь  таким  нужным
делом, как сбор  и  сравнение  данных  о  передвижении  противника,  допросы
пленных, составление карт и инструктирование наших разведчиков.  Не  получив
этого назначения (для которого я считал себя пригодным,  так  как  тщательно
изучил  все  германские  кампании,  умел  руководить  служащими  и  работать
методически), я вызвался быть главным квартирмейстером Тиберия: я бы посылал
в Рим  заказы  на  необходимые  боеприпасы  и  распределял  бы  их  по  мере
поступления. Август был доволен тем, с какой охотой  я  откликнулся  на  его
призыв, и сказал, что поговорит с Тиберием о моем предложении. Но  из  этого
ничего не вышло.  Возможно,  Тиберий  не  верил,  что  от  меня  может  быть
какой-нибудь толк, а возможно, моя просьба была ему неприятна, так  как  его
родной сын Кастор  всячески  уклонялся  от  службы  в  действующей  армии  и
уговорил Августа отправить его на юг Италии для набора  и  обучения  солдат.
Германик был в таком же положении, как я, - это  меня  немного  утешало.  Он
зая