и  они  во  время   его
отсутствия о чем-либо еще, и воспитательница ответила, что нет, насколько ей
известно. Она припомнила, что Постум объяснял новый греческий способ  борьбы
с вредителем под названием "арап", и это вызвало у нее большой интерес,  так
как она знает толк в садоводстве. Нет, ответила женщина, она ни  на  секунду
не отлучалась из комнаты. Поэтому, - продолжал Германик, - я пошел  затем  к
Кастору и, словно случайно,  завел  разговор  о  Постуме.  Ты  помнишь,  что
поместье Постума было конфисковано, пока я  был  в  Далмации,  и  продано  с
торгов, а вырученная сумма внесена в военную  казну?  Так  вот,  я  спросил,
какая судьба постигла мое столовое серебро, которое  Постум  как-то  взял  у
меня для какого-то пира, и Кастор надоумил меня, как получить  его  обратно.
Затем мы перешли на его ссылку. Кастор ничего не пытался скрыть, говорил без
обиняков, и я рад сказать тебе,  что  вполне  уверен  -  он  в  заговоре  не
участвовал.
   - Но ты признаешь теперь, что заговор был? - с жаром спросил я.
   - Боюсь, иначе всего этого объяснить нельзя.  Но  Кастор  невинен,  я  не
сомневаюсь. Он сам, не дожидаясь расспросов, рассказал мне, что по  наущению
Ливиллы дразнил Постума в саду, как и говорил  тебе  Постум.  Делал  он  это
потому, что Постум пялил глаза на Ливиллу, и ему, ее мужу, это не нравилось.
Он добавил, что не сожалеет об этом, хотя шутки его были не  самого  лучшего
вкуса, - ведь после того, как этот сумасшедший попытался  насильно  овладеть
Ливиллой и нанес серьезные раны ему самому, жалеть  о  каких-то  там  словах
было бы просто глупо.
   - Он верит, что Постум пытался изнасиловать Ливиллу?
   - Да. Я не стал открывать ему глаза. Я не хочу,  чтобы  Ливилла  знала  о
наших подозрениях. Ведь она сразу сообщит о них Ливии.
   - Теперь ты видишь, Германик, что все это - дело ее рук?
   Он не ответил.
   - Ты пойдешь к Августу?
   - Я дал тебе слово. Я всегда держу слово.
   - Когда ты пойдешь к нему?
   - Сейчас.
   13 г. н.э.
   Что случилось при этом разговоре, я не знаю и никогда не узнаю. Но в  тот
вечер за обедом у Германика был куда более веселый вид; судя по тому, что он
избегал моих вопросов, Август, должно быть, ему  поверил,  но  взял  с  него
клятву держать все пока в секрете. Прошло  много  времени,  прежде  чем  мне
стало известно, что последовало за их беседой. Оказывается,  Август  написал
корсиканцам, которые уже несколько лет жаловались  на  набеги  пиратов,  что
вскоре лично приедет к ним и разберется в этом деле; по пути он  остановится
в  Марселе,  где  намеревается  освятить   храм.   Немного   погодя   Август
действительно  отплыл  из  Рима,  но  прервал  свое  плавание  на  два  дня,
высадившись на Эльбе. В первый день он приказал,  чтобы  стражу  Постума  на
Планазии заменили новыми людьми. Это было исполнено. В  ту  же  ночь  Август
тайно отплыл на остров в рыбацкой лодке в сопровождении  одного  лишь  Фабия
Максима, его старинного друга, и  некоего  Клемента,  бывшего  раньше  рабом
Постума и удивительно похожего на своего прежнего  хозяина.  Я  слышал,  что
Клемент был внебрачный сын Агриппы. Им повезло - они встретили Постума,  как
только высадились на берег. Он ставил на ночь удочки и заметил вдали парус в
ярком свете луны; Постум был один. Август подошел к  нему,  открыл  лицо  и,
протянув руку, вскричал: "Прости меня, мой сын!"  Постум  взял  его  руку  и
поцеловал. Затем оба они отошли в сторону,  а  Фабий  и  Клемент  стояли  на
страже. О чем у них шел разговор - не знает никто, но когда  они  вернулись,
на глазах Августа были слезы. Потом Постум и Клемент  обменялись  одеждой  и
именами; Постум отплыл вместе с Августом и Фабием на Эльбу, а Клемент  занял
его место  на  Планазии  до  тех  пор,  пока  не  будет  получен  приказ  об
освобождении Постума,  что,  по  словам  Августа,  произойдет  очень  скоро.
Клементу обещали свободу и большую сумму денег, если он хорошо сыграет  свою
роль. Он должен был притвориться  больным  на  несколько  ближайших  дней  и
отрастить подлиннее волосы и бороду, чтобы никто не  заметил  подмену;  ведь
новая стража видела Постума в течение каких-то нескольких минут.
   Ливия заподозрила, что Август делает что-то за ее спиной. Она знала,  что
он не любит моря и не сядет на корабль, если может ехать по суше, даже когда
теряет при этом ценное время. Спору нет,  на  Корсику  попасть  было  нельзя
иначе как морем, но пираты не представляли  такой  уж  серьезной  угрозы,  и
Август вполне  мог  послать  туда  Кастора  или  еще  кого-нибудь  из  своих
приближенных, чтобы  они  разобрались  в  этом  деле.  Поэтому  Ливия  стала
выспрашивать всех  вокруг  и  в  конце  концов  узнала,  что,  когда  Август
останавливался на Эльбе, он приказал сменить стражу Постума и в тy  же  ночь
отправился вместе с Фабием в маленькой лодчонке ловить рыбу в  сопровождении
одного раба.
   У Фабия была жена по имени Марция, с  которой  он  делился  всеми  своими
секретами, и Ливия, раньше не обращавшая на нее  никакого  внимания,  теперь
принялась обхаживать ее. Марцию, женщину простую, легко было обмануть. Когда
Ливия убедилась, что полностью втерлась к  ней  в  доверие,  она  отвела  ее
как-то раз в сторону и спросила:
   - Скажи, милочка, Август очень разволновался, когда увидел Постума  после
столь долгой разлуки?  Он  куда  более  мягкосердечный  человек,  чем  хочет
казаться.
   Фабий предупредил Марцию, что поездка  на  Планазию  должна  держаться  в
тайне - если она скажет о ней хоть одному человеку,  это  может  привести  к
роковым для него последствиям. Поэтому  сперва  Марция  ничего  не  ответила
Ливии. Ливия рассмеялась и сказала:
   - Ну до чего же ты осторожная. Как часовой в лагере Тиберия  в  Далмации,
который не пропустил в лагерь самого Тиберия, когда тот вернулся с  верховой
прогулки. потому что он не мог  сказать  пароль.  "Приказ  есть  приказ",  -
заявил этот идиот. Милая моя Марция, у Августа нет от меня секретов, как и у
меня от Августа. Но я хвалю тебя за осмотрительность.
   Марция извинилась перед ней и сказала:
   - Фабий говорил, что Август не мог унять слез.
   - Естественно, - сказала Ливия. - но знаешь, Марция,  пожалуй,  лучше  не
рассказывай Фабию, что мы об этом говорили...  Августу  не  нравится,  когда
люди знают, до какой степени он мне доверяет. Фабий, верно, рассказывал тебе
о рабе?
   Это был выстрел наугад. Возможно, раб тут был ни при чем, но задать  этот
вопрос все же стоило.
   Марция сказала:
   - Фабий говорил, что он удивительно похож на Постума, только ростом  чуть
ниже.
   - Ты думаешь, стража заметит разницу?
   - Фабий сказал, что вряд ли. Клемент был рабом в доме  Постума  и  хорошо
знает все его повадки; если он будет осторожен, то не выдаст себя, а стражу,
как ты знаешь, заменили.
   Теперь Ливии оставалось только найти, где находится Постум, который,  как
она полагала, скрывается  под  именем  "Клемент".  Она  решила,  что  Август
намерен вернуть ему свое расположение  и,  возможно  даже,  чтобы  загладить
вину, назначит его, в обход Тиберия, своим преемником.  Ливия  доверила  эту
тайну Тиберию и предупредила его о своих подозрениях.
   На Балканах опять начались беспорядки,  и  Август  намеревался  отправить
туда Тиберия, чтобы он подавил их, пока дело не  приняло  серьезный  оборот.
Германик был во  Франции  -  собирал  там  дань.  Август  предполагал  также
отослать из Рима и Кастора - в Германию, и очень часто беседовал  с  Фабием,
из чего Ливия заключила, что  тот  является  посредником  между  Августом  и
Постумом. Как только путь будет свободен,  Август,  конечно  же,  сообщит  о
Постуме в сенате, заставит отменить указ об его изгнании и предложит избрать
внука своим соправителем вместо Тиберия. Если Постума восстановят в  правах,
ее жизнь будет в опасности. Постум обвинил ее в том, что  она  отравила  его
отца и братьев, и Август вряд ли вернул бы ему свою благосклонность, если бы
не поверил, что эти обвинения имеют под собой твердую почву. Ливия  поручила
лучшим своим агентам следить за всеми передвижениями Фабия, чтобы напасть на
след раба по имени Клемент, но их усилия не увенчались успехом. Ливия решила
не тратить времени даром и  поскорей  устранить  Фабия.  Однажды  ночью  его
подстерегли на улице, когда он шел во дворец, и нанесли  двенадцать  ножевых
ран; убийцы в масках скрылись. На  похоронах  произошел  небольшой  скандал:
Марция упала на труп мужа и с рыданиями просила у него прощения, говоря, что
одна она виновата в  его  смерти,  она  была  неосторожна  и  не  вняла  его
предостережениям. Однако никто из присутствующих не понял, о чем речь,  люди
подумали, что от горя у нее помутился рассудок.
   14 г. н.э.
   Ливия велела Тиберию держать с ней тесную связь  по  пути  на  Балканы  и
двигаться как можно медленнее: за ним в любую минуту могут послать.  Август,
проводивший Тиберия вдоль побережья до самого Неаполя, внезапно  заболел:  у
него расстроился желудок. Ливия собралась было за ним ухаживать,  но  Август
поблагодарил ее и сказал, что это пустяки, он сам себя вылечит. Он взял свою
шкатулку с медикаментами, принял  сильное  слабительное,  затем  целый  день
ничего не ел. Он категорически отверг услуги Ливии: у ней без  того  хватает
забот. Со смехом он отказывался есть что-либо, кроме хлеба с общего стола  и
зеленых фиг, которые он срывал своими руками, воду пил  только  из  того  же
кувшина, что и жена. Ничто  в  его  обращении  с  Ливией,  казалось  бы,  не
изменилось, так же как и ее обращение с ним, но каждый читал мысли другого.
   Несмотря на все предосторожности, состояние Августа стало  хуже;  в  Ноле
ему пришлось прервать поездку; Ливия послала Тиберию депешу, призывая его  к
себе. Когда Тиберий прибыл,  ему  доложили,  что  Август  с  каждой  минутой
слабеет и хочет его видеть. Он уже попрощался с  несколькими  экс-консулами,
поспешившими сюда из Рима, когда они услышали о его болезни. Август  спросил
их с улыбкой, хорошо ли, по их мнению, он сыграл свою роль в фарсе - вопрос,
который актеры задают зрителям в конце комедии. И,  улыбаясь  ему  в  ответ,
хотя у многих на глазах были слезы, они отвечали: "Лучше тебя не  сыграл  бы
никто, Август". "Тогда похлопайте мне на прощание",  -  сказал  он.  Тиберий
просидел часа три у его постели, затем вышел и скорбным голосом сообщил, что
Отец отчизны только что скончался на руках у  Ливии  с  прощальным  приветом
ему, Тиберию, сенату и римскому народу.  Тиберий  вознес  хвалу  богам,  что
успел приехать вовремя, чтобы закрыть глаза своему отцу  и  благодетелю.  На
самом деле Август уже двенадцать часов как был мертв, но Ливия скрыла это  и
каждые несколько часов сообщала то утешительные, то тревожные сведения о его
здоровье. По странному совпадению Август умер в той самой комнате, в которой
умер его отец за семьдесят пять лет до того.
   Я хорошо помню, как я  узнал  о  его  смерти.  Это  произошло  двадцатого
августа. Я сильно заспался после того, как проработал всю  ночь;  летом  мне
было куда легче работать ночью и спать днем. Меня  разбудило  прибытие  двух
старых всадников, которые попросили прощения за то, что  побеспокоили  меня,
но дело не  терпит  отлагательства.  Август  умер,  и  благородное  сословие
всадников, поспешно собравшись, избрало меня своим представителем в сенат. Я
должен был ходатайствовать от их имени, чтобы  всадникам  поручили  почетную
миссию отнести тело Августа на  плечах  обратно  в  Рим.  Я  еще  нс  совсем
проснулся и не соображал, что говорю. Я вскричал: "Отрава царит  над  миром!
Отрава царит над миром!"  Всадники  смущенно  и  тревожно  переглянулись;  я
пришел в себя и извинился, сказав, что  мне  привиделся  ужасный  сон,  и  я
произнес вслух слова, которые слышал во сне. Я попросил их повторить,  зачем
они ко мне пришли, и затем поблагодарил их за честь и пообещал сделать то, о
чем меня просили. По правде говоря, честь эта была небольшая,  так  как  все
свободнорожденные граждане Рима были всадниками, если только не навлекали на
себя  позор  каким-нибудь  бесчестным  поступком  и   владели   определенной
собственностью,  и,  выкажи  я  при  моих  семейных  связях   даже   средние
способности, я бы уже давно был сенатором, как  мой  ровесник  Кастор.  Меня
избрали на этот раз как  единственного  представителя  императорской  семьи,
принадлежащего к сословию всадников, чтобы не вызывать распрей между другими
членами сословия. Впервые я оказался в сенате во время  сессии.  Я  произнес
ходатайство, не заикаясь, не забыв ни слова и вообще никак не опозорив себя.
   ГЛАВА XIV
   Хотя давно было ясно, что силы  покидают  Августа  и  жить  ему  осталось
недолго, Рим не мог свыкнуться с мыслью о его смерти. Город чувствовал  себя
так, как чувствует себя ребенок, когда умирает его отец,  и  это  не  пустое
сравнение. Неважно, каким был отец - храбрецом или трусом, справедливым  или
несправедливым, щедрым или скупым, - он был отцом,  и  никакой  дядюшка  или
старший брат не заменит его ребенку. Август правил  так  долго,  что  только
старые люди помнили, как было до него. Чего  ж  удивляться,  если  в  сенате
поставили вопрос, не вынести ли решение о том, чтобы  божественные  почести,
которые еще при жизни воздавались  Августу  в  провинциях,  оказывались  ему
теперь в самом Риме.
   Сын Поллиона Галл, которого Тиберий ненавидел за то, что тот  женился  на
Випсании (первой жене Тиберия, если вы не забыли, с которой он был  вынужден
развестись ради Юлии) и ни разу не опровергнул публичных слухов о том, будто
он - настоящий отец Кастора, и за то, что у него был  острый  язык,  -  этот
Галл оказался единственным сенатором, отважившимся усомниться  в  уместности
этого предложения. Он спросил, какое священное предзнаменование  указало  на
то, что Августа встретят с распростертыми объятиями в небесной обители  лишь
потому, что его рекомендуют туда его смертные друзья и  почитатели.  Настала
неловкая пауза. Наконец Тиберий поднялся с места и сказал:
   - Сто дней тому назад, как вы помните,  в  пьедестал  статуи  моего  отца
Августа ударила молния. Первая буква надписи  была  стерта,  остались  слова
AESAR AUGUSTUS. Каково значение  буквы  "С"?  Это  значит  "сто".  А  каково
значение слова AESAR? Я вам скажу. По-этрусски это означает "бог". Ясно, что
смысл всего этого таков: через сто дней после того,  как  молния  ударила  в
статую  Августа,  он  должен  сделаться  богом  в  Риме.  Какое  еще   нужно
предзнаменование?
   Хотя честь интерпретации слова  AESAR  (об  этом  странном  слове  каждый
судил, как мог) была приписана Тиберию, перевел его  не  кто  иной,  как  я,
будучи единственным человеком в Риме, который знал этрусский язык. Я  сказал
об этом матери, и она назвала меня выдумщиком и дурачком, но,  должно  быть,
мое толкование все же поразило ее, раз  она  повторила  его  Тиберию,  ведь,
кроме нее, я об этом не говорил никому.
   Галл  спросил,  почему  Юпитер  предпочел  передать  свое  повеление   на
этрусском, а не на греческом или латинском  языке?  Может  быть,  кто-нибудь
видел другое, более убедительное знамение? Одно дело  -  издавать  декрет  о
введении  новых  богов  в  невежественных  азиатских  провинциях,  другое  -
приказывать образованным гражданам Рима  поклоняться  одному  из  их  числа,
пусть самому выдающемуся; тут уважаемому собранию нужно хорошенько подумать.
Вполне возможно, что этим обращением к гордости  и  здравому  смыслу  римлян
Галлу удалось бы задержать законопроект, если бы не  некий  Аттик,  один  из
старших магистратов. Поднявшись с важным видом, он заявил, что,  когда  тело
Августа сжигали на Марсовом поле, он заметил, как с неба спустилось  облако,
и дух умершего вознесся на нем так точно, как, согласно преданию, вознеслись
духи Ромула и Геркулеса. Он клянется всеми богами, что говорит правду.
   Речь  Аттика  была  встречена  громовыми   рукоплесканиями,   и   Тиберий
торжествующе спросил, хочет ли Галл еще что-нибудь  сказать.  Галл  ответил,
что хочет. Он вспомнил,  сказал  он,  другое  раннее  предание  о  смерти  и
исчезновении Ромула, которое приводится в трудах самых серьезных историков в
противовес версии их уважаемого друга Аттика, в чьей правдивости  он  отнюдь
не сомневался, а именно:  Ромула  так  ненавидели  за  тиранию,  которой  он
подверг свободный народ, что однажды,  воспользовавшись  внезапным  туманом,
сенаторы убили его, разрезали на куски и вынесли эти куски под тогами.
   - Ну а Геркулес? - поспешно спросил кто-то.
   Галл сказал:
   - Сам Тиберий  в  своей  блестящей  речи  на  похоронах  возражал  против
сравнения Августа с Геркулесом.  Вот  его  собственные  слова:  "Геркулес  в
детстве сражался только со змеями и даже в зрелом возрасте -  с  одним-двумя
оленями, диким кабаном, которого он убил, и львом, и убивал он их  неохотно,
по приказу, а Август сражался не с дикими зверями, а с людьми, и  делал  это
по собственной воле". И так далее, и тому подобное.  Но  я  возражаю  против
сравнения по другой причине: дело в обстоятельствах смерти Геркулеса.
   Затем Галл сел. Намек был ясен всем, кто взял бы на себя  труд  подумать,
ибо, согласно преданию, Геркулес умер от яда,  которым  был  пропитан  плащ,
посланный ему женой.
   Но предложение все равно прошло, и  Август  был  обожествлен.  В  Риме  и
ближайших городах ему возвели храмы, была основана  новая  коллегия  жрецов,
отправляющих там богослужения, а Ливия, которой  сенат  тогда  же  пожаловал
почетные имена Юлии и Августы, была назначена его  верховной  жрицей.  Аттик
получил от Ливии в награду  десять  тысяч  золотых  и  был  принят  в  новую
коллегию без вступительного взноса. Я тоже был назначен жрецом  Августа,  но
мне пришлось внести взнос больший, чем у всех прочих, - ведь  я  был  внуком
Ливии. Никто не осмеливался спросить, почему  вознесения  Августа  не  видел
никто, кроме Аттика. Самым забавным было то, что  в  ночь  перед  похоронами
Ливия велела спрятать на  верхушке  погребального  костра  клетку  с  орлом,
которую сразу, как только зажгут костер,  должны  были  потихоньку  открыть,
дернув снизу за веревку. Взлетевший орел был бы принят всеми за дух Августа.
К сожалению, чудо не удалось. Дверцу клетки заело. Вместо  того,  чтобы  это
скрыть, пусть бы орел сгорел, - офицер, которому была поручена вся операция,
влез на погребальный костер  и  открыл  клетку  своими  руками.  Ливия  была
вынуждена  сказать,  что  орла  освободили  по  ее  приказанию,  это,   мол,
символический акт.
   Я не буду писать о похоронах Августа, хотя более великолепных  похорон  в
Риме не было, мне придется ограничиться лишь  самыми  важными  событиями:  я
заполнил более тринадцати свитков лучшей бумаги - с новой бумажной  фабрики,
где я совсем недавно поставил новое оборудование, - а одолел лишь треть моей
истории. Но о том, что было написано в  завещании  Августа,  я  умолчать  не
могу; все с интересом и нетерпением  ждали,  когда  его  прочтут,  но  ничье
нетерпение не могло сравниться с моим, и вот почему.
   За месяц до смерти Август неожиданно появился в дверях моего  кабинета  -
он навещал мою мать, поправлявшуюся после долгой болезни, - и, отпустив свою
свиту, завел со мной бессвязный разговор, не глядя на  меня  и  держась  так
робко, словно он - Клавдий, а я - Август. Он взял  книгу  моей  "Истории"  и
прочел абзац.
   - Превосходно  написано,  -  сказал  он.  -  А  когда  вся  работа  будет
закончена?
   - Через месяц, а то и раньше, - ответил я.
   Август поздравил меня и сказал, что прикажет устроить публичное чтение за
его счет и пригласит  на  него  друзей.  Я  был  крайне  удивлен,  а  Август
продолжал беседу дружеским тоном и спросил, не предпочту  ли  я,  чтобы  мою
книгу читал профессиональный чтец и ее смогли оценить по заслугам: читать на
публике свое  произведение  всегда  неловко  -  даже  твердокаменный  старик
Поллион признавался ему, что всегда  при  этом  нервничает.  Я  поблагодарил
Август