писываться "Cercopithecion". Мы скрепили договор рукопожатием, и тут Ирод
пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
   - Мартышечка, хочешь получить еще один из  моих  превосходных  плутовских
советов? И причем даром на этот раз.
   - Будь так добр, дорогой Разбойник.
   - Мой совет тебе, старина, таков: никогда никому не доверяй.  Не  доверяй
самому преданному вольноотпущеннику, закадычному другу, любимейшему ребенку,
любезной  сердцу  жене  или  союзнику,  скрепившему  союз  с  тобой   самыми
священными клятвами. Полагайся только на самого себя. Или хотя  бы  на  свое
дурацкое счастье, если чувствуешь в глубине  души,  что  и  на  самого  себя
положиться не можешь.
   Тон его был так серьезен, что развеял винные пары, туманившие мне голову,
и пробудил мое внимание.
   - Почему ты так говоришь, Ирод? - резко спросил я.- Разве ты не доверяешь
Киприде? Не доверяешь своему другу  Силе?  Не  доверяешь  молодому  Агриппе,
своему сыну?  Не  доверяешь  Тавмасту  и  своему  вольноотпущеннику  Марсию,
который раздобыл для тебя в Акре деньги, а потом  носил  еду  в  тюрьму?  Не
доверяешь мне, твоему союзнику? Почему ты так сказал, Ирод? Против  кого  ты
меня предостерегаешь?
   Ирод засмеялся глупым смехом:
   - Не обращай на меня внимания, Мартышечка. Я  пьян,  пьян  в  стельку.  А
когда я пьян, я болтаю самые невероятные вещи. Тот тип, что утверждал, будто
истина в вине, видно хорошо налакался, когда утверждал это. Знаешь,  что  на
днях я сказал своему мажордому? "Послушай, Тавмаст, я  не  желаю,  чтобы  за
моим  столом  подавали  молочного  поросенка,  фаршированного  трюфелями   и
орехами.  Слышишь?"  "Очень  хорошо,  ваше   величество,   больше   это   не
повторится",- ответил он. Однако если есть на всем свете  блюдо,  которое  я
предпочитаю всем другим, так это жареный молочный  поросенок,  фаршированный
трюфелями и орехами. Что  это  я  тебе  только  что  наболтал?  Не  доверять
союзникам? Смешно, да? Я на минуту забыл, что мы с тобой тоже союзники.
   Поэтому я выбросил его слова из  головы,  но  снова  вспомнил  о  них  на
следующий день, когда, стоя у окна, смотрел, как коляска Ирода удаляется  по
направлению к Брундизию; я спрашивал себя, что он имел  в  виду,  и  у  меня
стало тревожно на душе.
   Ирод был не единственным царем, присутствовавшим на этом прощальном пиру;
там был также его брат Ирод Поллион, царь  Халкиды,  и  Антиох,  которому  я
вернул его царство Коммагену на северо-востоке от Сирии, отобранное  у  него
Калигулой, и Митридат, которого я сделал царем Крыма; кроме  того,  там  был
царь Малой Армении и царь Осроены; оба они все эти  годы  били  баклуши  при
дворе Калигулы, полагая, что безопаснее  жить  в  Риме,  чем  в  собственных
владениях, - меньше шансов вызвать подозрение, будто они злоумышляют  против
императора. Я отправил их всем скопом по домам.
   Пожалуй, самым правильным будет продолжить сейчас историю Ирода Агриппы и
довести отчет о том,  что  произошло  в  Александрии  до  логического  конца
прежде, чем вернуться к описанию событий, происходивших в Риме,  и  хотя  бы
вскользь упомянуть о том, что случилось на Рейне,  в  Марокко  и  на  других
границах. Ирод вернулся в Палестину с еще большей помпой  и  славой,  чем  в
прошлый раз. Прибыв в Иерусалим, он  снял  со  стены  храмовой  сокровищницы
железную цепь, которую повесил  там  раньше  в  дар  Иегове,  и  заменил  ее
золотой, пожалованной ему Калигулой; теперь, когда Калигула умер, он мог это
сделать, не вызывая  обиды.  Первосвященник  приветствовал  его  с  глубоким
уважением, но после  того,  как  они  обменялись  положенными  любезностями,
позволил себе попенять Ироду на то, что тот отдал  старшую  дочь  за  своего
брата: ничего хорошего, сказал он, из этого не выйдет.  Ирод  был  не  такой
человек, чтобы выслушивать упреки какого-то священнослужителя,  даже  самого
праведного, какой бы пост тот ни занимал. Он спросил первосвященника - звали
его Ионафан,- согласен ли тот с тем, что он, царь Агриппа, сослужил  хорошую
службу богу и евреям, отговорив Калигулу осквернять  храм  и  уговорив  меня
подтвердить законность всех религиозных привилегий александрийских евреев  и
даровать такие же права всем евреям, проживающим в империи. Ионафан отвечал,
что он поступил превосходно. Тогда Ирод рассказал ему притчу. Однажды  богач
увидел на обочине дороги нищего, который простирал к нему руки, моля  подать
ему милостыню и сказав при этом, что они будто бы в родстве. Богач  ответил:
"Мне жаль тебя, нищий, и я сделаю для тебя все, что смогу, раз мы в родстве.
Если ты завтра придешь в банк, то увидишь, что тебя ждут там десять мешков с
золотом, в каждом - две тысячи  золотых  в  местной  монете".  "Если  ты  не
обманываешь меня, - сказал нищий, -  да  вознаградит  тебя  Господь".  Нищий
пришел в банк, и действительно ему вручили мешки с золотом. Как он был  рад,
как благодарен! Но один из его родных  братьев,  священнослужитель,  который
никак и ничем не помог ему, когда он был в беде, на следующий день явился  в
дом богача. "Это что - шутка? - возмущенно спросил  он.-  Ты  поклялся  дать
своему бедному родичу двести тысяч золотых в государственной  монете,  и  он
поверил тебе, а ты его обманул. Я пришел к нему,  чтобы  помочь  пересчитать
деньги, и что же? В первом же мешке я нашел парфянский  золотой!  Ты  же  не
станешь утверждать, будто парфянские деньги у  нас  в  ходу.  Честно  это  -
сыграть такую шутку над бедным человеком?"
   Но Ионафан ничуть не смутился. Он сказал Ироду,  что  со  стороны  богача
было глупо портить свой дар, если он это  действительно  сделал,  включив  в
него парфянский золотой. И  добавил,  что  Ирод  не  должен  забывать:  даже
величайшие цари - лишь орудия  провидения  и  получают  от  Бога  награду  в
зависимости от того, как преданно они Ему служат.
   - А первосвященники? - спросил Ирод.
   - Первосвященники достаточно награждены за свою преданность Ему,  которая
выражается,  в  частности,  в  порицании  ими  всех  евреев,  которые  плохо
исполняют свои обязанности перед Богом; их награда - право, надев  священное
облачение, раз в году входить в Святая Святых, где Он пребывает сам по себе,
в неизмеримой Силе и Славе.
   - Прекрасно,- сказал Ирод,- если я орудие в Его руках, как ты говоришь, я
смещаю тебя с твоей должности. Кто-нибудь другой наденет священное облачение
на Пасху в этом году. Это будет тот, кто разбирается, когда можно,  а  когда
нельзя докучать упреками.
   Ионафана сместили, и Ирод назначил нового первосвященника, который  через
некоторое время тоже вызвал неудовольствие Ирода, заявив,  что  не  положено
самаритянину быть  царским  шталмейстером,  у  царя  евреев  должны  быть  в
услужении только евреи. Самаритяне не произошли  от  Авраамова  семени,  они
самозванцы. Шталмейстер, о котором шла речь, был не кто иной,  как  Сила,  и
ради него Ирод  сместил  первосвященника  и  предложил  этот  пост  тому  же
Ионафану.
   Ионафан отказался, хотя и выразил благодарность, он сказал, что ему  было
достаточно один раз войти в Святая Святых и что вторичное посвящение  в  сан
не будет столь же священной церемонией,  как  первое.  Если  Бог  дал  Ироду
власть его сместить, это, верно, было в наказание за гордыню, и если  сейчас
Бог снизошел к нему, он ликует, но не будет больше рисковать, а то вновь Его
прогневит. Поэтому он хотел бы  предложить  на  пост  первосвященника  брата
своего Матиаса - такого богобоязненного и благочестивого человека  не  найти
во всем Иерусалиме. Ирод согласился на это.
   Ирод устроил свою резиденцию  в  Иерусалиме  в  той  его  части,  которая
называлась Безета, или Новый Город, что крайне меня  удивило,  ведь  у  него
было  теперь  несколько  прекрасных   городов,   построенных   в   роскошном
греко-римском стиле, любой из которых он мог сделать своей  столицей.  Время
от времени Ирод наносил в эти города официальные визиты и  обходился  весьма
любезно с их обитателями, но единственный город, говорил он, где должен жить
и  править  еврейский  царь  -  это  Иерусалим.  Он   пользовался   огромной
популярностью у жителей Иерусалима не только из-за даров в храм и  наведения
красоты в городе, но и из-за отмены налога на недвижимую собственность,  что
сократило его доходы на сто тысяч золотых ежегодно. Однако даже  за  вычетом
этих денег Ирод получал в целом за год полмиллиона золотых. Еще больше  меня
удивляло то, что Ирод каждый день ходил  молиться  в  храм  и  очень  строго
соблюдал закон,- я прекрасно помнил, с  каким  презрением  он  отзывался  об
"этом святоше, распевающем псалмы",- его благочестивом брате  Аристобуле,  а
судя по его частным письмам,  которые  он  всегда  вкладывал  в  официальные
депеши, не было видно, чтобы в Ироде произошла духовная перемена.
   Одно письмо, которое он мне прислал, почти целиком было  посвящено  Силе.
Вот что он писал:
   "Мартышечка, мой старый друг, хочу рассказать тебе на редкость  печальную
и на редкость смешную историю; она  касается  Силы,  этого  "верного  Ахата"
твоего друга разбойника Ирода Агриппы. Высокоученый Мартышечка, не можешь ли
ты порыться в своем огромном запасе редких исторических сведений и  сказать,
докучал ли твоему благочестивому  предку  Энею  его  верный  Ахат  до  такой
степени, до какой Сила докучает мне? Есть ли что-нибудь по  этому  поводу  у
комментаторов Вергилия? Дело в том, что я имел глупость назначить Силу своим
шталмейстером, как я, по-моему, уже тебе писал.  Первосвященник  не  одобрил
это назначение, так как Сила самаритянин; самаритяне в свое время разгневали
иерусалимских евреев, вернувшихся из вавилонского плена,  разрушая  за  ночь
стены, которые те строили днем; евреи им этого  не  простили.  Мне  пришлось
ради Силы сместить первосвященника. Сила с каждым днем все больше важничал и
давал все больше доказательств своей пресловутой прямоты: что, мол,  у  него
на уме, то и на языке. Смещение первосвященника побудило  его  напустить  на
себя еще большую важность. Поверь моему слову,  иногда  вновь  прибывшие  ко
двору не могли решить, кто из нас царь, а  кто  -  всего  лишь  шталмейстер.
Однако стоило мне намекнуть, что он злоупотребляет моей дружбой, он сразу же
мрачнел, и моя милая Киприда упрекала меня за бессердечие и  напоминала  обо
всем, что он сделал для нас. Мне приходилось снова угождать ему и чуть ли не
просить прощения за неблагодарность.
   Худшей его привычкой было без конца рассказывать о моих прошлых  бедах  -
причем  в  смешанном  обществе  -  и  приводить  самые  неловкие  для   меня
подробности того, как он спас меня от той или иной опасности,  каким  верным
другом мне был, какими превосходными его советами я  пренебрег,  а  сам  он,
мол, никогда не искал никакой другой награды, кроме моей дружбы  в  дождь  и
ведро и бурю - таков уж у самаритян характер.
   В конце концов он перегнул палку. Я находился в Тивериаде на  Галилейском
озере, где некогда был судьей при Антипе, и пригласил на пир важнейших людей
Сидона. Ты помнишь о моей размолвке с  сидонцами,  когда  я  был  советчиком
Флакка в Антиохии? Можешь не сомневаться, так ужасно Сила  себя  никогда  не
вел, да еще на такой важной политической  встрече.  Первое,  что  он  сказал
Гасдрубалу,  начальнику  порта  в  Сидоне,  человеку  очень  влиятельному  в
Финикии, было: "Мне знакомо твое лицо.  Тебя  не  Гасдрубал  ли  зовут?  Да,
конечно, ты был в числе делегации, которая прибыла к царю Агриппе девять лет
назад с просьбой использовать его влияние на Флакка в пользу Сидона во время
спора с Дамаском насчет границ. Я хорошо помню, что советовал Ироду не брать
ваших подарков, так как принимать взятки сразу у обеих сторон  опасно  и  он
наверняка попадет в беду. Но он, как всегда, только смеялся надо мной".
   Гасдрубал - человек тактичный, поэтому он сказал, что не может припомнить
такого случая; он уверен, что Сила  ошибается.  Но  Силу  разве  остановишь?
"Неужели у тебя такая плохая память,- настаивал он.- Да  ведь  именно  из-за
этого Ироду пришлось бежать из Антиохии под видом погонщика  верблюдов  -  я
достал ему все, что нужно,-  оставив  жену  и  детей.  Мне  пришлось  тайком
посадить их на корабль, чтобы увезти из города,  а  он  лишь  кружным  путем
через сирийскую пустыню добрался до Идумеи. Он ехал на украденном  верблюде.
Нет, если ты хочешь спросить меня насчет верблюда,- я не крал его, его украл
сам царь Ирод Агриппа".
   Меня бросало в жар и в холод, но отрицать  основные  факты  этой  истории
было бесполезно. Я сделал все  возможное,  чтобы  замаскировать  их  веселым
рассказом о том, как однажды во мне взыграла кровь моих  предков-кочевников,
мне надоела цивилизованная жизнь  в  Антиохии  и  я  не  мог  устоять  перед
побуждением покинуть город и пересечь необъятную пустыню, чтобы повидаться с
родичами в Идумее. Зная, что Флакк попытается меня задержать  -  он  не  мог
обойтись без моей помощи в политических  вопросах,-  я  был  вынужден  тайно
покинуть город и договорился с Силой, что  воссоединюсь  с  семьей  в  порту
Антедона, когда мои приключения подойдут к концу. Они оказались на  редкость
увлекательными. А в Антедоне меня встретил императорский курьер - он не смог
найти меня в Антиохии - с письмом от императора Тиберия, где  тот  приглашал
меня в Рим в качестве советчика,  чтобы  мои  таланты  не  пропадали  зря  в
провинции.
   Гасдрубал    слушал    с    вежливым    интересом,    восхищаясь     моей
изобретательностью, ведь он знал эту историю не  хуже,  чем  Сила.  Когда  я
кончил, он спросил: "Могу я узнать у вашего величества,  было  ли  это  ваше
первое посещение  Эдома?  Насколько  мне  известно,  идумеи  -  благородный,
гостеприимный и  храбрый  народ  и  относятся  к  роскоши  и  легкомыслию  с
непримиримым презрением, которым мне легче восхищаться,  чем  брать  его  за
образец".
   Но этому идиоту Силе обязательно надо было снова вмешаться в разговор. "О
нет, Гасдрубал, это не было первым посещением Идумеи. Я был  единственным  -
не считая госпожи Киприды и двух старших детей,- кто сопровождал царя  Ирода
во время первого посещения. Это было в тот год, когда  убили  сына  Тиберия.
Царю Ироду из-за этого пришлось бежать от римских кредиторов, а Идумея  была
единственным безопасным убежищем. Ирод влез  постепенно  в  огромные  долги,
несмотря на мои предупреждения, что рано или поздно наступит день  расплаты.
Сказать по правде, он терпеть не мог Идумею и задумал покончить с собой,  но
госпожа Киприда спасла его:  она  поступилась  своей  гордостью  и  написала
смиренное письмо своей невестке Иродиаде, с которой перед  тем  поссорилась.
Царя Ирода пригласили после того в Галилею, и  Антипа  назначил  его  судьей
низшего суда в этом самом  городе.  Его  годовой  доход  был  всего  семьсот
золотых".
   Только Гасдрубал открыл рот, чтобы выразить удивление и недоверие, как на
выручку мне неожиданно пришла Киприда. Она ничего не имела против россказней
Силы, когда речь шла обо мне, но когда он извлек на свет стародавнюю историю
с ее письмом Иродиаде, это было совсем иное дело. "Сила,- сказала  она,-  ты
слишком много говоришь, и большая часть из того, что  ты  сказал,  не  имеет
смысла и далека от правды. Ты очень меня  обяжешь,  если  впредь  придержишь
язык".
   Сила вспыхнул до корней волос и снова обратился к Гасдрубалу. "Такова  уж
моя самаритянская натура - я всегда режу правду-матку в глаза, даже если она
неприятна. Да, у царя Ирода было много злоключений, прежде  чем  он  получил
свое теперешнее царство. Некоторых из них он судя по  всему  не  стыдится  -
например, он своими руками повесил на стену  в  сокровищнице  иерусалимского
храма, железную цепь, в которую его заковали по приказу императора  Тиберия.
Его заключили в тюрьму за государственную измену. Я много  раз  предупреждал
его не болтать с Гаем Калигулой при кучере, но он, как всегда, пропустил мои
слова мимо ушей. Потом Гай Калигула дал ему золотую цепь -  точь-в-точь  как
первая, и на днях царь Ирод повесил ее в сокровищнице,  а  железную  забрал;
вероятно,  она  недостаточно  блестела".  Я  поймал  взгляд  Киприды,  и  мы
понимающе переглянулись. Я велел Тавмасту пойти наверх в мою спальню,  взять
железную цепь - она висела на стене напротив кровати - и принести ее к  нам.
Он выполнил это, и я пустил эту диковину по рукам; сидонцы  с  трудом  могли
скрыть замешательство. Затем я подозвал к себе Силу. "Сила,-  сказал  я,-  я
хочу оказать тебе особую честь. В знак признания твоих заслуг передо мной  и
моей семьей и за ту откровенность, с которой ты неизменно  говоришь  о  моих
делах даже в присутствии именитых гостей, я награждаю тебя орденом  Железной
Цепи, да продлятся твои годы, чтобы носить его. Ты и  я-  единственные,  кто
имеет  этот  орден,  и  я  с  радостью  отдаю  эту  регалию  в  твое  полное
распоряжение. Тавмаст, надень цепь на этого человека и отведи его в тюрьму".
   Сила так поразился, что не сказал ни слова и  был  уведен  из  зала,  как
агнец на заклание. Самое  забавное  было  то,  что  не  отказывайся  он  так
решительно от римского гражданства, когда я предлагал его исхлопотать, я  бы
не смог сыграть с ним эту штуку. Он бы обратился за помощью к  тебе,  и  ты,
при своем мягкосердечии, без сомнения, простил бы его. Ну, что  говорить,  я
был вынужден сделать это, иначе сидонцы перестали бы меня уважать. А так это
произвело на них,  по-видимому,  самое  благоприятное  впечатление  и  конец
пиршества прошел с большим успехом. Это произошло несколько месяцев назад, и
все это время я держал его в тюрьме, чтобы дать ему урок - Киприда  за  него
не просила,- намереваясь, однако, выпустить его накануне праздника  в  честь
моего дня рождения, который был вчера. Я послал в Тивериаду Тавмаста,  чтобы
он навестил Силу и сказал ему от меня: "Некогда я был  посланцем  надежды  и
утешения, встретившим нашего милостивого господина царя Ирода Агриппу, когда
он входил в тюремные ворота  в  Мизене;  сейчас  я  здесь,  Сила,  посланный
принести надежду и утешение тебе. Знак - этот кувшин  вина.  Наш  милостивый
господин  приглашает  тебя  на  пир,  который  состоится  через  три  дня  в
Иерусалиме и разрешает явиться, если ты этого хочешь, без ордена, который он
пожаловал тебе. На, выпей вина. И мой совет  тебе,  друг  Сила,  никогда  не
напоминать людям об услугах, оказанных тобой в прошлом. Если это благодарные
и благородные  люди,  им  не  нужны  напоминания,  а  если  неблагодарные  и
неблагородные, напоминать им о прошлом - пустое дело".
   Все эти месяцы Сила мрачно размышлял о  нанесенных  ему  обидах  и  горел
желанием рассказать о них кому-нибудь, кроме тюремщика. Он сказал  Тавмасту:
"Вот что, значит, просил сообщить мне царь Ирод, да? И  я  должен  быть  ему
благодарен, не так ли? А какую еще милость он  намерен  мне  оказать?  Может
быть, пожаловать мне орден Кнута? Неужели он ждет, что те страдания, которые
я претерпел, заключенный в эту одинокую темницу, научат меня держать язык за
зубами, если я сочту нужным сказать  правду,  чтобы  усовестить  его  лживых
советников и льстивых придворных? Передай царю, что мой дух  не  сломлен,  и
если он освободит меня, я отпраздную это тем, что  стану  высказываться  еще
откровеннее и резче; я расскажу всему народу,  сколько  мы  вместе  испытали
злоключений и как мне удавалось в конце концов  спасти  положение,  хотя  он
чуть не губил нас обоих, отказываясь следовать моим советам, и как щедро  он
меня за все это наградил железной цепью и тюрьмой. Мой дух после моей смерти
этого не забудет, как не забудет все мои славные деяния ради  него".  "Выпей
вино",-  сказал  Тавмаст.  Но  Сила  отказался.  Тавмаст  пытался  урезонить
безумца, но он не желал пить вино и требовал, чтобы мне было  передано  все,
что он сказал. Поэтому Сила по-прежнему в тюрьме, и я  не  вижу  возможности
его освободить, с чем согласна и Киприда.
   Меня позабавила эта история в Дориде. Ты помнишь, как я  сказал  тебе  на
прощальном пиру,